Текст книги "Конец времен. Элиты, контрэлиты и путь политического распада"

В главе 1 обсуждалось понятие относительной заработной платы (заработная плата, поделенная на ВВП на душу населения). Исключение поправки на инфляцию предоставляет нам менее подверженный ошибкам способ отслеживания экономического благосостояния простых американцев.

При рассмотрении динамики относительной заработной платы в Соединенных Штатах Америки (с рождения страны до настоящего времени) взору предстает замечательная схема двух «волн». С 1780 по 1830 год относительная заработная плата почти удвоилась. Однако после пика 1830 года она начала сокращаться и к 1860 году потеряла большую часть накопленного. На этом низком уровне она оставалась до 1910 года, с которого начался следующий период устойчивого роста – до 1960 года, когда относительная заработная плата опять почти удвоилась. Но с 1970 года относительная заработная плата стала снижаться, и так продолжается по сей день; в целом с 1976 по 2016 год она потеряла почти 30 процентов от своей максимальной величины.

Что же, собственно, динамика относительной заработной платы способна сказать о нашем обществе, в особенности о его устойчивости к внешним и внутренним потрясениям? Смею утверждать, что немало. Допустим, относительная заработная плата всех децилей американских работников, от нижних 10 процентов по медиане до верхних 10 процентов, остается неизменной в течение длительного периода времени. Это означает, что заработная плата всех работников растет заодно с экономикой как таковой. Джон Ф. Кеннеди в 1963 году (когда относительная заработная плата была на пике) заявил, что прилив поднимает все лодки. Но в последние сорок лет относительная заработная плата снижается. Яхты наиболее высокооплачиваемых поднимаются, но лодки всех остальных постепенно тонут, а утлые лодчонки беднейших 10 процентов и вовсе легли на дно. Вообще относительная заработная плата не снижалась столь неуклонно уже давно, в последний раз нечто подобное отмечалось на протяжении трех десятилетий девятнадцатого века (1830–1860). Биологические показатели благосостояния, такие как рост и ожидаемая продолжительность жизни, демонстрируют подверженность тем же большим циклам.

Основополагающие соображения справедливости и равноправия убеждают нас в том, что снижение относительной заработной платы не способствует обретению благополучия. Почему большинство работников исключается из справедливого распределения плодов экономического развития? Ведь те, кто занят низкооплачиваемым трудом, тоже выполняют важные для общества задачи. Кажется неправильным, что их зарплата не растет по мере накопления богатств в обществе в целом. В эпоху Кеннеди американское общество ничуть не было полностью эгалитарным или уж тем более социалистическим. США в ту пору были капиталистической страной со значительным разрывом в доходах между богатыми и бедными. Но уровень доверия к государственным институтам и легитимности власти был высок – отчасти потому, что даже бедняки наблюдали воочию заметное улучшение качества жизни от поколения к поколению. С 1910 по 1960 год относительная заработная плата почти удвоилась. Это значит, если вернуться к метафоре выше, что лодки обычных людей поднимались на приливной волне быстрее, чем экономика как таковая, зато лодки богатых давали течь. Как ни странно, богатые и влиятельные не проявляли недовольства (все изменилось в 1970-х годах; о восстании элит мы поговорим позже).

Быть может, читатель, твое сердце не обливается кровью при мысли о бедственном положении бедняков? Множество вполне достойных людей уверено в том, что меритократия должна быть главным организующим принципом нашего общества. Те, кто вносит больший вклад, должны вознаграждаться соразмерно. Руководители, приносящие миллиардные доходы своим компаниям, должны становиться миллиардерами. Тем же, кто тащится позади, нужно собраться с силами – приобрести нужные навыки или работать усерднее и умнее. Как гласит ироничная русская поговорка, спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

Кроме того, вы можете не испытывать сочувствия ко многим представителям менее образованного класса: вооруженным расистам, сторонникам превосходства белой расы, сексистам, гомофобам, трансфобам и ксенофобам. По известному подсчету Хиллари Клинтон, около половины тех, кто голосовал за Трампа, – именно такие жалкие люди. В большинстве сложных человеческих обществ высшим слоям свойственна толика презрения по отношению к низшим: «Крестьяне бунтуют»[24]24
  В оригинале игра слов: фразу «The peasants are revolting» можно перевести двояко: «Крестьяне бунтуют» – и «Крестьяне блюют»; эта же игра слов, кстати, встречается в известной комедии М. Брукса «История мира, часть первая» (1981), а также в ряде других произведений современной американской массовой культуры.


