Текст книги "Поцелуй негодяя"

– Расписаны, – обиделась Вера. – Но это ничего не значит. Не собираюсь я с ним за имущество тягаться.

– А за сына?

– Сын не его, даже не усыновленный.

– А кто же его отец?

– Как я тебе объясню? Ты его не знаешь.

– А о ком мы сейчас говорим?

– О моем нынешнем муже. Тебе очень интересно копаться в моей жизни?

– Честно говоря, да. Она выглядит крайне хитросплетенной, а любые ухищрения меня привлекают. Врожденная тяга к непознанному. Можно вопрос?

– Многовато вопросов.

– Я не о прошлых жизнях, а о нынешней. Почему ты меня не боишься?

– Хочешь сказать, другие женщины тебя избегают?

– Нет. Скорее, наоборот. Но до сих пор ни одна из них не являлась ко мне домой после нескольких минут знакомства.

В течение разговора Вера стояла у плиты и вертела в руках деревянную лопатку для тефлоновых сковородок. Услышав последнюю фразу Воронцова, она напряженно замерла и уставила на него застывший взгляд:

– Считаешь меня проституткой?

Негодяй отрицательно покачал головой:

– Ни в малейшей степени. Я совсем о другом: исходя исключительно из моей внешности и нескольких слов, достойных любого маньяка, ты поверила в мою бесконечную порядочность. Мне теперь интересно, в каких чертах моей незаурядной личности столь явно просвечивает хорошее воспитание? По-моему, оно вовсе не просвечивает, но ты ведь усмотрела что-то.

– Понятия не имею, – холодно заявила Вера, вновь принявшись за упражнения с лопаткой. – Словами объяснить не смогу.

– Женская интуиция?

– Если хочешь, да.

– Или просто другого выхода не оставалось?

– Может быть.

– А если бы у меня дома обнаружилась компания полупьяных похотливых мужланов?

– Компания похотливых мужланов вряд ли стала бы расставлять ловушку на тетку с вокзала. Я думаю, в Москве есть много более приятных возможностей сексуального удовлетворения.

– Наверное, но все они платные.

– Слушай, хватит корчить из себя уголовника. К чему все эти вопросы? Какой ответ тебе нужен, зачем? Что ты хочешь мне доказать? Что я безответственная дура? Рискую собственным сыном без всякой необходимости? Так я тебе не жена, и сын не твой, какая тебе разница?

Вера перешла на крик, Воронцов ошалело замолчал. Потом неловко спросил:

– Кстати, где он?

– Телевизор смотрит, а что?

– Да так, думаю, чем бы его развлечь. По-моему, он у тебя не домосед.

– Не домосед. Но здесь у него компании нет. Тоже я виновата, скажешь?

– Да ничего я не скажу, что ты заводишься! Только все равно нужно твои дальнейшие планы обдумать.

– Я думаю, думаю! И ничего не придумывается. Я ведь дура непроходимая.

– Слушай, давай без истерики. Я просто хочу прояснить ситуацию, без всякой задней мысли. В Челябинске у тебя есть жилье?

– Нет.

– А вообще где-нибудь на этом свете есть?

– Нет.

– Так не бывает. Регистрация у тебя в паспорте стоит?

– Не стоит. Из моей квартиры муж сделал свой московский бизнес, доволен? Еще одно доказательство моей дурости.

– Заложил под кредит и не вернул?

– Вот именно.

– Он хоть пытался этот кредит выплатить, или просто тебя использовал?

– Откуда я знаю, он здесь был, а я в Челябинске.

– Квартира была приватизированная?

– Да.

– На твое имя?

– Да.

– Еще до этого замечательного мужа?

– Да.

– Тогда он не мог ее заложить. Он записал тебя поручителем?

– Какая разница?

– Возможно, никакой. Я не юрист, но похоже, что магазин – вовсе не его, а твой. Нужно это только доказать.

– Да, всего-навсего нанять адвоката. Когда жить не на что. Ты такой умный, просто слов нет.

Воронцов замолчал, осмысливая полученную информацию.

– Скажи, а ты вообще намерена воевать с мужем, или готова все простить, если он тебя примет? Вообще, что у вас там произошло?

– Ничего особенного не произошло. Просто у него другая женщина, вот и все.

