Текст книги "Запах дождя"

Андрей пихнул жетон в щель монетоприемника и всмотрелся. Да, это была станция метро, выщербленные осклизлые ступеньки вели вниз, на перрон. Бог его знает, сколько времени никто по ним не спускался. Безо всякой уверенности редактор и почти что владелец газеты городских новостей «Трепач» повертел в руке нечто, похожее на пистолет-пулемёт «Узи», ощущая себя полным идиотом. Меня здесь за версту видно с моим «журналистским расследованием»! – подумал он. Ступеньки кончились, перед глазами распахнулся вестибюль метро – заброшенный, омерзительный. Шаги гулко стучали, отдаваясь толчками крови в висках. Кажется, тут где-то должны выстреливаться гранаты, подствольные? Где тут кнопка, футболёр? За два года службы в погранвойсках ни разу не довелось пострелять из «Узи» с подствольным гранатомётом.

Не успев даже прицелиться, Андрей инстинктивно отшатнулся в сторону, и пистолет-пулемёт толкнулся в ладонь с сухим грохотом. Я выстрелил, я успел, понял Андрей и вцепился в оружие обеими руками. Перед глазами расплывались и таяли красные кляксы с чёрной сердцевиной. А за каменным бордюром падал на рельсы кто-то, кого редактор даже не успел разглядеть. Только распухшие синие пальцы вскинулись по дуге за зеленоватым известняком ограды.

Я выстрелил и попал. Куда ему пришлось – в голову, что ли?

В воздухе плавал дым, от него у Андрея запершило в горле. В полумраке справа и слева мигали огоньки и чудилось неясное движение. Человек, задушивший на окраинах Петербурга почти десять женщин, сюда, в этот подозрительный полуподвал, вряд ли полезет, правда? Здесь курят и стреляют, а Очкарик действует капроновым шнуром. В подвале не бывает дождя. И в подвале не должны водиться собаки.

На заброшенном перроне метро Андрей сразу увидел бегущую навстречу собаку. Остроухая и чёрная, с яркой красной пастью, она летела по неровно лежащим плитам и притормозила перед последним прыжком сразу четырьмя кривыми лапами. Андрей лихорадочно развернул оружие, целясь ей в морду и сомневаясь, стрелять ли? Она прыгнула и напоролась, подавившись лаем и грохотом, легла без визга, раскидав лапы по выщербинам от пуль. А в лицо Андрею сразу полетел нож.

Слева в углу загоготала компашка школьников. Там опять шутил Макс Гудков.

Его Андрей приметил в той самой очереди, что два раза в неделю выстраивалась уже не на лестнице в редакции, а на тротуаре за углом. Требования ЦБСОД выполнены. Доходы от подачи объявлений на купонах упали, зато вырос тираж «Трепача», расходившийся в киосках и с лотков. А самые верные, самые омерзительные тинейджеры тусовались теперь по вторникам и пятницам в окрестных скверах и уже начали размалёвывать граффити кирпичные заборы по соседству. В общем, по злорадному замечанию Фредди, «молодёжная субкультура, сформировавшаяся вокруг газеты, успешно противостоит репрессиям властей». Фредди явно задело вскользь обронённое лейтенантом Стукаловым определение «малолетки-недоумки».

Но в чём-то Влад Стукалов всё же прав, подумал Андрей, наблюдая за Максом Гудковым.

Этот богатенький Буратина, этот мальчик в изящных очках, отучившийся с Руфой Рахмановой в десятом классе и в отличие от неё успешно перешедший в одиннадцатый, сейчас отдыхал, ибо на дворе пока что лето, конец июля. Не на курорте отдыхал, не на лыжах катался, а торчал в сквере вместе со сверстниками-гопниками, не слишком-то от них отличимый. И всё шутил, шутил, шутил, таким педерастическим голоском, что казалось бы давно должен быть гопниками бит, убит и закопан на соседней стройке. Так нет же. Вокруг него вечно толпа приятелей и, главным образом, восторженных девиц. Он им поёт под гитару, он их угощает плодово-ягодным винишком и сигаретками с ментолом. Он их таскает в полуподвал, где можно поиграть в автоматы.

В полуподвале жутко накурено, недоумки-малолетки смолят без продыху. И девицы тоже.

