Текст книги "Конец времен. Элиты, контрэлиты и путь политического распада"

В своей прозорливой книге «Культура обмана: почему все больше американцев поступают неправильно, чтобы добиться успеха» Дэвид Каллахан анализирует последствия культурного сдвига, который с 1980-х годов побуждает общество к необузданной конкуренции, оборачивается ростом неравенства и внушает образ мышления по принципу «Победитель забирает все». Каллахан пишет о корпоративных скандалах, допинге среди спортсменов, журналистском плагиате и списывании среди студентов на экзаменах. Обман стал повсеместным и отражает глубокий моральный кризис. Заявление Каллахана, будто «участие в этом мошенничестве есть признак сильной тревоги и неуверенности, царящей в современной Америке, тревоги на грани отчаяния, чреватой высокомерием богачей и цинизмом обычных людей», перекликается с целым рядом мыслей, изложенных в настоящей главе. Так, о разрушительном воздействии перепроизводства элиты Каллахан пишет:

«За последние два десятилетия количество богатых заметно выросло, как и количество детей, получающих стартовые преимущества в образовании. Усиление конкуренции, в свою очередь, вынуждает родителей тратить больше денег и искать всевозможные лазейки для того, чтобы дать своим детям дополнительные преимущества. По сути, в высших слоях американского общества разворачивается подлинная академическая гонка вооружений. Тем не менее, даже самые героические – или самые подлые – усилия вовсе не гарантируют успех».

С 2004 года ситуация только ухудшилась. Для своей статьи «Частные школы стали поистине непристойными», опубликованной в журнале «Атлантик» в апреле 2021 года, Кейтлин Флэнаган взяла интервью у Роберта Эванса, психолога, изучающего отношения между частными школами и родителями учеников. «Главное, что изменилось за последние несколько лет, – говорит Эванс, – это родители. Они безжалостны. Дело не в какой-то чрезмерной жестокости; они попросту отказываются сдаваться. Многие из них не в состоянии избавиться от страха, что их ребенок так или иначе отстанет от прочих». К тому времени, когда дети переходят в старшие классы, родители уже хотят, чтобы преподаватели, репетиторы и консультанты полностью сосредоточились на подготовке, достойной как минимум Гарварда. «Такие родители заранее воображают желаемый результат, который могут обеспечить собственным трудом. Они окружены наемными работниками и могут делегировать тем часть своих полномочий». Об экономической тревоге, лежащей в основе действий таких родителей, Фланаган пишет:

«Почему эти родители нуждаются в спокойствии? Они понимают, что им все труднее и труднее провести своих детей “сквозь игольное ушко”; они хватаются за лучшие образовательные программы, с самого детского сада и до колледжа. Но этим дело не ограничивается. Таким родителям свойственно ощущение, что их дети попадут в более мрачную среду, чем та, в которой росли они сами. Жестокая экономика, основанная на принципе “Победитель получает все”, их не пугает, благо они к ней привычны. Но они опасаются, что эта экономика уничтожит их детей, что даже хорошее образование не обеспечит детям хорошую профессиональную карьеру».

В 2019 году скандал со взяточничеством при поступлении в колледж затронул ведущие университеты, в том числе Стэнфордский, Джорджтаунский и Йельский ¹⁰⁶¹⁰⁷.

Основная динамика здесь полностью аналогична тому, что происходит в играх на повышение, в особенности на поздних стадиях. В отличие от более мягких вариантов, экстремальная конкуренция не ведет к отбору лучших, наиболее подходящих на должности. Скорее, она стирает правила игры, социальные нормы и институты, управляющие функциональной работой общества. Она разрушает сотрудничество и обнажает темную сторону меритократии. Она порождает горстку победителей, что возвышаются над толпами неудачников. Некоторые из проигравших в итоге превращаются в радикальную контрэлиту, движимую идеей разрушения несправедливого социального порядка. Самое время обсудить тему радикализации.