[Закрыть].

Но тогда придется учитывать другую немаловажную причину, по которой падение благосостояния рабочего класса чревато проблемами: эта ситуация радикально подрывает устойчивость нашего общества. Очевидно, что в условиях, когда многочисленное население сталкивается с падением уровня жизни, происходит ослабление легитимности наших институтов, из-за чего слабеет само государство. Обнищание масс увеличивает их мобилизационный, протестный потенциал. В старину крестьяне восставали, когда больше не было сил терпеть нищету. Крестьянские восстания в Англии и Жакерия во Франции – вот примеры выплеска народного недовольства в эпоху позднесредневекового кризиса. Умеющие заглядывать в будущее «0,01-процентники», тот же Ник Ханауэр[25]25
  Ник Ханауэр (Nick Hanauer) – американский предприниматель и инвестор, создатель и спонсор как минимум 30 бизнес-проектов, в том числе компании «Амазон».


[Закрыть], предупреждают нас, что мы идем к революции, если не попытаться хотя бы смягчить нынешнее вопиющее неравенство .

Тут все понятно. Менее очевидно то обстоятельство, что снижение относительной заработной платы снова включает так называемый насос богатства. Плоды экономического развития должны кому-то доставаться. Если доходы государства составляют относительно постоянную долю ВВП, а заработная плата простых работников неуклонно убывает, то плоды экономического развития будет пожинать экономическая элита – самые высокооплачиваемые наемные работники (например, генеральные директора и корпоративные юристы) и собственники капитала. Конечно, потребуется какое-то время, но в конечном счете богатство, перетекающее к элитам, приведет к перепроизводству элиты, внутриэлитному конфликту и, если не вмешаться, к краху государства и социальному распаду. Богатые, возможно, даже более уязвимы, нежели простые люди, в периоды социальных и политических потрясений, о чем свидетельствуют результаты социальных революций.

Еще один неочевидный вывод клиодинамики состоит в том, что общее ухудшение благосостояния рабочего класса создает мощные стимулы к перемещению в аттестованный класс. Получение образования, разумеется, стандартное, типовое средство решения проблем, обсуждаемых в настоящей главе. В Америке девятнадцатого столетия совет обездоленным массам Восточного побережья гласил: «Ступайте на запад, молодой человек!» Сегодня он гласит: «Ступай хотя бы в колледж, а лучше получи ученую степень». На личном уровне для тех, кто хочет избежать нестабильности, – это хороший совет. Но что происходит на коллективном уровне, когда огромное количество претендентов стремится ворваться в ряды элиты?

Наша база данных CrisisDB показывает, что, пусть обнищание масс является важным фактором социальной и политической нестабильности, перепроизводство элиты куда опаснее. В следующей главе мы сосредоточимся на описании микродинамики перепроизводства элит.

Глава 4
Силы революции

Полицейские набросились на группу протестующих из движения «Захвати Уолл-стрит» рядом с Джейн, принялись избивать людей дубинками и распылять перцовый газ из баллончиков. Люди бились в конвульсиях на земле, а полицейские надевали на них наручники и утаскивали прочь. Прежде она не сталкивалась с таким насилием в своей жизни. Зрелище было поистине ужасным.

Джейн выросла в богатой манхэттенской семье. Ее отец был старшим партнером в юридической фирме (корпоративное право) в Нью-Йорке. Ее мать, фотограф и меценат, принадлежала к числу попечителей Музея современного искусства. Семья проживала в большой двухэтажной квартире в Верхнем Ист-Сайде, а летом переезжала в дом в Хэмптоне.

