Электронная библиотека » Питер Бёрк » » онлайн чтение - страница 7


  • Текст добавлен: 22 ноября 2023, 13:03


Автор книги: Питер Бёрк


Жанр: Изобразительное искусство и фотография, Искусство


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Полимат как философ-схоласт: Карамуэль

Испанец Хуан Карамуэль-и-Лобковиц, монах-цистерцианец, много странствовал и прожил десять лет в Испанских Нидерландах и десять лет в Праге, прежде чем стать епископом в Италии – сначала в Кампании, а затем в ломбардском Виджевано. Биограф XVIII века называл его «всезнающим», в то время как при жизни его именовали «фениксом Европы»[207]207
  Jacopo Antonio Tadisi, Memorie della Vita di Monsignore Giovanni Caramuel di Lobkowitz (Venice, 1760), v; Alfredo Serra, Phoenix Europae: Juan Caramuel y Lobkowicz in prospettiva bibliografica (Milan, 2005).


[Закрыть]
. Сравнение с фениксом подразумевало уникальность, что подтверждается строками из «Анатомии мира» поэта Джона Донна: «И каждый думает: „Я – Феникс-птица“, / От всех других желая отвратиться…»[208]208
  Донн Дж. Стихотворения и поэмы / Пер. Д. В. Щедровицкого. – М.: ЭКСМО, 2011. – Серия «Всемирная библиотека поэзии».


[Закрыть]
И тем не менее выражение применялось то к одному ученому, то к другому, от Эразма до Бенито Фейхо, о которых речь пойдет в следующей главе[209]209
  Такое сравнение применялось по отношению к филологу Жозефу Скалигеру, сестре Хуане и иезуиту Афанасию Кирхеру.


[Закрыть]
.

Говорили, что Карамуэль, в детстве проявивший незаурядные способности к математике, знал двадцать четыре языка (включая иврит, арабский и даже азы китайского, усвоенные им от носителя языка, с которым он познакомился в Вене в 1654 году). В зрелые годы он прославился своими проповедями, но при этом был также дипломатом и архитектором-любителем. В Праге он сдружился с двумя другими полиматами, итальянцем Валериано Маньи и чехом Яном Маркусом Марци. Карамуэль критиковал Декарта, переписывался с Кирхером и дружил с Гассенди.

Он написал более шестидесяти книг, включая жизнеописание св. Бенедикта, историю григорианского пения, неопубликованные энциклопедию музыки и трактат по архитектуре, а также исследования по грамматике, поэзии, риторике, математике, астрономии, физике, политике, каноническому праву, логике, теологии и философии (продолжая, но в то же время модернизируя традицию схоластики). В одной из его книг, «Философском аппарате» (Apparatus Philosophicus, 1665), читателю предлагалось краткое описание «всех наук и искусств». Чтобы доказать свои права на португальский трон, испанский король Филипп IV поручил Карамуэлю привести соответствующие генеалогические, исторические и юридические аргументы, а император Фердинанд III привлек его для обоснования переговоров с протестантами, в результате которых был положен конец Тридцатилетней войне. В последние годы жизни, будучи епископом Виджевано, Карамуэль нашел время на написание не только религиозных и политических сочинений, но и трактата о регулировании русел рек с особым акцентом на обустройство берегов реки По[210]210
  Bianca Garavelli (ed.), Caramuel: vescovo eclettico (Bergamo, 2016), 38–39, 105–107.


[Закрыть]
.

В своей «Рациональной теологии» (Theologia rationalis, 1654) Карамуэль пытался, подобно Фоме Аквинскому, примирить теологию с рациональным мышлением. В нравственной философии он пробовал применять правила математики, но при этом также отстаивал доктрину пробабилизма, иными словами, идею о том, что, поскольку полная определенность нам недоступна, позволительно придерживаться наиболее вероятной точки зрения (он также был одним из первых математиков, занимавшихся вероятностями)[211]211
  Dino Pastine, Juan Caramuel: probabilismo ed enciclopedia (Florence, 1975); Augusto De Ferrari and Werner Oechslin, 'Caramuel Lobkowicz, Juan', DBI 19, 621–6; Paolo Pissavino (ed.), Le meraviglie del probabile: Juan Caramuel (Vigevano, 1990); Julia Fleming, Defending Probabilism: The Moral Theology of Juan Caramuel (Washington DC, 2006); Petr Dvořák and Jacob Schmutz (eds.), Juan Caramuel Lobkowitz, the Last Scholastic Polymath (Prague, 2008); Bianca Garavelli, Caramuel, Vescovo Eclettico (Bergamo, 2016).


[Закрыть]
. Подобно Альстеду, Карамуэль интересовался теориями Раймунда Луллия, рекомендуя его искусство запоминания будущим проповедникам, хотя при этом отмечал, что Луллий часто обещал то, чего не мог выполнить. Как и другие полиматы, от Луллия до Нейрата, чьи труды мы рассмотрим позже, Карамуэль руководствовался представлениями о единстве знания. Связующим звеном между многими его начинаниями, от логики до музыки и архитектуры, была «мечта о математике как универсальном языке для вселенной». Эту мечту о mathesis universalis разделяли и другие эрудиты XVII века, в том числе Декарт и Лейбниц[212]212
  Cesare Vasoli, 'Introduzione' to Pissavino, Le meraviglie del probabile, 13–17; María Elisa Navarro, 'The Narrative of the Architectural Orders', in Dvořák and Schmutz, Caramuel, 257–72, at 257.