– И он велел тебе убираться?

– Можно и так сказать.

– Так, снова возникает туман. А как еще можно сказать? Он вас выгнал или ты сама ушла?

Вера тоскливо смотрела в окно на вершины деревьев во дворе.

– Ну какая тебе разница? Зачем ты копаешься в моей жизни? Удовольствие, что ли, получаешь?

– Я думал, женщины любят плакаться в жилетку.

– В какой-нибудь книжке прочел?

– Нет, жизненный опыт. Возможно, я пока не заслужил права занять должность твоего штатного слушателя, но и на роль постороннего уже не гожусь.

– Намекаешь, что мы с Петькой от тебя зависим?

– Странная у тебя тяга к огрублению простых вещей. Хорошо, сама скажи: я посторонний? Совсем никакого отношения к вам не имею?

Вера по-прежнему молча смотрела в окно. Потом повернулась к Воронцову:

– Странный вы народ – мужики. На все-то вы имеете право. Если перед вами женщина. А если перед вами другой мужик, на голову выше и на полметра шире в плечах – ваши права сразу съеживаются и вы рады их ему уступить по первому требованию.

– Понятное дело – против лома нет приема, если нет другого лома. Ты от темы все же не уклоняйся: муж вас с сыном выгнал, или ты сама ушла?

– Я увидела в квартире женское белье и возмутилась, а он велел мне заткнуться. Вот и скажи, сама я или не сама?

– А ваши вещи он почему не отдает? Чего хочет-то? Чтобы ты пришла и осталась?

– Мне все равно, чего он хочет. Я к нему не вернусь.

– Понятно. И каков же план действий?

– Не знаю. Нам уйти?

– Вечно ты все наизнанку выворачиваешь. Согласись, ведь нужно придумать какой-то план? Ты сюда рванула сразу из своей квартиры, как только банк ее забрал? Кстати, при наличии несовершеннолетнего ребенка они не имели права.

– Вечно ты о правах! Имели или не имели, а вот выгнали. Только я свою квартиру сдавала, а сама снимала комнату.

– Работала?

– Работала, в музыкальной школе.

– В музыкальной школе? Не вдохновляет. Зарплаты даже на комнату не хватало?

– Может, и хватило бы, только хозяин стал приставать.

– И ты сорвалась к любимому мужу?

– По-твоему, следовало снять другую комнату?

– Видимо, все не так просто.

– Очень даже сложно. Комнату нужно искать неизвестно сколько дней с неопределенным результатом, а деньги уже почти кончились. Вот и поехали.

– А под каким предлогом он вообще один в Москву уехал, да еще с твоими деньгами?

– Ясно, под каким. Мол, пока обоснуется да угнездится, лучше без семьи. Всякое ведь может случиться, руки лучше иметь свободными.

– Это уж точно. Похоже, он себе не только руки освободил.

– Слушай, ты хоть когда-нибудь был женат?

– К счастью, нет.

– Почему же «к счастью»?

– Потому что не испытываю ни малейшего желания отвечать за чью-то жизнь. Видимо, муж из меня никакой.

– А ты и рад!

– В общем, да. Живу в мире с самим собой. Появись здесь жена, я бы, наверно, руки на себя наложил. Не представляю, как это люди семьями живут?

– А ты сам из детдома?

– Нет, почему. У меня родители живы-здоровы.

– Куда же ты их дел?

– Никуда я их не девал! Как бабушка умерла, они уехали к ней в однокомнатную, а эту поручили моим заботам. Житейского опыта набираться в преддверии женитьбы.

– Набрался опыта?

– Набираюсь потихоньку. Правда, перспектива свадьбы все равно не прорисовывается.

– Почему?

– Говорю же – страшно подумать. В сорок лет жизнь наново перекраивать – чур меня!

– Значит, родители напрасно внуков ждут?

– Напрасно. Если бы, скажем, можно было одну внучку им из воздуха сделать – я бы не отказался. Но с женщиной связываться – на фиг мне головная боль? Она ведь первым делом захочет мебель поменять и ремонт сделать.

– И правильно сделает. У тебя квартира хорошая, а обстановка ужасная.

– И ты туда же. Нормальная обстановка.