Макс Гудков сотоварищи в самом мрачном углу полуподвала окружили игровой автомат, смысл игры в который Андрею остался неясен. В застеклённом ящике катался металлический шарик, ударяясь о звякающие шпеньки и перегородки. Макс, мяукая что-то громкое, но неразборчивое, и обнимая то одну, то другую спутницу колошматил по кнопкам в бортах ящика справа и слева. От этого под стеклом прыгали пластиковые лапки, усложняя и без того непредсказуемую траекторию катания шарика.

Андрей зачарованно смотрел за этим процессом минут пять и почувствовал, что сходит с ума. Купил жетон и подошёл к автомату, изукрашенному взрывами и страшными мордами зомби

Fatal Subway

Ну что ж, подумал редактор «Трепача», дяденька сыграет в смертельное метро, чтобы не вызывать подозрений у школьников.

Но школьникам на дяденьку было плевать. Особенно Максу Гудкову.

– Маряна! – сладко мяукал он. – Маряна! Тебе нравится, когда бьют по шарикам?

Подростки ржали. Похожая на пончик Маряна (Марианна, а может, и просто Марина) млела, любуясь волосиками Максика, свисавшими на очочки, словно золотистые макароны с края тарелки.

Андрей отвернулся к своему экрану и увидел вместо ножа кроваво-красную полосу на уровне глаз – пропустил удар значит. Мелькнул чей-то рукав в разорванном рукаве за нарисованной на экране колонной. Редактор «Трепача» с яростью вдавил тёплую кнопку в пластмассовый пулемёт. Красные кляксы вспороли живот тому, кто прятался. Враг сел, а на голову ему полетели осколки нарисованного кафеля.

Видела бы Наташка, как я пытаюсь вести расследование, – с тоской подумал Андрей. С «Лейкой» и блокнотом, а то и с пластмассовым пулемётом в руке. Хотя что Наташке за дело до этого? Наташке сейчас и без меня с кем-нибудь хорошо. Видел бы Глебушка…

– Маряна, я позорно проиграл! – закричал Макс Гудков на весь подвал. – Теперь твоя очередь бить по шарикам!

Дружный хохот подростков.

Андрей совершенно не представляет, как ведутся журналистские расследования. Нет, в школе он смотрел советские фильмы про загнивающий Запад. Там какого-нибудь парня, обычно с залысинами и в кожаной жилетке, вызывал к себе шеф-редактор и поручал лететь в Кейптаун и разоблачить происки мафии. Это смотрелось здорово, это повлияло на выбор профессии. Вот только он теперь сам редактор, и поручения получать не от кого.

«Где-то рядом с тобой ходит убийца», – сказал на прощание Глебушка, детектив из частного агентства «Ватсон». Рядом – это где? Будем надеяться – рядом с редакцией. На тусовке недоумков.

По экрану «Смертельного метро» с чавкающим звуком протянулись кровавые царапины от удара пятерней. Очнувшись от невеселых мыслей, Андрей узрел перед собой безучастную синюю рожу какого-то ублюдка в брезентовой робе. Сдавил рубчатую рукоять, и морда разлетелась красными брызгами, освобождая для обзора перрон. А там уже бежали ещё трое – одного Андрей сбил вниз на рельсы длинной очередью по коленям, здоровяка в брезентовой робе зацепило красной кляксой по плечу, он крутанулся и упал. А третий… А третья оказалась не мужчиной.

Где-то со звоном сыпались жетоны в металлический лоток. Много жетонов.

– Девочка, девочка, – пропел голос Макса Гудкова с какой-то новой интонацией, – ты зачем это к нам пришла, деточка?

Андрей снова оглянулся.

Совсем уж мелкая девчонка лет двенадцати стояла посреди прокуренного полуподвала. Невозмутимо разглядывала акселератов с банками пива. Двух армян, выясняющих за перегородкой отношения с «однорукими бандитами». Широкоплечего мужчину в клетчатой рубашке, сосредоточенно палящего в экран из ручного пулемёта.

Джинсики и розовая футболка. Макс Гудков, забыв на секунду про всех своих подружек, таращился на это малолетнее тонконогое чудо.