Родители отправили Джейн в одну из самых престижных частных школ города. Учеба доставляла ей мучения; более того, последний год перед выпуском она считает худшим временем в своей жизни. Подстрекаемые своими целеустремленными мамами и папами, ученики стремились получать самые высокие оценки и упорно занимались внеклассной деятельностью, повышая собственные шансы на поступление в лучшие колледжи Лиги плюща[26]26
  Лига плюща (англ. The Ivy League) – ассоциация восьми частных американских университетов, расположенных в семи штатах на северо-востоке США; свое название получила от побегов плюща, обвивающих старые университетские здания. Считается, что эти университеты обеспечивают высокое качество образования.


[Закрыть]. Когда один из учеников получил пятерку с минусом по французскому языку, преподавателю пришлось выслушать сорокаминутную лекцию разгневанной матери. Неудивительно, что этот ученик закончил школу с отличным средним баллом. Давление на остальных, которым тоже требовалось «соответствовать», было огромным. Всего за несколько месяцев Джейн утомилась до предела, чувствовала себя подавленной и истощенной и перестала спать. Врач прописал ей снотворное.

Тем не менее она справилась и поступила после школы в Колумбийский университет. Впрочем, успешно преодолев все препятствия на пути в учебное заведение Лиги плюща, она вдруг начала осознавать, что ошиблась с выбором. Собственно, каким рисовалось ей будущее? Четыре года в колледже, затем три года на юридическом факультете (отец хотел, чтобы дочь пошла по его стопам), сплошные изнурительные крысиные бега. Затем придется годами трудиться по семьдесят часов в неделю младшим юристом в юридической фирме с неясными перспективами когда-нибудь стать партнером. Ради чего? Работа, которую отец Джейн выполнял для крупных международных компаний, не стоила, как ей казалось, таких усилий. Большую часть времени эта работа ввергала в уныние и скуку, а порой ставила моральные вопросы (например, когда отец помогал одному горнодобывающему концерну отбиваться от коллективной жалобы жителей индонезийской деревни, где концерн ненароком отравил воду). Жизнь в качестве жены богатого адвоката или генерального директора Джейн тоже не привлекала. Она даже не была уверена, что ей нравится абстрактное искусство.

Зато ее манила история, она обратилась к положению дел в Латинской Америке и выяснила удручающий факт: США почти непрерывно разрушают экономику латиноамериканских стран, душат местное население невыносимым долговым бременем и поддерживают или даже устанавливают там и тут откровенно фашистские режимы. Правда, порой попадались очаги успешного антиимпериалистического сопротивления. Джейн читала о сандинистах в Никарагуа, о социалистах Чавеса в Венесуэле, о сапатистах и субкоманданте Маркосе в мексиканском Чьяпасе, а прежде всего – о Кубе: эта крохотная страна, несмотря на десятилетия сурового американского эмбарго, сумела добиться большей средней продолжительности жизни, чем в гораздо более богатых и могущественных Соединенных Штатах Америки.

Чтобы лучше усвоить испанский язык, Джейн записалась в языковую школу в сельской местности Гватемалы и прожила три месяца в местной семье. Это был поучительный опыт. Ее хозяева прозябали в нищете, питались в основном маисом и бобами, лишь изредка, один или два раза в неделю, позволяя себе кусочек курицы или свинины. При этом они были вполне счастливы, принимали гостью радушно и щедро делились с нею тем немногим, чем располагали. Какой разительный контраст с прежним миром, с элитными частными школами, с их измученными и эгоистичными отличниками! Мир солидарности и сотрудничества, где у каждого находилось время остановиться и поболтать, словно опровергал мир бешеной конкуренции и безграничного тщеславия.

Вернувшись из Гватемалы, Джейн присоединилась к радикальной студенческой группе в Колумбийском университете. Другие члены группы придерживались разных идеологий, среди них были анархисты и троцкисты, пропалестинские активисты и протестующие против войны в Ираке. Они рассуждали о мифологии демократии и о реальных проблемах жизни в разделенной стране, где чернокожих угнетают и где миллионы бедняков пребывают в долговом рабстве у финансового капитала. Сама с детства окруженная привилегиями среднего класса, Джейн остро ощущала несправедливость и неравенство вокруг и хотела изменить окружающий мир: остановить узаконенную жестокость и угнетение, построить справедливое и мирное общество.

