Текст книги "Окрестности Петербурга. Из истории ижорской земли"

Битва на Неве

Невская битва в летописях

В историографии существует широкий спектр мнений о значении Невской битвы в русской истории: от прямого отрицания ее как исторического факта до изображения одним из крупнейших сражений в истории Руси. В российской истории Невская битва традиционно стояла в одном ряду с другими важнейшими сражениями, решавшими судьбы страны.

Наиболее важными источниками сведений о сражении являются Новгородская I летопись старшего извода, датируемая 1330 гг., и литературный памятник «Повесть о жизни и о храбрости благоверного и великого князя Александра», вошедший в историческую литературу как Житие Александра Невского. Сведения о Невской битве попали с некоторыми добавлениями в другие летописи: Софийскую I, Псковскую I и III, Новгородскую IV, Рогожский летописец, Летописец Авраамки. Текст «Повести», написанный, по мнению специалистов, со слов участников битвы, также сохранился в нескольких редакциях. До наших дней она дошла в составе Псковской II летописи, датируемой концом XV в., как «Повесть о житии и о храбрости благовернаго и великаго князя Александра». Большинство исследователей склоняются к тому, что летописное сообщение и «Повесть» не связаны между собой и взаимно дополняют друг друга [Бегунов 1995, с. 55–58; Лурье 1997].

В шведских хрониках битва 1240 г. вообще не упоминается. Существует мнение западных историков, что в русской историографии масштабы Невской битвы сильно преувеличены, а в Швеции она не известна по причине ее малой значимости [Линд 1995, с. 44–51]. Но это может объясняться и недостаточной развитостью шведской хроникальной традиции того времени [Шаскольский 1995, с. 16; Линд 1995, с. 51]. В Швеции вплоть до 1320-х гг., когда была составлена Хроника Эрика, отсутствовала письменная запись событий, аналогичная русским летописям. Хотя Хроника и описывает предшествующие времена, но в нее вошла лишь выборочная информация о событиях столетней давности, память о которых могла быть частично утрачена или сознательно не включена в описание.

В Синодальном списке Новгородской I летописи старшего извода, написанной, вероятно, вскоре после битвы, говорится:

«В лето 6748 (1240) Придоша Свеи в силе велице и Мурмане, и Сумь и Емь в кораблих множество много зело; Свеи с князем и с пискупы своими, и сташа в Неве устье Ижеры, хотяче всприяти Ладогу, просто же реку, и Новгород, и всю область Новгородскую. Но еще преблагый, премилостивый человеколюбец Бог ублюде ны и защити от иноплеменник, яко всуе трудишася без Божия повеления: приде бо весть в Новгород, яко Свеи идут к Ладозе, князь же Олександр не умедли нимало с Новгородци и с Ладожаны приде на ня и победи я силою святыя Софья Молитвами владычица нашея Богородица и приснодевица Мария, месяца июля в 15, на память святого Кюрика и Улиты, в неделю на Сбор святых отец 630 иже в Халкидон; и ту бысть велика сеча Свеем и ту убиен бысть воевода их именемь Спиридон; а инии творяху, яко и пискупь убиень бысть ту же; множество много их паде, и накладше корабля два вятших мужь преже себе пустиша и к морю; а прок их ископавше яму, вметаша в ню бещисла, а инии мнози язвьни быша; и в ту нощь не дождавше света понедельника, посрамлени отеидоша. Новгородец же ту паде Константин Луготинец, Гюрята Пинещиничь, Наместь, Дрочило Нездылов, сын кожевника, а всех 20 мужь с Ладожаны, или мне бог весть, Князь Олександр с новгородци и с ладожаны придоша вси здрави в своя си, схранени Богом и Святою Софьею и молитвами всех святых» [НПЛ 1950, с. 77].

В «Повести о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра» содержатся более подробные сведения об обстоятельствах и ходе сражения. Однако описание в ней носит литературно-религиозный и даже эпический характер, что ставит под сомнение отдельные подробности повествования.

«…Король римской веры из Полуночной страны подумал: Пойду и завоюю землю Александрову. И собрал войско великое и наполнил многие корабли полками своими, устремился в силе великой, кипя духом ратным. И пришел к Неве, влекомый безумием, и послов своих, возгордившись, в Новгород, к князю Александру послал, говоря: Если можешь, то сопротивляйся мне, я уже здесь и беру в плен землю твою.