– Девочка, иди ко мне, я тебя научу играть! – пообещал Макс. По сравнению с новой посетительницей салона игровых автоматов он выглядел не подростком, а взрослым очкастым мужчиной. Достаточно сильным, чтобы кататься на горных лыжах и убивать тонконогих девочек.

Девочка в розовом поглядела на него снизу вверх и отчётливо произнесла три хорошо известных слова. Но это не были слова «я тебя люблю», а как раз наоборот. Вся компания тусовщиков газеты «Трепач» завизжала от восторга, а опозоренный в очередной раз Гудков в притворном ужасе схватился за голову. Дети матом ругаются! Куда мир летит?

А прелестное дитя уверенно потащило в сторону «Смертельного метро» истоптанный ногами ящик и взгромоздилось на него справа от Андрея.

– Ну вы играете или нет? – строго спросила она обалдевшего редактора.

– Играю.

– Тогда кнопку нажмите. А я посмотрю.

Восхитительная девчонка не спрашивала разрешения. Она распоряжалась. Похоже, это её любимый игровой автомат. Неписаные правила полуподвала не позволяют гнать неумелого игрока от пулемёта. Но и заглядывать-подсказывать через его плечо не запрещают.

– Эта баба вас убила. Ещё жетончик бросайте и кнопку нажмите, пока отсчёт.

С экрана скалилось мёртвое женское лицо. Волосы даже не рыжие, а скорее тускло лиловые. Зато глаза почти Наташкины – карие, очень большие. Жаль, от мордашки мало что осталось. Лицо растворялось в плывучем тумане, поверх него прыгали красные цифры.

Четыре… Пять… Шесть… Это нокдаун…

Андрей ударил по кнопке, и изображение раскололось синими молниями. Женщина с лиловыми волосами отшатнулась, схватилась ладонями за грудь, упала спиной на перрон, на ромбики вдоль края платформы, куда опасно заходить, когда поезд едет. Юбка задралась до середины бёдер, коленки остренько торчат вверх. Но разглядывать некогда. Из тоннеля, срывая косо свесившиеся с крыши кабели, выезжает поезд.

– Тут лучше сразу гранатой, – снисходительно подсказала девочка. – Рычажок такой сбоку.

Это оказался, наверное, самый старый в мире поезд метро. Весь в рисунках и надписях, как съехавшая с места стена общественного туалета, состав медленно тормозил у перрона.

– Внимание! – скомандовала девочка.

Двери вагонов разъехались, и Андрей лихорадочно задёргал рычажком. Во все стороны по экрану разлетелись горящие тряпки, руки, головы. Последними из вагона выпрыгнули двое – серолицый здоровяк и ещё одна баба-мертвец, только теперь с волосами цвета гнилой соломы. У здоровяка в руках болтался ручной пулемёт, но не было глаз. Баба торопилась за ним, размахивая руками и спотыкаясь на сломанных каблуках.

– Зря вы все гранаты потратили, – сурово сказала девочка. – Выше берите! Выше! Он же в бронежилете.

Андрей ощутил, как маленькая рука стискивает ему пальцы, проводит через весь экран уверенной пулемётной очередью, снёсшей головы обоим нападающим без различия пола.

Пронзительный девчачий визг разнёсся по подвалу. Обернулись все, даже армяне, режущиеся в «три семёрки» за перегородкой, целомудренно отделившей мир азартных игр от мира невинных подростковых развлечений.

Макс Гудков притиснул свою Маряну (очевидно, Марьяну или даже Марианну) к стене подвала сразу за силомером. Это такая боксёрская груша в коробке с огоньками.

– Ты, Маряна, меня не мучай! – промяукал он уже без всякой нежности. – Ты лучше газеты внимательно читай. Меня одна девочка ударила как бить не надо, потом с ней вышла неприятность! Теперь в нашей любимой газете из-за этого не все объявы печатают!

При этом очкастый златокудрый юноша легонько шлёпнул Маряну по щеке свернутым в трубочку «Трепачом». Потом стянул на её пухлой шее нелепые бусики из искусственного перламутра и свободном кулаком уже нехиленько так врезал по боксёрской груше силомера. А юноша-то крепкий. Толстенькая Маряна трепетала и повизгивала.

Из будки для продажи жетонов высунулся неандертальского вида хмырь и угрожающе забурчал в сторону милующихся подростков. Должно быть, требовал не пугать братьев-армян женскими взвизгами.