Она присоединилась к движению «Захвати Уолл-стрит»[27]27
  «Захвати Уолл-стрит» (англ. Occupy Wall Street, сокр. OWS) – гражданский протест в Нью-Йорке, начавшийся 17 сентября 2011 года. Цель участников – длительный захват улицы Уолл-стрит, финансового центра Нью-Йорка, с целью привлечения общественного внимания к «преступлениям финансовой элиты» и необходимости структурных изменений в экономике. – Прим. ред.


[Закрыть], которое разбило палаточный лагерь в парке Зуккотти в октябре 2011 года. Нападение полиции, которое Джейн наблюдала своими глазами, произошло после нескольких дней демонстраций в Нью-Йорке и других американских городах, от Атланты до Портленда; полиция не церемонилась, применяла слезоточивый газ, светошумовые гранаты и резиновые пули по мирным демонстрантам. В Окленде полицейский выстрелил в лицо ветерану войны в Ираке Скотту Олсену из пули, пробив череп. По счастью, Олсен выжил, но остался искалеченным. Новые вспышки насилия со стороны полиции, поощряемые государством, в конце концов уничтожили движение, и Джейн вместе с другими пришлось покинуть парк Зуккотти. Этот жизненный опыт перевел в практику ее революционные идеалы, прежде скорее теоретические и абстрактные. Теперь же она воспринимала их как личную цель.

Ее немало беспокоило стремительное увеличение числа агрессивных расистских групп и сторонников превосходства белой расы. Популярность альтернативных правых и избрание Трампа вынуждали бороться с волной авторитаризма. Джейн активно включилась в деятельность антифа, чтобы не допустить возрождения ультраправой идеологии.

Она пришла к пониманию того, что авторитарные режимы нужно останавливать любыми средствами, вплоть до насилия, если потребуется. Однако сама она не принадлежала к боевикам, которые дерутся, поджигают машины или разбивают витрины магазинов. Ее роль заключалась в том, чтобы организовывать выступления и обеспечивать логистику.

Джейн не любит идеологических ярлыков, но ее нынешние взгляды можно охарактеризовать как анархистские. Она работает с товарищами-троцкистами, но считает, что классический марксизм несколько устарел. В ней нет чувства солидарности с рабочим классом, среди представителей которого слишком много расистов и гомофобов. Пролетарии охотно поддерживают фашистов и голосуют за Трампа. Объяснения марксистов, которые упирают на «заблуждения» рабочих, побуждающие поддерживать авторитаризм, кажутся ей неубедительными. Жестокие крайне правые нередко сотрудничают с полицией, чтобы подавить «прогрессистов».

В общем, так продолжалось довольно долго, но затем жизнь Джейн сделала крутой поворот. Я вновь столкнулся с Джейн осенью 2020 года и с удивлением узнал, что она учится на втором курсе юридического факультета Йельского университета.

– Твой отец должен быть счастлив! – съязвил я.

Она засмеялась.

– Я вовсе не собираюсь становиться корпоративным юристом.

Джейн пояснила, что отчасти разочаровалась в активности антифа. Государство, конечно, враг, но драки с расистами, бомбардировка полиции кирпичами и разбитые витрины больше не кажутся ей способом добиться перемен. К тому же Трамп покинул Вашингтон, но к власти вернулась прежняя, давно устоявшаяся элита. «Мы не хотим Байдена, мы хотим революции», – таков сегодня лозунг крайне левых.

Высшее юридическое образование видится Джейн трамплином для карьеры в политике. После выпуска она планирует баллотироваться от либералов и левых радикалов – занять пост окружного прокурора или, возможно, члена городского совета. Как избранное должностное лицо, она будет иметь реальную власть и попробует осуществить свои жизненные амбиции. Конечная ее цель по-прежнему состоит в том, чтобы построить мир без полиции, тюрем и государств. Но для этого нужно сначала поработать в существующих властных структурах.