– Ужасная. Словно пришла в гости к строгой бабушке, которая носит пенсне и бьет линейкой по спине, чтобы я не сутулилась.

– Но к бабушке ведь пришла. Плохо разве?

– Не плохо. Тоскливо как-то, уйти поскорей хочется. У тебя квартира не для людей, а для истории.

– Тебя послушать – так здесь жить невозможно. А я здесь всю жизнь перекантовываюсь, и очень хорошо себя чувствую.

– А на фортепьяно играешь?

– Немного. Но учился не в музыкальной школе – бабушка учила, потом мама. Но я не получал удовольствия, а они не слишком напирали.

– Можешь сейчас что-нибудь сыграть?

– Зачем тебе? Ты что преподавала в своей музыкалке?

– Фортепьяно.

– И тебе не надоели ученические упражнения?

– Я люблю учить музыке. Мне даже гаммы нравятся, хотя я слушала их много лет ежедневно. В них есть какая-то загадка. Сказка о гадком утенке, только сразу не поймешь, превратится он в лебедя или так и останется обыкновенным взрослым уродцем. Дети ведь такие разные, так непохоже друг на друга проходят гаммы, которые всем кажутся образцом одинаковости. Смысл искусства наиболее виден в ученическом исполнении. Если умения еще нет, а искусство уже существует, само собой приходит убеждение, что музыка переживет людей и останется на пустой планете памятником человеческой душе.

– Нерукотворным.

– Так ты сыграешь?

– Прямо сейчас?

– Какая-то проблема?

– Странный у нас диалог – из одних вопросов.

– Скажи «да» или «нет», и диалог станет обыденным.

– Твой Петька там телевизор смотрит.

– Ничего, переживет.

– Я до сих пор не могу забыть его истерику тогда, утром. Ты не боишься снова его довести?

– Нет, тогда у него просто случился нервный срыв. В общем он мальчик спокойный. Не пытайся сменить тему.

– Зачем тебе понадобилось мое исполнительское искусство?

– Терпеть не могу людей, которые держат дома фортепьяно для мебели.

– Я на нем играю, когда стих находит. Правда, ничего нового давно не разучивал. Я ведь не гений, на лету мелодии не подхватываю.

– Я не требую от тебя мирового уровня. Мне просто интересно: умеешь или не умеешь?

– Если не умею – я сноб, жлоб, мещанин и вообще редиска?

– Нет, просто человек, живущий по привычке.

Воронцов с детства не играл на публике, а в те тяжкие времена его принуждали старшие, чем навсегда отбили охоту к музицированию на потребу гостям дома. Он не столько боялся проявить бездарность, сколько испытывал неприятный привкус насилия над собственной волей и стремился поскорее прекратить экзекуцию. Наилучшим способом добиться желаемого ему показалась капитуляция. Он решительно встал, резко отодвинув табуретку, отправился в гостиную, разминая по пути пальцы рук, и уселся за пианино. Петька с дивана лениво смотрел на Воронцова и вошедшую вслед за ним Веру, не постигая их замысла. Затем недоучка в меру скромного таланта сыграл несколько тактов из Шопена и повернулся к своей мучительнице:

– Для мебели у меня пианино?

– Нет.

– Достоин я его иметь?

– Разрешаю. Тебе важно мое мнение?

– Сама же все начала. Я бы и не вспомнил об этой штуке.

– Я-то начала, но почему тебе понадобилось довести до конца?

Воронцов раздраженно встал:

– Всегда так с вашей сестрой. Можно наизнанку вывернуться, исполняя вашу волю, и все равно выставите идиотом. Видимо, в целях демонстрации психологического превосходства.

– А я думаю, дело не в нашей сестре, а в вашем брате. Вы все жутко закомплексованы в отношениях с женщинами. Вечно стремитесь доказать превосходство над соперниками, даже когда их вовсе не имеется.

– Ладно, спасибо за внимание. – Воронцов собрался к себе в кабинет, но вдруг замер посреди комнаты. – Елки, в магазин ведь нужно. У нас там еще остались припасы?

– Есть немного, но пополнить пора. Далеко у вас магазин?

– Рукой подать. До рынка добираться надо, поэтому я там редко бываю.

– Может, я схожу? И Петьку с собой в возьму для переноски тяжестей, а ты работай.