Александр же, услышав слова эти, распалился сердцем, и вошел в церковь святой Софьи и, упав на колени перед алтарем, начал молиться со слезами: Боже славный, праведный Боже великий, крепкий. Боже превечный, сотворивший небо и землю и поставивший пределы народам, ты повелел жить, не вступая в чужие пределы. И вспомнив псаломскую песнь, сказал: Суди, Господи, обидящим меня и побори борющихся со мной, возьми оружие и щит, восстань на помощь мне. И окончив молитву, встал, поклонился архиепископу. Архиепископ же Спиридон благословил его и отпустил. Он же, выйдя из церкви, вытер слезы, начал ободрять дружину свою, говоря: Не в силе Бог, а в правде. Помянем Песнотворца, который сказал: Иные с оружием, а иные на конях, а мы имя Господа Бога нашего призовем, они поколебались и пали, мы же восстали и стоим прямо. И сказав это, пошел на них с небольшой дружиной, не дожидаясь многих войск своих, но уповая на святую Троицу. Скорбно же было слышать, что отец его, благородный Ярослав Великий, не знал о нападении на сына своего, милого Александра, не было у Александра времени послать весть к отцу, ибо уже приближались враги. Потому и многие новгородцы не успели присоединиться к нему: так спешил князь выступить.

И пошел на них в день воскресения, июля 15, в день памяти шестисот тридцати святых отцов бывшего в Халкидоне собора и святых мучеников Кирика и Улиты имея же веру великую во святых мучеников Бориса и Глеба. И был некий муж, старейшина земли Ижорской, по имени Пелгусий. Поручен же был ему морской дозор. Восприял же святое крещение и жил среди рода своего, который оставался в язычестве. Наречено же было имя ему в святом крещении Филипп. И жил он богоугодно, соблюдая пост в среду и пятницу. Поэтому удостоил его Бог увидеть необыкновенное видение в тот день. Расскажем об этом вкратце. Разведав о силе войска, он пошел навстречу князю Александру, чтобы рассказать князю о станах их и об укреплениях (рис. 20). Когда стоял Пелгусий на берегу моря и стерег оба пути, он не спал всю ночь. И когда же начало восходить солнце, он услышал на море страшный шум и увидел ладью, плывущую по морю, а посередине ладьи – святых мучеников Бориса и Глеба, стоящих в одеждах багряных и держащих руки на плечах друг друга. А гребцы сидели, словно окутаны облаком. И сказал Борис: „Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему Александру“. Увидев такое видение и услышав слова мученика, стоял Пелгусий потрясенный, пока ладья не скрылась с глаз его. Вскоре после этого приехал князь Александр. Пелгусий же взглянул радостно на князя Александра и поведал ему одному о видении. Князь же ему сказал: Об этом не рассказывай никому. После того решился напасть на них в шестом часу дня. И была сеча великая с латинянами, и перебил их бесчисленное множество, и самому королю возложил печать на лицо острым своим копьем.

Рис. 20. Видение Пелгусия.

Миниатюра Лицевого летописного свода сер. XVI в.

Здесь же в полку Александровом отличились шесть мужей храбрых, которые крепко бились вместе с ним. Один – по имени Гаврила Олексич. Этот напал на судно и, увидев королевича, которого тащили под руки, въехал по мосткам, по которым всходили, до самого корабля. И побежали все перед ним на корабль, затем обернулись и сбросили его с мостков с конем в Неву. Он же с Божьей помощью оттуда выбрался невредимым и снова напал на них, и бился крепко с самим воеводою, окруженным воинами. Другой – новгородец, по имени Сбыслав Якунович, не раз нападал на войско их и бился одним топором, не имея страха в сердце своем. И многие пали от руки его и подивились силе его и храбрости. Третий – Иаков, полочанин, был ловчим у князя. Этот напал на врагов с мечом и мужественно бился, и похвалил его князь. Четвертый – новгородец, по имени Миша. Этот пеший с дружиною своею напал на корабли и потопил три корабля латинян. Пятый – из младшей дружины, по имени Савва. Этот напал на большой златоверхий шатер и подрубил столб шатерный. Воины же Александровы, увидев падение шатра, обрадовались. Шестой – из слуг его, по имени Ратмир. Этот бился пешим, и окружило его много врагов. Он же от многих ран упал и скончался. Обо всем этом слышал я от господина своего Александра и от других, кто в то время участвовал в той сече.

