Текст книги "Эдгар По: Сгоревшая жизнь"

Питер Акройд
Эдгар По: Сгоревшая жизнь

Глава первая Жертва

Сентябрьским вечером 1849 года Эдгар Аллан По явился к доктору Джону Картеру в Ричмонде, в штате Вирджиния, и попросил лекарство от замучившей его лихорадки. Прихватив с собой на выходе принадлежавшую доктору трость из ротанга с вкладной шпагой, он отужинал в трактире напротив.

По собирался взойти на борт парохода до Балтимора, то есть первой предполагаемой остановки на пути в Нью-Йорк, где его ждали дела. Пароход отчаливал наутро в четыре часа, а все путешествие должно было продлиться сутки с небольшим. Провожавшим его друзьям По показался трезвым и веселым. Из Ричмонда писатель рассчитывал отлучиться недели на две, не больше. Он не взял с собой никакого багажа.

А шестью днями позже его нашли при смерти в трактире.

В пятницу, 28 сентября, По прибыл в Балтимор. Здесь он задержался, вместо того чтобы сразу ехать в Филадельфию, второй пункт назначения по пути в Нью-Йорк, и есть свидетельства, что он там запил. Наверное, таким образом он вздумал лечиться от лихорадки. А может, хотел отвлечься от тяжелых мыслей. Ричмондские врачи предупредили его, что следующий приступ наверняка станет смертельным.

Не исключено, что потом По отправился в Филадельфию поездом. Там он навестил нескольких друзей и то ли напился, то ли заболел. Наутро, пребывая не в лучшей форме, заявил, что едет в Нью-Йорк. А на самом деле, случайно или следуя одному ему известному плану, вновь оказался в Балтиморе. Согласно неподтвержденным слухам, По пытался вернуться в Филадельфию, однако в поезде его обнаружили в “бессознательном” состоянии, и кондуктор препроводил его обратно в Балтимор. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, что случилось на самом деле. Истина утрачена. Полный туман.

Нельсон По, кузен писателя, писал потом Марии Клемм, теще Э.А. По и его фактической опекунше, что “понятия не имеет, когда тот приехал в город [Балтимор], где проводил время и что с ним происходило”. Несмотря на многочисленные изыскания и не менее многочисленные домыслы, картина не прояснилась. Наверное, он бродил по улицам или нетвердой походкой перебирался из трактира в трактир. В точности известно лишь одно. Третьего октября газетный типограф послал сообщение Джозефу Эвансу Снодграссу: “Некий дурно одетый человек обнаружен у Райана на четвертом участке. Называет себя Эдгаром А. По. Он в ужасном состоянии и говорит, что знаком с вами. По моему убеждению, ему срочно нужна помощь”. Снодграсс был редактором газеты “Сэтердей визитер”, с которой По сотрудничал. “Четвертый участок” указывает на трактир, в котором тогда проводились выборы в конгресс; Райан – имя хозяина этого трактира.

Снодграсс немедленно отправился по указанному адресу, где и нашел одурманенного вином По в окружении толпы “пьющих мужчин”. Внимание Снодграсса сразу же привлекла странная одежда По. Рваная соломенная шляпа, мешковатые брюки, сюртук с чужого плеча, и ни намека на жилет и шейный платок. Если не считать соломенной шляпы, По уезжал из Ричмонда одетый совсем иначе. Однако, как ни странно, при нем все еще была ротанговая трость доктора Картера. Вероятно, его больному сознанию она представлялась отличным орудием защиты.

Снодграсс не подошел к По, но заказал для него комнату в том же заведении. Он собирался послать сообщение родственникам писателя в Балтимор, но двое из них неожиданно возникли сами. Одним был Генри Герринг, кузен По, который оказался в трактире в связи с выборами, так как приходился родственником местному политику. Снодграсс вспоминал, как “родственники отказались взять на себя заботу о По” на том основании, что в запое он становился неуправляемым, и предложили поместить его в местную больницу. Бесчувственного, “как труп”, По доволокли до экипажа и доставили в больницу при Вашингтонском колледже.