Мао Цзэдун как-то обронил, что политическая власть исходит из ствола винтовки[28]28
  «Каждый коммунист должен усвоить ту истину, что “винтовка рождает власть”. Наш принцип – партия командует винтовкой; совершенно недопустимо, чтобы винтовка командовала партией». // Мао Цзэдун. Выступление на VI пленуме ЦК КПК 6-го созыва «Война и вопросы стратегии» (6 ноября 1938 г.). Избранные произведения. Т. 2. М.: Издательство иностранной литературы, 1953. C. 388. – Прим. ред.


[Закрыть]. Но в двадцать первом столетии, как думает Джейн, революция может вырасти из урны для голосования. По крайней мере, она твердо намерена выяснить, так ли это.

В главе 3 мы сопоставили жизненные пути менее и более образованных людей и отметили, что они расходятся. Благосостояние первой группы за последние несколько десятилетий снизилось, а благосостояние второй группы возросло. Правда, данный вывод порочен в том отношении, что вторая группа рассматривается как нечто монолитное. Да, обладатели степеней, образно выражаясь, заметно преуспевают, однако это не означает, что все они суть победители по жизни. Раньше, в 1950-х и 1960-х годах, так действительно и было, но сегодня все иначе. Картина значительно изменилась, и для оценки масштаба перемен стоит снова сыграть в игру на повышение.

Допустим, наша цель в игре – войти в число «десятипроцентников». (При этом возможны, конечно, и другие ставки – попасть в заветные 1 процент или 0,1 процента, стать миллиардером или сенатором США.) Десять стульев – это призовые места, а для участия в игре нужно приобрести билет. Вы платите за обучение и тратите четыре года своей жизни на получение степени бакалавра.

В начале 1950-х годов, если бросить взгляд на историю этой игры, менее 15 процентов населения в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех лет обучались в колледжах . То есть каждому из них приходилось бороться с тринадцатью или четырнадцатью соперниками. Разумеется, один или два стула могли достаться особо талантливым и пробивным представителям рабочего класса, не покупавшим билетов. По счастью, довольно многие из числа прямых конкурентов бросали колледж или как-то еще сбивались с пути, так что требовалось лишь самому не пойти по их стопам; тот, кто учился прилежно, получал высокие оценки и соответствовал ожиданиям профессоров и боссов, вполне мог рассчитывать, что он, следуя этим нехитрым правилам, практически гарантирует себе один стул. Даже те, кому не повезло не попасть в верхний дециль по богатству, должны были сильно постараться, чтобы вылететь из второго дециля, который сулил приличный уровень благосостояния.

Словом, система сложилась и всех устраивала. Но с течением времени правила стали ужесточаться. Вступая в состязание пятнадцатью годами позже, в 1966 году, вы уже соперничали с тридцатью претендентами. К 1990 году в игре участвовало более половины вашей когорты – пятьдесят игроков на прежние десять стульев. А сегодня две трети молодых людей в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех лет поступают в колледжи ¹⁰¹¹⁰².

Что тут можно сделать? Давайте вернемся в 1966 год, когда 30 процентов молодежи училось в колледжах. Чтобы опередить конкурентов, требовалось улучшать свою игру и приобретать более дорогой билет. Итак, после колледжа человек отправлялся в юридическую школу, в медицинскую школу или в какую-нибудь другую аспирантуру. Тогда он (и еще двое или трое других обладателей степени) легко добывал себе место под солнцем, а прочим доставалась обыденная степень бакалавра.

Некоторое время так все и продолжалось, но упомянутые выше прочие быстро нагоняли. С 1960 по 1970 год количество докторских степеней, присуждаемых в университетах США, увеличилось более чем в три раза – с менее чем десяти тысяч до тридцати тысяч. В итоге достаточно скоро случилось возвращение к перепроизводству элиты, разве что стоимость выигрышного билета стала выше.

Напомню, что в нашей игре количество стульев остается неизменным. Но в реальном мире количество «элитных» должностей, разумеется, постоянно меняется. В 1960-х и 1970-х годах существовал изрядный спрос на обладателей докторской степени в университетах, которые нуждались в профессуре для обучения поколения беби-бумеров. Один из моих профессоров как-то признался мне, что в ту пору университеты выскребали запасы буквально до дна и были готовы нанимать любого человека с ученой степенью. «Сегодня меня бы никогда не взяли на работу», – сказал он в 1985 году, когда я заканчивал свою диссертацию. Занявшись поисками работы в академических структурах, я был уверен, что на рынке новоиспеченных докторов наук царит жесткая конкуренция; в наши дни ситуация намного, намного хуже.