– Вы можете умереть, – сухо сообщила девочка в розовом. Ей не по вкусу пришлось, что дяденька отвлекся от игры. Он поглядел на экран и удивился, увидев, что навстречу прямо из тоннеля метро вышел человек небольшого роста и в на удивление чистой и целой одежде. Гладко причёсанный, в очках и плаще, с чемоданчиком правой руке.

– Нет! – умоляюще крикнула девчонка, но Андрей уже выстрелил. А не надо было.

От первого же выстрела человек в плаще прижал ладони к лицу, упал на четвереньки, аккуратная одежда сползла с него лохмотьями. И это стал пёс, не из тех, что уже попадались, не доберман, а очень странный пёс, беловато-серый, цвета набухшей в воде кожи. Без лая разевая пасть, он гибкими как водоросли лапами шагнул вперед.

– И всё, – сказала девочка, сразу утеряв интерес к игре. – У вас же патроны кончились.

Макс Гудков уходил из подвала, уводя свою компашку. Вслед им бурчал продавец жетонов. Но мяукающий голосок Макса был намного слышнее:

– А если мне хочется? Уж и придушить никого нельзя! Лицемеры долбаные!

– Ю-у-а дэ-эд! – простонал утробный голос из-за экрана «Смертельного метро». На экране умирал мускулистый негр в пробитом навылет омоновском бронежилете.

– Вот это были вы, – пояснила девочка. – Бросайте монетку, если есть. Начинайте сначала.

По её суховатому тону стало ясно, что у неё лично патроны бы не кончились так скоро.

Андрей пожал миниатюрную теплую ладошку и высыпал туда оставшиеся жетоны:

– Мне бежать пора. Классно поиграли.

Девочка внимательно всмотрелась в глаза здоровенного кучерявого дядьки, прикидывая, в какой форме «спасибо» он нуждается. И проговорила серьёзно:

– Мертвяков надо сразу гасить, а собак просто бить в морду. И гранаты берегите.

– Я постараюсь! – с чувством поблагодарил Андрей и напоследок глянул на экран, где изображалось, как его труп пожирают две отвратительные зелёные твари.

– Ну вот и кончились Денискины рассказы, – с каким-то вроде как даже сочувствием сказал лейтенант Влад, принимая удостоверение стажёра Пелевина – потрёпанную бумаженцию с печатью. Небрежно сложил вчетверо и кинул в ящик письменного стола.

Ближе к осени помещения, где размещался ЦБСОД, приобрели более-менее человеческий вид. Вывеска внизу висела ровно, лестница уже не казалось гулким и опасным подъездом – её перегородила двойная железная решётка с будкой для дежурного мента. Иначе этого типа назвать нельзя – он проверял документы у всех сотрудников, от стажёра Пелевина до майора Лисицына включительно.

Теперь менту будет чуть меньше работы.

Приёмную тоже отремонтировали, не то чтобы совсем по евростандарту, а по тому неизвестно кем утверждённому, что украшает все на свете райотделы, суды и жилконторы. То есть – вроде и стены ровные, и лампы под потолком светят, а всё равно чудится, что вот-вот тебя заставят платить алименты. На подоконниках сидеть больше нельзя: они теперь пластмассовые – хрустнут и отвалятся.

– Сколько времени у нас числился? – уточнил Влад то, что прекрасно помнил и сам.

– Три месяца. С мая, – сказал Денис.

Стандартный срок практики вышел, и стажёр Пелевин уже морально подготовился к торжественному дню, когда получит нормальное, из жёсткого картона сделанное удостоверение сотрудника ЦБСОД. Ещё и спрашивал сам себя: а оно тебе надо? И с удивлением отвечал: надо.

Он же только начал. Он же ничего почти не успел.

– Может, я Сейфёдыча дождусь?

– А для чего, Дениска? Чтобы он тебя обнял и по плечу похлопал?

Оперативник, сидящий у двери лисицынского кабинета, хмыкнул. Оперативников из райотделов Денис при всём своём теперешнем раздражении ментами не обзывал даже мысленно. Он их побаивается. На левой руке у опера – браслет наручников, цепочка со вторым браслетом сейчас свободно болтается, и парень от нечего делать покручивает её, как брелок. Когда из кабинета комсорга Лисицына выйдет подозреваемый, опер снова прикуёт себя к возможному убийце, выведет на улицу и спокойненько увезёт в изолятор временного содержания, сиречь тюрьму.