Позднее тамошний врач Джон Моран сообщил, что По “не осознавал своего положения до раннего утра”, когда неподвижность сменилась “тремором в конечностях”, а полное беспамятство – “беспрестанным бредом, в частности бессмысленными беседами с призраками и воображаемыми фигурами на стене”. Лишь на второй день пребывания в больнице, то есть в пятницу второго октября, По успокоился.

Он начал говорить разумно, хоть и не совсем связно. Врачу он рассказал, что в Ричмонде у него жена, хотя это не соответствовало действительности, и что он понятия не имеет, когда уехал из города. Врач уверил его, что скоро он свидится со своими друзьями. В ответ По принялся казниться и упрекать себя в своем падении и заявил, что лучшая услуга, которую может оказать ему друг, – это выбить ему (По) мозги. Потом он впал в дремотное состояние.

Проснувшись, он опять начал бредить. В субботу вечером стал звать “Рейнольдса” и продолжал выкрикивать это имя до трех часов ночи. “Обессилев от такого напряжения, – писал врач, – он затих и как будто отдыхал некоторое время, а потом немного повернул голову, проговорил: “Господи, спаси мою душу” – и перестал дышать”. Таково свидетельство доктора Морана, которое он отправил Марии Клемм через пять недель после случившегося. Несмотря на позднее добавленные доктором “украшения”, это описание является самым достоверным из всех известных.

Чем же По занимался в Балтиморе? Самая распространенная версия гласит, что его использовали в качестве “подставного лица” на выбоpax, и в чужой одежде он был для того, чтобы проголосовать несколько раз за некоего кандидата. Таких фальшивых избирателей держали в участках или трактирах и накачивали алкоголем. Известно, что “Рейнольдс”, которого в предсмертном бреду поминал По, был одним из официальных представителей властей в трактире Райана.

Такое объяснение возможно, но оно не единственное. Например, существует версия, что при По была большая сумма денег, собранная по подписке на журнал “Стайлус”, который По собирался выпускать, и его ограбили. Есть также множество других объяснений ранней смерти писателя, включая белую горячку и туберкулез, “поражение мозга”, или опухоль мозга, и диабет. Тайна слишком глубоко погребена, и ее не найти.

Похороны состоялись в понедельник, 8 октября, в присутствии всего четырех человек. Были Генри Герринг и Нельсон По. Церемония заняла всего три или четыре минуты. Подобно рассказам и притчам Эдгара Аллана По, развязка собственной его истории оказалась неожиданной и допускает различные “толкования”; она сбивает с толку, поражает тайной, которая не была и, вероятно, никогда не будет раскрыта.

Глава вторая Сирота

Со временем Эдгар Аллан По стал воплощением poète maudit[1]1
  1. Про́клятого поэта (фр.).


[Закрыть] пропащей души, неприкаянного скитальца. У По была трудная судьба и невыносимая жизнь. С рождения на него сыпался град ударов. Однажды он сказал, что “для коренной ломки, причем одним махом, всего мира человеческой мысли” необходимо лишь “написать и опубликовать очень маленькую книжку. У нее должно быть простое заглавие – всего два слова – “Обнаженное сердце”. Однако эта книжица должна соответствовать своему названию”. По не написал такой книги, однако его жизнь могла бы послужить материалом к ней.

Его мучения – смесь неутолимой тревоги и тщетных желаний – начались в довольно раннем возрасте. До рождения сына его мать заболела туберкулезом, из-за чего, как он полагал, еще во чреве ему временами совсем не доставалось или не хватало еды. В его будущих произведениях большую роль играет замкнутое пространство, в котором жертва задыхается. Оба родителя, Дэвид и Элиза По, жили под тяжким гнетом постоянных забот и тревог, усугубленных нищетой, что не могло не влиять на плод. Таким образом, терзания Эдгара Аллана По начались еще до того, как он появился на свет. “Я верю, что Господь дал мне искру таланта, – сказал он за несколько недель до смерти, – но он же и загасил ее в невзгодах”.