[Закрыть]
.

Полимат как патриот: Рудбек

Швед Улоф Рудбек, ректор Упсальского университета, был фигурой исполинской. Проекты этого большого человека с громким голосом и невероятной уверенностью в себе имели соответствующий масштаб. Он внес вклад в изучение анатомии, языков, музыки, ботаники и древностей (включая то, что мы сейчас зовем археологией). Начал он с анатомии. Выполнив препарирование более четырехсот животных, включая кошек и собак, он открыл лимфатическую систему, из-за чего между ним и другим полиматом, датским ученым Томасом Бартолином, разгорелся спор о первенстве. Отправившись изучать медицину в Лейден, Рудбек заинтересовался ботаникой. Будучи профессором теоретической медицины в Упсальском университете, он читал лекции по анатомии, ботанике и химии, а также преподавал музыку, математику, физику и астрономию. Рудбек спроектировал анатомический театр для Упсальского университета и акведук для города. Он сочинял музыку, активно занимался картографией, а также возглавил команду ученых, которые занялись описанием и зарисовкой всех известных растений, и тем самым вывел Упсальский университет на передовые позиции в ботанике почти за столетие до Линнея. Кстати, Линней был студентом сына Рудбека, Улофа Рудбека – младшего, чьи интересы включали в себя, наряду с ботаникой, медицину, орнитологию и лингвистику[213]213
  Rudbecksstudier (Uppsala, 1930); Sten Lindroth, Svensk Lä rdomshistoria, vol. 4, Stormaktstiden (Stockholm, 1975), 414–32, пер. в: Lindroth, Les chemins du savoir en Suède (Dordrecht, 1888), 57–70; он же, 'Rudbeck, Olaus', DSB XI, 586–8.


[Закрыть]
.

Как бы там ни было, сейчас Рудбек-старший наиболее известен как автор «Атлантики» (Atlantica, 1675–1698), огромного незавершенного трактата о древнем северном мире[214]214
  Lindroth, Stormaktstiden, 284–96, пер. в: Les Chemins, 71–82; Gunnar Eriksson, The Atlantic Vision: Olaus Rudbeck and Baroque Science (Canton, MA, 1994), 45, 50, 54–5, 100–112.


[Закрыть]
. Из-за этого проекта, которым Рудбек занялся в поздние годы жизни, его часто считают эксцентричной личностью, однако его интерес к далекому прошлому цивилизации Севера можно рассматривать в контексте шведской теории, известной под названием «готицизм», поскольку она включала в себя представления о том, что шведы являлись потомками готов и цивилизация зародилась именно в Швеции[215]215
  Kurt Johannesson, The Renaissance of the Goths in Sixteenth-Century Sweden (Berkeley, CA, 1991).


[Закрыть]
. В частности, эрудит Иоганн Буреус, наставник юного короля Густава Адольфа, искал утраченную мудрость готов[216]216
  Håkan Håkansson, 'Alchemy of the Ancient Goths: Johannes Bureus's Search for the Lost Wisdom of Scandinavia', Early Science and Medicine 17 (2012), 500–22.


[Закрыть]
. Олаус Верелиус, коллега Рудбека по университету, профессор шведских древностей, идентифицировал одно из мест в старой Упсале как местоположение храма «гипербореев» – народа, который, согласно Геродоту и другим древним авторам, жил «за северным ветром» (бореем).

Рудбек в своих рассуждениях пошел гораздо дальше, отождествляя шведов не только с готами, но и со скифами и троянцами. Он утверждал, что цивилизация (включая письменность, календари и астрономию) зародилась на Севере, а платоновская Атлантида находилась в Швеции. Можно сказать, что в своих исканиях он был одержим идеей этноцентризма в отношении не только Севера, но и Швеции и даже Упсалы, – столицу Атлантиды он поместил в Старой Упсале, недалеко от университета.

Чтобы подкрепить свои утверждения, Рудбек пытался объединить несколько хронологий, древних и современных. Он сравнивал мифы и обычаи древних народов с современными скандинавскими, утверждая, в частности, что культ солнца зародился в Северной Европе. Изобретательный в методах, Рудбек также опирался на свидетельства естественных наук – природа была для него «самой мудрой и надежной из книг». Например, его метод датировки основывался на тщательном изучении гумуса в почве – такой подход археологи разовьют несколько столетий спустя. «Он прорыл траншею через холмы Старой Упсалы и зарисовал вертикальные сечения, фиксируя характеристики каждого пласта», а также обмерил каждый слой, чтобы вычислить его возраст[217]217
  Ole Klindt-Jensen, A History of Scandinavian Archaeology (English translation, London, 1975), 30.


[Закрыть]
.