Воронцов замялся в нерешительности:

– А это удобно? Гостей вроде за продуктами не посылают.

– Если они явились по приглашению на несколько часов. А мы тебе свалились, как снег на голову. Все равно, я лучше знаю, что мне понадобится для готовки.

Ночевавшие у холостяка женщины и прежде, случалось, готовили завтрак, но они проводили ночь в его постели и воспринимались им как свои. Вера пребывала в квартире на необычных основаниях, своей все же не являлась, хотя чужой он ее действительно не считал. Никогда не имевший сестры, Воронцов переживал новый опыт – сожительство с молодой женщиной на правах товарищества. Незнакомая территория на каждом шагу ставила перед ним трудные вопросы, и он старательно морщил лоб, пытаясь их решать быстро и без излишнего варварства. Вчерашняя уличная незнакомка постепенно принимала на себя обязанности домработницы, а ее работодатель судорожно и непоследовательно пытался сформулировать для себя собственную роль в заданных обстоятельствах. Дальнейшие перспективы тонули в тумане, но заниматься покупками не хотелось, и Воронцов уступил без сопротивления. Дал Вере деньги, объяснил дорогу до любимого магазина, снабдил сумками и выпроводил постояльцев из квартиры со смутным чувством облегчения. Все-таки ситуация постепенно прояснялась.

Воронцов засел за комп и принялся прочесывать Инет, совершенно забыв о своих бытовых обязанностях на несколько часов, пока в дверь не позвонили. Только теперь он осознал, что жильцы отсутствовали слишком долго для визита в угловой продмаг. Вера в сопровождении молчаливого Петьки ввалилась в прихожую, оба оказались до отказа нагружены пухлыми сумками, издающими разнообразные пищевые запахи.

– Вы где были? – поинтересовался Воронцов, заранее ожидая новых неожиданностей.

Оказалось, мама с сыном провели полномасштабную рекогносцировку местности, объехали несколько рынков и отоварились большим спектром продуктов, обладающих оптимальным соотношением цены и качества. Хозяин квартиры подумал, что прежде закупался разом на целую компанию только в преддверии холостяцких вечеринок, обеспечение же бесперебойным питанием женщины и подростка в его задачах никогда не значилось. В сумках обнаружились лук, капуста, редиска, помидоры, картофель и многое другое, прежде не занимавшее Воронцова в подобных количествах. Разгрузке он помогал неуверенно, временами задумываясь о превратностях своей жизни.

Вечером позвонил Мишка с предложением оттянуться в каком-нибудь кабаке, и Воронцов радостно согласился, ощутив вдруг свою квартиру не самым удобным местом на свете.

4

– Кто у тебя поселился? – не поверил своим ушам Мишка.

– Женщина с сыном. Мерзкий такой подросток, правда, пока тихий. Орал он только на улице.

– Откуда они взялись?

– Встретил на улице. Муж ее выставил, без денег и без вещей. Она, к тому же, из Челябинска, но и там у нее угла нет.

– Ну ты даешь! – восхитился приятель решимости Воронцова. – Холостой, холостой, и вдруг бац – сразу целая семья! Оставил их одних?

– Нет, часового приставил. Идиотские вопросы задаешь. Их ведь здесь нет, значит оставил.

– И уверен, что они у тебя мебель не вынесут?

– Ты очень мрачно смотришь на жизнь, тебе говорили раньше?

– Я смотрю на нее реалистично. До последнего времени ты сам поступал так же.

Приятели сидели в ночном клубе и потягивали коньяк в ожидании стриптиза. Мишка с его лысиной, интеллигентскими очками и выпяченным пузом считал Воронцова счастливчиком, поскольку тот сумел не жениться. Много раз женатик пытал бывалого холостяка, пытаясь понять, в какой момент биографии сам допустил роковой промах, но до сих пор не добился успеха. Состояние перманентного брака заставляло его непрерывно размышлять о свободе и независимости кого бы то ни было от чего бы то ни было, поэтому терпели его только в своей компании. Третий ее участник жил под кличкой, как профессиональный революционер. Приятели величали его Концерном, поскольку, единственный из всех, он впал в частное предпринимательство – владел на паях автомойкой. Теперь Концерн слушал рассказ Воронцова о радикальном повороте в его личной жизни и не произносил ни слова, задумавшись о чем-то высоком.