Эдгар Аллан По родился холодным днем января 1809 года в меблированных комнатах в Бостоне. Из-за шторма Бостонский порт загромоздили плавучие льдины. В будущем По изменит год своего рождения, словно подчиняясь некой мгновенной причуде или не желая слишком пристально вглядываться в прошлое. Его родители были актерами, странствующими актерами, и их социальный статус был ненамного выше, чем у бродяг. Наверное, мальчика назвали в честь мистера Эдгара, антрепренера театральной труппы, с которой разъезжали Дэвид и Элиза. Судя по воспоминаниям современников Эдгара Алана По, он не забывал о своей связи с театром. “Мир будет моим театром, – однажды написал он. – Я должен завоевать его или умереть”.

Существует старая театральная поговорка: шоу должно продолжаться. Через три недели после рождения мальчика в бостонской газете появилось сообщение: “Мы поздравляем театральных завсегдатаев с благополучным разрешением миссис По от бремени”. Она уже играла тогда Розалинду в пьесе под названием “Абеллино, великий разбойник” [2]2
  Пьеса по роману “Абеллино, великий разбойник” (1793) швейцарского писателя Генриха Цшокке (1771–1848).


[Закрыть]. Однако бродячая жизнь семейства По быстро сказалась на их маленьком сыне, поэтому очень скоро его на несколько месяцев оставляют в Балтиморе, в штате Мэриленд, под опекой бабушки и дедушки с отцовской стороны. Это было первое из многих отторжений, пережитых По. Все-таки, как ни странно, он почитал свою мать. Однажды даже написал в газетной статье, что он сын актрисы и гордится этим, как ни один граф не гордится своим графством, “ибо моя мать, родившись в хорошей семье и получив хорошее воспитание, посвятила театру и свою красоту, и свой талант, сверкнувший в недолгой и блистательной ее карьере”. Поступки матери он интерпретировал самым достойным образом.

Конечно же Элиза По не происходила из “хорошей семьи”. В 1796 году она приплыла из Англии вместе со своей матерью, актрисой Ковент-Гарденского театра, которая рассчитывала на более широкие сценические перспективы в новой стране. В то время Элизе было всего девять лет от роду, но очень скоро она стала опытной artiste. Миновало всего три месяца, как Элиза приехала в Соединенные Штаты, а она уже дебютировала на сцене. До нас дошел всего один портрет этой женщины в ранней молодости. На нем изображена прелестная, возможно слишком хрупкая юная женщина с уложенными по моде локонами и живым лицом, которое несколько портят глаза навыкате. Портрет дополняют платье с высокой талией и элегантная, дерзкого фасона шляпка. Вероятно, Элиза По стала хорошей актрисой и нравилась публике, так как в газетах того времени можно найти немало комплиментов в ее адрес. К тому же она сочетала в себе разные амплуа и, бывало, играла по три роли за один вечер. За время своей относительно короткой карьеры она исполнила двести одну роль. Одним из ее партнеров был мистер Люк Ашер, чье имя сохранила история.

В 1802 году, в возрасте пятнадцати лет, Элиза вышла замуж за актера той же труппы Чарльза Хопкинса, который умер тремя годами позже. Четырнадцатого марта 1806 года, через полгода после смерти первого мужа, юная актриса спешно становится женой Дэвида По из Ричмонда, в штате Вирджиния, к чему ее, вероятно, подтолкнули трудные обстоятельства. Чтобы отпраздновать свадьбу, Дэвид По занимает некую сумму. Он собирался стать юристом, однако возобладали актерские амбиции, которым, к сожалению, не суждено было осуществиться в полной мере, так как в газетных рецензиях можно прочитать, что он не сумел стать вровень со своей прелестной юной женой. Один из журналов утверждал, что Дэвид По “не был предназначен судьбой для высокой драмы”. Ко времени женитьбы ему исполнилось двадцать два года, то есть он был на три года старше своей жены. Импульсивный, экстравагантный, старший По уже тогда пристрастился к алкоголю. Спектакли довольно часто отменялись по причине, как объявлял антрепренер, “внезапного нездоровья” мистера По, что было эвфемизмом глубокого опьянения. До сих пор спорят, была ли наследственной склонность Эдгара Аллана По к пьянству или алкоголизму (что не одно и то же). Единственное дошедшее до нас письмо, написанное Дэвидом По, – это отчаянная мольба о деньгах с уверениями, что “лишь крайне бедственное положение” заставляет его обращаться с такой просьбой. Точно так же позднее будет писать его сын. Можно сказать, что По тут как бы повторяет отца, демонстрируя ту мрачную мистическую связь, о которой нередко повествуют и его сочинения.