Рудбек занимался даже чем-то вроде экспериментальной археологии, напоминающей о более позднем скандинавском исследователе, Туре Хейердале, который в 1947 году прошел на судне «Кон-Тики» от Перу до островов Туамоту с целью доказать свою гипотезу о том, что Полинезия была заселена выходцами из Южной Америки. Аналогичным образом Рудбек руководил экспериментом по транспортировке корабля по суше, желая продемонстрировать, что знаменитый корабль Ясона «Арго» мог попасть из Черного моря в Балтийское.

Ученость Рудбека сочеталась со многими яркими идеями, но он часто находил именно то, что хотел найти, особенно когда дело касалось Швеции. Ниже мы еще вернемся к критике его идей.

Полимат как пансофист: Кирхер

Еще грандиознее, чем у Рудбека, были познания немецкого иезуита Афанасия Кирхера, которого писатель-соотечественник Филипп фон Цезен окрестил «фениксом среди ученых нашего столетия». Кирхер написал тридцать две книги, и его называли, как мы уже видели, «последним человеком, который знал все» или – более скромно – «человеком Возрождения» и «последним из полиматов»[218]218
  Paula Findlen (ed.), Athanasius Kircher: The Last Man Who Knew Everything (London, 2003); Joscelyn Godwin, Athanasius Kircher: A Renaissance Man and the Quest for Lost Knowledge (London, 1979), 5.


[Закрыть]
. Среди его сочинений можно найти работы о Китае и Египте, географии Тосканы и Лация, магнетизме, математике, горном деле и музыке. В исследовании по акустике и оптике Кирхер проводил аналогии между распространением света и звука. Он также писал и о самой scientia universalis в книге, которой в честь Раймунда Луллия дал название «Великое искусство познания» (Ars Magna Sciendi, 1669).

Кирхер знал двенадцать языков, изучал фармакологию, наблюдал за затмениями и пытался расшифровать египетские иероглифы, а результаты своей работы представил (благодаря щедрой субсидии императора) в роскошных фолиантах под названием «Эдип Египетский» (Oedipus Aegyptiacus, 1652–1654)[219]219
  Daniel Stolzenberg, Egyptian Oedipus: Athanasius Kircher and the Secrets of Antiquity (Chicago, 2013).


[Закрыть]
. Он также был изобретателем, придумавшим цветочные часы из подсолнечника, водяной орган, «вечный» двигатель, волшебный фонарь и устройство под названием «Мусаритмический Ковчег» (Arca Musarithmica), позволяющее сочинять музыку к заданному тексту. Он написал повесть о полете на Луну, «Экстатическое небесное путешествие» (Itinerarium exstaticum, 1656), явно в попытке превзойти аналогичное по теме, но более короткое сочинение Иоганна Кеплера.

И в наши дни трудно не удивляться тому, как Кирхер умудрялся упорядочивать тот огромный объем информации, который содержится в его фолиантах, и использовать источники на многих языках, «сочиняя тексты на латинском, итальянском, испанском, немецком, голландском, греческом, иврите, армянском, арабском и коптском и читая еще на многих других»[220]220
  Malcolm, 'Private and Public Knowledge', 297.


[Закрыть]
. Он внес серьезный вклад в копилку наших знаний; ценны были и некоторые его обобщающие работы, особенно книга о Китае.

Однако у этих достижений была и обратная сторона. Кирхер часто ошибался и подвергался критике со стороны ученых, занимавшихся конкретными дисциплинами. Например, в вопросах истории музыки его критиковал Маркус Мейбом, в теории магнетизма – Марен Мерсенн, в языкознании – Иоб Лудольф. Лудольф, крупнейший специалист в области, которую мы бы назвали компаративной лингвистикой, предостерегал одного из своих коллег: «Пожалуйста, держись подальше от Кирхера. Он не настолько серьезно владеет языками, как заявляет»[221]221
  John T. Waterman (ed. and trans.), Leibniz and Ludolf on Things Linguistic (Berkeley, CA, 1977), 51, 53.


[Закрыть]
.

Иногда Кирхер обещал больше, чем мог сделать, как в случае его печально известных утверждений о том, что он будто бы решил задачу квадратуры круга и расшифровал египетские иероглифы, которые он (подобно итальянским гуманистам) считал не видом письменности, а знаками со скрытым смыслом[222]222
  О традиции: Erik Iversen, The Myth of Egypt and its Hieroglyphs in European Tradition (1961: 2nd edn, Princeton, NJ, 1993).


[Закрыть]
. Более опасной, чем ошибки, была его непоколебимая уверенность в своем успехе, своего рода гордыня, которая встречалась и у других эрудитов. Вкупе с распространенным предвзятым отношением к иезуитам это, по-видимому, и приводило к обвинениям в мошенничестве. Можно сказать, что по сравнению с жившими в то время другими ведущими учеными Кирхер обладал избытком любознательности, энтузиазма, энергии и изобретательности (это качество очень ценилось в его время), но его критические способности были слабыми, и некоторые современники это понимали[223]223
  Пейреск пишет о Кирхере как о «несколько излишне доверчивом», в то время как англичанин, посетивший в то время Рим (Роберт Саутвелл, позднее – президент Королевского общества), сообщал, что Кирхер считается «очень легковерным»: Findlen, Last Man, 141, 384.


