Текст книги "Поцелуй негодяя"

– Никто конкретно. Просто так получилось.

– Вот так просто – получилось, и все тут? Никогда не замечала – ты иногда очень странно разговариваешь? Чем больше ты темнишь вокруг вашей истории, тем мне будет интересней и интересней. Ты уж лучше расскажи один раз, и оба успокоимся.

– Еще немного, и ты мне ушко подставишь. Зачем тебе понадобились особенности моей интимной жизни?

– Я ведь тебе уже рассказал в общих чертах. Здешние женщины версию о наличии между нами родственных уз не приняли. Теперь я несу ответственность за тебя, как за стороннего человека, введенного мной в клуб. И при этом сам ровнехонько ничего о тебе не знаю.

– Нам пора уматывать?

– Нет, тебе пора посвятить меня в историю твоей жизни. Я ведь вижу – она не такая уж и длинная.

– Неужели ты выдал комплимент?

– Я просто изложил свой ход мысли.

– Хорошо, а ты посвятишь меня в свою историю?

– У меня нет истории.

– Очень мило. И ты еще ждешь от меня откровенности? Или нет, прости, как я могла забыться! Ты ведь хозяин. Ты решаешь, кто кому обязан исповедоваться в твоей квартире. Извини, я окончательно обнаглела на чужих хлебах.

– Не нужно иронизировать. Могу рассказать тебе мою жизнь, много времени не займет. Всю ее я провел здесь, исключая два года патриотического долга под знаменами. Учился, работал, ни разу не женился. Здесь моей автобиографии конец. То ли дело ты! Без квартиры, без денег, с ребенком, в чужом городе, среди трех мужиков. Прямо роман можно сочинить о такой женщине.

– Я свою жизнь тоже могу уложить в две строки – совсем не фокус.

– Но тебе придется опустить важные вехи, а у меня их просто нет.

Вера помолчала некоторое время.

– Значит, тебе нужно отчитаться перед местными женщинами?

– Я должен им доказать, что мы друг другу не чужие.

– Неужели они не верят, что мы не спим вместе?

– Представь себе, нет. Видимо, хорошо меня узнали за сорок лет.

Вера снова замолчала, теперь уже на несколько минут, глядя прямо перед собой, а затем вдруг рассказала с самого начала до самого конца короткую историю мучительной связи с отцом своего единственного ребенка.

8

В восемнадцать лет Вера училась в музыкальном училище, не помышляя о каких-либо высоких материях, в том числе о замужестве и деторождении. Студентка первого курса сталкивается с таким бесконечным множеством больших и малых проблем, что вынырнуть из них и заняться личной жизнью не может. Конечно, если учится всерьез. Вера училась самозабвенно, получая удовольствие от лекций, занятий музыкой и посещения библиотеки, где толклись в том числе и молодые люди, но на них она внимания не обращала. Только изредка, обнаружив поле зрения кого-нибудь высокого и стройного, с приятным интеллектуальным лицом, она бросала на него украдкой пару взглядов и задумывалась на романтические темы, но затем обнаруживала на столе перед собой полузабытый учебник по теории музыки, спохватывалась и продолжала готовиться к завтрашним занятиям.

Тем не менее, временами студенческая жизнь приносила подарки: каникулы, праздники, дни рождения подруг, вечеринки в общаге по всяческим смехотворным поводам. Подружки уговорили ее провести трудовой семестр восемьдесят девятого года не в стройотряде, а в пионерлагере – вожатыми. Опасаясь самых младших и самых взрослых детей, она добилась обещания поставить ее на отряд десятилеток и согласилась, желая не очень скучно провести пару месяцев и чуть-чуть подзаработать. Ее напарником оказался студент по имени Коля – широкоплечий, не просто веселый, а еще и остроумный. Он носил настоящие джинсы Wrangler, настоящие итальянские солнцезащитные очки, часы Seiko и кроссовки Nike, все это сидело на нем ладно, красиво и удобно. Вере показалось приятным болтать с ним на людях или просто сидеть рядом. Девчонки бросали на нее завистливые взгляды – по крайней мере, ей казалось, будто она ощущает их.