Было же в то время чудо дивное, как в древние времена при Езекии царе, когда пришел Сенахирим, царь ассирийский, на Иерусалим, стремясь захватить святой город, и внезапно появился ангел Господень и перебил 185 000 воинов ассирийских. И когда наступило утро, нашли их трупы. Так же было и после победы Александра, когда победил короля: на другом берегу реки Ижоры, где полки Александра не могли пройти, нашли множество врагов, перебитых ангелом Божиим. Оставшиеся бежали, а трупы погибших своих набросали в корабли и потопили в море. Князь же Александр возвратился с победою, хваля и славя имя своего Творца»[5]5
  Текст Жития печатается по изданию: Бегунов Ю.К. Кто с мечом: Три произведения древнерусской литературы XIII–XV веков. М., 1975. С. 75–81.


[Закрыть].

Нельзя забывать, что «Повесть» – типичное для средневековья произведение житийной литературы, где исторические события служат фоном для идеологического обоснования канонизации святого. Существуют разные мнения о месте и времени ее создания. В.А. Кучкин считает, что она была написана вскоре после смерти Александра Ярославина – около 1264 г. [Кучкин 1996, с. 3]. С точки зрения Ю.А. Бегунова, это произошло в Рождественском монастыре во Владимире, где был погребен князь, в 1282–1283 гг. [Бегунов 1995, с. 53]. Бытует также мнение, что первоначальная версия, положенная в основу «Повести», была создана в Новгороде по инициативе боярства с Прусской улицы в целях возвеличивания своего кончанского[6]6
  В средневековых русских городах существовала кончанская система местного самоуправления. В концах – городских районах – имелись свои храмы.


[Закрыть] Борисоглебского храма. Основанием для такого заключения послужила особая роль, отводившаяся в произведении братьям великомученикам Борису и Глебу, культ которых достигает расцвета в Новгороде как раз в середине XIII в. Кроме того примечательно, что упоминаемые среди героев битвы Миша и Гаврила Олексич известны из других письменных источников как бояре с Прусской улицы Новгорода, как и еще один персонаж этих событий – Збыслав Якунович, избранный в 1243 г. новгородским посадником [Янин 1974, с. 88–93].

Ход битвы, описанный в Повести, хорошо проиллюстрирован в Московском лицевом летописном своде середины XVI в. [Житие Александра Невского 1992]. Подробные иллюстрации, воспроизводящие отдельные сюжеты повествования, не только дают образное представление о событиях, но и показывают их детали. Зачастую на миниатюре можно видеть одного и того же героя в различных ситуациях, происходивших последовательно, согласно тексту литературного произведения. Иллюстрации, выполненные в соответствии с канонами миниатюрного жанра той эпохи, не могут претендовать на достоверность. Тем более что между битвой и появлением лицевого летописного свода существует 300-летний временной промежуток. Автор миниатюр в меру своего понимания старался воспроизвести ход излагаемых в «Повести» событий, используя существовавший набор канонических приемов и символов. На них можно видеть изображения горных ландшафтов и рек, не передающие, конечно, реальные особенности местности, на которой разворачивались события. Схематично нарисованные архитектурные сооружения, даже те, которые, возможно, были знакомы автору, как София Новгородская, имеют лишь отдаленное сходство с реальными объектами. Одежда и предметы вооружения показаны с большей достоверностью, но в основном передают черты современных автору костюмов и оружия. Несмотря на указанные обстоятельства, следует учитывать, что миниатюрист более приближен к эпохе Невской битвы и мог передать какие-то детали объективнее, чем их представляют современные исследователи (рис. 21, см. с. IV вклейки).