Сейчас Комсорг допрашивает мужа женщины, найденной в лесу у аэропорта. Мужей подозревают первыми всегда, так уж повелось. Но стажёр видел не раз и не два, как опера – улыбчивые или, наоборот, угрюмые, но самые обычные на вид парни – таскают за собой самых настоящих, достоверно известных жестоких опасных убийц. И убийцы их слушаются.

– Я хочу объяснить ещё раз.

Влад и так-то не лучился радостью, а тут и вовсе помрачнел.

– Про Павлика Вершинина? Про него ты уже всё, что надо, объяснил, стажёр.

– Он меня сразу спросил: «Её задушили?». Я ещё не упомянул, что его Оксана убита, понимаешь? Я даже имени не назвал, только кличку собаки, а Вершинин сразу же спросил: «Ксюху что, задушили?».

– Но её не задушили, стажёр! – напомнил Влад, как обычно, склоняясь над письменным столом. Телосложение у лейтенанта Стукалова такое, что стоит ему наклониться – и уже кажется, что лейтенант вот-вот поднимется, отбросит стол, как пушинку, и ринется на тебя с кулаками. – Ей проломили голову металлическим прутом. А борозда на шее может означать что угодно. Может, цепочку золотую сорвали. А Павлик Вершинин золотишком, знаешь ли, не промышляет.

Оперативник у дверей кабинета поигрывал наручниками и деликатно улыбался. Им всем дико подумать, что собачьего тренера Павлика Вершинина можно вот так же, в качестве подозреваемого взять и привезти на допрос, даже на простой разговор в ЦБСОД. Все этого Вершинина, оказывается, знают и не сильно-то любят. Но о чувствах и тем паче знаниях своих помалкивают – знай себе улыбаются.

– Ты в курсе, чей он сын? Чей племянник?

И об этом Дениса тоже уже спрашивали. Лично майор спрашивал. Денис же как был не в курсе, так не в курсе и остался.

– Ты просто до сих пор не въехал, стажёр, сколько ты проблем всем нам создал, когда попёрся к собачьему тренеру, никого из нас предварительно не спросив!

Оперативник у дверей кабинета снова усмехнулся и покачал головой.

Я сюда никогда не вернусь, подумал Денис. И упрямо сказал:

– Он сволочь и насильник.

– С чего ты взял? По глазам угадал? Сначала у тебя был сволочь и извращенец – одноклассник Руфы. Потом садист и убийца – водитель папаши Рахманова. Может, просто по улицам походишь? Кто не понравился – всех тащи сюда!

Сейчас я ему напомню, подумал Денис, кто нашёл первые случаи «Окраины». Кто первым обратил внимание на газету «Трепач». Тут-то Влад оторвётся. Они все прекрасно помнят, кто. Какой-то стажёр, малёк, салага всё лето их работать учил. Лето к концу идёт. Одарённому салаге пора и честь знать, а в спецотделе ему не место.

А на это я скажу Владу, что ему самое место за прилавком цветочного магазина любимой женщины.

– Павлик Вершинин – насильник, – повторил Пелевин.

– Может, и так. Нюанс в том, что наш Очкарик никого не насилует – только душит. Тебе, Дениска, на земле поработать бы надо, – дружелюбно посоветовал Влад, сбавляя тон и подписывая небольшой талончик из дрянной серой бумаги – пропуск на выход из здания ЦБСОД. – Тебя после такой практики любой райотдел с руками и ногами оторвёт. Может, даже сразу в розыск. Но в райотделе.

Оперативник у двери перестал улыбаться. Он, блин, тоже как бы сочувствует стажёру, которого выгоняют пинком под зад. Опер не хочет, чтобы по его улыбке стажёр догадался, что не возьмут его теперь даже в регулировщики на перекрёстке.

Да пошли вы все!

Денис сгрёб со стола подписанный Владом пропуск. Стараясь не моргать и, не дай бог, не шмыгать носом, молча пошёл к двери. Линолеум постелили новый, и то пожадничали. Если посмотреть на линолеум в приёмной ЦБСОД, можно без лишних слов открывать громкое уголовное дело о хищении бюджетных средств в главке МВД.