Генри, первый сын Дэвида и Элизы По, родился в январе 1807 года. Два года спустя он был отправлен к Элизабет и “генералу” По, родителям Дэвида. Бродячая жизнь актеров, путешествующих по всему Восточному побережью от Нью-Йорка до Бостона, от Балтимора до Филадельфии и Ричмонда и обратно, оказалась слишком утомительной для матери и малыша.

“Генерал” По никогда не был генералом и всю жизнь занимался тем, что мастерил прялки; но во время Войны за независимость он был назначен помощником начальника интендантской службы в городе Балтимор и со временем получил чин майора. Во всяком случае, он был инициативным и успешным офицером, впоследствии заслужившим похвалы маркиза де Лафайета [3]3
  Жильбер де Лафайет (1757–1834) принадлежал к числу передовых людей Старого Света, чье имя вписано в анналы истории трех революций – американской (1774–1883), Великой французской (1789–1794) и Июльской (1830).


[Закрыть]. Не менее успешным он был и в трудной роли отца, поскольку практически усыновил Генри и заботился об Эдгаре в первые месяцы его жизни.

Летом 1809 года Дэвид и Элиза вернулись в Балтимор ради маленького Эдгара. Однако счастливого воссоединения не получилось. И муж, и жена болели туберкулезом, к тому же состояние их здоровья усугублялось нищетой и ненадежностью существования. В декабре

1810 года у пары родилась девочка, которую назвали Розали, или Рози, и материальное положение молодой семьи стало еще напряженнее. До нас дошли сведения, что младшие дети были отданы под опеку старой валлийки, которая “обильно поила их джином и другими крепкими напитками, а иногда и настойкой опия”, чтобы они становились “сильнее и здоровее”. Или, скорее всего, чтобы не плакали.

В какой-то момент весной или летом 1811 года Дэвид По исчез. К жене и детям он больше не вернулся. Двадцать шестого июля газета “Норфолк геральд” сообщила, что миссис По “осталась одна… без друзей и поддержки”.

Повзрослев, как сообщает один из исследователей, По “делал вид”, будто не знает, что случилось с его отцом. Однако вполне вероятно, что ему не надо было “делать вид”. Причины бегства Дэвида По неизвестны. Ходили слухи о ссоре с Элизой и еще более настойчивые слухи о том, что Розали не его дочь. Не исключено, что он покинул семью еще в 1810 году, возможно до рождения Розали.

Тем временем туберкулез Элизы перешел в свою финальную стадию. Вероятно, маленький Эдгар остро чувствовал, что потерял отца и теряет мать. Вряд ли он мог это понять умом, однако его раннее детство проходило в атмосфере смертельной опасности и обреченности. Тревога не покидала его. Он ведь не мог не видеть, как его мама худеет, как она натужно кашляет и харкает кровью. Эта картина осталась с ним навсегда. Во многих из своих рассказов он вновь и вновь воскрешает любимый образ – женщины, снедаемой туберкулезом.

С июля по октябрь 1811 года Элиза По все еще выступает на театральной сцене в Ричмонде.

А в ноябре она окончательно слегла. В начале месяца один из жителей Ричмонда сообщил, что она “больна” и “крайне нуждается”. В конце ноября “Ричмонд энквайерер” поместил объявление, что “миссис По лежит на смертном одре в окружении одних только детей и молит о помощщ возможно, в последний раз”. Девять дней спустя ее не стало. Двух малюток взяли на руки, чтобы они в последний раз посмотрели на восковое лицо своей матери. Розали получила в наследство пустую шкатулку, то есть почти все, что оставалось у миссис По, а Эдгар – миниатюрный портрет матери и два локона в дамской сумочке. На оборотной стороне миниатюры миссис По нарисовала Бостонский порт и написала наказ сыну “любить Бостон, в котором он родился”. Эдгар не последовал ее наказу. Миссис По отнесли на кладбище при церкви Святого Иоанна и похоронили в присутствии сына и дочери.

В письме, написанном двадцатью четырьмя годами позднее, По рассказал о своей матери. “Я совсем не знал ее – и совсем не знал отцовской любви. Оба умерли… друг за другом в течение нескольких недель. У меня в жизни было много Скорбей, однако самым тяжким испытанием стало отсутствие родительской любви”. Тем не менее не похоже, чтобы его отец умер вскоре после матери. По очень любил театральные эффекты, даже когда это касалось вещей самых интимных. Но в другом он, скорее всего, искренен. Возможно, и даже вероятно, что он не помнил своей матери. Всепоглощающее горе могло принести с собой спасительную амнезию. И ранние годы его жизни скрылись во мраке.

Однако по-своему они повлияли на По. Если в детстве он и не понял, что значит смерть матери, с течением времени ощущение горестной утраты становится более сильным и тягостным. Чего-то ему недоставало. Из его жизни ушло нечто драгоценное. По был вечным сиротой в этом мире. И вся его жизнь и творчество его доказывают, что ранние впечатления обреченности и горького одиночества никогда не были им изжиты. Его сочинения полны образов умерших или умирающих женщин – юных, прекрасных и добрых. Наверное, здесь уместно вспомнить слова герцога Эксетера из шекспировского “Генриха V”:

 
И слабость матери во мне воскресла
В потоке слез[4]4
  Перевод Е. Бируковой.


[Закрыть]
 

А что несчастные дети, сначала брошенные отцом, а потом, не по ее воле, оставленные матерью? В последние дни, когда она лежала на соломенном матрасе в съемной комнате, ее посещали и утешали, как писали в газетах, “дамы из респектабельных семейств”. Среди них была жена торговца и бизнесмена Джона Аллана, который прибыл из Шотландии в страну неограниченных финансовых возможностей. Фрэнсис, или Фанни, Аллан привязалась к мальчику. Тогда ей уже исполнилось двадцать пять лет, а так как своих детей ей не было дано, то при виде несчастного ребенка в ее душе пробудились самые горячие чувства. Она уговорила мужа дать маленькому Эдгару приют, тогда как Розали взяла под опеку другая семья торговцев из Шотландии по фамилии Маккензи. Итак, Эдгар, еще совсем малыш, оказался в чужом доме на углу Тринадцатой улицы и Мэйн-стрит, в квартире над конторой фирмы “Эллис и Аллан”. Седьмого января 1812 года состоялись крестины, когда По получил второе имя в честь приемного отца, став таким образом Эдгаром Алланом По.

О мальчике, поселившемся в доме Алланов, до нас дошли исключительно благоприятные отзывы. Соседи в Ричмонде запомнили его как “очаровательного ребенка с темными локонами и блестящими глазами, одетого как принц”; он остался в их памяти милым и умным мальчиком, ласковым и пылким, искренним и жизнерадостным. Картинка, идеальная до неправдоподобия! Ну прямо маленький лорд Фаунтлерой! Он танцевал на столе, приводя в восторг подруг Фанни Аллан, и читал наизусть “Песню последнего менестреля” [5]5
  Стихотворение Вальтера Скотта.


[Закрыть]. Он произносил тосты в честь “дам” и пил сладкое вино, разбавленное водой. Его баловала и наряжала миссис Аллан. Похоже, ему даже удалось завоевать любовь ее мужа Джона Аллана, которому уже исполнился тридцать один год, когда Эдгар стал членом его семьи. Джон Аллан был человеком деловым, но никак не угрюмым или суровым. Наоборот, он был большим жизнелюбом. В Ричмонде у него имелись двое внебрачных детей. Наверное, он даже сочувствовал юному По, так как сам был сиротой.

Прочие обитатели дома Алланов остались в анналах безликой массой; эти люди входили в штат домашней прислуги и без нужды в хозяйских комнатах не появлялись. Среди них нам известна “мамушка”, которая присматривала за маленьким Эдгаром, когда Фанни Аллан не было дома. Также мы знаем о молодом рабе по имени Сципион и пожилом – по имени Томас. Наверняка мальчика окружали и другие рабы. По всегда горячо защищал институт рабства, видимо припекшись к нему детской душой. Он был многим обязан немногочисленному черному сообществу, которое своими рассказами о могилах и погостах пробуждало его воображение.