В помещении царила полутьма, стоял гул приглушенных голосов, официанты сновали по залу, и жизнь казалась такой же, как вчера и во все предыдущие дни.

– Даже если они не вынесут твою мебель, как только вернешься, сразу же выгони их к чертовой матери, – из дружеских побуждений наставлял Мишка Воронцова. – Этим бабам дай палец – они руку оттяпают. Почему ты должен решать ее проблемы?

– В общем, не должен. Но и мерзавцем не хочется выглядеть.

– При чем здесь мерзавец? Она тебе родственница или хотя бы знакомая?

– Теперь знакомая.

– Ну разумеется, уже захомутала дурака. Она уже сама тебе призналась, что двух мужиков за цугундер взяла, а сколько их там было на самом деле? Хочешь стать следующим в очереди? Дождешься, что она в конце концов потребует себе долю в твоей квартире.

– С какого удивления? И вообще, она меня не трогала, я сам к ней пристал со своими благими намерениями.

– Ну конечно, сам! Они это умеют – не заметишь, как сам ей свою голову поднесешь на подносе.

– Блин, Мишка, ты совсем с дубу упал. Какая еще голова на подносе? Ты недавно Библию прочел?

– Да не читал я ее вовсе. Я тебя просто предупреждаю. Ты ведь с бабами общаешься время от времени, а я уже давно по уши погряз, круглые сутки упражняюсь в гендерной психологии. Точно тебе говорю: они ничего просто так не делают, у них всегда есть цель. И к тебе она затесалась с целью.

– Разумеется, с целью. Переночевать. Если бы я прошел мимо них молча, ее сейчас в моей квартире не было бы.

– Но ты не промолчал. А она прекрасно знает: если мужик не смог спокойно пройти мимо незнакомой ревущей бабы, из него можно веревки вить.

– Ты ее в глаза никогда не видел, а судишь.

– Да на фиг мне ее видеть, я всю их сучью породу наизусть знаю!

– И как только твоя жена до сих пор о твою голову скалку не изломала.

– Потому и не изломала. Я ведь ее насквозь вижу и все резкие движения предупреждаю.

– А сам почему от нее не уходишь?

– Не могу. Природа не позволяет.

– Хочешь каждый день ее видеть и каждую ночь возлежать с ней в постели?

– Хочу. Поэтому тебе и советую остерегаться. У них ведь так – самую славную милую лапочку пригреешь, а потом понимаешь, что пропал. Когда уже поздно спасаться.

– Зачем же спасаться от милой лапочки?

– Затем, что у них всегда в запасе имеются железные когти, и рано или поздно тебя возьмут за горло.

– Видимо, ты имеешь в виду совсем другое место.

– Пожалуй.

Воронцов поднял рюмку с коньяком над головой:

– Почти весь срок своей брачной жизни ты уговариваешь меня никогда не жениться, но сам так и не развелся. Может, прокомментируешь как-нибудь?

– Что тут комментировать? Не могу уйти, и все. Можно подумать, сам не понимаешь.

– Очень хорошо понимаю, поэтому и смеюсь над твоими поучениями. Бабы созданы для нас, а мы – для них. Сермяжная истина, доступная самому ограниченному уму.

– Ну и женись, если ты создан для баб, – угрюмо бросил насупившийся Мишка.

– Пока не готов. Нужно либо узреть в браке пользу, либо сойти с ума. Со мной ни того, ни другого еще не случилось. Если случится – женюсь, и тебя спрашивать не стану.

– А если не случится?

– Тогда не женюсь, разве не ясно?

– Тебе сорок уже.

– Ну и что?

– С ума точно не сойдешь, а невестам, которые могли бы принести тебе пользу, ты на хрен не нужен.

– Замечательно, не женюсь. Решено.

– Вы оба – придурки, – неожиданно заявил Концерн и замолчал.

– Может, продолжишь мысль? – поинтересовался Воронцов. – Хотя, ты тоже женатик, и о холостяках судить не способен.

– Ерунда, – развил свою аргументацию Концерн. – В вопросах жизни каждый может судить о каждом.

– Ну и?