Другие профессии, требующие ученых степеней, также пережили взрывной рост популярности после Второй мировой войны. Русский «Спутник» шокировал американскую элиту и, наряду со множеством дополнительных факторов, спровоцировал резкое увеличение финансирования научных исследований, что привлекло множество докторов наук. Когда же экономический охват Соединенных Штатов Америки распространился на весь мир, международным корпорациям срочно потребовались армии юристов. (Именно так отец Джейн вытащил свой золотой билет.) Но постепенно всплеск спроса на ученые степени начал снижаться, а вот предложение продолжало расти. Например, с 1955 по 1975 год число студентов юридических институтов фактически утроилось.

Фактором, который определяет наличие проблемы перепроизводства элиты, выступает баланс между предложением со стороны молодежи с учеными степенями и спросом на таких специалистов (количество рабочих мест, требующих соответствующих навыков). К 2000-м годам, к сожалению, число обладателей ученых степеней значительно превышало количество доступных вакансий.

Дисбаланс налицо в социальных науках, а еще заметнее эта диспропорция в науках гуманитарных. При этом Соединенные Штаты Америки выдают огромное количество дипломов даже по системе STEM (наука, технологии, инжиниринг и математика). В статье для «Блумберг опинион» (Bloomberg Opinion) в январе 2021 года популярный блогер и обозреватель Ной Смит признал, что перепроизводство докторов наук на протяжении многих лет остается бедой США. С одной стороны, более образованное население полезно для развития страны. Но с другой стороны, аспиранты, едва заканчивая учебу, открывают для себя малоприятную истину: академические рабочие места, занять которые они готовились, иссякают на глазах. «Поищите в Сети вакансии в любой академической области – будь то история, антропология или английский язык; скорее всего, вы наткнетесь на пугающие цифры, которые свидетельствуют о снижении числа вакансий на факультетах с временной занятостью, – пишет Смит. – Это обрекает многих потенциальных ученых на безрадостное существование и низкооплачиваемую работу. Подобно орде актеров, что годами слоняется по Голливуду в надежде на внезапный успех, многие ученые тянут лямку год за годом, отказываются от медицинской страховки, снимают ветхое жилье и т. д., а между тем их квалификация для работы за пределами академических структур неумолимо снижается.

Но даже по мере того как желанная профессорская жизнь уходит все дальше за пределы досягаемости, страна продолжает плодить новых докторов наук»¹⁰³.

Победители и проигравшие

Присмотревшись внимательнее к будто бы состоятельному образованному классу, мы поймем, что на самом деле для них все не так радужно, как может показаться со стороны. Сразу вспоминается название популярного мексиканского телесериала – «Los ricos también lloran» («Богатые тоже плачут»). Сегодня ученая степень ни в коей мере не является сколько-нибудь надежной защитой от жизненной нестабильности. А Гай Стэндинг[29]29
  Гай Стэндинг (англ. Guy Standing) – британский экономист, специалист по экономике труда. Так же см. выше «прекарность» и «прекариат».


[Закрыть], который и ввел в употребление термины «прекарность» и «прекариат», вообще рассматривает обладателей ученых степеней как потенциальных жертв. Об этой группе «прогрессистов» он пишет так:

«Данная группа состоит из людей, которые поступают в колледж, поверив в обещания родителей, учителей и политиков, будто так представится возможность сделать карьеру. Вскоре они понимают, что им, по сути, продали лотерейный билет; они остаются без будущего и с большим количеством долгов. Эта группа опасна – правда, скажем так, в позитивном ключе. Они вряд ли когда-либо станут поддерживать популистов. Однако они отвергают былых консерваторов и прежние социал-демократические политические партии. Они интуитивно взыскуют некоей райской политики, проявлений которой не наблюдают ни в старом политикуме, ни в таких организациях, как профсоюзы».

История (и база данных CrisisDB) говорит, что этот остепененный прекариат (или на жаргоне клиодинамики класс несостоявшихся претендентов на элиту) несет наиболее явную угрозу социальной стабильности. Перепроизводство молодежи с учеными степенями неизменно оказывается самым важным условием социальных потрясений, брать ли в пример революции 1848 года или «арабскую весну» 2011 года. Любопытно, что разные профессии по-разному порождают революционных лидеров. Едва ли кто-то сочтет школьного учителя вероятным революционером, но вспомним, что Хун, вожак тайпинов, с которым мы познакомились в главе 1, до своего бунта был деревенским учителем (как и Мао).

Опаснее же всего, по-видимому, юриспруденция. Юристами были Робеспьер, Ленин и Кастро, а также Линкольн и Ганди. В США юридическая степень считается одним из наилучших путей на государственную службу, а потому наиболее амбициозные в политическом отношении кандидаты поступают в юридические школы. Давайте подробнее изучим расклад по выпускникам юридических институтов за последние несколько десятилетий ¹⁰⁴¹⁰⁵.

На протяжении многих лет Национальная ассоциация трудоустройства юристов (NALP) собирает сведения о начальной заработной плате выпускников юридических институтов. В 1991 году распределение не выглядело особо примечательным. Имелся пик в 30 тысяч долларов, отражавший наиболее распространенную зарплату. Левый (или нижний) «хвост» распределения – зарплата не менее 20 тысяч долларов – был совсем коротким. Правый же (верхний) «хвост» был длиннее и подразумевал уровень в 90 тысяч долларов. Как впервые заметил Вильфредо Парето[30]30
  Вильфредо Парето (итал. Vilfredo Pareto) – итальянский экономист и социолог, один из основоположников теории элит, сегодня известен прежде всего как автор т. н. «закона Парето», согласно которому 20 процентов усилий дают 80 процентов результата – или 20 процентов населения, в экономическом выражении, владеют 80 процентами богатства (Парето вывел само правило, но этот «закон» назвал в честь Парето американский технолог Д. Джуран).


[Закрыть], для распределения доходов вполне характерно наличие длинного правого «хвоста», который означает, что по мере роста заработной платы высокооплачиваемых лиц становится все меньше.

В 1996 году правый «хвост» нашего распределения немного вырос, но качественного изменения формы распределения не произошло. Кривая по-прежнему имела единственный пик. А в 2000 году случилось нечто: внезапно справа от основного пика на схеме появился второй. Основной пик чуть сдвинулся вправо, к порогу в 40 тысяч долларов. А новый пик, напротив, сместился далеко вправо, к порогу в 125 тысяч долларов. Десять лет спустя первый пик сдвинулся еще правее, отражая порог в 50 тысяч долларов, тогда как второй взлетел до 160 тысяч долларов. В 2020 году первый пик отчасти сгладился: поскольку в большинстве случаев зарплата юриста-новичка варьируется в пределах 45–75 тысяч долларов (это 50 процентов заявленных зарплат). А вот второй пик достиг порога в 190 тысяч долларов (чуть более 20 процентов распределения в целом). Промежуточных вариантов между двумя пиками отмечено совсем мало. Средняя зарплата составляет 100 тысяч долларов, но эта цифра бессмысленна, так как в данную категорию попадает менее 2 процентов выпускников юридических институтов.

Вот как выглядит игра на повышение, доведенная до крайности. Двадцать процентов молодых юристов (второй пик) с зарплатой в 190 тысяч долларов находятся на пути в устоявшуюся элиту. Те же, кто зарабатывает от 45 до 75 тысяч долларов, фактически прозябают. Если учесть, что половина выпускников юридических институтов в 2020 году имела долг в размере 160 тысяч долларов и более (при этом у каждого четвертого долг превышал 200 тысяч долларов), немногим из этих людей удастся присоединиться к элите. Большинство из них обречено сражаться с долгами и неуклонно накапливающимися процентами. Казалось бы, странно относить большинство выпускников юридических факультетов в Америке к прекариату, но ситуация именно такова.

Возможно, наша героиня Джейн поступила мудро, отказавшись играть в эту игру.