Прежде чем хлопнуть дверью приёмной, носом Денис всё-таки шмыгнул, тут же обернулся и звенящим голосом произнёс:

– Владислав Игоревич! Я прошу вас передать Алексею Фёдоровичу то, что я вам только что сказал. Павел Вершинин водил знакомство, по меньшей мере, с тремя потерпевшими из серии «Окраина». И знал про восьмой эпизод «Окраины» раньше, чем я его об этом спросил. Я в этом уверен.

Влад даже не обернулся. Он искал степлер и скотч в ящике стола. Вытащил из ящика банку пива. Безалкогольное, его лейтенант Стукалов теперь пьёт вместо обеда – худеет.

Денис не стал хлопать дверью приёмной. Закрыл аккуратно, постоял, посмотрел.

И зашагал по лестнице вниз.

Мимо бдительного мента и железной решётки – к свободе.

Окончательно.

Глава 7

Костя Лесовой врёт всегда, ещё раз напомнил себе Дима Лавров, проходя мимо длинного облезлого забора, за которым то гавкали собаки, то звенели цепи и железные миски. Короче, и без вывески становилось ясно, что приют «Каштанка» здесь.

Сначала им попался пристроенный к забору сарай, вернее бывший сарай. Казалось, что туда угодил гаубичный снаряд, хотя скорее всего хибара покосилась просто от долгого стояния без ремонта на болотистой почве. Разошедшиеся доски из стен торчали нелепым веером, и сразу становилось ясно, что ни одна собака не согласится тут даже переночевать.

При виде сарая-инвалида Майя призналась, что ей страшно, и Костя принялся её утешать:

– У моей любовницы тоже потерялась собака. Нашли её прекрасно, в таком же вот приюте.

Если Костя говорит, что ушёл с лекции на работу, значит, он поглощает борщ в студенческой столовой. Если Костя утверждает, что завёл любовницу с собакой, значит, скорее всего, он мается одиночеством. Или, как вариант, это значит, что у его любовницы нет никакой собаки.

Но есть и важное уточнение. Костя Лесовой никогда не врёт без причины. Он вообще никогда ничего не делает без особой на то причины. Да, эти причины могут быть причудливыми, дикими, но они железно обоснованы в его некогда просто кудлатой, а теперь ещё и почти что бородатой голове.

– Любовница сказала, что их хорошо кормили. Собак, то есть.

Если Костя Лесовой дважды за одну минуту говорит словосочетание «моя любовница», значит, ему позарез нужно произнести именно эти слова. Зачем? Вот тут возможны варианты. Может быть, Лавров с Майей как-нибудь бестактно по отношению к сокурснику проявили нежные, добрые чувства. Лесовому стукнуло в башку, что они, вероятно, скоро поженятся. Лесовой напомнил сам себе, что для мужчины брак (особенно с дочкой декана) – это рабство добровольное, постыдное, да ещё и чреватое. Надобно напомнить парочке влюблённых, для их же блага, что молодые жёны рано или поздно изменяют мужьям с первыми встречными студентами.

Короче говоря, Костя просто позавидовал и хамит из вредности. Дразнится, как малый ребёнок в детсаду: «Жених и невеста, тили-тили-тесто!». Убедительное объяснение. Но не единственное.

Те, кто возводил на окраине города этот забор, старались, чтобы ни одной похожей доски в нём не было. Так строят собачьи будки и хижины для потерпевших крушение на необитаемых островах – что выкинул океан на берег, то и ладно. Так и казалось, что из-за частокола вот-вот высунется рука дикаря и насадит на торчащий кверху ржавый гвоздь чей-то череп.

А вот и долгожданные ворота.

– Благотворительное общество «Милосердие», – по складам, как дошкольница, прочитала Майя буквы на бумажке под исцарапанным куском оргстекла. Прочитала и испугалась ещё больше: – А где же приют?

– Это и есть приют, – энергично втолковывал Костя. – У нас же теперь нельзя просто написать «Собачья живодёрня». Обязательно благотворительность, милосердие и вообще гуманитарная помощь… Вот звонок, сейчас они выйдут.