Перед началом первой смены всю студенческую банду вывезли в лагерь на инструктаж, и они жили в пустых корпусах одни, без обузы в виде чужих детей. Скучные занятия с ними проводили только до обеда, оставшееся время студенты отдавались свободе, находя себе невинные занятия в лагере или в его окрестностях. Вечерами собирались по корпусам за чаем и разговорами, с пением под гитару и всевозможными интеллектуальными играми. С тех пор минула целая жизнь, но те три дня так и остались одними из лучших в памяти Веры.

Затем последовал нелегкий вожатский труд на протяжении двух смен, когда с утра до вечера приходилось крутиться белкой в колесе, не имея ни единого спокойного часа, даже если он официально значился в распорядке дня тихим. Организация оказалась богатой, в двухэтажных кирпичных корпусах размещались по два отряда, на первом этаже находилась женская вожатская, на втором – мужская. Даже собственные душевые имелись в каждом отряде, что вовсе не являлось в те времена правилом. По ночам вожатые собирались уже маленькими компаниями, только соседи по корпусу, иногда и в эти неурочные часы в дверях появлялись пионеры с их внезапными ночными проблемами, которые следовало незамедлительно решать, дабы восстановить беззаботное коллективное бдение.

В конце первой смены состоялся КВН – вожатые против пионеров, в конце второй – вожатский концерт. Репетировали его чуть не всю смену напролет, несколько раз прогоняли с начала до конца, но в силу неких таинственных законов коллективной психологии во время самого концерта, при полном зале детей, только и ждущих повода поехидничать, все же случилась накладка. Вера умудрилась одна из всех пойти в ногу – выскочила на сцену для отработки положенного по порядку номера – сценки с днем непослушания вожатых, якобы сбежавших от несносных воспитанников в лес. Все остальные участники концерта почему-то взялись готовиться к другому номеру, предусматривающему выход олимпийских богов и богинь, закутанных в простыни. Пока вся команда судорожное переодевалась, Вера одна бродила по сцене, время от времени оглашая ее призывным кличем, как бы положенным по сценарию. Следующим после нее, первым среди всех опростоволосившихся, на сцене возник Коля и сразу принялся импровизировать, даже сумел пару раз вызвать смех в зале удачными шуточками. За ним подтянулись остальные, дети не заметили сбоя.

Последствия того концерта оказались длительными по другой причине: олимпийские боги состояли, как известно, друг с другом в родственных связях. В результате шуточным образом породнились между собой все вожатые, причем Коля с Верой оказались главой семейства, мужем и женой, родителями детей и даже дедом и бабушкой внуков. Спустя месяцы после лагерной эпопеи, собираясь компанией, бывшие олимпийцы все еще озадачивали сторонних очевидцев, обращаясь друг к другу в соответствии с их игрушечными родственными связями.

Вера с Колей ходили под ручку, в дождь – под одним зонтом, сидели в кафешках или пельменных – смотря по наличию денег. Иногда они ссорились по пустякам, Вера плакала и жаловалась маме на судьбу, но проходили дни, они снова целовались в знак примирения, и боль обиды растворялась бесследно в океане тихого счастья. Коля бывал у нее дома, общался с ее родителями, участвовал в семейных ужинах, сидел вместе с Верой в ее комнате, слушая музыкальные записи, отношения выглядели близкими и безоблачными, весь курс ждал объявления о свадьбе. Вера стала уже потихоньку наведываться к магазину новобрачных, разглядывать белые платья в витрине, она снилась сама себе с фатой, упавшей на лицо. Ей даже не пришлось уступать будущему жениху, первое соитие случилось почти буднично, по-супружески, после обеда, когда стопка немытой посуды еще высилась в раковине на кухне. Вере понравилась роль вожделенной мечты для близкого человека, минуло несколько месяцев почти семейной жизни, после чего случилось закономерное.