До сих пор я рассматривал структурно-демографические факторы социальной нестабильности, уделяя особое внимание обнищанию населения и перепроизводству элиты. Это структурные факторы, неразрывно связанные с общественным устройством, в частности, с различиями между «простолюдинами» и элитой (или между менее и более образованными) и с борьбой внутри элиты. Демографическая составляющая выражается в том, что мы отслеживаем изменения численности и благосостояния различных групп населения. Структурно-демографическая теория – важная часть клиодинамики, она помогает нам понять причины и движущие силы восстаний, революций и гражданских войн. Эта теория была впервые сформулирована историком и социологом Джеком Голдстоуном, а затем ее развили Андрей Коротаев, я сам и мои коллеги ¹⁰⁸.

Однако структурные исследования революций и распада государства часто подвергаются критике за пренебрежение идеологическими и культурными факторами ¹⁰⁹. Цель же клиодинамики состоит в объединении всех важнейших исторических сил, будь то демографических, экономических, социальных, культурных или идеологических. Мы видели, например, что такие базовые характеристики общества, как социальные нормы, регулирующие брак (полигамия против моногамии), оказывают фундаментальное воздействие на характерную продолжительность циклов подъема и спада (глава 2).

Проблема в том, что сегодня, когда идеология «военизируется» в ходе противоборства внутри элиты, любое ее обсуждение сродни выбеганию на минное поле. Более концептуальная трудность в изучении роли идеологии в распаде общества заключается в том, что когнитивное содержание идеологий, поддерживаемых соперничающими элитными группировками, сильно различается во времени и в пространстве. В ходе европейских гражданских войн шестнадцатого и семнадцатого столетий определяющим признаком идеологических сражений выступала религия: гугеноты против католиков во французских религиозных войнах и т. д. Великие китайские крестьянские восстания тоже часто вдохновлялись религиозными движениями, скажем, вероучением тайпинов (см. главу 1), которое синтезировало элементы христианства и китайской народной религии. Но с эпохи революций радикальные идеологии – по крайней мере, в Европе – уже представали в светском, а не в религиозном обличье.

Кроме того, идеологическое содержание многих революционных движений, если они существуют достаточно долго, имеет склонность к развитию. В своем основополагающем труде, посвященном изучению революций и восстаний, Джек Голдстоун указывает, что описывать роль идеологии затруднительно, ибо сама идеология оказывается крайне изменчивой. Как отмечает Голдстоун, идеология не может дать «четкого руководства намерениям и действиям революционных лидеров», поскольку «на практике революционеры часто меняют свое мнение в ответ на изменение обстоятельств. Во многих случаях перипетии революционной борьбы приносят непредвиденные результаты. Английские пуритане стремились создать общину святых, но Англия после гражданские войны стала общиной, в которой преобладали воины»¹¹⁰. Другой исследователь революций, Теда Скочпол, указывает, что «подлежит сомнению, будто когнитивное содержание идеологий в каком-либо смысле способно дать предсказание и подсказку к… итогу революций»¹¹¹.

Следуя Голдстоуну, мы можем выделить три фазы идеологической эволюции обществ по мере нарастания кризиса и последующего выхода из него. В первой фазе (предкризисный период, предшествующий распаду государства) государство борется за сохранение своей власти, отражая множество идеологических вызовов, исходящих от различных фракций элиты. Во второй фазе, когда старый режим полностью утрачивает легитимность (что нередко приводит к распаду государства), за первенство сражаются между собой многочисленные претенденты, стремящиеся установить новую монополию власти. В заключительной фазе, когда одна группа берет верх над противниками и стремится закрепить свою власть в государстве, она сосредотачивается на обретении «рутинного признания» со стороны реконструированных политических, религиозных и социальных институтов.

Итак, почти универсальной чертой докризисных периодов является фрагментация идеологического ландшафта и нарушение идеологического консенсуса элиты, лежащего в основе «рутинного признания» со стороны государственных институтов. Некоторые вероучения, привлекающие сторонников, радикальны в том смысле, что они направлены на изменение общества к лучшему. Другие традиционны, обращены вспять и направлены на восстановление воображаемого золотого века. Однако этот «консервативный» разворот вполне способен подтолкнуть массы к радикальным действиям ¹¹². Поскольку признается, что страна движется в неправильном направлении и что общество сделалось в высшей степени несправедливым и неравным (пропасть не только между «простолюдинами» и элитой, но и между победителями и проигравшими среди элиты), призывы исправить ситуацию путем восстановления «социальной справедливости» звучат все громче. Другой общий признак заключается в том, что разделяющие – сектантские и идентитарные[31]31
  Идентитаризм – правое политическое движение за «сохранение идентичности» и против этнических чужаков.