– Голова здесь вообще не при чем.

– В вопросах жизни?

– В вопросах женитьбы. Ни здравый смысл, ни инстинкты, ни сексуальная зависимость к браку не ведут.

– И что же к нему ведет?

– Судьба. Заранее ничего не узнаешь, не предусмотришь, не предпримешь никаких сознательных действий. Можешь бегать с высунутым языком в поисках выгодной партии и ничего добиться, можешь сгорать от страсти и остаться свободным, а можешь просто жить, ничего не чувствуя и ни о чем не думая, как вдруг обнаружишь себя в ЗАГСе.

– С тобой так и случилось? – иронично поинтересовался Воронцов.

– Примерно. Со всеми происходит примерно так.

– А с холостяками?

– А с холостяками не происходит, вот и все. Сложилось или не сложилось. Выпал джокер или нет. Выиграл в рулетку или проиграл. И не всегда понятно, в чем выигрыш – в том, что женился, или в том, что проиграл.

– Как все запутанно, – скривился Воронцов, совершенно точно знавший, в чем состоит выигрыш.

– А ты как хотел? Человек – высшее животное, а не какая-нибудь инфузория.

– С твоими фаталистическими взглядами я бы не выжил, – категорически заявил Воронцов. – Я хочу контролировать собственную жизнь.

– Чепуха. Это не удавалось даже великим монархам и диктаторам всех времен. По-моему, большая их часть имела большие проблемы в отношениях с противоположным полом.

– Слушай, Концерн, зачем ты вообще живешь на белом свете?

– Потому что родился.

– А чего не повесишься?

– Не хочется. У меня ведь все в порядке.

Воронцов хотел развить наступление на моральные позиции приятеля, но обстоятельства решительно ему помешали. Откуда-то из темного угла зала раздался усиленный динамиком голос ди-джея, загремела электронная музыка и началось то, ради чего вся компания и собралась ночью в общественном месте.

Первой раздевалась девица в советском школьном платье, в коротких белых чулочках и с большими белыми бантами в волосах. Воронцова всегда раздражали педофильские мотивы в стриптизе, но чувственность брала свое. Девица смотрелась соблазнительно, особенно, когда кроме чулок и бантиков на ней практически ничего и не осталось. Противоречия между разумом и чувствами возникают часто, и в большинстве случаев последние берут верх. Квази-школьница еще и двигалась плохо: механически, заученно, словно под принуждением. «Сексуальная рабыня, что ли?» – подумал Воронцов, разозлился на себя еще больше и хватил залпом рюмку коньяка.

Следующей оказалась особа в стиле садо-мазо, в коже и металле, с демоническим макияжем и прямыми черными волосами. Когда она в достаточной степени разоблачилась, стали видны явные признаки целлюлита на ягодицах и выпуклых бедрах. Танцовщица извивалась вокруг шеста с видимым усилием, тот прогибался под ее весом, несчастный случай казался вполне реальным. Воронцов начал тихо закипать бешенством и бросил яростный взгляд на Концерна, главного организатора мероприятия. В сполохах светомузыки его лицо было трудно рассмотреть, но казалось оно бесстрастным.

– Ты специально на самый отстой подгадал? – спросил приятеля Воронцов, вложив в вопрос все свое природное ехидство.

– Тебе что, не нравится?

– Скажи еще, будто тебе нравится.

– Представь себе. Стрип как стрип. Можно подумать, ты каждый день видишь незнакомых полуголых баб.

– На фиг мне каждый день такое счастье? Так можно и до монастыря себя довести.

– Ладно, не кричи, а то выведут.

– Да я и сам уйду!

– Подожди, а то публика тебя за голубого примет.

– Публика в глубине души со мной согласна.

Пока Воронцов недовольно бурчал, на сцене появилась новенькая. Образ деловой женщины шел к ее овальному бледному лицу и серебристым теням у глаз. Собранные на затылке в пучок натуральные светло-русые волосы она через несколько минут одним движением распустила, и они вольно рассыпались по плечам. Воронцов замолчал и принялся внимательно следить за раздеванием, глупо надеясь, что стриптизерша нарушит правила заведения и снимет с себя совершенно все. Чаяния не оправдались, но страждущий зал пришел в неописуемый восторг. Загремели аплодисменты, слышались полупьяные выкрики поклонников, Концерн тоже сложил руки рупором и выкрикнул общее требование, но танцовщица убежала со сцены, мелко семеня и прикрывая обнаженные острые груди.

– Ну как тебе? – подмигнул охальник Воронцову.

– Неплохо, – согласился тот. – Ложка меда в бочке дегтя. Думаю, больше ничего подобного не увидим.

Утверждение оказалось провидческим: ни один из оставшихся номеров программы не повторил успех блондинки с великолепным бюстом, зато по ее завершении официант подсадил за столик приятелей трех заинтересованных смешливых девиц, и все вместе они быстро забыли про злосчастный стриптиз.

– Мальчики, что это вы до сих пор веселитесь? – спросила одна из подсаженных, с пухлыми накрашенными губками. – Вас ведь жены заругают.

– Не заругают, – обнял ее за плечи нетрезвый Мишка и мотнул головой в сторону Воронцова, – особенно вот этого.

– Почему особенно? – спросила недогадливая губастенькая.

– Потому что только он холостой, – быстро среагировала прозорливая подружка губастенькой.

– И самый бедный, – поспешил добавить Воронцов, страшно не любивший всерьез знакомиться в злачных местах.

– Кто тебе сказал, что ты самый бедный? – встрепенулся Мишка.

– Ладно, не трепыхайтесь, – насупился Концерн. – Голопузые мои товарищи.

– Значит, ты самый богатый? – поинтересовалась прозорливая.

– Он самый смелый, – высказала свое мнение третья девица.

– Он самый сильный, – добавил Воронцов.

– Нет, он самый беспринципный, – вмешался Мишка. – Девчонки, вы его бойтесь.

Прозорливая просунула руку под локоть Воронцова и томно опустила голову на его плечо:

– Я буду дружить с бедненьким, но свободным, а вы – как хотите.

– Он ведь один, поскольку женщины его не терпят, – снисходительно пояснил Мишка.

– Ничего подобного, он просто быстро ими насыщается и бросает, – возразил Концерн.

– И скольких ты уже бросил? – сложила губки бантиком прозорливая.

– Не считал, – беззаботно заявил Воронцов. В действительности он должен был бы сначала решить, кого можно считать его женщиной. Случайные связи на ночь-другую он полагал несущественными и не достойными учета, хотя их обилие сбивало с толку и в конечном счете не позволяло свести дебет с кредитом.

– А какие тебе нравятся?

– Сейчас ему понравилась та же, что и всем остальным, – встрял без спроса Мишка.

– Эта худющая? – изумилась прозорливая. – И почему мужикам так мослы нравятся?

– Почему худющая? Самое оно, – в свою очередь удивился Воронцов.

– У нее же ребра со ста метров пересчитать можно!

– Насчет ста метров не уверен, – вступился за танцовщицу Мишка. – Нет, она в норме. Не хуже вас, девчата.

– Да если я к шесту выйду, этот кабак с лица земли сметут! – безапелляционно заявила губастенькая.

– Конечно, кто же спорит, – согласился Мишка и чмокнул ее в щечку.

– А вот если бы вы все трое разом туда вышли… – мечтательно протянул Концерн.

– Не надейтесь, – отрезала прозорливая и оторвалась от плеча Воронцова. – Нам тогда придется заканчивать вечер в ментовке.

– А мы вас и там не бросим, – заверил Мишка. – Штурмом возьмем.

– А ты с ними пойдешь? – дернула прозорливая Воронцова за рукав.

– Нет, – категорически заявил Воронцов. – Мне домой надо, у меня там чужой ребенок.

– Почему чужой?

– Он со своей матерью у меня поселился.

– А кто его мать? Твоя женщина?

– Нет, тоже чужая. Жизнь так сложилась.

– У тебя поселилась чужая женщина с ребенком?

– Угу.

– Прямо с улицы зашла?

– Нет, я сам их привел.

– Зачем?

– Жизнь так сложилась.

– Ей негде жить, – пояснил Мишка.

– Ты приютил прямо с улицы бездомную с ребенком? – вновь проявила свои способности прозорливая.

– Если ты представляешь себе бомжиху, то очень ошибаешься. Просто женщина, которой сильно не повезло – она оказалась без жилья только несколько дней назад. В какой-то степени, по собственной инициативе: у мужа квартира в Москве, но она обнаружила в ней следы любовницы и ушла, хотя он ее не прогонял.

– Вообще-то, я ее понимаю, – вставила губастенькая. – Ложиться в свою законную постель второй по счету – ни за что бы не согласилась.

– И осталась бы ради принципа на улице, с ребенком и без денег? – уточнил Концерн.

– Осталась бы!

– А у тебя есть дети?

– Нет, ну и что? Принципы-то у меня есть, а это главное. Мужики почти ничего не понимают в чувствах, вы живете на голых инстинктах.

– И главный из них – инстинкт собственника, – заверил Воронцов.

– Не уверена, что главный, но имеется и такой. Вы все словно участвуете в какой-то гонке.

– Закон джунглей. Право на самку дается победителю, остальным остается только утирать кровавые сопли.

– Послушай, ну и какие же у вас отношения? – спросила прозорливая.

– Соседские. Парень у нее – мерзкий до невозможности. Только что матом ее не крыл, когда я на них напоролся. Правда, с тех пор, как у меня поселился, тихий. Наверно, боится всерьез на улице оказаться.

– А сколько ему?

– Кто его знает. Подросток, щуплый такой, но уже выше мамаши вымахал.

– С подростками возни много. Ты не вздумай его ударить.

– Зачем мне его бить? Он же мне не сын.

– А сына ударил бы?

– Да ладно, не знаю. Я отец теоретический – может, сын бы меня меньше злил, даже если бы и оказался таким же геморроем.

Странный для ночного клуба разговор продолжался еще некоторое время, в течение которого Мишка и Концерн окончательно отошли на второй план, заслоненные в глазах трех подружек великим подвигом Воронцова. Встревоженные приятели благотворителя осторожно сменили тему и сдобрили ее новой порцией коньяка, обеспечив женскую часть общества французским вином. В результате вся компания оживилась и увлеклась намного более воздушными материями, не имеющими ни малейшего отношения к жизненным реалиям. По окончании собеседования все разъехались на такси в разные концы города, и, открывая дверь своей квартиры, Воронцов обнаружил рядом с собой прозорливую девицу, придерживающую его за локоть.

– Ты со мной? – на всякий случай поинтересовался ловелас. На случай, если новая гостья утратила ориентацию и полагает себя возвращающейся домой.

– Конечно. Ты против?

– Я всеми фибрами души за.

– Не боишься своей жилицы?

– С какой стати? Я же говорил, у нас соседские отношения. Только…

– Боишься все-таки?

– Нет, только они две комнаты заняли. Нам остается только кресло-кровать.

– Замечательно, никогда не пробовала в кресле-кровати.

Двое вошли в темную прихожую, Воронцов включил свет. В квартире царили тишина, покой и порядок. Пара проследовала в кабинет, хозяин и там включил свет, прозорливая осмотрелась и поразилась обстановке.

– Она и тебя угнетает? – обиделся продолжатель традиций и поспешил увести разговор в другую сторону. Впрочем разговор продолжался недолго: спустя короткое время оба перешли к делу на узком разложенном кресле, которое периодически натужно поскрипывало.

Когда процесс закончился, и добыча хищника упала в объятия Морфея, Воронцов, которому рядом с ней не хватило места, сел за компьютер с затуманенной головой и умудрился еще часок поработать, затем притащил из чулана раскладушку и лег спать одетым.

Утром он проснулся от женского смеха, доносящегося издалека. С трудом осознав реальность, ночной житель сел на скрипучей раскладушке и опустил босые ноги на пол. Солнечный свет лился в кабинет через окно, и было видно, как пылинки пляшут в его лучах на фоне мрачного книжного шкафа. Кресло оказалось пустым, откуда-то снова донесся смех, Воронцов собрался с силами, воткнул ноги в тапки и отправился на голоса.

Кухня жила полной жизнью, наполненная ароматом горячего борща. Вера и приведенная Воронцовым из ночного клуба прозорливая девица весело болтали, причем последняя нарезала тонкими ломтиками огурец – видимо, предназначенный для добавления в блюдо с салатом, стоявшее перед ней на столе.