[Закрыть]
. Карьера Кирхера – наглядный пример тех рисков, которыми сопровождалось стремление к полиматии в ту эпоху.

Интерес Кирхера к личности Пико делла Мирандолы и особенно к трудам Раймунда Луллия делает его частью традиции полиматии. То же можно сказать и о его вере в единство знания, о чем шла речь в предыдущей главе. Эта вера позволяла ему проводить аналогии между различными явлениями (например, светом и звуком). Она же побуждала его к попытке синтеза разных систем знаний – языческой и христианской, западной и восточной. Если бы Ян Коменский не был протестантом, Кирхер наверняка бы им восхищался. В любом случае он практиковал некую разновидность пансофии, хотя и не ассоциировал ее с планами по переустройству мира[224]224
  Thomas Leinkauf, Mundus Combinatus: Studien zur Struktur der barocken Universalwissenschaft am Beispiel Athanasius Kirchers SJ (1602–1680) (Berlin, 1993), 75 and passim.


[Закрыть]
.

Полимат как критик: Бейль

Не столь обширными, как у Кирхера, но все же очень значительными были познания Пьера Бейля, французского протестантского пастора, который в 80-е годы XVII века бежал в Голландскую республику. Однажды Бейль признался в том, что «жаждет знать все» (affamé de savoir tout)[225]225
  Pierre Bayle, Oeuvres Diverses (The Hague, 1737), vol. 1, 75.


[Закрыть]
. Он преподавал в протестантских академиях, сначала во Франции (в Седане), затем в Роттердаме, но оставил академическую карьеру, когда ему предложили стать редактором научного журнала «Новости Республики ученых» (Nouvelles de la République des Lettres), который выходил ежемесячно и просуществовал три года (1684–1687). Он сам писал большинство статей в новостной рубрике (главным образом рецензии на книги). Бейль был не единственным протестантом, издававшим журнал, посвященный культуре, и некоторых из его коллег тоже можно назвать полиматами: Анри Баснаж, например, писал об истории, теологии, языках и даже механике. Однако интересы Бейля были гораздо шире, чем у него. Они нашли отражение в его знаменитом «Историческом и критическом словаре» (Dictionnaire Historique et Critique, 1697).

Этот словарь представлял собой историческую энциклопедию, задуманную как замена более раннего справочника, «Большого исторического словаря» (Le Grand Dictionnaire Historique), опубликованного католическим священником Луи Морери в 1674 году и недостаточно критического, с точки зрения Бейля. Словарь Бейля был значительно объемнее, чем книга его предшественника, и получил известность благодаря сноскам, или «ремаркам», занимавшим гораздо больше места, чем сам текст, и позволявшим автору высказывать свои собственные идеи и сомнения по поводу того, что другие составители подавали как надежные и достоверные факты. Тематика словаря, как и журнала Бейля, не ограничивалась историей, философией, теологией и литературой, но также включала вопросы естествознания. По-видимому, Бейль был весьма сведущ в новейших достижениях в сфере того, что мы сейчас зовем естественными науками. В Nouvelles обсуждались вопросы медицины, анатомии, физики, химии и естественной истории, в то время как в словаре содержались знаменитые «ремарки» о разуме животных (статья Rorarius) и идеях Галилея и Ньютона (статья Leucippus)[226]226
  Elisabeth Labrousse, Pierre Bayle (The Hague, 1963–4); она же, Bayle (Oxford, 1983); Helena H. M. van Lieshout, The Making of Pierre Bayle's Dictionnaire historique et critique (Amsterdam, 2001); Wiep van Bunge, 'Pierre Bayle et l'animal-machine', in Hans Bots (ed.), Critique, savoir et erudition au siècle des lumières (Amsterdam-Maarssen, 1998), 375–88, at 386.


[Закрыть]
.

Обширнейшая переписка Бейля (сейчас доступная в интернете, как и письма Пейреска и Кирхера) содержит еще больше сведений о его интересах и информаторах[227]227
  bayle-correspondance.univ-st-etienne.fr/. См. также: Miranda Lewis, 'At the centre of the networked early modern world: Pierre Bayle', www.culturesofknowledge.org/?p=7326.


[Закрыть]
. Например, за новостями из английского отделения «Республики ученых» Бейль обращался к жившим в Англии французам – своему другу Даниэлю де Ларроку, хирургу Полю Бюисьеру и библиотекарю Анри Жюстелю (который переводил для него публикации Королевского общества). Информацию из Германии Бейль получал от еще одного друга, ученого-пастора Жака Ланфана. Сведения из области натурфилософии Бейлю поставляли двое ведущих ученых – Христиан Гюйгенс (по вопросам физики) и Антони ван Левенгук, пионер в использовании микроскопа в сфере того, что мы называем микробиологией. Неудивительно, что Бейль, будучи сам искушен в налаживании связей, восхищался своим предшественником Пейреском, посвятил ему статью в словаре и называл «генеральным прокурором „Республики ученых“» – аллюзия на познания Пейреска в юриспруденции и, возможно, на его умение добывать информацию[228]228
  Marc Fumaroli, 'Nicolas Claude Fabri de Peiresc, prince de la république des lettres' (1996: rpr: Fumaroli, La République des Lettres [Paris, 2015], 56–90).


