Текст книги "Мятежный век. От Якова I до Славной революции"

13. «Избави нас от этого слизняка»

Война против Испании и имперских войск продвигалась неважно. Датский король Кристиан зависел от финансовой поддержки своего племянника Карла, но деньги, естественно, не поступили. 27 августа 1626 года армии Католической лиги разгромили деморализованные войска Кристиана под Луттером в Нижней Саксонии. В результате протестанты Северо-Западной Европы могли оказаться добычей имперской армии. Получив известие о битве при Луттере, Карл прервал свою летнюю поездку по стране и возвратился в Лондон, где сказал датскому послу, что будет защищать короля Кристиана, «даже рискуя собственной короной и подвергая опасности свою жизнь». Королевский совет хотел направить в Данию четыре полка численностью по 1000 человек, но чем было им заплатить?

После провала предложенного королю «свободного дара» и незначительной выручки от продажи его столовых предметов пришло время более серьезных и решительных мер. Осенью 1626 года Карл ввел по сути принудительный заем и потребовал от графств сумму, в пять раз превышающую парламентские субсидии. Такое решение было частично вызвано его сильным нежеланием созывать новый парламент. Он хотел бы управлять своими финансами без вмешательства склочных парламентариев. Карл написал различным лордам-наместникам английских графств, распорядившись, чтобы они назвали имена местных аристократов, указав объемы сумм, которые им по карману; он также написал обращения к пэрам с просьбой проявить щедрость в финансовой поддержке. Король осудил тех, кто выступал против займов, как «злонамеренных субъектов». Он заявил, что должен иметь средства для содержания двора и вооруженных сил, и долг всех верных подданных, в отсутствие парламентского соглашения, «соблюдать закон в себе». Карл мог бы добавить, используя выражение того времени, что «нужда не знает закона».

Реакция страны в целом, кажется, в кои-то веки была благоприятной. Тяжелое положение королевства и вероятное поражение протестантского дела побудили большинство общин внести свою лепту. Считалось, что в случае крайней необходимости король имеет право обратиться за дополнительной помощью. Например, жители города Тетфорд в графстве Норфолк «все с готовностью заплатили». К ноябрю принудительный налог принес около 250 000 фунтов стерлингов – достаточно для удовлетворения неотложных потребностей короля. Сам Карл признал, что деньги собрали «быстрее, чем я мог ожидать в эти бедственные времена».

Однако судейский корпус был неуверен в законности любого принудительного займа и отказался подписать документ о согласии на его наложение. Король вызвал председателя Верховного суда и освободил его от должности в качестве предупреждения и ободрения другим. Карл пригрозил убрать со своих постов всех непокорных судей-магистратов, но этим поступком он только нанес ущерб авторитету и судейской власти, и своей. Говорили, что с этого момента судьи больше не считались беспристрастными и бескорыстными. В памяти людей долго сохранялось, что король требовал отставки тех, кто не уступал его требованиям. Если судья имел собственное мнение, его следовало игнорировать.

Некоторые все же не желали платить принудительную подать. Более богатых упрямцев вызывали на Тайный совет, где их либо отправляли в тюрьму, либо помещали под домашний арест вдали от семейств. Тех, кто победнее, заставляли идти в армию или на флот, где они отдавали жизни вместо денег. Среди тех, кто отказался платить, было пять рыцарей, которые решили оспаривать законность королевского займа в судах и впоследствии попали в тюрьмы графств. Их судьба вызовет широкое недовольство королем.

Позже большую популярность приобретет еще один несогласный. Джон Хэмпден, землевладелец из Бекингемшира и бывший член парламента, был вызван в суд в конце января 1627 года для объяснений своего отказа выплачивать принудительный заем. «Я мог бы согласиться дать взаймы, – ответил он, – да боюсь навлечь на себя проклятие из Великой хартии вольностей, которое следует читать дважды в год против тех, кто ее нарушает». Другими словами, он заявлял, что король поставил под сомнение основные права и свободы своего народа. Хэмпдена на год отправили в тюрьму Гейтхаус в Вестминстере и содержали так сурово, что, по рассказу современника, «потом он уже никогда не выглядел прежним человеком». Пятнадцать лет спустя в той же тюрьме Ричард Лавлейс напишет, что:

Не стены делают тюрьму,

Не стражи на стене…[26]26
  Перевод В. Ключанского.