В исторических документах достаточно подробно освещаются обстоятельства и ход битвы, однако есть и неясные моменты, вызывающие полемику. Среди спорных вопросов – масштабы и цели шведского вторжения на Русь. Большинство исследователей сходятся в том, что вторжение на Неву стало продолжением событий в западной Финляндии и крестового похода, организованного в землю тавастов (еми). Существует мнение, что поход должен был стать демонстрацией шведской военной силы и показать способность вести войну на новгородской территории. Несмотря на поражение, которое шведы потерпели на Неве, он помог укрепить новую «шведскую католическую границу в Финляндии» [Нордлинг 1977, с. 81]. Согласно традиционной датировке, основанной на сопоставлении других событий, упомянутых в Хронике Эрика, шведское вторжение в центральную Финляндию состоялось только в 1249–1250 гг. Однако ряд историков считает, что оно могло произойти и раньше [Линд 1995, с. 51–52]. Есть мнение, что крестовый поход, готовившийся согласно папской булле 1237 г. против еми, в изменившейся политической ситуации, после разгрома Руси монголами, был переориентирован в новгородские владения [Шаскольский 1995, с. 16–17]. По вопросу о задачах этого похода также существуют разные суждения. Одни считают вторжение обычным военным набегом в ответ на действия новгородцев на территории Финляндии, другие полагают, что шведы имели более серьезные завоевательные планы.

Источники подтверждают последнюю версию. Во всяком случае, в других летописных сообщениях о вторжениях шведов на Северо-Запад Руси, речь о захвате земель не идет. Исключение составляет поход короля Магнуса в 1348 г. В «Повести» говорится о намерении врагов захватить «землю Александра», а в летописи: Ладогу, «просто же реку, и Новгород, и всю область Новгородскую». Под рекой, вероятно, следует понимать Неву, а возможно также и Волхов, связывавшие Северо-Западную Русь с Балтикой. Обращает на себя внимание то, что шведы, пришедшие в Неву, не воспользовались фактором внезапности, как это случалось обычно, при грабительских рейдах, когда они, используя превосходство своего флота, разоряли земли Приневья и Приладожья до прихода ладожан и новгородцев. В этот раз они на длительное время останавливаются при впадении реки Ижоры в Неву и не вторгаются вглубь территории Руси, тем самым предоставив новгородцам возможность взять инициативу в свои руки.

Лагерь или крепость?

Рассматривая вторжение 1240 г. в общем контексте шведского и тевтонского продвижения на восток, следует полагать, что после покорения эстов датскими и немецкими рыцарями и еми шведами, захватнические планы крестоносцев распространились на их восточных соседей: водь, ижору и корелу. И если первоначально вторжения этих государств в земли прибалтийско-финских народов, находившихся в зависимости от Новгорода, носили характер устрашающих и грабительских, то по мере закрепления в опорных пунктах на побережье, начинается продвижение во внутренние земли, где также строятся крепости и замки, создающие прочную основу для колонизации. Еще в 1220 г., во время похода в западную Эстонию, шведские войска соорудили там укрепления, которые должны были стать опорным пунктом на завоеванной территории. Всего через год после Невской битвы, в 1241 г., тевтонцы попытались построить крепость в земле води (Копорье), шведы же в 1256 г. вместе с немецкими рыцарями начинают сооружать укрепления в устье р. Нарвы. В 1293 г. шведы основывают Выборгский замок в землях корелы, а в 1300 г. предпринимают попытку закрепиться в Ижорской земле, построив при впадении р. Охты в Неву крепость Ландскрона.

Такое развитие событий позволяет предположить, что подобная цель ставилась и в 1240 г. у устья реки Ижоры. Место это, находящееся в среднем течении Невы, ниже труднопроходимых Ивановских порогов, обладало удобным географическим положением для контроля на водном пути, организации судоходства и ведения торговли. Оно имело также несомненные топографические преимущества – тихие заводи для стоянки и ремонта кораблей[7]7
  Заводь с медленным течением у левого берега Невы ниже устья Ижоры использовалась в ΧΙΧ-ΧΧ вв., для формирования плотов при сплаве леса и для отстоя судов, проходивших по Неве.


[Закрыть], для перегрузки товаров с морских судов на речные и наоборот, а также ландшафтные особенности, подходящие для сооружения укреплений. Крепость, расположенная в центре Ижорской земли, позволила бы надежно контролировать водный путь по Неве и территорию расселения ижоры [Сорокин 1993, с. 12]. Устье Ижоры было относительно недалеко от Финского залива, в 1–2 днях пути, что облегчало доступ к нему с моря на судах в случае начала военных действий. Размещение укрепленного пункта выше Ивановских порогов делало бы поддержание связей с Балтикой более сложным.

