Текст книги "Журнал Виктора Франкенштейна"

– Милый мой Дэниел, – сказал я, – входите же скорее.

– Этот паренек лает на меня, словно Цербер.

– Он говорит, сэр, что вы знакомы.

– Конечно знакомы, Фред.

– У него визитной карточки нету, сэр.

– Карточка ему не надобна. Мистер Уэстбрук – старый приятель. Теперь ты знаешь его в лицо, так что оказывай ему любезный прием.

– Слыхал, старина? – обратился к нему Уэстбрук.

– Я, мистер Уэстбрук, больше лаю, чем кусаюсь.

Выражение лица у Фреда было неисправимо дурашливое – до того, что оба мы расхохотались.

– Что ж, они обвенчались – это несомненно, – сказал мне Дэниел, как только мы устроились у меня. – Гарриет писала ко мне из Эдинбурга. Теперь она – миссис Шелли.

– Вы не рады?

– Я предпочел бы, чтобы это произошло при других обстоятельствах. Однако я рад за нее. Теперь перспективы в жизни у нее неизмеримо лучшие. Даже отец понимает, что все сложилось удачно.

– Обсуждала ли она с вами свои планы?

– Они переезжают в Камберлэнд на месяц-другой. Полагаю, мистера Шелли интересуют поэты Озерной школы. Вам они известны?

– Я их читал.

– По словам Гарриет, с одним из них он успел снестись, и ему предложили внаем коттедж у озера. Какого именно, она не помнит.

– Прекрасные новости.

– Надеюсь, что так и есть. Они звали меня к себе погостить.

– Превосходно. Рассказывала ли Гарриет что-либо о Биши?

– Он все время проводит за чтением книг из подписной библиотеки и за сочинением писем к своему отцу.

Я подозревал, что ни та, ни другая деятельность больших плодов не принесут, но ничего не сказал. Мне не хотелось разрушать счастливые ожидания, которые Дэниел питал относительно этого брака, хотя причин для оптимизма было, на мой взгляд, немного. Данный мезальянс – а мне он представлялся именно таковым – ничего хорошего не обещал. Мы заговорили о других вещах. Он рассказал мне о новостях Лиги народных реформ и о давешнем собрании на Кларкенуэлл-грин, когда вызваны были войска. Им приказали подавлять любые возмущения спокойствия, однако собрание прошло вполне мирно. По словам Дэниела, войскам и самим чрезвычайно не хотелось вмешиваться.

– Они тоже трудящиеся, – сказал он. – Они не станут проливать нашей крови.

Я был, естественно, рад и успокоился за него, но собственный мой энтузиазм в отношении дела остыл. Я настолько твердо настроился на свои опыты, что не чувствовал склонности к другим занятиям. Чему под силу остановить твердое сердце и решительную волю человека? Я был неумолим, как судьба.

Приобретя гончарную мануфактуру в Лаймхаусе, я взялся за следующую задачу: оснастить ее всеми приборами и аппаратами, какие понадобятся мне, чтобы создавать и накапливать электричество. Я справлялся во множестве различных мастерских, пока однажды не оказался в лаборатории мистера Фрэнсиса Хеймэна, инженера-градостроителя, состоявшего на службе в компании «Конвекс Лайте», где он занимался испытанием новых способов освещения. Контора его была в Бермондси, рядом со шляпною мастерской, недалеко от самого Лаймхауса, напротив через реку. Узнав о свойстве моего дела, он с радостью показал мне свою, как он ее называл, мастерскую, где имелось множество разнообразных механизмов, катушек и лейденских банок, тотчас же возбудивших мой интерес.

– Чего вам уже удалось достигнуть? – спросил он меня.

Я рассказал ему, что стремлюсь вернуть к жизни ткани организма с помощью электричества.

– Я начал экспериментировать с небольшими разрядами, – пояснил я.