Известие о беременности Веры не застало Колю врасплох – он давно вырос из пеленок и понимал возможные последствия их затянувшейся игры. На прямой вопрос он дал не менее прямой ответ и к концу учебного года женился на другой, вовсе не студентке, о существовании которой не подозревали даже его приятели. Старая история, случавшаяся слишком часто с сестрами Евы, чтобы не превратиться почти в анекдотическую для отстраненных наблюдателей. Вера взяла в училище академку, отстала от своего курса на год, но в итоге диплом все же получила, благодаря маминым заботам. Иногда даже встречалась в коридорах с Колей, поначалу он ей сдержанно кивал, но затем перестал, не встречая ответных жестов внимания.

После училища она стала работать. И прежде несущественная, с наступлением новых времен зарплата учительницы музыки стала вовсе символической, Петька рос в основном заботами бабушки и дедушки, но они погибли вместе, мгновенно, под самосвалом, вылетевшим на тротуар. На похороны ушли деньги, игравшие роль семейных сбережений, Вера стала подрабатывать частными уроками, но нищета легла на ее плечи тяжким грузом, пока она не вышла замуж.

Она мысленно называла его Николаем Вторым, не задумываясь о печальных аллюзиях. Муж играл с Петькой, но мог и через слезы заставить его самостоятельно решать дворовые проблемы. Однажды он категорически заявил Вере, что хочет непременно усыновить мальчишку, но она принялась многословно объяснять невозможность такого действия, сама не понимая, почему. Не старый еще вдовец, мастер на все руки, в самые суровые годы занимался отхожим ремеслом, уезжая иногда на месяцы, но неизменно присылая раз в месяц деньги. По прошествии нескольких лет он кинулся в более смелое предпринимательство, потерял на нем изрядную сумму, потом отправился в Москву с твердым намерением пустить там надежные корни, повелев жене квартиру сдать и снять для временного проживания комнату в коммуналке, поскольку некоторое время все деньги придется вкладывать в дело.

Хозяин комнаты имел хмурый, несколько уголовный вид, разговаривал мало, в основном через губу. Появляясь время от времени без предупреждения, принимался исследовать обои в поисках пятен и повреждений, иногда находил их и затевал скандал, требуя денежной компенсации. По прошествии года, накопив подобных претензий на кругленькую сумму, он принялся намекать на возможность иных способов расчета с непомерными долгами, поскольку, мол, он хорошо понимает положение одинокой женщины с ребенком. Попытки доказать ему факт законного брака не давали результата – существующий за тридевять земель муж казался агрессору фантомом, которым можно только малых детей пугать.

Именно в эти нудные и тусклые месяцы Вере снова стал сниться Николай Первый. Через третьи руки она узнала о его разводе и внутренне сломалась. Словно плотина рухнула – нахлынули воспоминания о ночных посиделках в пионерлагере и концерте вожатых, о романтичных прогулках под луной или дождем, сердце тоскливо сжималось, и рождалась где-то в бредовом подсознании новая надежда. Она даже призналась подругам, и те с некоторым удивлением бросились доказывать ей очевидные вещи – подонок в молодости останется таковым до самой смерти, даже если на старости лет и пожелает обрести готовенького сына, на воспитание которого не потратил ни копейки денег и ни малейшей частички души.

– Мне все равно, зачем он вернется, – честно признавалась Вера. – Пускай ради Петьки. Я не могу себе приказать не думать – я его никогда не забывала.

– Хватит дурить, – наседали подруги. – У тебя замечательный муж, лучше бери сына в охапку и отправляйся к нему, а то совсем здесь свихнешься.

Но Вера только молча качала головой.

9

– И все-таки приехала, – утвердительно констатировал Воронцов.

– Приехала, – подтвердила Вера. – Слишком уж наседать стал этот боров.

– При этом Николай Первый все не возникал на туманном горизонте, а Николай Второй никак не возвращался из дальних краев.

– На твоем месте я бы не стала шутить на темы, в которых ничего не понимаю.

– Ну конечно, грубый мужской ум не в состоянии постичь все извивы утонченной женской натуры.

Телефонный звонок прервал оживленный обмен мнениями соседей по квартире. Мишкин голос в динамике звучал взволнованно, он даже запинался и слегка заикался периодически, словно говорил под дулом пистолета. Воронцов ответил утвердительно на предложение о встрече и вечером после работы отправился в оговоренный кабак.