[Закрыть]
.

Полиматы и синтез наук: Лейбниц

Самый знаменитый пример эрудита XVII столетия – это, конечно, Готфрид Вильгельм Лейбниц. Сейчас его, как и Аристотеля, помнят в основном как философа[229]229
  Nicholas Jolley (ed.), The Cambridge Companion to Leibniz (Cambridge, 1995) – совместный труд двенадцати профессоров философии. Этот перекос скорректирован в: Maria Rosa Antognazza, Leibniz: An Intellectual Biography (Cambridge, 2007).


[Закрыть]
. Этот ярлык опять-таки является не более чем свидетельством нашей склонности втискивать ученых в конкретные ограниченные области знаний. В свое время Лейбниц активно занимался не только философией, но и математикой и теологией. Он был лингвистом, интересовался языковыми семьями и рано увидел аналогии между грамматическим строем финского и венгерского языков[230]230
  Sigrid von der Schulenberg, Leibniz als Sprachforscher (Frankfurt, 1973), 68–114; Daniel Droixhe, 'Leibniz et le finno-ougrien', in Tullio De Mauro and Lia Formigari (eds.), Leibniz, Humboldt and the Origins of Comparativism (Amsterdam and Philadelphia, 1990), 3–29; Shane Hawkins, ' «Selig wer auch Zeichen gibt»: Leibniz as historical linguist', The European Legacy 23 (2018), 510–21.


[Закрыть]
. Он также был историком, юристом, автором политических сочинений и знатоком Китая, причем однажды назвал себя «человеком – справочным бюро» по данному вопросу[231]231
  Louis Davillé, Leibniz historien (Paris, 1909); Carl J. Friedrich, 'Philosophical Reflections of Leibniz on Law, Politics and the State', Natural Law Forum 11 (1966), 79–91; Patrick Riley (ed.), The Political Writings of Leibniz (Cambridge, 1972); Franklin Perkins, Leibniz and China (Cambridge, 2004).


[Закрыть]
.

Лейбниц понимал значимость изысканий Пейреска и надеялся на публикацию его многочисленных писем[232]232
  Miller, Peiresc's Mediterranean World, 394.


[Закрыть]
. В то же время сам он публиковался неохотно и однажды заметил в письме к другу, что тот, кто знаком только с его книгами, ничего о нем не знает. В его текстах отразился интерес к «ботанике, психологии, медицине и естественной истории», а также к «астрономии, физике, химии и геологии»[233]233
  Maria Rosa Antognazza, Leibniz: An Intellectual Biography (Cambridge, 2009), 2, 206.


[Закрыть]
.

Словно всего перечисленного было мало, Лейбниц активно занимался практической деятельностью – дипломатией, проведением правовой реформы, участвовал в основании научных академий (Берлинской академии в 1700 году, Академии наук в Санкт-Петербурге в 1725 году) и организации работы библиотек[234]234
  Delia K. Bowden, Leibniz as Librarian (1969); Hans G. Schulte-Albert, 'Gottfried Wilhelm Leibniz and Library Classification', Journal of Library History 6 (1971), 133–52; Margherita Palumbo, Leibniz e la res bibliothecaria (Rome, 1993); Antognazza, Leibniz: An Intellectual Biography, 195–280.


[Закрыть]
. Его интерес к технике вылился в изобретение счетной машины и шифровального механизма; кроме того, он занимался совершенствованием оптических приборов, насосов и часов. Его поездки на прииски и в шахты были связаны не только с изучением геологии, но и с улучшением работы этих предприятий. У него были идеи, касающиеся монетной реформы, красильных фабрик и организации архивов.

Один из покровителей Лейбница в приступе раздражения сказал, что тот был человеком, наделенным «ненасытной любознательностью»; впоследствии эту фразу не раз повторяли исследователи его трудов[235]235
  Anna Rosa Antognazza, Leibniz: A Very Short Introduction (Oxford, 2016), 6.


[Закрыть]
. Некий современник отозвался о нем как о человеке, «глубоко образованном во всех науках», а другой назвал «всесторонним и универсальным гением»[236]236
  Antognazza, Leibniz: An Intellectual Biography, 559.


[Закрыть]
. Потомки были с этим согласны. Французский эрудит Бернар де Фонтенель сравнил Лейбница с кучером экипажа, запряженного восемью лошадьми, поскольку тот «мог управляться со всеми науками одновременно»[237]237
  Там же, 1.