Предположение о начале сооружения здесь шведских укреплений подтверждается сообщением Лаврентьевской летописи XIV в., где говорится, что Пелугий указал новгородцам «станы и обрытья» неприятеля [ПСРЛ 1926–1928, т. 1, с. 479]. Одни исследователи трактуют это сообщение как начало строительства крепостных сооружений [Кучкин 1996, с. 14]. Другие считают, что речь идет о временном полевом лагере шведов [Кирпичников 1996, с. 31].

Термин «стан», действительно, обозначал в древнерусском языке скорее место остановки, временный военный лагерь, а не крепость [Срезневский 1989, т. 3, ч. 1, с. 491]. Поэтому и более редкий термин «обрытья»[8]8
  И.И. Срезневский в «Словаре древнерусского языка» (репринт, 1989, т. 2, ч. 1, с. 551) приводит этот термин только в контексте данного летописного сюжета и интерпретирует его как «окоп». Термин «обрытися» означал «окружить себя рвом, окопаться».


[Закрыть], интерпретируемый как «окоп» [Срезневский 1989, т. 2, ч. 1, с. 551], нельзя однозначно расценивать как признак строительства долговременной крепости. Временные военные лагеря в средневековое время известны по письменным документам как на Руси, так и в Швеции.

Временные укрепления упоминаются в шведских средневековых источниках в связи с военными походами и осадами крепостей XII–XVI вв., но большинство из них сложно соотнести с сохранившимися в настоящее время земляными сооружениями. В некоторых случаях в документах используется латинское слово «castra» – военный лагерь. В период позднего средневековья встречаются названия «skarmar» – заграждения, «campis» или «lager» – лагерь. Часто речь идет о военном лагере, в котором войска создавали базу, или о защитном сооружении потерпевших поражение на поле боя при последней попытке сопротивления. Для того, чтобы воспрепятствовать продвижению наступающих сил, устраивали завалы и засеки, которые «не всегда охранялись войсками и делались с единственной целью: замедлить продвижение противника». Обычно лагеря располагались на возвышенных и закрытых местах и были небольшими по площади. Размеры их зависели от того, «сколько людей, повозок и лошадей нужно было защитить», но прямой связи между количеством войск и размерами лагеря не существовало. Известны мысовые укрепления размером 50x30 м и прямоугольные шанцы, но чаще встречаются сооружения округлой формы, достигавшие всего 20–30 м (в одном случае – около 50 м) в поперечнике. Когда не было других возможностей, они располагались на открытой местности. Все эти сооружения были слабо укреплены и защищались мелкими рвами и невысокими валами, которых могло быть по два [Loven 1999, s. 229–233]. Вероятно, земляные сооружения могли усиливаться и деревянными частоколами.

Следов средневековых укреплений у устья Ижоры пока не обнаружено, поэтому в настоящее время решить вопрос, какого рода сооружения упомянуты летописью, не представляется возможным. Учитывая быстрое появление русских войск на Неве, можно допустить, что они застали начальный процесс строительства укреплений, поэтому определить, что именно строили шведы, затруднительно. Однако, если рассматривать эти события как согласованные действия Тевтонского ордена и Шведского королевства, то вполне вероятно, что в результате совместного вторжения в новгородские владения, они планировали разделить захваченные территории и надежно закрепиться на них путем строительства крепостей: немецкой – в центре Водской земли, в Копорье, и шведской – в центре расселения ижоры, в устье одноименной реки. Таким образом, длительная остановка шведов в устье Ижоры могла быть также вызвана ожиданием подкрепления или начала вторжения немецких рыцарей.

Именно этими обстоятельствами может объясняться как необычное «промедление» шведского войска, задержавшегося в среднем течении Невы, так и поспешность выступления князя Александра, который напал на неприятеля с малыми силами, не дожидаясь помощи от отца, великого князя Владимирского, с тем, чтобы не дать шведам закрепиться на занятой ими территории.

Путь к устью Ижоры

Учитывая, что плавание вверх по Неве и Ладожскому озеру до устья Волхова занимало около 5–6 суток, сообщение в Новгород могло быть отправлено уже при появлении шведского флота в устье Невы или даже в Финском заливе. Акватория залива просматривается в ясную погоду не только с побережья, но и с Дудоровских высот и даже из района Копорья, удаленных от залива более чем на 10 км. Таким образом, отправка сообщения о появлении неприятеля могла опередить его появление в устье Ижоры на 2–3 дня. Поездка посыльного в Новгород занимала около 1–2 дней.