– То обстоятельство, что электрический поток может быть субстанцией исцеляющей, не вызывает сомнений. Отчего же не применять его для пробуждения спящих органов? Не приходилось ли вам читать в дневниках Уэсли о том, что он избавился от хромоты с помощью электричества, которое пропускал через себя ежедневно утром и вечером?

– Об этом я не знал, – ответил я. – Но меня это нимало не удивляет.

– Однако замечали ли вы разницу между двумя видами электричества? – Он был человек высокий, ссутуленный, виной чему, несомненно, были низкие английские притолоки.

– Мне известны те, что Франклин назвал стекольным и смоляным…

– Видите ли, мистер Франкенштейн, я предпочитаю свою собственную терминологию. Существует электричество, вызываемое трением, электричество магнетическое и тепловое. Происхождение их очевидно.

– Разумеется.

– Любопытно, однако ж, вот что. Я того мнения, что электрический поток можно создать еще и химическим способом. Этот вид электричества я назвал гальваническим. Это, сэр, великая природная сила.

– Вам удалось создать его здесь?

– Да. Теперь же задача моя – сделать так, чтобы все эти различные потоки объединились. Взгляните на устройства. – Он подвел меня к небольшой деревянной скамье, где располагались четыре вытянутые стеклянные трубки, внутри которых проходила проволока.

– Это, мистер Хеймэн, напоминает электрический баланс Кулона.

– Вам о нем известно? Вы осведомлены лучше, нежели я предполагал. – Манера говорить у него была отчетливой, едва ли не резкой. – Кроме этого, я экспериментировал с электрическим угрем.

– Виноват, с чем?

– С рыбой под названием угорь. А также с некоторыми электрическими скатами. Поразительно, как плоская рыба источает электричество.

– Не столь уж это удивительно, – сказал я. – В ходе работы я исследовал один такой образчик. Под плавниками у этой рыбы находятся столбики дисков, крепко соединенных, которые, по всей видимости, играют роль природной батареи. Они являются электрическими органами.

– Именно к такому выводу, сэр, я и пришел.

– Мое мнение таково, – сказал я, – что электрический поток в скрытом состоянии накапливается в неограниченных количествах в земле, воде и атмосфере. Он есть в летней молнии. Он есть в капле дождя.

– В вас. Во мне. – Он пожал мне руку. – Рад приветствовать товарища по электричеству. Позвольте показать вам еще кое-что.

Он подвел меня к маленькой нише на другом конце лаборатории, отгороженной от основной комнаты. Там размещался цилиндрический прибор, футов шести высотой, состоявший из чередующихся слоев металла и прозрачного стекла.

– Это мое изобретение, – произнес он. – Сделано оно из цинка, томпака и ртути. В нем содержится едва ли не тысяча маленьких дисков, не считая кусочков воска и смолы. – Он погладил прибор рукой. – Я называю его электрической колонной.

– Какова его мощность?

– О, мощность его огромна. – Он расширил глаза. – Если использовать его совместно с электрической батареей в другой части комнаты. Видите все эти лейденские банки, соединенные друг с другом? Так вот…

– Мистер Хеймэн, да это же гигантский нерв!

– Отлично сказано! Мои работодатели гибкостью идей в этих делах не отличаются. Они хотят, чтобы я испытывал новые способы освещения улиц. Но с машинами, подобными этой, мы всю нацию смогли бы познакомить с электричеством!

Тут я понял, что поиски мои увенчались успехом. Я нашел то самое устройство, что понадобится мне для передачи электрического потока внутрь человеческого тела. Уговорить мистера Хеймэна сделать для меня точно такую же машину, со всеми ее многочисленными составными частями, оказалось нетрудно. Суммы, которую я предложил, было более чем достаточно, чтобы вознаградить его за труды и предоставить ему средства на дальнейшие исследования. Мы договорились, что отдельные части электрической колонны будут обернуты в холст, а затем на барках переправлены через Темзу, из Бермондси в Лаймхаус, где он поможет мне собрать их в моей собственной мастерской. Я пребывал в состоянии сильного возбуждения. Иметь в своем распоряжении средство передачи жизни, быть в состоянии создать жизненную искру – это вызывало во мне безмерный трепет.

С помощью двух местных рабочих я поставил в мастерской несколько скамей и полок, чтобы разместить на них необходимые материалы, которые я собирал. Кроме того, мне требовалось какое-нибудь охлаждающее устройство, и по моей просьбе они соорудили ледник вроде тех, что встречаются в погребах на Биллинсгейтском рынке. Жены рабочих навели повсюду идеальную чистоту. Я сказал им, что изучаю причины постепенного исчезновения рыбы, которая некогда в таком изобилии водилась в Темзе, и они похвалили меня за труды, столь полезные для жителей этой местности. Я сказал им, что желаю, чтобы меня не беспокоили, поскольку работа моя требует долгих и кропотливых занятий, и что работать мне приходится ночами, когда всякая деятельность на реке стихает. Я прекрасно понимал, что слова мои разнесены будут по всей округе.

Через шесть или семь недель Хеймэн начал доставлять приборы, которые он для меня сделал. Двое лодочников перевезли их по Темзе за несколько ночей. Они пользовались моим причалом перед самой мастерской. В последнюю ночь, под покровом темноты, они внесли в здание драгоценную электрическую колонну. Как только лодочники ушли, Хеймэн принялся за нелегкое дело – сборку своего изобретения.

– Я подумываю вот о чем, – сказал я ему. – Мне хотелось бы иметь еще одну.

– Еще одну колонну? В этом нет нужды, Франкенштейн. Этому прибору нет равных по мощности.

– Но что, если… я хочу сказать: что, если она… по какой-либо причине прекратит действовать?

– Этого не произойдет. Даю вам слово.

– Я вам всецело доверяю, Хеймэн, но что, если колонна прекратит действовать в результате собственной моей ошибки? Тогда работа моя застопорится.

– В этом есть резон. – Мгновение он молчал, и мне слышно было, как вода бьется об лодку; где-то ниже по течению раздался крик, и в воду с плеском упала цепь. – Обещайте мне вот что. Ни при каких обстоятельствах не пользуйтесь обеими колоннами одновременно. Эффект рассчитать невозможно. Нам столь мало известно о природе электрического потока, что действие его никто не в силах предсказать. Оно может оказаться смертельным.

– Обещаю, Хеймэн.

На этом мы ударили по рукам. Он согласился сделать еще одну колонну, основанную на тех же принципах, что и первая, и доставить ее мне через пару недель. Полагаю, убедить его помогло и обещание эквивалентной суммы. Как я уже писал, англичане на все готовы ради прибыли. Я был вне себя от радости. В моем распоряжении будет мощнейшая энергия – возможно, мощнее той, что когда-либо оказывалась в человеческих руках, – и с помощью этой энергии я создам новую область науки. Восстановление человеческой жизни – шаг, который позволит мне начать дело, могущее изменить само человеческое сознание! Я твердо намеревался доказать, что природа может быть силой нравственной, способной действовать в интересах добра и благих перемен. Вырвать жизнь из объятий смерти, восстановить утраченные душевные силы и отправления человеческого тела – возможно ли благодеяние более великое?

Мне оставалось приобрести материалы для работы. Я по-прежнему отлично помнил беседу, которую вел в Париже с Армитеджем, окулистом, чей отец знаком был с воскресителями. Отец был ассистентом Джона Хантера, талантливейшего хирурга, которому для того, чтобы совершенствоваться в своем искусстве, требовался запас свежих образцов. Армитедж дал мне свою визитную карточку, но я ее, по глупости, потерял. Пришлось мне позвать Фреда.

– Приходилось ли тебе, Фред, слышать об окулистах?

– Нет, сэр. Хоть сто лет проживи, и думать бы о них не подумал.

– А об оптиках?

– Это что ж, те же самые господа?

– В некотором роде.

– Тогда они мне что люди с Луны – откуда мне знать про таких?

– В таком случае, Фред, скажи-ка мне вот что. В странствиях твоих по всему метрополису…

– Простите великодушно, сэр, да только я дальше города не бывал никогда.

– …Не попадалась ли тебе лавка с висящей снаружи огромной парой очков?

– А то как же. Сколько раз. Я их еще за телескопы принимал, сэр. Вроде того, что на Стрэнде. Есть одна такая в Холборне, рядом с сырной лавкой. – Тут он хлопнул себя по лбу и состроил мину, означавшую недоверие. – Да что это я, сэр, словно без памяти! На Пикадилли же такая есть. Хозяином там старикашка по имени Уилкинсон.

– Не мог бы ты сходить к этому Уилкинсону и спросить, не знает ли он мастера по очкам по имени Армитедж?

– Постараюсь, сэр. Не знаю только, захочет ли старый скряга со мной говорить.

– Отчего же нет?

– Не жалует он мальчишек.

– Если он откажется тебе помогать, сходи в Холборн. Где ни увидишь вывеску с очками, спрашивай Армитеджа.

Итак, Фред отправился на поиски. Не прошло и часа, как он возвратился, победно неся клочок бумаги.

– Вина́, воды и виски, – произнес он. Вид у меня был, верно, удивленный. – Это, сэр, Юлий Цезарь сказал. Когда победил.

Он протянул мне бумажку, на которой значились имя и адрес: «У.-У. Армитедж и сын, дом 14, Фрайди-стрит, Чипсайд».

Таковы были мои нетерпение и спешка, что я отправился туда в тот же день. Это было здание с нешироким фасадом, маленькою дверью, выходившей на улицу, и узким окном высотою во весь первый этаж. Когда я вошел, над головой у меня прозвонил надтреснутый колокольчик, и через пару мгновений я услыхал звук шаркающих шагов. Высокое окно было, похоже, устроено так, чтобы улавливать как можно больше света с улицы. На полках вокруг меня лежали на виду очки всевозможных разновидностей: зеленые очки, синие очки, выпуклые очки, вогнутые очки, очки с передними стеклами, очки с боковыми стеклами и прочие. В лавку вошел опиравшийся на трость старик. Макушка его была совершенно лысой, а по сморщенному рту возможно было предположить, что он лишился зубов, однако ясность его глаз я сразу же заметил.

– Чем могу служить, сэр?

– Я ищу мистера Армитеджа.

– Он перед вами.

– Полагаю, сэр, у вас есть сын.

– Есть.

– Мне посчастливилось встретить его в Париже, и я обещал нанести ему визит по возвращении в Лондон.

– Как ваше имя, сэр?

– Франкенштейн. Виктор Франкенштейн.

– Что-то… – он поднес руку ко лбу, – припоминаю. – Вошедши во внутренний коридор лавки, он позвал: – Селвин!

На лестнице, не покрытой ковром, послышались торопливые шаги, и в комнату вошел мой знакомый.

– Боже милосердный! – произнес он. – Я надеялся увидеть вас снова. Отец, это мистер Франкенштейн – тот, что изучает тайны человеческой жизни. Я рассказывал вам про него.

Взглянув на меня своими ясными глазами, отец, казалось, был удовлетворен.

– Вели матери принести нам зеленого чаю, – сказал он. – Вы пьете зеленый чай, мистер Франкенштейн? Он очень полезен для зрительных нервов.

– Рад буду его отведать, сэр.

– Селвин его пьет по утрам и вечерам. Я проверял его глаза, сэр. Ему от самого Темпл-бара ничего б не стоило разглядеть Монумент, не будь меж ними домов. Раз, стоя на Миллбэнке, он прочел вывеску лавки в Лэмбете.

– Поразительно.

В лавку вошла миссис Армитедж, неся поднос с чайником и чашками. Выглядела она существенно моложе своего мужа, на ней было зеленое атласное платье, едва прикрывавшее пышную грудь, а волосы она по моде завила кольцами.

– Не угодно ли чаю? – спросила она меня.

– Благодарю.

– Он горячий, сэр. Вода должна быть кипящею, иначе не почувствовать прелести листьев.

Итак, мы пили чай, а Селвин Армитедж пересказывал своему отцу подробности нашей встречи в парижской дорожной гостинице. Затем я поведал присутствующим о том, чем занимался в Оксфорде, стараясь не упоминать об экспериментах с человеческими телами. Вместо того я развлекал их описаниями эффективности электрического потока. Когда я рассказал про мертвого кота, шерсть у которого встала дыбом, а пасть раскрылась после небольшого электрического разряда, миссис Армитедж извинилась и поднялась в гостиную. Смеркалось, приближался вечер, и мужчины пригласили меня разделить с ними бутылку портвейна. Казалось, им жаль было меня отпускать.

После первого стакана я приступил к делам, интересовавшим меня более всего.

– Селвин говорил мне о том, что вы работали с мистером Хантером.

– Блаженной памяти человек. Был наилучшим хирургом в Европе. Любой канал мог раскупорить за какую-нибудь минуту. По грыжам ему не было равных.

– Расскажите ему о вашем свище, отец.

– Он соизволил меня лечить, когда у меня появились жалобы. Не успел я опомниться, как он уж начал и кончил.

– Но вам, должно быть, пришлось испытать боль, мистер Армитедж?

– Что такое боль, мистер Франкенштейн, когда ты в руках мастера своего дела?

– Об экспериментах его наслышан весь мир, – сказал я.

– Созерцать их было истинное чудо, сэр.

– Не пытался ли он замораживать существа, а затем оживлять их?

– Он практиковался на сонях, но безуспешно. Впрочем, однажды он, помнится, заморозил петушиный гребень. В сильные морозы они, знаете ли, отпадают.

– Но ведь он полагал, что сможет пойти тем же путем и с человеческим организмом?

– А вот это, мистер Франкенштейн, занятный вопрос. – Старик Армитедж подошел ко внутренней двери и позвал жену; та принесла сверху еще одну бутылку портвейна. – В этом отношении он, сэр, по большей части придерживался того же мнения, что и вы. Потому-то мой сын и рассказал мне о вас. Мистер Хантер верил в то, что он называл основою жизни. Мнение его было таково, что она порою держится в теле час или более после смерти.

– Следственно, ее возможно восстановить.

– Верно.

– В «Журнале джентльмена» я прочел любопытное сообщение о попытке оживить доктора Додда, – сказал я.

– Насколько я помню, сэр, сообщение это было неточным. В теплую ванну мы его не клали. Это не произвело бы большого эффекта.

– Но ведь мистер Хантер пытался вернуть его к жизни другими способами, не так ли?

– После того как его сняли с виселицы, тело доставили в дом мистера Хантера на Лестер-сквер, пустивши лошадей во весь опор. Мы растерли тело, чтобы восстановить его естественное тепло, а мистер Хантер тем временем попытался раздуть легкие с помощью мехов. Однако покойник слишком долго провисел в Тайберне. Затем, сэр, он испробовал вашу методу. Он пропустил по телу череду резких ударов, происходивших из лейденской банки. Увы, Додд был совершенно недвижим.

– Полагаю, мистер Армитедж, электрическая мощность была слишком низка. Банка никого не способна вызвать обратно к жизни. Тут необходима огромная сила.

– Есть ли такая сила у вас, сэр?

Я насторожился.

– В один прекрасный день я надеюсь ее достигнуть.

– А! Мечты. Мистер Хантер часто говорил, что экспериментатор, у которого нет мечты, и не экспериментатор вовсе.

– Он так и не прекращал своих экспериментов?

– Не прекращал. Ему случалось брать зуб у здорового ребенка и пересаживать в десну человека, которому тот был надобен. Зуб он привязывал водорослями.

– Это, несомненно, операция замечательная.

– О, что ему это, сэр! Он умел пересадить семенник петуха на живот курицы, и тот начинал расти.

– Говорят, – сказал я, – будто в его анатомическом театре всегда полно было наблюдателей.

– Целые толпы, сэр. Студенты к нему так и тянулись. Вскрыть субъекта было для него дело секундное.

– Зрелище, должно быть, весьма удовлетворительное.

– Наблюдать это, сэр, было подлинное удовольствие. С ножом он обращался прекрасно.

– Откройте мне один секрет, мистер Армитедж. Сколько субъектов он…

– Поставляли их регулярно. – Выпивши еще стакан портвейна, он взглянул на сына.

– Ему, отец, вы можете рассказать.

– В Лондоне, сэр, всегда умирает больше народа, чем рождается. Это достоверно. Всем не хватает места. Церковные погосты, того и гляди, лопнут.

– И все-таки он, должно быть, нашел источник.

– Скажу вам строго конфиденциально, сэр. Мистер Хантер был ординатором в больнице Святого Георгия. Не принесешь ли ты нам еще бутылку, Селвин? У него были ключи к тамошней мертвецкой. Довольно ли вам этих слов?

– Но он, верно, расчленил тысячи. Не все же они поступали из одного и того же места?

– Вы совершенно правы, сэр. Не все.

Я терпеливо ждал, пока Селвин Армитедж, вошедши в комнату с новой бутылкой, нальет вина в отцовский стакан. От предложенного я отказался.

– Слыхали вы о мешочных дел мастерах?

– Полагаю, нет.

– Воскресители. Работники Судного дня.

Я, разумеется, прекрасно знал, о чем он говорит, но притворился непонимающим, чтобы услышать дальнейшие секреты.

– Это люди, которые грабят могилы умерших. Или вламываются в склеп, чтобы оттуда стянуть свою жертву. Дело это не для белоручек, мистер Франкенштейн.

– Но ведь оно необходимо, сэр. Я в этом не сомневаюсь.

– Как еще возможно нам двигаться вперед? Разве смог бы мистер Хантер завершить свою работу над семенным канатиком?

– Не думаю.

– Стоили они очень дорого. – Осушивши стакан, он протянул его сыну. – Гинея за тело, а то и больше. Ребенок шел по цене за дюйм росту. Сделай одолжение, Селвин. Как бы то ни было, лучшие из них в своем деле были знатоки. Субъекта следовало доставить после того, как миновала стадия rigor mortis [16]16
  Трупное окоченение (лат.).


[Закрыть], но до наступления общего разложения. К тому же им приходилось избегать внимания толпы.

– Толпа в то время была хуже, – произнес Селвин.

– Их бы убили на месте, мистер Франкенштейн. На части разорвали бы. Толпа воскресителей ненавидела.

– Вы говорите о них в прошедшем времени, сэр. Но ведь они наверняка продолжают свое дело? Спрос, должно быть, велик, как всегда.

– Не сомневаюсь. Медицинские школы выросли до размеров неимоверных.

– Вы полагаете, они наведываются в те же места?

– На кладбища? Разумеется. В Уайтчепеле есть погост для нищих…

– Нет, я говорю о местах, где они обделывают свои дела. Где встречаются с работодателями. Где получают плату.

– Плату, сэр, они получают с черного хода. Таковой имеется в каждой больнице.

– Но ведь друг с дружкой они встречаются?

– Встречаются, чтобы выпить. Выпивка – вот и вся их жизнь. Трезвым такая работа не по плечу. Уж я, сэр, их повидал – сидят, бывало, в таверне с сумерек до зари.

– Что это за таверна?

– Изо всех самая знаменитая, мистер Франкенштейн. – Медленно осушивши целый стакан, он протянул его, чтобы ему налили еще. – Находится она в Смитфилде. Аккурат напротив Святого Варфоломея. Вот уж где мясной рынок, каких не сыскать.