При слове «живодёрня» Майя прерывисто вздохнула и даже как-то осунулась лицом.

– Нож свой в карман спрячь, – посоветовал Лавров, слегка уже выведенный из себя запредельной тактичностью сокурсника. Раздражение ведёт к ошибкам. Косте Лесовому нельзя приказывать что-то сделать – он сразу решит, что его хотят поработить, и поступит наоборот.

– Нож я закрыл, – огрызнулся он, продолжая вдавливать кнопку электрического звонка, привинченного прямо на ворота с табличкой про милосердие.

– Открыл, закрыл – давай его сюда! – приказал Лавров и вытащил блестящую безделушку из пальцев бывшего друга. Вот отобрать у Кости Лесового, которому кто-то двери с первого звонка не открыл, можно что угодно. Он, вообще-то, не жадный. Но обидчивый.

– Да они там что, оглохли, что ли?

Зазаборные собаки, почуяв у ворот чужих и недобрых людей, начали дружно побрехивать, но не настолько, чтобы оглушить всех работников собачьей живодёрни единым махом.

Если Лесовой говорит, что поехал с нами помощи ради, подумал Дима Лавров, это, скорее всего, тоже неправда. Вопрос лишь в том, что за неправда? Может, он тащился на окраину города не с нами, а просто затем, что у него тут какая-то личная жизнь? Может, его любовница не молодая красотка, как он пытается внушить, а древняя старуха-ведьма, у коей в этих осенних кустах спрятана покосившаяся изба, и Костя просто-напросто напросился в компанию, чтоб было с кем поболтать в дальней дороге? Звучит омерзительно, но это было бы самым простым решением задачи.

А может, он нарочно приехал сюда с нами, но не чтобы нам помочь, а чтобы помешать? Но в чём?

– Ну ты же позвонила, Майя? Тому, кто нашёл Гарри. Тебе же ответили, что нас тут ждут?

Но отличница Сорокина не может ответить просто «да» насчёт произнесённых кем-то другим слов. Она, как добросовестный без пяти минут психиатр, ищет в чужих словах нюансы и запоминает подробности каждой реплики. Иногда это удобно, иногда совсем нет:

– Ну… он сказал: «Если меня не будет, вы обязательно дождитесь»… – припомнила она.

– Как это «не будет»? Ты сказала, что мы идём к приюту, а он ответил «может, меня и не будет»?

– Ну, он же не знал утром точно, во сколько мы приедем. И я не знала.

Тут уже и сам Лавров забеспокоился:

– Почему утром? Ты же ему только что перезванивала, так или не так, Маюсимус? Из будки на автобусном кольце?

– Ну это же просто на пейджер, – сказала Майя, и её брови сложились в самую растерянную конфигурацию из возможных. Будущая психиатр мгновенно исчезла, у забора стояла готовая расплакаться девчонка. Именно за способность мгновенно превращаться из девушки в девчонку и обратно Майю Сорокину и любят.

Но только не Костя Лесовой. Он, и не подумав скрывать своего возмущения, закатил глаза:

– На пейджер?

– Давайте разберёмся, – Лавров понял, что надо вмешаться, пока у ворот собачьего приюта не вспыхнул безобразный скандал. – Система такая: Майя вчера позвонила кому-то…

– Утром. Сегодня рано утром он сам мне домой позвонил. Я вешала объявления, что Гарринька сбежал.

– Где вешала?

– Ну, там, где Гарри сбежал. В этих дачах страшных. У метро. Весь район, все столбы обклеила, тридцать штук.

– И что?

– И утром звонок, что наша собака поймана и помещена в приют «Каштанка» рядом с Андриановской церковью. И сегодня можно забрать. Чтобы, как подъедем, я звонила ему на пейджер, с конечной станции, там таксофон есть. Спросил, будет ли кто со мной? А то тут ходить одной страшновато.

– Именно поэтому ты собиралась ехать одна? – не удержался от вопроса Лавров.

– Ну Димка…

Только взяв в руки китайский ножик-выкидуху, Дима Лавров осознал, насколько эта штука коварна. Хочешь не хочешь, а пальцы сами тянутся пощёлкать лезвием. Щёлк – появилось. Щёлк – исчезло.

– А проводочки-то где тут? – фыркнул тем временем Лесовой, повнимательнее осмотрев кнопку звонка. Оказалось, что её можно повертеть на единственном удерживающем в заборной доске шурупе, что Костя демонстративно и сделал. Потом, пользуясь преимуществом роста, уцепился за верх забора ладонями и сделал попытку заглянуть поверх. Ничего не вышло, только обшлага ржавчиной замарал. Тогда небритый студент вульгарно забарабанил кулаком по воротам, стараясь, чтобы загремели ржавые петли. Собаки ответили дружным радостным ором из-за туземного частокола.

Сейчас Костик кому-то нахамит, подумал Лавров. Вероятно, именно ради этого он с нами и поехал.

– И этот человек вчера по телефону сказал: «Если меня вовремя не будет, обязательно подождите», – повторила Майя, но теперь её уже точно никто не услышал.

Ворота распахнулись так стремительно, что Константин Лесовой с поднятым к небу кулаком едва не повалился на территорию приюта «Каштанка» ничком.

Отворивший оказался облачён в джинсу с ног до головы (на голове красовалась вылинявшая кепка, козырьком назад), и исполнилось ему уже лет то ли двадцать, то ли сильно за сорок. Разобрать точнее мешала светлая борода, делавшая его физиономию похожей на лицо певца Бориса Гребенщикова в лучшие годы. Отворивший был нетрезв, и поэтому казалось, что знаменитый певец давно забыл основные гитарные аккорды и посвятил остаток дней бесхозным четвероногим. Приоткрыв ворота, он немедленно прислонился к их боковине – то ли для устойчивости, то ли чтобы посторонние не ворвались на охраняемый объект. Парень из приюта, видно, тоже был не дурак кому-нибудь нахамить и пребывал в подходящем для этого настрое. Поглядел на долговязого Лесового. Поглядел на Лаврова, на всякий случай спрятавшего нож за спину. И остановил взгляд на беззащитной Майе.

– Слуш-шаю вас, девушка… – выговорил он с галантностью одесского биндюжника, – да-да?

– Я вам сейчас звонила? – спросила Майя.

– Печально признаться, что нет, – раздумчиво проговорил похожий на Гребенщикова сотрудник общества «Милосердие», как бы прикидывая, не выйдет ли из фразы строка для песни, которую стоило бы спеть мудрым, дребезжащим голосом.

– Я вам посылала сообщение на пейджер, – поспешила уточнить Майя Сорокина.

– У меня нет пейджера, – словно стараясь попасть в рифму ответил джинсовый страж.

– Но у вас ведь приют «Каштанка» здесь?

– Точно так. Но вот пейджера у меня нет, девушка. У нас тут зарплаты невелики.

Несмотря на явственный запах перегара, ответы звучали убедительно и даже любезно.

– Мы ищем дога. Он такой серый в пятнах…

– А догов сейчас тоже нет… – развёл руками парень неопределённого возраста и отлепился плечом от столба, явно собираясь без лишних околичностей захлопнуть ворота.

– Совсем нет? – спросил Лесовой голосом строгим, проницательным и даже угрожающим. Скорее всего, таким голосом он мечтал говорить, когда фантазировал про свою работу частным сыщиком. Джинсовый страж даже не взглянул на собрата по небритости лица. Продолжал улыбаться Майе:

– Не то чтобы совсем нет. Могу предложить заднюю левую лапу, уши и хвост. Целого дога пока не привезли. Сегодня будет ещё машина. Может – там. Подождать надо, сударыня.

– Но нам же от вас вчера звонили, – сказал Дима Лавров, – сказали, что дог пойман и отвезён сюда.

– Сударь! – снова возникло ощущение, что сторож приюта сейчас ударит рукой по струнам гитары, но он просто указал на глубокую яму в дороге. – Вчера собачки до нас не доехали. Вон на той колдобине дверь у фургона… – он поискал глагол, который не стыдно было бы произнести при Майе, не нашёл и просто развёл руками. – Собачки «гав!» и где-то здесь до сих пор бегают. Жрать захотят – может, придут.

Жестом художника он обвёл желтеющие кусты, колокольню в небе и гравий на дороге. Обвел и стал закрывать ворота, что оказалось делом не скорым, доски чавкали, чертя углом колею.