Получив известие о приходе шведов, князь Александр Ярославич, собрав малую дружину в Новгороде, выступил навстречу противнику. Каким путем двигались русские войска – летописи не сообщают. Они могли спуститься по воде или посуху вниз по Волхову к Ладоге, где к ним примкнул отряд ладожан [Караев, Потресов 1970, с. 82–83; Кучкин 1996, с. 14]. Такой вариант предусматривал упреждение шведского набега на Ладогу и защиту этой крепости на рубеже Новгородской земли. Существует мнение, что, дойдя из Ладоги до устья Тосны, войска с местными ижорскими проводниками сначала поднялись вверх по течению реки на 6 км до места наибольшего сближения с бассейном Ижоры, а затем через водораздел вышли на реку Большая Ижорка и по этому притоку прошли до реки Ижоры, устроив по пути привал [Караев, Потресов 1970, с. 116–117; Шаскольский 1995, с. 21].

По мнению А.Н. Кирпичникова, русские войска двигались по более короткому маршруту, протяженностью около 150 км: сначала по Водской дороге на Тесово (верхнее Полужье), а затем к реке Неве. Форсированным маршем они могли преодолеть его за 2 дня [Кирпичников 1995, с. 28; 1996, с. 31]. Путь от Новгорода напрямую к устью Ижоры был действительно значительно короче, чем через Ладогу. Однако при таком направлении движения, в случае дальнейшего плавания шведского флота к Ладоге, войска Александра Невского оказались бы в стороне от основного района боевых действий. Упомянутая Водская (Ивангородская. – П. С.) дорога проходила через Тесово на северо-запад, в обход Южного Приневья и бассейна Ижоры. Поворот от нее на север к устью Невы и Ижоре мог существовать через Зарецкий погост, находившийся уже в восточной части Ижорского плато, на удалении около 130 км от Новгорода. Сведения о других путях, связывавших Иванго-родскую дорогу с Приневьем, отсутствуют.

Вероятнее всего, новгородские войска двигались к месту битвы по дороге, которая проходила примерно в 40–50 км к западу от Волхова через верховья реки Назии в юго-западное Приладожье. Далее она выходила в верхнее течение Невы, куда шведы могли дойти на своих судах от устья Ижоры за двое суток. Такой маршрут давал Александру возможность для маневра и изменения направления движения в случае продолжения наступления неприятеля на Ладогу. В XVI столетии упомянутая дорога под названием Ореховецкая становится ямским трактом, и ее маршрут подробно описан [Голубцов 1950, с. 295; Селин 2001, с. 90–91]. Тракт проходил от Новгорода через Лусский ям, расположенный в 25 верстах от города[9]9
  верста – 1066 м.


[Закрыть], где он расходился с Ивангродской дорогой, не доходя до Тесова 25 верст, и поворачивал на север. Далее через Шапецкий ям (современный пос. Шапки в бассейне реки Мги) и Петровский погост дорога вела к Орешку, расстояние до которого от Новгорода составляло около 165 верст, и далее к Кореле.

Такая же дистанция была от Новгорода до Ладоги, но истоки Невы удалены от Ладоги еще на 70 верст [Голубцов 1950, с. 295–296; Селин 2008, с. 297–302]. Возможно, в это время уже существовала прямая дорога от Шапецкого яма, находившегося в 85 верстах от Новгорода на северо-запад, зафиксированная на шведских картах XVII в. Она шла через Ярвосольский погост (район Лезье. – П. С.) и выходила к устью реки Тосны (около 30 км). Далее по южному берегу Невы до ее устья было около 40 км, а до устья Ижоры – всего около 10 км.