[Закрыть]

Взгляды Хэмпдена остались свободными. Он стал прославленным военачальником парламентаристских войск во время гражданской войны.

Гневный настрой Карла, по всей видимости, начал сказываться на его рассудительности. На основании срочных докладов герцога Бекингема теперь было предложено начать военно-морской поход против Франции, чтобы помочь гугенотам, поднявшимся на борьбу с Людовиком XIII. Несколько месяцев между двумя странами шла необъявленная морская война, захватывались товары и корабли, взаимное противостояние нарастало. В начале декабря 1626 года вышел приказ захватывать все французские суда, обнаруженные в английских водах. Через три недели обнаружилось, что шесть или восемь кораблей, закупленных Людовиком в Нидерландах, находятся в Гавре, готовые выступить против Англии; их требовалось либо захватить, либо уничтожить.

Король в тот момент обдумывал войну и с Францией, и с Испанией. Воевать с одной державой уже достаточно трудно, но вести войну с двумя одновременно – уже безумие. Весной 1627 года в Портсмут отправили новых рекрутов. Началась старая история. Многие из них выглядели как «грязные животные»; для них не хватало обмундирования, а военным врачам не платили. Их светлости в Тайном совете с удовольствием отдавали общие приказы, не заботясь об исполнении; они были не способны оценивать военные расходы и зачастую плохо ориентировались в географии. Они отправили полки на постой, не сообщив об этом соответствующим властям графств. Они готовились посылать пшеницу в предполагаемую армию во Франции, но не обеспечили средств для ее помола. Отсутствие сколько-нибудь работающего государственного аппарата оказалось фатальным. Неразберихи удавалось избежать только в том случае, когда органы местного самоуправления так или иначе участвовали в осуществлении набора в армию. Как можно было вести войну в Европе силами солдат и административного аппарата округов и графств? Государственной армией, собранной для войны за рубежом, может управлять только какая-то форма центральной администрации. Условия Англии Стюартов делали это невозможным. Предсказуемо наступил хаос. В Портсмуте появились странно одетые люди:

В старом пестром пальто и с красным носом,

В старой куртке с отвисшими рукавами

И в старых сапогах, натянутых без чулок,

Набитых тряпками там, где должны быть пальцы ног[27]27
  With an old motley coat and a malmsey nose, / With an old jerkin that’s out at the elbows, / And with an old pair of boots drawn on without hose, / Stuffed with rags instead of toes.


[Закрыть].

Разговор о новом походе на Францию означал, что Лондон, по свидетельству Эдварда Хайда, графа Кларендона, «наводнили солдаты и молодые джентльмены, собиравшиеся поступить в солдаты; все стало дозволено – любая одежда, какая угодно еда, разнообразные азартные игры». Столица стала городом игральных костей и шлюх.

11 июня король лично произвел смотр флота в Портсмуте и отобедал на борту адмиральского судна. Царило всеобщее веселье. Несмотря на поражение при Кадисе, сохранялось представление о превосходстве Англии на море. 27 июня 1627 года английский флот отправился в плавание, имея перед собой две главные задачи. Первая состояла в том, чтобы сорвать замысел выдающегося министра Людовика XIII герцога де Ришелье сделать своего монарха властелином морей. Эта роль отводилась Англии. Второй целью предприятия было доставить несколько полков в порт Ла-Рошель на Атлантическом побережье Франции; гугеноты этого города взяли в свои руки городское управление и вступили в борьбу за свободу вероисповедания с французским королем. Близлежащий остров Иль-де-Ре уже находился во власти короля. План Бекингема подразумевал захват той части острова, которая контролирует подходы к Ла-Рошели.

Соответственно, в полдень 12 июля солдаты погрузились в лодки под прикрытием артиллерийского огня своих кораблей. Бекингем носился среди них, подбадривал и подгонял их вперед. Однако его бравады не хватало. Сами солдаты были плохо подготовлены, и далеко не все из них стремились в бой: одни затягивали посадку, другие не занимали отведенных им позиций. Те, кто добрался до берега, не торопились наступать на противника. Бекингем палкой пытался поднять их в атаку, но все напрасно.

Французы воспользовались своим шансом и напали на английские отряды, угрожая сбросить их в море. Тем не менее линию обороны удалось укрепить, и французские силы, находясь на труднопроходимой болотистой местности, решили отступить к безопасным укреплениям форта Сен-Мартен. Тогда Бекингем приказал взять форт в осаду.

Осада превратилась в блокаду, но страдания умножились на обеих сторонах. Женщины и дети внутри крепости молили о милосердии и сострадании, где их просто не было, а солдат Бекингема изнуряли болезни и недоедание. Герцог слал в Лондон срочные послания с просьбой направить дополнительные войска и припасы, но государственная казна была, как всегда, пуста. С приближением зимы английские силы слабели; теперь они практически не имели еды, денег и боеприпасов. Сообщалось, что английские офицеры на Иль-де-Ре «просмотрели все глаза», разглядывая в бинокли морские дали в поисках кораблей из Англии.

Был произведен последний отчаянный штурм форта, но длина штурмовых лестниц оказалась недостаточной. Оставалось только отступить. Однако даже отступление прошло неудачно. 30 октября англичане готовились перейти по деревянному мосту на небольшой островок, с которого собирались грузиться на свои корабли, но не организовали достаточной обороны моста. Под продолжительным артиллерийским огнем пехота и кавалерия пришли в замешательство. Одних перестреляли, других утопили. По приблизительным подсчетам, погибло 4000 человек, выжившие в итоге проделали утомительный путь обратно в Портсмут или Плимут. Осаду Ла-Рошели снять не удалось. Современник событий Дензил Холлис отметил: «Каждый знает, что, с тех пор как Англия стала Англией, она не получала столь позорного удара». Винили Бекингема, называя его «слизняком»:

А теперь, Боже праведный, я смиренно молюсь:

Избави нас от этого слизняка[28]28
  And now, just God, I humbly pray / That thou wilt take that slime away.


[Закрыть].

Это было второе за два года значимое военное поражение под командованием герцога. Его знамена теперь висели в соборе Парижской Богоматери как символ национального позора. Народ вскоре стал неприлично называть его «герцог Хукингем». Тем не менее король встретил своего фаворита улыбкой на лице и фактически принял вину на самого себя. «В этой экспедиции вы покрыли себя славой, – сказал ему Карл, – весь позор должен пасть на нас, тех, кто оставался дома». Бекингем действительно не был виноват во всем целиком и полностью. Он проявлял отвагу, но не стратегическое мышление, причем этот его недостаток дополнялся недостаточным вниманием к деталям. Однако значительную часть вины нужно возложить на органы управления внутри Англии, которые полностью провалили обеспечение армии необходимыми деньгами и припасами.

Король собрал военный совет, где настаивал на выделении денег для финансирования новой экспедиции к Ла-Рошели. Защитить этот город он считал делом своей чести. Его советники снова порекомендовали созвать парламент. Это был единственный способ получить деньги без многочисленных протестов и судебных исков. Несмотря на то что Карл ожидал от членов парламента только возражений, споров и петиций, он позволил себя убедить.

Атмосфера парламента 1628 года не обещала ничего хорошего. В начале февраля, за месяц до начала сессии, король выслал письма с объяснением необходимости «корабельных денег» для оснащения нового флота. «Корабельные деньги» – средневековый механизм, с помощью которого в кризисные моменты военный флот пополнялся судами из морских городов; теперь Карл хотел распространить этот сбор на всю страну и собирать его деньгами, а не кораблями. Он приказал соответствующим властям графств «приступить к работе, исходя из истинной стоимости землевладений и имущества жителей». Новая попытка взимать налоги на основании сомнительного правового принципа вызвала яростное сопротивление. Многие города и графства отказались платить. Линкольншир отверг «дополнительный и непредвиденный налог»; Сомерсет отговорился тем, что это «станет прецедентом сбора, которого ни они, ни их предки никогда не платили». Несколько дней спустя Карл, осознав, что его волю будут открыто презирать и его приказам не подчинятся, отказался от этого дела. Король решил «полностью положиться на любовь народа в парламенте».

Он заблуждался. В Вестминстере наблюдалась явная нехватка любви. Король со своим фаворитом не подготовили нужным образом почву для дальнейших притязаний на ресурсы нации, а королевский двор не приложил достаточных усилий, чтобы в кризисный момент наполнить палату общин искренними союзниками. Значительное количество собравшихся 17 марта 1628 года были местными хозяевами с местными претензиями; например, те, кто отказался поддержать принудительный заем, почти наверняка получали место в парламенте. В одном из избирательных округов в депутаты выдвинули вассала герцога Бекингема сэра Роберта Пая. Раздались крики: «Пай! Пай! Пай!»[29]29
  В английском языке фамилия Пай (Pye) – омофон слова pie («пирог»).


[Закрыть] На что его противники стали отвечать выкриками: «Пудинг! Пудинг! Пудинг!» – а другие присоединились, выкрикивая в рифму: «Лай! Лай! Лай!»[30]30
  Lie (англ.) – ложь, обман.


[Закрыть] Все считали, что «патриоты» подавят «дворцовую партию» и парламент не проработает и восьми дней. Некоторые даже предполагали, что Карл и Бекингем сами подстраивали такой результат. Если парламент не санкционирует средства для короля, он его распустит и обвинит в слабости и несостоятельности перед лицом угрозы национальной безопасности.

На открытии парламентской сессии король объявил, что «пришло время действовать»; ему нужны деньги, и его не интересуют «утомительные консультации». Затем он нанес новое оскорбление, заявив, что не собирается угрожать им, «потому что считает ниже своего достоинства угрожать тем, кто ему не ровня». Становилось ясно, что в этот раз главное противостояние будет происходить не с Бекингемом, объектом атаки предыдущего парламента, а с самим королем.

Настроение палаты общин усугубляло тюремное заключение пяти рыцарей, которых в прошлом году арестовали за отказ выплачивать королю принудительный заем. От их имени заявлялось, что отклонять незаконный заем – не преступление; а если нет преступления, то их нельзя держать в тюрьме. Рыцари подали прошения о выдаче приказов хабеас корпус (habeas corpus), чтобы освободиться из-под незаконного ареста, заявляя, что в соответствии с Великой хартией вольностей «ни один свободный человек не будет арестован или заключен в тюрьму иначе, как по законному приговору равных и по закону страны».

Защитники короля, в свою очередь, утверждали, что рыцари арестованы по специальному распоряжению их сюзерена и никакого другого основания не требовалось. Далее последовало довольно невнятное рассмотрение дела судьями. Они постановили отказать рыцарям в передаче на поруки, но напомнили королевскому обвинению, что на определенном этапе следует указывать причину их дальнейшего заключения. Решение допускало двоякое толкование, однако современники расценили его как победу короля. Теперь он будет иметь возможность сажать подданных в тюрьму без надлежащей причины. Никакое предъявление регрессного иска против королевской воли не разрешалось.

По этой причине сэр Эдвард Кок внес на рассмотрение закон, запрещающий держать человека в заключении без суда более двух месяцев, но этого не хватило, чтобы унять растущее недовольство палаты общин. Если король может арестовывать подданных за то, что они не дают ему в долг, как Карл поступил в истории с несогласными рыцарями, то где же заканчивается королевская власть? «В этом споре, – заявил Элиот, – затрагиваются не только наши земли и имущество, но и все, что мы называем своим. Под сомнением оказались те права, те привилегии, которые сделали наших отцов свободными людьми». Томас Вентворт, который вскоре станет одним из самых известных людей своего времени, поднялся, чтобы доказать, что больше не должно быть незаконных арестов, насильственной отправки солдат на службу за границей, принудительных займов и расквартирования войск по не желающим того домохозяйствам.

В начале апреля комитет палаты общин согласовал три резолюции для представления королю. Ни один свободный человек не может быть отправлен в тюрьму без оснований; каждому должно быть гарантировано применение принципа личной свободы хабеас корпус; каждый заключенный подлежит освобождению или передаче на поруки, если не будет предъявлено причины для его задержания. Король терял терпение. Он хотел, чтобы парламентарии без промедления проголосовали за королевские субсидии. Он не понимал, почему они настаивают на своих так называемых свободах. «Ради всего святого, – сказал Карл, – зачем кому-то препятствовать их свободам?» Парламент не поверил. Парламентарии решили принять закон о праве человека и собственности до перехода к рассмотрению финансовых вопросов.

Карл, казалось, решил, что это уже не просто дело об обидах, которые следует разрешать по древним законам, а попытка ограничить королевскую власть. Палате общин сообщили о словах короля, что «этот парламент выступает не против злоупотреблений власти, а против самой власти». «Власть» – важнейшее слово, но что оно означало? Дебаты продолжились, а король намекал, что все будет хорошо только в том случае, если будут предоставлены финансовые ассигнования. Возник вопрос, можно ли полагаться на «слово и обещание его величества». 5 мая королю представили парламентскую Ремонстрацию по спорным вопросам. В качестве ответа Карл был готов дать обещание, что не будет действовать как прежде, но отказался допустить, что какие-либо его действия в будущем могут определяться парламентом. Другими словами, использование «власти» можно сократить, но сама его «власть» целиком останется в его руках.

Это решение оказалось неудовлетворительным. Обещания короля звучали слишком расплывчато. Не были согласованы фундаментальные принципы. По-прежнему оставалось неясным, находится ли король под законом или закон под королем. Парламент создал комитет для разработки «Петиции о праве», которая по сути стала серьезным утверждением конституционного принципа. Видный историк Томас Бабингтон Маколей назвал этот документ «второй Великой хартией вольностей Англии». В петиции обобщались законы, принятые в правление Эдуарда I и Эдуарда III; высказывалось осуждение того факта, что «в разных частях королевства подданных собирали и приказывали им ссужать определенные суммы денег» его величеству; и формулировалось требование, чтобы «ни один свободный человек не заключался под стражу» без должной правовой процедуры. В нем также порицалось, что «большие отряды солдат и матросов распределялись в разные графства королевства». На самом деле эта петиция не содержала ничего нового или радикального, хоть и задела автократические чувства короля. Наиболее точно документ можно расценивать как подтверждающий то, что многие считали старинной конституцией страны. Однако совершенно очевидно, что Карлу доверяли значительно меньше, чем его предшественникам на троне Англии.

В конце мая после горячих дискуссий петицию приняли обе палаты парламента. Чтобы подсластить горькую для монарха пилюлю, также было решено предоставить Карлу пять субсидий. При других обстоятельствах король, вне всякого сомнения, отверг бы эту петицию как полную отмену его прав и налогов, но во внешней политике Карла имелись серьезные проблемы. Ла-Рошель до сих пор не получила от Англии помощи, несмотря на обещания короля, а сдача ключевых немецких городов силам Священной Римской империи означала, что вмешательство англичан в дела Северо-Западной Европы фактически бесславно закончилось.

Соответственно, король крайне нуждался в деньгах от парламента, чтобы сохранить хотя бы остатки престижа на внешней арене. И все же Карл говорил уклончиво. Он задал судьям по поводу петиции несколько главных вопросов, на которые они дали осторожные ответы. «Джентльмены, – сказал король собравшимся парламентариям перед тем, как объявить им свой ответ, – я пришел сюда, чтобы исполнить свой долг. Думаю, никто не может посчитать, что я затянул с этим, поскольку мне не понадобилось столько же дней для обдумывания ответа на петицию, сколько недель вам потребовалось на ее составление…» Его раздражение было недвусмысленно. Когда он находился в тяжелом финансовом положении, когда его зарубежные планы терпели крах, все эти люди только обсуждали и обсуждали «права» народа. Затем король огласил свой ответ на петицию. Он заключался единственно в том, что «право должно реализовываться в соответствии с законами и традициями королевства». Его слова никого не успокоили, поскольку решать, что на самом деле подразумевают «законы» и «традиции», по-прежнему оставалось привилегией короля.

Члены парламента остались в недоумении. Собравшись обдумать свой ответ, они некоторое время сидели в полном и скорбном молчании; когда некоторые парламентарии наконец поднялись для выступлений, их речи часто прерывались слезами. Сэр Джон Элиот обобщил всеобщее настроение жестким утверждением, что внутри страны и за ее пределами все в хаосе и неопределенности. Наши друзья за границей разбиты, а наши враги празднуют победу. Дело протестантов в Германии и возвращение Пфальца принесены в жертву одержимости Карла войной с французским королем. Один из парламентариев, Хамфри Мэй, попытался перебить его, но остальные члены парламента закричали Элиоту: «Продолжайте! Продолжайте!» «Если он продолжит в том же духе, – воскликнул Мэй, – думаю, я сам могу уйти!» Тут раздались выкрики: «Убирайтесь! Прочь!»

Однако Мэй остался дослушать яркую речь Элиота. «Вспомните [поход] на Кадис! Вспомните следующий! Вспомните, что случилось в Иль-де-Ре! Вспомните последний! И я молю Господа, чтобы нам не пришлось переживать новых подобных походов!.. Вспомните все! Какие потери мы понесли! Как мы ослаблены в снаряжении, в кораблях, в живой силе!» В заключение своей страстной речи Элиот призвал сформулировать королю Ремонстрацию, торжественный документ с перечислением всех претензий к властям.

Похоже, что он намеревался объявить Бекингема причиной всех королевских проблем, но спикер не позволил ему сделать этого: король уже направил парламенту послание, категорически запрещающее дальнейшее обсуждение государственных вопросов под угрозой немедленного роспуска. Перед лицом этой директивы, затрагивающей права парламента, одни депутаты друг за другом стали подниматься для выступлений, а другие сидели на скамьях и заливались слезами. Джозеф Мид, очевидец тех событий, писал: «Произошел взрыв страстей, какой редко случался в подобном собрании: кто-то рыдал, кто-то протестовал, кто-то предрекал неминуемую гибель нашего королевства… Один парламентарий сказал мне, что было больше сотни заплаканных глаз; многим, кому предоставляли слово, не позволяли говорить их чувства». Это было время впечатлительности и печали, когда политические и религиозные разногласия не отделялись от личных переживаний. В конце концов встал сэр Эдвард Кок и вопросил: «Почему мы не можем назвать тех, кто является источником всех наших бед? Герцог Бекингем! Этот человек – причина из причин наших несчастий». При этих словах палата общин взорвалась шумным одобрением. Как говорится, когда одна хорошая гончая берет след, остальные с лаем пускаются за ней.

7 июня Карл, теперь осознавая, какая угроза нависла над его фаворитом, и четко понимая, что финансовые потребности нужно удовлетворить, занял свое место на троне в палате лордов. В присутствии пэров и членов палаты общин он отменил свой предыдущий неопределенный ответ на «Петицию о праве» и произнес новый вердикт: Soit droit fait comme il est desire. Это была традиционная формулировка согласия, подтверждающая законность парламентских мер: «Пусть право будет обеспечено в соответствии с желаемым». Затем он добавил: «Теперь я выполнил свою часть обязательств. Если этот парламент не получит благополучного завершения, вина ваша. Я умываю руки». Ликование воцарилось и в самом парламенте, и на улицах Лондона: звонили колокола, горели костры.

Тем не менее общая радость не помешала парламенту продолжить дальнейшее давление на короля. 17 июня Карлу подали Ремонстрацию против Бекингема. Его ответ ограничивался несколькими словами: он рассмотрит претензии парламентариев, «как они того заслужат». Самого Бекингема не встревожили выдвинутые против него обвинения. Он, говорят, сказал: «Не имеет значения, что делает палата общин или парламент, потому что без моего позволения и указания они и собаку погладить не решатся».

Тогда палата общин, не удовлетворенная тем, как король отреагировал на их Ремонстрацию, отправилась в комитет по вопросу о королевских финансах. Карл предписал, что парламент должен закончить свою сессию на следующей неделе. После чего началась подготовка второй Ремонстрации о том, что взимание королем таможенных пошлин и других налогов без согласования с парламентом – это «нарушение фундаментальных свобод нашего королевства». Однако, прежде чем депутаты смогли приступить к дебатам, Карл объявил перерыв в работе парламента.

Так завершилась эта парламентская сессия. Иной раз ее рассматривают как одну из самых значительных в истории английского парламента. Депутаты напомнили королю, что ему не дозволяется нарушать свободы своих подданных, и им удалось добиться от короля признания тех прав, которые они считали самыми важными. Тем не менее ликование на городских улицах было, судя по всему, преждевременным. Через три дня после закрытия работы парламента король распорядился отозвать свой второй ответ. Он также приказал переиздать свой первый неудовлетворительный ответ вместе с серией пояснений ко второму ответу. В заключительной речи к парламенту Карл сказал, что «имел в виду… не даровать новые привилегии, а возродить старые», что могло означать все что угодно или ничего.

Он изворачивался в своей обычной манере, поэтому в результате подорвал тот авторитет, который имел. Теперь было сложно верить в его честные намерения. Один из современников, Джон Раус, отметил в своем дневнике, что «действия нашего короля заставляли умы людей вскипать от ярости, неистовствовать и думать недоброе». В защиту короля можно сказать, что он просто отстаивал власть и привилегии монарха. Среди членов того парламента был и молодой депутат от города Хантингдон – Оливер Кромвель.

Вечером 13 июня, за тринадцать дней до объявления о перерыве в работе парламента, врача и астролога Бекингема заметили на выходе из театра Fortune в северном предместье Лондона. Его звали доктор Лэмб. Толпа подмастерьев узнала его и стала кричать: «Дьявол герцога! Дьявол герцога!» Они гнались за ним до судовой кухни на улице Мургейт. Там Лэмб заплатил группе моряков, чтобы они его защитили. К тому моменту, когда он вышел из кухни, толпа увеличилась в размерах. Он крикнул, что «заставит их плясать голыми», явно имея в виду «на конце веревки». Люди все равно последовали за ним, но на улице Олд-Джуэри охрана доктора отбила толпу. Теперь же масса людей была готова к насилию. Тесня Лэмба к таверне «Ветряная мельница» на улице Лотбери, они забили его палками и камнями до потери сознания. Лэмб лежал на мостовой с выбитым глазом. Доктора занесли в маленькую тюрьму на Поултри, где он на следующее утро скончался.

Вскоре повсюду повторяли двустишие:

Пусть Карл и Джордж [Бекингем] болтают что хотят,

Но Джордж умрет, как умер доктор Лэмб[31]31
  Let Charles and George [Buckingham] do what they can / Yet George shall die like Dr Lambe.


[Закрыть].

Когда эти строчки нашли в бумагах одного писца, он признался, что услышал их от некоего Дэниэла Уоткинса, который, в свою очередь, слышал, как их декламировал неграмотный ученик пекаря. Клирик из Саффолка вспоминал, что «примерно 3 сентября постоянно повторял эту глупую и опасную рифмовку, плод заднего ума». То есть стишки и баллады, обычно известные как libels («пасквили»), распространяли по всему королевству; их часто оставляли на ступеньках зданий, цепляли к входным дверям или воротам. Когда главный прокурор обвинял группу менестрелей за исполнение оскорбительных баллад о Бекингеме, он называл эти сочинения «заразной болезнью наших дней». Они служат свидетельством политического самосознания нации «низшего сорта», которое иначе остается в основном неуслышанным. Даже ученик пекаря имел собственное мнение о короле и «Джордже».

Накал страстей в народе также подогревало увеличивающееся количество печатных «курантов» («корантов»). Это были регулярно выходящие новостные листки (newsletters) или «новостные брошюры» (news pamphlets), которые разносились по тавернам и на ярмарках вместе с «пасквилями», каждое значительное событие в делах государства сопровождалось их появлением. Часть из них выходила в печатном виде, а часть – в рукописном. Рукописные варианты считались надежнее, наверное, потому, что казались более свежими или, возможно, свою роль играл авторитет автора. Один из создателей таких изданий называл себя «ваш преданный Novellante», или сплетник; этот псевдоним, безусловно, производное от слова novel («роман, новелла»).

В обратном движении информации любое значимое изменение в главных городах графств тоже доходило до столицы страны. Нередко новостные листки намеренно возбуждали разногласия и противоречия: так, например, нарастающее противостояние между «королевским двором» и «страной», между «придворными» и «патриотами» сообщения их сторонников могли только накалять. В маске Бена Джонсона «Новости из нового мира, обнаруженного на Луне» изображен автор новостных листков, заявляющий, что у него «есть друзья всех сословий и вероисповеданий», которым он рассылает «свои пуританские новости, свои протестантские новости и свои папские новости».

В то время выходили также рукописные копии протоколов заседаний и прений парламента 1628 года, известные под названием «сепараты», вероятно первый пример парламентских отчетов. Таким образом, замечательные речи сэра Джона Элиота и других депутатов стали общедоступны, а это укрепляло людей во мнении, что парламент действительно выражает волю народа и представляет голос нации. Имеет значение и то, что эти документы нередко встречались в библиотеках джентри.

После перерыва в работе парламента Карл отдал приказание взять под королевский контроль весь находящийся в Лондоне порох. В следующем месяце впечатление чрезмерного применения власти, близкого к деспотизму, еще больше усилилось с назначением Уильяма Лода на должность епископа Лондона. Его возвеличивание власти монарха, его требование строгого следования догматам Англиканской церкви отталкивали от него «патриотов» королевства, которые стремились ограничить королевскую прерогативу.