[Закрыть] – идеологии берут верх над объединяющими, из-за чего начинаются века раздора.

Этот процесс идеологической фрагментации и политической поляризации почти не поддается изучению с применением количественных методов. К счастью, политологи отыскали несколько очень полезных подходов в указанной области . Кейт Пул и Говард Розенталь, к которым позже присоединился Нолан Маккарти, собрали огромное количество данных о политических пристрастиях всех членов Конгресса – с самого рождения Американской республики. Далее каждому конгрессмену было отведено отдельное место на шкале между консерваторами на одном конце и либералами на другом. Мерой политической поляризации является расстояние между средними баллами двух основных партий (нынешних республиканцев и демократов, а также демократов и вигов[32]32
  Партия вигов (англ. Whig Party) – американская политическая партия (1832–1856), ратовала за главенство парламента (Конгресса) над исполнительной властью и призывала к протекционизму в экономике, впоследствии распалась; считается одной из предшественниц современной Республиканской партии.


[Закрыть] девятнадцатого столетия), рассчитанное для каждого созыва Конгресса (с промежутком в два года).

Изучая результаты этого анализа , мы видим, что долгосрочная динамика политической поляризации в США характеризуется двумя большими циклами. Во-первых, политическая поляризация снизилась с умеренно высокого уровня около 1800 года до почти ничтожного в 1820-х годах. Этот упадок партийной озлобленности известен как «Эра доброго согласия»[33]33
  «Эра доброго согласия» (англ. The Era of Good Feelings) – период политической истории США, отражающий чувство национального единства, сложившегося после англо-американской войны 1812 года, – началась в 1816 году, когда Федералистская партия проиграла президентские выборы и утратила влияние на политику. – Прим. ред.


[Закрыть] и приблизительно совпадает с периодом президентства Джеймса Монро (1817–1825). После 1830 года поляризация усилилась, и период с 1850 по 1920 год ознаменован крайне высокой степенью раздробленности политических элит. Однако в 1920-х и 1930-х годах политические элиты сплотились, и поляризация снова быстро сократилась. Политика «Нового курса» и Вторая мировая война привели к снижению поляризации до очередного минимума. Поэтому в три послевоенных десятилетия страна жила при относительно консолидированной элите. В этот период либерально-консервативные позиции демократов и республиканцев в Конгрессе в значительной мере совпадали. 1950-е годы отмечены пиком идеологического согласия в США. Этот консенсус подразумевал твердую приверженность капитализму «с человеческим лицом», то есть сотрудничество между трудом, капиталом и государством. Общая поддержка свободной рыночной экономики и демократического управления укреплялась конфликтом холодной войны с Советским Союзом. Страной управляла культурно однородная элита WASPHNM. (Мой собственный акроним, обозначающий «белого англо-саксонского гетеронормативного мужчину-протестанта».) Однако в 1970-е годы согласие стало нарушаться, а поляризация резко возросла. К началу 2000-х годов между республиканцами и демократами образовался существенный разрыв (ведь подобное идеологическое единообразие тоже может оказаться губительным, многих сурово исключали из общественного консенсуса, в котором доминировал WASPHNM). Кроме того, стабильность и согласие не обязательно добродетельны, если то, что считается стабильным, по сути несправедливо. Жестоко не сочувствовать тем группам идентичностей, что оставались вне общего порядка, и неправильно отрицать успехи во многих важных сферах, достигнутые за последние пятьдесят лет. Если вспоминать историю, к слову, то и период низкой поляризации 1820-х годов не внушал оптимизма батракам, которых удерживали против воли в лагерях рабского труда на плодородных землях американского Юга, недавно избавленных от прежних обитателей. Однако главное здесь не оценочное суждение; нужно просто принять это наблюдение к сведению.

Метод Маккарти, Пул и Розенталя помещает всех политиков США в единый консервативно-либеральный нарратив. Но по мере того как в 2010-х годах процесс идеологической фрагментации стал усугубляться, эта одномерная классификация перестала удовлетворять потребности исследователей. Избрание Трампа в 2016 году разделило Республиканскую партию на две фракции, причем антитрамповскую составила «старая гвардия» (которую принято именовать «республиканцами только по названию», или «носорогами»[34]34
  Игра слов: аббревиатура фразы «республиканцы только по названию» (Republican in name only) – RINO, что созвучно сокращенному варианту слова «носорог» (rhino).


[Закрыть]). А внутри Демократической партии наметилась и начала расширяться трещина между «центристами» и «левыми».

Идеологическая фрагментация зашла настолько далеко, что никакая схема классификации уже не кажется полезной. Разнообразие идей, мотивирующих политические события и призывы к действию, попросту сделалось слишком велико. Идеи комбинируются и беспорядочно рекомбинируются. Новые движения – новые «Новые правые», альтернативные правые, «альтернативные левые» и пр. – возникают, на короткий срок обретают известность, а затем исчезают.

Более того, мы вступили в новую эру, в которой доминируют радикальные идеологии. Термин «радикальная политика» по принятому определению отражает намерение преобразовать или заменить фундаментальные принципы общества или политической системы, часто посредством социальных перемен, структурных изменений, революции или радикальной реформы . Чтобы понять идеологический ландшафт сегодняшнего дня, полезно оттолкнуться от ее противоположности, «Эры доброго согласия II», при которой среди элит, управляющих Америкой, наличествовало поразительное единение. Впредь я буду называть это идеологическое согласие послевоенным консенсусом. Оно длилось приблизительно тридцать лет, с 1937 года, когда приступили к реализации «Нового курса», выдержало Вторую мировую войну, достигло пика в 1950-х и сохранялось до начала 1960-х годов.

В культурном отношении можно выделить следующие элементы послевоенного консенсуса:

Нормативная семья состояла из мужчины и женщины, союз которых обычно освящался в церкви или другом религиозном учреждении, а также их детей. Людей, живущих по «альтернативным правилам», в значительной степени вынуждали вести свой образ жизни в тени.

Четко определялись гендерные роли: мужчины были кормильцами, а женщины – домохозяйками.

Послевоенный консенсус осуждал почти все попытки искусственно изменить «естественное тело». Большинство форм телесной модификации, от легких (татуировки и пирсинг) до более серьезных (перевязывание ног и принудительная кастрация для получения евнухов), считалось уделом «нецивилизованных» иностранцев. (Впрочем, имелось одно существенное исключение из этого правила, ведь калечащая операция на мужских половых органах – обрезание – не только разрешалась, но и признавалась нормой.) К абортам относились крайне неодобрительно, и в большинстве штатов они были вне закона.

Институционализированный расизм, в том числе законы Джима Кроу[35]35
  Законы Джима Кроу (англ. Jim Crow laws) – неофициальное название законов о расовой сегрегации, которые действовали в ряде штатов США в 1890–1964 гг.; произошло от песенки «Прыгай, Джим Кроу» (англ. Jump Jim Crow), спетой в 1828 году иммигрантом из Англии Томасом Райсом (Thomas D. Rice) с вымазанным жженой пробкой лицом, а имя стало нарицательным для обозначения бедного неграмотного чернокожего. – Прим. ред.


[Закрыть] в южных штатах, фактически превращал чернокожих американцев в людей второго сорта и лишал их большей части плодов послевоенного консенсуса.

Хотя элита WASPHNM состояла преимущественно из протестантов, в США не было государственной религии. Однако принадлежность к церкви, синагоге, мечети или другой религиозной конфессии считалась нормой. Разводы выборных должностных лиц не приветствовались, атеисты в «приличное общество» не допускались.

Светскую идеологию послевоенного консенсуса иногда называют американским символом веры. Основными элементами этой идеологии были демократия (принципы которой закреплены в конституции), политика невмешательства и американский патриотизм.

С экономической точки зрения США, будучи, по общему признанию, капиталистической страной (и запрещая деятельность Коммунистической партии), на практике являлись социал-демократическим или даже социалистическим государством скандинавского образца. Послевоенный консенсус характеризовался следующими экономическими признаками:

Поддержка сильных профсоюзов.

Обязательство повышать минимальную заработную плату с опережением инфляции.

Чрезвычайно прогрессивное налогообложение с налогами в размере более 90 процентов на наивысшие доходы.

Поддержка системы социального обеспечения, включая всеобщую пенсию по старости (социальное обеспечение), страхование по безработице и социальные пособия для детей-инвалидов или нуждающихся.

Низкий показатель иммиграции, благоприятный для местных работников и способствующий культурной однородности. (В этой категории экономические и культурные вопросы пересекаются.)

Глядя на этот список, не устаешь поражаться тому, насколько сильно изменился наш идеологический ландшафт. Культурная стабильность начала разрушаться под воздействием антивоенных движений и движений за гражданские права 1960-х годов. Экономические столпы рухнули под натиском неолиберальной экономики в 1970-х годах. (Я вернусь к этому в следующей главе.) Но по состоянию на 2020 год послевоенный консенсус не удалось заменить каким-либо столь же последовательным нарративом, принятым подавляющим большинством элиты и населения. Используя социологические данные, которые отражают отношение американцев к целому ряду вопросов, мы можем определить среднюю точку идеологического спектра – срединную позицию, вокруг которой наблюдается чрезвычайная пестрота.

Кроме того, не существует единого «радикального вероучения», которое бросало бы вызов всему тому, что сегодня выдается за идеологическое усреднение. Скорее, налицо динамическое множество радикальных идей, причем существуют огромные различия между идеями, одобряемыми теми или иными идеологическими фракциями внутри более образованной молодежи.

Крайне левые – это убежденные революционеры, антифашисты, анархисты и несколько коммунистов старого образца. В численном выражении данная группа невелика, однако резких отличий между «экстремистами» и соседней, гораздо более многочисленной категорией нет. Это активисты, которые держатся в стороне от насилия и городских беспорядков, но поддерживают цели «экстремистов» в большей или меньшей степени – хотя бы некоторые прогрессивные левые идеи. Они приходят на крупные антиправительственные демонстрации и делают пожертвования на начинания крайне левых, скажем, на помощь «антифа», арестованным полицией. Эта группа, в свою очередь, плавно перетекает в следующую категорию, не особенно мотивированную левыми убеждениями (или не мотивированную вовсе), но не желающую этого признавать и поэтому поддерживающую левых публично.

Судя по результатам президентских выборов 2020 года, более 80 процентов студентов колледжей проголосовали за Байдена , что позволяет вывести приблизительную оценку доли левых или сторонников левых взглядов. Что касается остальных, то большинство из них не проявляют заметного политического интереса и, находясь в кампусе, склонны воздерживаться от политики. Последняя, небольшая группа включает правых радикалов из различных республиканских клубов, открыто выступающих против левых.

Этот расклад представляет собой грубое приближение (в лучшем случае) к оценке разнообразия идеологических позиций по вопросам культуры среди более образованной молодежи. Левые радикалы хотят оттолкнуть общество от послевоенного консенсуса еще сильнее, чем мы наблюдаем сегодня. Традиционалисты и правые консерваторы хотят вернуться к послевоенному консенсусу, и во многих отношениях это более радикальный шаг, чем все ценности левых. Также следует помнить, что левые и правые чрезвычайно разобщены, что внутри каждого крыла ведутся культурные войны, острота которых может превышать конфликты между левыми и правыми.

Ситуация усугубляется различием мнений по экономическим вопросам. Наша героиня Джейн мечтает о революции, которая сметет деспотический и несправедливый режим. Стив Бэннон, который какое-то время был главным идеологом в лагере Трампа, тоже мнит себя революционером: «Я хочу все разрушить и уничтожить весь сегодняшний истеблишмент»¹¹⁶¹¹⁷. Сенатор Берни Сандерс, отнюдь не революционер, обвиняет истеблишмент Демократической партии в том, что демократы отвернулись от рабочего класса, и призывает произвести «серьезную коррекцию курса», сосредоточив внимание на борьбе за рабочий класс Америки и отстаивание «сильных корпоративных интересов»¹¹⁸. Такое совпадение взглядов у отдельных крайне правых и крайне левых по экономическим вопросам не уникально для США: во Франции, к примеру, Марин Ле Пен и Жан-Люк Меланшон используют удивительно похожие выражения, рассуждая о положении рабочего класса.