[Закрыть]
. В словаре ученых, опубликованном в 1733 году, Лейбниц фигурирует как «знаменитый полимат», а известный немецкий ученый XIX века Эмиль Дюбуа-Реймон назвал его эрудитом, обладающим «знанием всего и целого» (All– und Ganzwisser)[238]238
  Христиан Готлиб Йёхер, 1733, цит. по: Wellmon, Organizing Enlightenment, 49; Emil Du Bois-Reymond, Reden, цит. по: Lorraine Daston, 'The Academies and the Unity of Knowledge: The Disciplining of the Disciplines', Differences 10 (1998), 67–86, at 76.


[Закрыть]
.

Сочетая обостренную любознательность со стремлением к порядку, Лейбниц идеально подходил на роль библиотекаря. И действительно, он составил каталог частной библиотеки барона фон Бойнебурга, затем стал библиотекарем герцога Брауншвейгского в Ганновере, а впоследствии четверть века проработал в Вольфенбюттеле. Ему предлагали аналогичные посты в Ватикане и Париже, а сам он подавал прошение о назначении на должность императорского библиотекаря в Вене. Платон утверждал, что для создания идеального государства либо философы должны стать царями, либо цари – философами. Точно так же для создания идеальной библиотеки нужно, чтобы либо философ стал библиотекарем, либо библиотекарь – философом. Связь между классификацией книг и классификацией наук, действительно, отчетливо прослеживается в практической и теоретической деятельности Лейбница[239]239
  Schulte-Albert, 'Gottfried Wilhelm Leibniz'; Palumbo, Leibniz.


[Закрыть]
.

Но двигала им не только любознательность, какой бы ненасытной она ни была. В традициях Луллия, Альстеда и Яна Коменского (которому Лейбниц однажды посвятил стихи) он мечтал о реформе всех наук. Понимая, что такая задача слишком велика для одного человека, он проповедовал и практиковал разные формы сотрудничества – от обращения за информацией к другим ученым до основания научных журналов и академий и попытки организовать составление коллективного тезауруса или энциклопедии. Мечта о реформе лежит в основе таких его проектов, как универсальный язык, который мог бы устранить недопонимание между учеными, говорящими на разных наречиях, логическое исчисление, сводящее сложные аргументы к простым расчетам, и scientia generalis – «наука, которая содержит в себе принципы всех других наук»[240]240
  Antognazza, Leibniz: An Intellectual Biography, 236, 244.


[Закрыть]
.

Полиматы второго ряда

В искусстве итальянского Возрождения выдающиеся достижения Леонардо, Рафаэля и Микеланджело были тесно связаны с творчеством очень большого количества художников второго ряда. Сходным образом эпоха семи «исполинов» была также временем многочисленных менее заметных полиматов (имена некоторых из них приведены в Приложении), что дает нам дополнительные основания для того, чтобы назвать ее золотым веком.

Многие из этих интеллектуалов были профессорами, как Самуэль фон Пуфендорф, преподававший право в Лундском университете и писавший книги по истории, философии и тому, что он сам называл наукой о естественном праве, Исаак Барроу, коллега Ньютона по Кембриджу, о котором говорили как об одном из «последних универсальных ученых эпохи Ренессанса», или Даниэль Морхоф, профессор университета в Киле, чья книга «Полигистор» (Polyhistor, 1688) долгое время служила введением в изучение наук[241]241
  István Hont, 'Samuel Pufendorf and the Theoretical Foundations of the Four-Stage Theory' (1986: воспроизведено в его же: Jealousy of Trade, Cambridge, MA, 2005, 159–84); Detlef Döring, 'Biographisches zu Samuel von Pufendorf', in Bodo Geyer and Helmut Goerlich (eds.), Samuel Pufendorf und seine Wirkungen bis auf die heutige Zeit, Baden-Baden 1996, 23–38; Mordechai Feingold (ed.), Before Newton: The Life and Times of Isaac Barrow (Cambridge, 1990); он же, 'Barrow, Isaac', ODNB 4, 98–102, at 102; Françoise Waquet (ed.), Mapping the World of Learning: The Polyhistor of Daniel Georg Morhof (Wiesbaden, 2000).


[Закрыть]
. Однако четверо из наиболее примечательных «второстепенных» полиматов этого периода – второстепенных по сравнению с семью «исполинами» – избрали карьеру вне академического мира. Это епископ, юрист, военный и чиновник – Пьер-Даниэль Юэ, Джон Селден, Луиджи Марсильи и Николаас Витсен соответственно.

В силу своих разнообразных интересов и достижений Пьер-Даниэль Юэ, который был епископом Авранша в Нормандии, но отказался от сана, чтобы высвободить время для ученых занятий, представляет собой замечательный пример ученого-«лиса». Как сам Юэ писал в преклонном возрасте, он «перелетал» от одной дисциплины к другой и читал «неумеренно». Полимат Шарль де Сент-Бёв, живший позже, назвал его «человеком более начитанным, чем кто-либо из людей прошлого и настоящего»[242]242
  Pierre-Daniel Huet, Commentarius (The Hague, 1718); Charles Sainte-Beuve, Causeries de Lundi, 15 vols. (Paris, 1851–62).