Мишку и Концерна он увидел издалека. Первый лихорадочно осушал стопку водки, а второй внимательно за ним следил.

– Что за катастрофа? – залихватски поинтересовался Воронцов.

– Этот молодчик жену бросил, – скучным тоном пояснил Концерн.

Мишка, не успев проглотить очередную порцию огненной воды, отрицательно замотал головой, затем довел дело до конца и негодующе поправил товарища:

– Она меня выгнала!

– Отлично! – хмуро произнес Воронцов и побарабанил пальцами по столу. – Какие планы?

– Вот, обдумываю, – потянулся Мишка за новой стопкой.

– Хорош, – веско заявил Концерн, накрыв добычу спивающегося широкой ладонью.

– Ты чего? – возмутился изгнанник.

– Ничего. Тебя спрашивают: какие планы?

– А я откуда знаю? Сейчас выйду на улицу, свистну, и все само собой разрешится.

– Она тебя застукала с кем-то?

Мишка энергично кивнул и попытался вытащить стопку из-под тяжелой руки друга.

– Ну так к ней и иди, – продемонстрировал свою недюжинную мудрость Воронцов.

– К кому?

– К той, на которой погорел.

– Не могу. Она замужем.

– И мужа прогонять не собирается?

– Она не может, у нее ничего нет.

– Послушай, Мишка, – заинтересованно вмешался в дискуссию Воронцов. – Чем ты их берешь?

– Баб?

– Разумеется. Кого же еще? Ведь, положа руку на сердце, ты не Аполлон и не Крез. Волшебное слово знаешь?

– Не слово, а слова, – гордо вскинулся Мишка и, отчаявшись добыть водку, закинул обе руки за голову. – Я с ними нежен и внимателен.

– Хорош пургу нести.

– Ничего я не несу! Я серьезно. Я их слушаю. Не делаю вид, будто слушаю, а действительно внимаю. Ни слова не пропускаю. И живо участвую в решении их проблем.

– Ты умеешь решать женские проблемы?

– Конечно, нет. Но я живо участвую, им этого достаточно.

– Допустим, но до совместного решения проблем нужно еще дожить. С чего ты начинаешь? Как кадришь?

– Нужно шутить много, но умело. А главное – вовремя прекратить.

– Хватить темнить. Как шутить умело, и когда это – вовремя?

– Умело – значит не шутить над вещами, над которыми она не готова шутить. А вовремя – это когда все становится серьезно. Сильное чувство и юмор несовместимы.

– Ты бы к жене приложил свои умения.

– К жене – незачем. Чего к ней прикладывать, ее я давным-давно добыл.

– Может, и добыл, но теперь профукал.

– Ну и профукал. Что мне теперь, вешаться?

– Тебе совсем не жалко?

– Чего не жалко?

– Семья все же, дети.

– Без жены как-нибудь проживу, а пацаны никуда от меня не денутся.

Успевший изрядно поднабраться, Мишка демонстрировал помутнение рассудка ежеминутно и ежесекундно, едва ли не каждой своей фразой.

– Вот походишь лет несколько по судам, добиваясь права на свидание с собственными сыновьями – узнаешь, почем фунт редьки. Может и победишь, только придешь, а пацаны тебя спросят: ты кто такой, дядя?

– Ерунда, прорвемся. На меня где сядешь, там и слезешь.

– Ты меньше языком болтай, а лучше попытайся немножко подумать, – веско произнес Концерн, наклоняясь поближе к приятелю и крепко сжав его руку в своей дюжей ладони. – Нет зверя страшней, чем баба в ярости. А мужик, который привел домой другую бабу – вообще не жилец. У нее от ненависти будет пена изо рта сочиться при одной только мысли о тебе. Если попробуешь заговорить – огребешь сковородой по лбу, или что там ей под руку попадется. Может и убить. Поэтому не дури, а трать все деньги на подарки и цветы, а потом ползи домой на коленях вымаливать прощение. Твоя эту свою сменщицу знает? Случайно, не подружка ее?

– Нет, ничего общего. Она ее первый раз увидела, и сразу в неприглядном положении.

– Уже хорошо, тогда меньше нервов уйдет на примирение. Слушай, так тебя дома застукали?

– Дома.

– Ты совсем одурел. Какого хрена ты эту прелюбодейку домой водил? Ты бы еще объявления по всей округе расклеил, с приглашением на премьеру.

– А чего такого?

– Чего такого! Там же соседки кругом, придурок! Какая в хороших отношениях с твоей благоверной – настучит ей из сочувствия, какая в плохих – из злорадства. Целый хор получается.

– Воронцов вон вообще бабу с пацаном у себя поселил, а мне к себе даже привести нельзя?

– При чем здесь Воронцов, дурик? Он ведь холостяк, ему все можно! Или ты уже забыл?

Мишка пробубнил нечто нечленораздельное, а Воронцов обиделся:

– Хоть я и холостяк, но соседки мне парламентершу подослали. И, похоже, родителей уже проинформировали. Вот, жду от них звонка, но пока безрезультатно. Наверное, сам поеду сдаваться.

– Вот так, понял?

– Что я должен понять? – нервно дернулся изгнанник.

– То, что я тебе говорю, олух! Закупай машину цветов, платьев и шуб, и иди мириться. Ты один не выживешь.

– Чего это я не выживу?

– У тебя нервная организация тонкая. Пройдет неделя, и ты сам поймешь, что хочешь просыпаться на рассвете рядом с женой из-за того, что ваши с ней мальчишки с визгом запрыгнули к вам в постель.

Воронцову доводы Концерна показались убедительными, но Мишка упирался:

– Откуда ты знаешь, что я пойму и чего захочу? Прорицатель хренов.

– Оттуда. Не помнишь – я ведь уже разводился. И теперь очень тщательно соблюдаю правила, которые вывел тогда из собственного опыта. Будь уверен, больше не разведусь. То есть, по собственной вине, конечно.

– Я ведь не ты. И ты не знаешь, как мы с женой жили. И засунь свои правила себе в задницу.

– Ваша прежняя жизнь теперь не имеет значения. Теперь важно только, что она была, и что вы общими усилиями нажили детей. Сейчас до тебя не доходит, но уже завтра утром задумаешься, если ты не полная скотина.

Дискуссия росла и ширилась бессистемно, то затухая, то разгораясь, то отвлекаясь в сторону, то возвращаясь в прежнее русло. Спорили в основном беспутный Мишка и в прошлом разведенный женатик Концерн. Вечно свободный Воронцов в основном слушал, пытался примерять доводы сторон на себя и изредка вставлял несколько слов, не встречая понимания обоих спорщиков.

Приятели просидели в кабаке до поздней ночи и в изрядном подпитии разошлись по домам, причем разгорелась новая дискуссия – куда девать почти бесчувственное Мишкино тело. Концерн твердо стоял на своей точке зрения относительно дальнейших действий распутника и категорически отказался уводить его с истинного пути.

– Что же его, прямо сейчас, в таком виде везти домой?

– Да.

– Жена к черту пошлет.

– Тогда оставим его у двери и уйдем.

– Но он же без подарков, как ты предлагал, и прощения просить не собирается.

– Все равно, так лучше. Если он сегодня не придет ночевать к себе, он не вернется никогда.

– Он ведь и не собирался к ней возвращаться.

– Тем хуже для него. В общем, я готов доставить его к ногам любимой жены и никуда больше.

– Нет, ну он же сам не хотел, – пробормотал в сомнении Воронцов. Сам Мишка в прениях не участвовал, поскольку давно уже утратил ясность сознания и речи. Концерн не стал проявлять настойчивость и гордо удалился, а Воронцов привез Мишку к себе. Он не стал уступать гостю лучшее место и уложил его одетым на раскладушке, а сам лег в своем кресле-кровати.

Воронцов снова проснулся позже всех и снова услышал с кухни голоса и смех. Восхитившись легкости, с которой Вера затевала новые знакомства, он со своим помятым лицом и взлохмаченными волосами отправился посмотреть на своих квартирантов.

Вера опять готовила обед, а Мишка резал салат, словно мужское воплощение недавно сидевшей на его месте Лены.

– С добрым утром, – произнесла свое неизменное приветствие Вера.

– Привет, – беззаботно мотнул головой Мишка и продолжил оживленный разговор с Верой об особенностях приготовления раков и креветок.

– Добрый день, – буркнул неизвестно кому Воронцов, потоптался в нерешительности и пошел в душ. Похоже, совсем недавно еще почти пустая квартира приближалась к пределу перенаселенности.

10

– Здравствуй, мама, – торжественно объявил с порога пришедший в гости к родителям Воронцов.

– Здравствуй, Сережа, – обрадовалась женщина, давшая человечеству еще одного из многочисленных созерцателей. – Проходи. По какому поводу ты удостоил нас визитом?

Неблагодарный сын, с тортом в одной руке и туго набитым пакетом в другой, вошел в прихожую и, не нагибаясь и без помощи рук, скинул мокасины.

– Одно могу сказать сразу: не рассчитывай, что я с объявлением о помолвке.

Мать ждала именно указанного объявления, поэтому проследовала за великовозрастным отпрыском на кухню в несколько расстроенных чувствах.

– Как же так, Серенький?

– Очень просто. Не знаю, что тебе успели наговорить, но она официально остается замужем и живет у меня исключительно ввиду отсутствия другого жилья. Муж даже за ней приходил, но она к нему не захотела. Где отец?

– Где ему быть – футбол смотрит.

Воронцов водрузил на стол все принесенное и удовлетворенно потер руки:

– Вот так! Посидим и все обговорим без недомолвок.

– Ну что ты хочешь обговорить? Мы уже тысячу раз все обговаривали.

– Мама, а я в тысячный раз тебя переспрашиваю: мне наизнанку вывернуться или выйти на улицу с плакатом «Женюсь на первой встречной»?

– Зачем же на первой встречной? Тебя столько раз предлагали познакомить с порядочными женщинами, а ты всегда против. Не хочешь так, знакомься по-своему, но знакомься наконец! Найди нормальную работу, а то людей видишь только в своих ресторанах. Так можно совсем одичать.

– Мама, не напоминай мне об этих порядочных женщинах. Мне о них вспомнить страшно.

– Как ты можешь их вспомнить, если ты их никогда не видел?

– Тех не видел, а тех, с которыми меня пытались свести без предупреждения, видел.

– И чем они были так ужасны? Особенно, в сравнении с этой твоей квартиранткой.

– Тебе и ее внешность расписали?

– Обрисовали в общих чертах. Ничего примечательного.

– Полностью согласен.

– Так зачем же ты с ней живешь, да еще при ребенке?

– Я с ней не живу, и ребенок здесь совершенно ни при чем. Я встретил их на улице и пригласил к себе, поскольку им негде жить.

– Ты знаешь, так ведь никто не поступает.

– А как я должен был поступить?

– Так же, как все остальные.

– Во-первых, там больше никого не было. Во-вторых, Матрена Ивановна уже пыталась меня запугать страшными последствиями моего проступка, но я не впечатлился.

– А следовало бы впечатлиться! Такое время сейчас! Сколько она еще собирается у тебя жить?

– Понятия не имею.

– Ну разве так можно! А потом она захочет регистрации, долю в квартире, не знаю, чего еще. Сына ее тоже ты будешь в жизнь выводить? На правах хорошего соседа?

– Почему все мне доказывают, что бездомным нельзя давать приют?

– Ты же сам сказал, она замужем. Муж тоже бездомный?

– Муж фактически живет в ее квартире на ее деньги. Он замутил бизнес на кредит под ее челябинскую квартиру.

– Замечательно! Муж занимается бизнесом, а жену и ребенка скинул на твое попечение! Так коммерцией заниматься можно, почему бы и нет.

– Ребенок не его. И я же сказал – он приходил и хотел их забрать, но Вера не захотела, потому что он ей изменил. Или изменял.

– Хорошо, он ей изменял. Ты здесь при чем?

– Я просто шел мимо, когда ей негде было жить.

– Им есть где жить. С мужем она жить не хочет, потому что гордая! А с посторонним мужиком жить ей гордость не мешает!

– Мама, ты с такой интонацией повторяешь это «жить», что я в очередной раз не могу тебе не возразить: мы не живем вместе. Мы ведем совместное хозяйство. Она даже подрабатывает немножко, я на них не трачусь.

– Ты хоть сам понимаешь, какие нелепости городишь? Они просто ведут совместное хозяйство! Ты теперь и жениться-то не сможешь, любой твоей невесте еще до свадьбы наговорят про тебя такого, что отобьют всякую охоту к замужеству.

– Вот и замечательно. Поскольку брак в мои жизненные планы не входит, дополнительная гарантия от него меня вполне устраивает.

– Сережа, ну так же нельзя! Каждый человек обязан продлить свой род, это просто священный долг. И вообще, нет ничего страшнее одинокой старости. Такие вот любители хорошо покуролесить в молодости потом умирают на полу, не сумев вовремя доползти до телефона, и находят их через две недели, по запаху. Я ведь не хочу тебе такой судьбы!

– На самом деле ты просто хочешь внуков понянчить.

– Конечно, хочу! Это вполне естественное желание. Ты меня осуждаешь за желание стать бабушкой?

– Нет, не осуждаю. Просто хочу жить по своим собственным законам. Так, как привык жить до сих пор. Хочу тратить время только на себя, заниматься только тем, чего сам хочу. Тоже вполне естественное желание.

– Ошибаешься, это как раз противоестественное желание!

– Для женщины, возможно, и противоестественное, но для мужика – в самый раз. Мама, я ведь не вчера родился. Я не из книжек беру примеры для собственных поступков, у меня уже достаточно жизненного опыта. Я не могу ни о ком заботиться, смирись с этим. Кстати, может быть, ты сама во всем и виновата?

– В чем я виновата? Мы с отцом воспитали из тебя эгоиста? Ничего подобного!

– Что значит «ничего подобного»? Вот он я, эгоист во плоти. А воспитали меня вы.

– Мы не воспитывали из тебя эгоиста!

– Возможно, но что выросло, то выросло. Поскольку, кроме вас, меня больше никто не воспитывал, то и вину более возложить не на кого. Кстати, это одна из причин моего нежелания заняться созданием новых людей. Мой случай ведь не первый и не последний – сплошь и рядом у приличных родителей получается кошмарное чудовище. В том числе и потому, что они в нем всю жизнь души не чаяли. Когда я несколько раз в своей жизни задумывался о своих потенциальных способностях как воспитателя, меня приводило в ужас именно соображение о том, что моральных уродов рождают теплые чувства их родителей.

– Не мели ерунды! На ходу придумываешь дурацкие закономерности и сам же их пугаешься.

– Я не говорил о железобетонных законах. Ладно, признаю некоторую смутность мысли. Теплые чувства родителей могут, хоть и не должны непременно, родить чудовище. Отсюда и прорастает отчаяние – стоит ли заниматься делом, в котором добро может породить зло? Я предпочитаю воздержаться.

– Сколько отговорок ты успел насочинять за свою жизнь, чтобы не сделать главного! Целую философию развел. Я понимаю, ты пока не думаешь о смерти, но пройдет еще совсем немного лет, и станешь вспоминать о ней все чаще и чаще. В конце концов, каждое утро будет приносить известие, что ты пока жив, и тогда тишина в пустой квартире тебя напугает, захочешь услышать лопотание внуков. Но тебе, в отличие от меня, даже некого будет тормошить, у тебя не останется даже надежды дождаться их появления. Я, старый человек, говорю тебе: это страшно.

– Мама, не стоит стимулировать меня страхом.

– Но почему же тебе самому не страшно? Ты не боишься сгинуть безвестно в какой-то могиле, вырытой за счет собеса? Не оставить после себя следа на земле?

– Нет, не боюсь. Мы ведь уже договорились – я думаю только о себе.

Вошел хмурый отец со сложенной газетой в руке:

– Здорово. О чем кричите?

– Привет. Известно, о чем. Все о том же.

– Понятно. С кем там ты спутался?

– Я ни с кем не путался. Я не собираюсь жениться и не собираюсь заводить незаконных детей, сколько можно говорить!

– Ну и дурак. Боишься жениться – хоть незаконных заведи.

– Скажешь тоже! Помалкивай лучше. Иди свой футбол досматривай! – возмутилась мать.

– Нечего там досматривать. И ты мне рот не затыкай, я тебе не пацан. Ты не видишь – он себя ценит дороже всего на свете. Воспитали принца на свою голову.

– Слушай, отец, не надо столько экспрессии. Вы с такой агрессией на меня наседаете, будто я бык-производитель, который не исполняет своего единственного предназначения. Я все-таки живу, работаю, на шее у вас не сижу, преступлений не совершаю, могу вам даже периодически помогать.

За время дискуссии мать успела уложить в холодильник принесенные сыном продукты, поставить на огонь чайник, приготовить чашки и разрезать торт. Воронцов пальцами снимал с ножа остатки крема и слизывал их.

– Тоже мне, периодический помощник нашелся. Лучше бы работу себе нашел.

– Я работаю.

– Не смеши людей! Работает он. Куда тебе жениться с такой работой! Делом нужно заниматься, а не в компьютер свой смотреть.

– Я всю жизнь мечтал работать дома, теперь мечта осуществилась, а вы мне прохода не даете. Я просто не хочу бездарно тратить время на регулярные перемещения по городу. И потом – я сова. Я не могу вскакивать чуть свет и бежать в контору, это для меня пытка.

– Сколько раз ты повторил «я» за такое короткое время?

– Хватит, отец, мы не в советском фильме снимаемся.

– Чем же тебе советские фильмы не угодили? Ты ведь беспрестанно якаешь, не замечал? В твоем возрасте давно пора думать не только о себе. Честное слово, как с подростком с ним разговариваю! Болван великовозрастный.

– Вы добьетесь, что я вообще перестану с вами общаться.

– А дело и так давно к тому идет. Ты уже считаешь – если позвонил или зашел раз в месяц, значит подвиг совершил.

– Так вы мне каждый раз настроение портите! Удовольствия мало.

– Удовольствие ему подавай! Мы тебе просто говорим, что ты давно вырос из коротких штанишек, и пора смотреть на жизнь по-взрослому. Женщины существуют не для удовольствия и дешевых интрижек, а для семьи, чтобы детей вместе растить.

– Реакционные вещи говоришь, отец. Теперь женщины делают карьеру, и мужчины у них – для удовольствия.

– У потаскушек – может быть. Что с женщин спрашивать, если таких оболтусов, как ты – пруд пруди. Куда женщинам деваться, от кого детей рожать, если мужики предпочитают до старости лет в игрушки играть?

– Если ты про меня, то я не играю в игрушки.

– А что же ты делаешь?

– Живу.

– В свое удовольствие? Взрослый человек должен понимать, что жизнь не состоит из удовольствий, довольно часто приходится себя преодолевать.

– В двадцать первом веке многое изменилось. В частности, теперь можно составить жизнь из одних радостей.

– Правда? Значит, человечеству недолго осталось небо коптить. Или одной только России?

– Ну вот, на философию повело! Мам, как там чай, закипел? Давайте вкушать удовольствие.

– Удовольствие! Еще неизвестно, кто и что в этот торт понапихал! В прежние времена все знали – ничего вреднее сахара в сладостях не попадется. А теперь телевизор страшно включить, чего только не узнаешь.

– Па, нельзя так мрачно смотреть на жизнь. По-моему, в твоем восприятии она состоит из одних несчастий, обманов и подлогов. Не пойму, как ты с таким мировоззрением умудрился на маме жениться.

– Тогда он казался мне и моим родителям чересчур оптимистичным и жизнерадостным, – объяснила жена сурового мужа и погладила его по стриженой голове с сияющей лысиной.