Бабушка по матери говорила о внуке как о “баловне судьбы”, потому что его усыновили такие добрые люди. Однако не сохранилось воспоминаний о том, что чувствовал сам мальчик. Наверняка он знал, что его взяли из милости и он всем обязан щедрости взрослых, которые не связаны с ним кровными узами; и это внушало ему ощущение неопределенности и незащищенности. Он стал боязливым. Известно, что в детстве при виде бревенчатого домика в окружении могил он воскликнул: “Мертвые погонятся за нами и утащат меня к себе!”

Глава третья Школьник

В КОНЦЕ ВЕСНЫ 1815 ГОДА Джон Аллан решил переехать в Англию. В Ричмонде дела его шли не так хорошо, а возможности для бизнеса в Лондоне показались Аллану более благоприятными. В частности, он предполагал обновить деловые связи с импортерами табака в столицу. Итак, в конце июня Алланы отправились в Ливерпуль на “Лотаре”, а все путешествие должно было занять без малого пять недель. Вместе с самим Джоном Алланом и его женой на борт корабля взошли Энн Мур Валентайн, сестра и компаньонка Фрэнсис, и черный раб по имени Томас. Алланы также взяли с собой и своего маленького подопечного.

Эдгар По в первый раз видел океан. Выйдя из порта на лоцманском боте, Джон Аллан заметил, что “бедняжка Нед [Эдгар] почти не обращает внимания ни на что вокруг”. Однако волны и широкий горизонт произвели неизгладимое впечатление на мальчика, и впечатление это отразилось в его взрослых сочинениях. Ступив на сушу по другую сторону Атлантики, шестилетний Эдгар, как записал Джон Аллан, простодушно спросил: “Папа, скажи, ведь я был храбрым, я не испугался океана, да?” Вероятно, мальчик очень старался не показать своего страха.

В Ливерпуль они прибыли 29 июля, но в Лондон не поехали. Сначала Аллан решил навестить родных в Шотландии – своих сестер, которые жили в Ирвине и Килмарноке, и других родственников в Гриноке, после чего семейство проследовало в Глазго и Эдинбург. Примерно два месяца продолжались разъезды по Шотландии, и только в начале октября Алланы наняли экипаж до Лондона. Они арендовали комнаты на Саутгемптон-роу, к югу от Рассел-сквер, и тут же простудились: дали себя знать сырость и тяжелый лондонский туман. Сохранился рисунок их нового дома, сделанный Джоном Алланом в письме, в котором он сообщает о том, что “Эдгар читает книгу”. Это могла быть и та самая книга, о которой впоследствии

По написал в одном эссе так: “Мы с любовью возвращаемся памятью к тем волшебным дням своего детства, когда впервые хмурили брови, озабоченные судьбой Робинзона Крузо”.

Однако не все его тогдашнее чтение было столь занимательным. В начале апреля 1816 года По отдали в закрытое учебное заведение на Слоун-стрит, которое возглавляли две сестры – некие “мисс Дюбург”. Дошедший до нас счет из этого заведения включает, например, плату за “отдельную кровать” и “место в церкви”, а также “Правописание Мейвора” и “Географию Фреснуа”. Это все, что известно нам о тамошней программе обучения. Однако По, по-видимому, в школе преуспевал, так как в июне 1818 года Джон Аллан сообщил в письме, что “Эдгар сметливый парнишка и довольно бойко читает по латыни”.

По и вправду хорошо учился, благодаря чему получил место с пансионом в другой школе. Теперь он стал учеником в Мэнор-Хаус в Сток-Ньюингтоне[6]6
  Сток-Ньюингтон – северное предместье Лондона.


[Закрыть], в школе, которой руководил преподобный Джон Брансби. Школа располагалась в местности, которая была тогда совершенно сельской, недалеко от города, рядом стояли старинная церковь и несколько прекрасных домов старой постройки. Неподалеку жил некогда Дэниель Дефо. В школе По учил латынь, не считая других обязательных предметов, и брал уроки танцев. Позднее Брансби вспоминал своего бывшего ученика как “живого и умного мальчика, который был бы еще и мальчиком очень хорошим, если бы его меньше баловали родители; а они портили сына, давая ему невиданно много денег на карманные расходы, что подвигало его на всякого рода проказы… ” В другой раз он отзывался о По как “о сообразительном, своенравном и упрямом” мальчике. То же самое говорили о По и когда он повзрослел. Несомненно, потакала ему скорее Фанни, чем Джон; а карманных денег действительно давали ему “невиданно много”, но по английским, а не по американским меркам.

По оставил нам собственное описание этой школы в “Уильяме Уилсоне”, где она предстает огромным сооружением с просторными классами на бесчисленных этажах и извилистыми коридорами, которые кажутся бесконечными. Эдгар всегда был необычайно чуток к архитектурным красотам, и потому “причудливая”, “готическая” громада распаляла его фантазию. Позднее он вспоминал и “сумрачную атмосферу” “подернутого туманом деревенского пейзажа”, так что Сток-Ньюингтон стал для По источником его первых грез. Правда, не похоже, чтобы они были светлыми. Позднее он рассказывал, что школьные годы в Англии запомнились ему как “печальные, одинокие и несчастливые”.

Несчастной была и Фрэнсис Аллан. Она не смогла прижиться в Лондоне и в течение пяти лет постоянно страдала от множества непонятных недугов. Джон Аллан писал, что “Фрэнсис, как обычно, жалуется”, потом, что она “то и дело жалуется”, да и подруга сообщала, что Фрэнсис “очень слаба – и, увы, не в состоянии написать сама”. Фрэнсис Аллан отправилась в Челтнем на воды, однако ничто не могло развеять ее уныния. А вот ее муж был куда бодрее. Осенью 1818 года он рассказывал в письме, что “Эдгар очень вырос, и его считают способным и старательным учеником”. Годом позже он опять отметил, что мальчик “хорошо себя ведет и хорошо учится”.

Однако в отношении своих дел мистер Аллан не был столь оптимистичен, поскольку в 1819 году неожиданное падение цен на табак на Лондонском рынке стало грозить ему полным разорением. Со временем долгов набралось еще больше, и тогда он решил отказаться от торговли ради того, чтобы стать фермером или плантатором. Джон Аллан готовился покинуть Англию и вместе со всем семейством вернуться на свою вторую родину. Итак, в июне 1820 года на корабле “Марта” они отплыли из Ливерпуля и примерно через шесть недель пришвартовались в Нью-Йорке, откуда на пароходе отправились в Ричмонд.

В то время Ричмонд был захолустным, сонным, душным городом с населением в десять тысяч человек. Промышленность в нем была достаточно развита, однако половину городского населения составляли рабы. В те времена американский Юг был полностью рабовладельческим, и затхлый консерватизм, разнообразившийся вспышками насилия, являлся его отличительной особенностью. Ричмонд стоял на восьми зеленых холмах над рекой Джеймс, на склонах которой теснились дома; река же, пролагавшая себе путь между островков по каменистому руслу, становилась отрадой для людей в душное, жаркое время года. В разгар лета, когда возвратилось семейство Алланов, кругом цвели персиковые деревья и магнолии.

На центральных улицах в ряд стояли красивые крепкие дома, окруженные обширными садами, в которых росли липы, мирт, жимолость и розы. Здесь существовала своя законодательная власть, имелись прекрасная публичная библиотека, залы для собраний и белые деревянные церкви. Однако по соседству можно было видеть трущобы, в которых ютилось черное население.

Не только лошади чувствовали себя вольготно на улицах Ричмонда, но и козы со свиньями. На Кэпитол-сквер еще в середине девятнадцатого столетия паслись коровы. Разъезжали почтовые кареты и экипажи с чернокожими ливрейными лакеями и кучерами. У плантаторов дома были просторными, с прохладными верандами и комнатами, где льняные шторы защищали хозяев от нестерпимого зноя. Мужчины сидели в креслах-качалках, курили сигары и жевали местный табак. А рядом теснились хижины рабов, вокруг которых валялись и играли в пыли чернокожие ребятишки. В таком месте трудно избавиться от уныния, если только не пить постоянно вишневый кобблер или мятный джулеп [7]7
  Кобблер – напиток из вина, сахара и лимона со льдом; джулеп – напиток из коньяка или виски с водой, сахаром, льдом и мятой.


[Закрыть]. Воздух отравляли развешанные повсюду для сушки табачные листья.

Поначалу семейство Алланов остановилось в доме партнера Джона Аллана, которого звали Чарльз Эллис и который, возможно, и убедил Аллана продолжить занятия торговлей и добиваться успеха. Осенью Эдгара По отправили в местный колледж, где он запомнился учителю как “честолюбивый, хотя и не очень прилежный ученик, тем не менее хорошо проявлявший себя в классе”. Обращало на себя внимание его чувство собственного достоинства “без кичливости”, а также “возбудимость мальчика” и часто “его неизменное желание не уронить себя”. Так что порою Эдгар По мог казаться строптивым и своенравным.

В это время он начал писать стихи. Его школьный учитель считал По “прирожденным поэтом”, который сочиняет стихи “con amore[8]8
  С чувством (ит.).


[Закрыть]а не по заданию”. Джон Аллан разделял такое мнение учителя и даже показал ему сочинения мальчика, советуясь о возможности их публикации. Но с этим было решено повременить, дабы не разжечь честолюбия и без того чересчур честолюбивого подростка. Однако поступок Джона Аллана – свидетельство в пользу того, что он очень серьезно воспринимал литературные амбиции своего подопечного. И вовсе не был тем холодным и бесчувственным тираном, каким рисуют его биографы Эдгара По.

В школе По успешно осваивал классиков, в том числе Овидия, Вергилия и Цицерона. Но отличался и в менее ученых занятиях. По был хорошим пловцом и однажды одолел шесть миль против течения, тогда как учителя и ученики стояли на берегу реки Джеймс и наблюдали за ним. Атлетически сложенный, мускулистый и сильный, он неплохо боксировал и отлично показал себя в легкой атлетике, например в беге. Очевидный контраст с тем, что с ним сталось потом, когда в зрелые годы его почти постоянно одолевали недуги. Говорили, что у него необыкновенно приятный нрав: “Всегда веселый, всегда искрящийся радостью, По был любимцем своих товарищей по школе”. Он получал призы за красноречие, считался лучшим в декламации римских поэтов и елизаветинских драматургов.

Однако, как это обычно бывает, описания современников страдают противоречиями. Один из учеников вспоминает, что По был “упрямым, своенравным, высокомерным, правда не без приступов щедрости, но далеко не всегда добрым и даже дружелюбным”. Юный По копил недоброжелательство к миру. Каким-то образом его сверстники узнали, что он сын бродячих актеров и Алланы его усыновили. По этой причине мальчики “отвергли его лидерство”. В результате он сделался еще более “невыносимым”, что выразилось в непомерной гордыне, или надменности, но также развило в нем болезненную восприимчивость. Таким же был характер По и в зрелые годы. Другой современник вспоминал, что юный По был “склонен к уединению и невероятно замкнут”. В частности, известно, что после уроков он никогда не приглашал мальчиков к себе. Уходя домой, он как бы говорил: “На сегодня лимит моей общительности исчерпан”.

Мальчиком По любил долгие и, как правило, одинокие “прогулки” по окрестным лесистым холмам. С друзьями он организовывал набеги на местные сады и на грядки с репой, а также был заводилой, когда дело касалось рыбной ловли и пикников с жарением рыбы на берегу реки Джеймс. Один из тогдашних школьных приятелей По вспоминал: “Он учил меня стрелять, плавать, кататься на коньках, играть в хоккей с мячом и т. д.”. У По было и еще одно увлечение. Вместе с двумя-тремя товарищами он присоединился к местному Драматическому обществу, собиравшемуся в зале по соседству, где для немногочисленных зрителей устраивались представления пьес, сценок или декламации. Джону Аллану это пристрастие пасынка вроде бы не нравилось, так как напоминало о его умерших родителях.