[Закрыть]
. Неудивительно, что Юэ собрал библиотеку, насчитывавшую свыше восьми тысяч томов. Широта его вклада в науки не слишком отличается от того, что сделали «исполины», описанные выше, хотя сейчас он менее известен и иногда считается ученым второго ряда[243]243
  Christopher Ligota, 'Der apologetischen Rahmen der Mythendeutung im Frankreich des 17. Jahrhunderts (P. D. Huet)', in Walter Killy (ed.), Mythographie der frü hen Neuzeit (Wiesbaden, 1984), 149–62, at 151.


[Закрыть]
.

Юэ стал священником в сорок шесть лет, но его интерес к теологии возник гораздо раньше. Он учился у полимата и библеиста Самуэля Бошара, который взял его с собой, когда по приглашению королевы Кристины отправился в Стокгольм. Обнаружив в королевской библиотеке рукописные комментарии греческого философа Оригена к Евангелию от Матфея, Юэ отредактировал их и перевел на латынь. Для своих библейских изысканий он выучил иврит и сирийский язык.

Эти исследования привели Юэ, как и его учителя Бошара, к сравнительному изучению мифов. Бошар утверждал, что история Ноя стала прототипом для более поздних мифов, в то время как Юэ приводил аналогичные аргументы в отношении сюжета о Моисее, используя сообщения миссионеров о мифах, распространенных среди жителей Канады, Перу и Японии. Библейские исследования вызвали у Юэ интерес к географии: он написал трактаты о земном рае и путешествиях царя Соломона. Юэ также писал философские труды, в частности работы, содержащие критику учения Декарта (1689), и трактат «О слабости человеческого ума» (Traité philosophique de la faiblesse de l'esprit humain, издан посмертно в 1723 году)[244]244
  Alphonse Dupront, Pierre-Daniel Huet et l'exégèse comparatiste au XVII siècle (Paris, 1930); Alain Niderst, 'Comparatisme et syncrétisme religieux de Huet', in Suzanne Guellouz (ed.), Pierre-Daniel Huet (Tübingen, 1994), 75–82; Elena Rapetti, Pierre-Daniel Huet: erudizione, filosofia, apologetica (Milan, 1999); April G. Shelford, Transforming the Republic of Letters: Pierre-Daniel Huet and European Intellectual Life, 1650–1720 (Rochester, NY, 2007).


[Закрыть]
. Он опубликовал «Трактат о возникновении романов» (Traité de l'origine des romans, 1670), первую историю этого литературного жанра, и сам написал роман «Диана де Кастро» (Diane de Castro, 1728)[245]245
  Fabienne Gégou (ed.), Traité sur l'origine des romans (Paris, 1971), введение.


[Закрыть]
. Позже Юэ занялся историей и издал труд о своем родном городе «Происхождение города Кан» (Les Origines de la ville de Caen, 1702), а также новаторское исследование в области, которую мы сейчас называем экономической историей, – «Историю торговли и мореплавания древних» (Histoire du commerce et de la navigation des anciens, 1716).

Подобно другим virtuosi своей эпохи, Юэ интересовался математикой и естественными науками. Увлечение геометрией отчетливо просматривается в его «Апологии Евангелия» (Demonstratio Evangelica, 1679), где он доказывает истинность христианской религии, делая выводы из аксиом. Он был сооснователем Физической академии в Кане (1662), которая занималась изучением природы в целом и анатомии в частности. Юэ лично занимался препарированием, особенно рыб. В сферу его интересов входили также астрономия, естественная история и химия. Его оригинальный вклад в естественные науки включал обсуждение звуковых волн и точные описания улиток, пиявок и саламандр. Юэ также изобрел приборы для измерения влажности воздуха и скорости ветра[246]246
  Léon Tolmer, Pierre-Daniel Huet: humaniste, physicien (Bayeux, 1949), 189–190, 215–218; M. de Pontville, 'Pierre-Daniel Huet, homme des sciences', in Guellouz, Huet, 29–42.


[Закрыть]
.

После Бэкона самым образованным юристом XVII века, обладавшим замечательным диапазоном знаний, был, конечно, другой англичанин, Джон Селден, хотя у него и был соперник в лице голландца Гуго Гроция. В полемике о свободе морей Селден и Гроций занимали противоположные позиции, но уважали друг друга как ученых.

Современник Селдена, лорд Кларендон, отмечал его «огромные познания во всех науках и всех языках»[247]247
  Цит. по: David S. Berkowitz, John Selden's Formative Years (Washington DC, 1988), 296.


[Закрыть]
. Интересы Селдена включали в себя историю средневековой Англии и востоковедение. Занятия историей права (общего, гражданского, канонического, морского и естественного) уводили его в различные сферы, от английского Средневековья до древнего Израиля (в конце карьеры он посвящал много времени изучению Талмуда и Моисеева закона). Любознательность привела Селдена еще дальше, к изучению древних религий и публикации книги «О сирийских богах» (On the Syrian Gods, 1617). В этом труде он следовал примеру знаменитого исследования Джозефа Скалигера о хронологии, а самого Скалигера называл «могущественным князем» содружества наук.