Рис. 22. Различные версии движения русских войск к устью реки Ижоры: 1 – по Г.Н. Караеву; 2 – Ивангородская дорога; 3 – Ореховецкая и Корельская дорога; 4 – реконструируемая средневековая дорога по южному Приневью; 5 – вероятный маршрут движения русских войск

Но войскам Александра Невского не было необходимости двигаться к устью реки Тосны. В среднем течении Назии путь от Новгорода к истоку Невы (позднее – Новгородско-Ореховецкий) пересекался дорогой, проходившей по краю глинта (Балтийско-Ладожского уступа) из Нижнего Поволховья к Ижорскому плато [Петренко 1982, с. 71–75]. Восточная часть этой дороги, ставшая в XVI в. участком ямского тракта от Ладоги до Орешка, наверняка существовала и ранее. Далее на запад она реконструируется по картам XVII в. и средневековым археологическим находкам. Здесь путь пересекал южные притоки Невы на их порожистых участках. Старая лесная дорога, не связывающая между собой крупных населенных пунктов, сохраняется до нашего времени в лесном массиве междуречья Мги и Тосны, где она проходит по песчаным возвышенностям и выходит к последней из названных рек в районе пос. Никольское. Возможно, это сохранившийся отрезок древнего пути, существовавшего здесь со средневекового времени. По нему на соединение с Александром могли прийти ладожане и, возможно, ижора, на землях которой и происходили эти события. Реку Ижору дорога пересекала в ее мелководной части, у порогов, в 15 км от впадения ее в Неву (пос. Войскорово – Ям-Ижора), где имелись броды. Отсюда русские войска в сопровождении местных проводников могли в течение 3–4 часов незаметно для неприятеля лесными тропами вдоль реки Ижоры выдвинуться к ее устью. Александр наверняка знал от местных жителей о расположении шведов, поэтому его отряды могли наступать по обоим берегам реки одновременно, чтобы блокировать неприятельские силы с двух сторон и прижать их к Неве (рис. 22).

Что из себя представляли земли в нижнем течении Ижоры в середине XIII в., из письменных документов неизвестно. Отсутствуют и археологические данные о существовании здесь поселений того времени. Наиболее ранние средневековые находки, свидетельствующие о постоянной оседлости на побережье Невы, известные сейчас, могут быть датированы XIV в. Фрагменты средневековой красноглиняной керамики – стенки сосудов, обнаруженные в погребенной почве при раскопках у храма в Усть-Ижоре, – датируются широко: средневековым временем. Ближайшие к этому месту находки – остатки ижорских захоронений XII–XIII вв. с женскими украшениями и оружием – обнаружили в среднем течении Ижоры, как раз в Войскорове, в 15 км от Невы (Ижорский погост XV в.), где, вероятно, и находился один из современных Невской битве центров ижорского расселения в Приневье. Основная концентрация ижорских памятников той поры выявлена также по трассе упомянутой дороги в междуречье Мги и Тосны – на камовых возвышенностях, в западных окрестностях Шапок [Сорокин 2008]. Здесь также обнаружены захоронения XII–XIII вв. со значительным количеством предметов вооружения, включая мечи, наконечники копий, сулиц и стрел, боевые топоры (рис. 23).

Рис. 23. Оружие ижорского воина в погребении. Фото автора

Нам неизвестны реальные сроки пребывания шведов в устье Ижоры. Можно предположить, что они появились здесь спустя 2–3 дня после того, как их заметила в Финском заливе морская стража Пелгусия. Расстояние от Новгорода до устья Ижоры по кратчайшему пути составляло около 130–140 км. Новгородским войскам, в состав которых, помимо конницы, вероятно, входила и пехота, требовалось несколько дней на сборы и не менее 3–4 дней на дорогу и встречу с ладожанами. Таким образом, к моменту прихода войск Александра шведы уже могли стоять здесь несколько суток.

План действий Александра, вероятно, основывался на оперативной ситуации, сложившейся к моменту прихода русских войск на Ижору. В.Т. Пашуто полагал, что большая часть шведских воинов оставалась на судах, так как здесь была временная остановка по пути на Ладогу, на берегу находились только знатные рыцари во главе с Биргером [Пашуто 1951, с. 86–87]. Открытые скандинавские суда того времени не имели палуб, а были прикрыты временными навесами-тентами. Они могли использоваться для ночлега, однако были не очень приспособлены для этого, поэтому при отсутствии особой необходимости ночевали на берегу. Следует учитывать также, что кратковременная остановка вряд ли требовала устройства укрепленного лагеря. Судя по всему, шведы не имели надежного боевого охранения и не были готовы к бою, что позволило русским войскам использовать фактор внезапности.