Селден собрал библиотеку, насчитывавшую почти восемь тысяч томов, печатных и рукописных. Его ученость сочеталась с аналитическим талантом, который проявился в сравнениях разных систем права и различных божеств (например, Ваала и Юпитера или Астарты и Венеры). Его блестящий интеллект и остроумие нашли отражение в книге «Застольные беседы» (Table talk, 1689), изданной посмертно.

Несмотря на широту своих интересов, Селден настаивал на обращении к первоисточникам. Как он с гордостью писал в трактате «Почетные титулы» (Titles of Honour, 1614), «я не излагал вам мнения из вторых рук, но всегда любил источник». Для своих восточных исследований Селден выучил иврит, арамейский и арабский языки. Занимаясь английским Средневековьем, он освоил англосаксонский (древнеанглийский) язык и изучал официальные документы из лондонского Тауэра. В качестве источников он также использовал надписи и монеты. Его критический подход к текстам усугублялся острым чутьем на анахронизмы и вниманием к хронологии. Время от времени сам балуясь рифмоплетством, он сдружился с поэтами Джоном Донном, Майклом Дрейтоном и Беном Джонсоном. Именно последний дал самую меткую характеристику сочетанию его широких интересов со специальными знаниями, сравнив Селдена с компасом: «…одной ногою твердо стоя в центре, замкни весь круг своих широких знаний»[248]248
  Harold D. Hazeltine, 'Selden as Legal Historian', Festschrift H. Brunner (Weimar, 1910), 579–630; Paul Christianson, 'Selden, John', ODNB 49, 694–705; Gerald J. Toomer, John Selden: A Life in Scholarship, 2 vols. (Oxford, 2009); Timothy Brook, Mr Selden's Map of China (London, 2015).


[Закрыть]
.

Как мы уже видели, гуманисты эпохи Ренессанса часто сочетали перо со шпагой. Напротив, в XVII столетии это было нетипично; одним из редких примеров полимата-воина в этот период был Луиджи Марсильи (или Марсили). Будучи профессиональным военным на императорской службе, он находил время для разнообразных ученых занятий и стал самым видным virtuoso своего времени. Этот человек был наделен невероятной любознательностью. В 1683 году при осаде Вены он попал в плен к туркам, которые заставили его прислуживать в кофейне. Освободившись, Марсильи нашел полезное применение полученным там знаниям: издал трактат о кофе «Азиатский напиток» (Bevanda Asiatica, 1685).

В результате отставки (и опалы после сдачи крепости Брейзах в 1703 году) у Марсильи появилось больше времени для чтения, написания трудов и собирания большой коллекции, которую он впоследствии подарил Болонскому университету. Среди его публикаций – сочинение о войсках Османской империи, трактаты о фосфоре, кораллах, грибах и море. В своем главном шедевре под названием «Дунай» (Danubius, 1726) Марсильи, как заявлено на титульном листе, изучает реку с географической, астрономической, гидрографической, исторической и физической точек зрения[249]249
  John Stoye, Marsigli's Europe (New Haven, CT, 1994); Giuseppe Gullino and Cesare Preti, 'Marsili, Luigi Fernando', DBI 70, 771–81.


[Закрыть]
.

Николаас Витсен тоже был человеком действия. Он несколько раз становился бургомистром Амстердама, был одним из управляющих голландской Ост-Индской компании. Однако «разносторонний» Витсен вел «вторую жизнь» как ученый[250]250
  Igor Wladimiroff, De kaart van een verzwegen vriendschap. Nicolaes Witsen en Andrej Winius en de Nederlandse cartografie van Rusland (Groningen, 2008), 148–149.


[Закрыть]
. Он находил время, чтобы собирать редкости, изучать естествознание и публиковать книги о древнем и современном ему кораблестроении, а также о стране, которую назвал «Северной и Восточной Тартарией» (в особенности обращая в ней внимание на Сибирь) и карту которой составил[251]251
  Brun Naarden, 'Witsen's Studies of Inner Eurasia', in Siegfried Huigen, Jan L. de Jong and Elmer Kotfin (eds.), The Dutch Trading Companies as Knowledge Networks (Leiden 2010), 211–39.


[Закрыть]
. Интерес Витсена к географии распространялся на Южную Африку, Австралию и Новую Зеландию. Он дружил с полиматами Исааком Фоссом и Николаусом Стено, переписывался с Лейбницем и благодаря большой сети знакомств помогал своему другу, Иобу Лудольфу, получать тексты из многих стран на разных языках, включая кхойкхой, на котором говорили так называемые готтентоты Южной Африки.

Собранная Витсеном обширная коллекция редкостей включала раковины (даже из Австралии), растения, чучела животных, античные монеты и статуи, скифские украшения из Сибири, кинжал крис с острова Ява, древнее китайское зеркало, немало китайских пейзажных свитков и статуи индуистских божеств из Кералы. Знакомства сыграли здесь важную роль: статуи из Кералы, например, попали к Витсену через голландского губернатора Цейлона[252]252
  Marion Peters, De wijze koopman. Het wereldwijde onderzoek van Nicolaes Witsen (1641–1717), burgemeester en VOC-bewindhebber van Amsterdam (Amsterdam, 2010).


[Закрыть]
.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации