Текст книги "Фрейд"

Группа, собиравшаяся в среду вечером у Фрейда, сформировалась осенью 1902 года. Произошло это скромно и неофициально – вокруг него «стали собираться молодые врачи, желающие изучать, практиковать и пропагандировать психоанализ. Затеял все это один врач, который на собственном опыте убедился в эффективности аналитической терапии». Именно так описывал Фрейд первый период общества по прошествии 10 лет. Показательно, что из-за последующего недовольства Вильгельмом Штекелем (или его самостоятельностью?) основатель движения не стал называть имя коллеги, по предложению которого начала устраивать свои собрания группа единомышленников. Штекель, одаренный богатым воображением и преуспевающий венский врач, прошел краткий и довольно успешный курс психоанализа у Фрейда, чтобы избавиться от симптомов психологической импотенции. Это было первое связующее звено. Вторым стала работа Штекеля о символике снов. Как свидетельствуют последующие издания «Толкования сновидений» с их открытым признанием долга автора перед Штекелем, отношения основателя психоанализа с этим и некоторыми другими его сторонниками были взаимовыгодными. Фрейд дал своим первым наперсникам гораздо больше, чем получил от них, однако был открыт и к их влиянию. В те первые годы, как с характерной для него высокопарностью выразился Штекель, сам он являлся «апостолом Фрейда, который был моим Христом!»[91]91
   Когда Фрейд прочитал свою биографию, написанную Виттельсом, и наткнулся на его экстравагантную ремарку, что Штекель заслуживает памятника, он написал на полях, явно раздраженный: «Слишком много Штекеля». (См. с. 47 в принадлежавшем Фрейду экземпляре книги Wittels, Sigmund Freud. Музей Фрейда, Лондон.) Авт.


[Закрыть].

Доживи Зигмунд Фрейд до того, чтобы услышать это утверждение, он мог бы назвать Штекеля Иудой… Как бы то ни было, со временем Фрейд стал испытывать к нему сильную неприязнь. Но в 1902 году Штекель выдвинул идею, полезность которой основатель психоанализа быстро понял. Ему она показалась чрезвычайно своевременной. Какими бы недостатками ни обладали люди, собиравшиеся вечером по средам в его приемной, на начальном этапе они давали ему тот психологический отклик, которого Фрейд так жаждал. Они стали в той или иной степени заменой Флиссу и источником одобрения, которое он ожидал завоевать своей книгой «Толкование сновидений». И поначалу, как отметил впоследствии Фрейд, у него были все основания оставаться довольным.

Первые собрания Психологического общества по средам нельзя назвать многочисленными, но атмосфера была приподнятой. Фрейд отправлял открытки с приглашением Штекелю и еще трем венским врачам – Максу Кахане, Рудольфу Рейтлеру и Альфреду Адлеру. Они образовали ядро кружка, который в 1908 году превратился в Венское психоаналитическое общество, образец для десятков подобных сообществ по всему миру. Кахане, подобно Фрейду, перевел книгу лекций Шарко на немецкий язык. Он же, собственно, и познакомил Штекеля с Фрейдом и его работами. Рано умерший – в 1917-м – Рейтлер стал вторым по известности психоаналитиком после Фрейда, практиком, чьи работы с уважением цитировал основатель учения и чьи речи на собраниях по средам отличались язвительной, иногда обидной критикой. Но самым ценным рекрутом оказался врач Альфред Адлер, разделявший убеждения социалистов, который опубликовал книгу о профессиональных заболеваниях портных, но затем заинтересовался социальным аспектом психиатрии. Первые собрания в среду вечером, как с гордостью вспоминал Штекель, были вдохновляющими. Он писал, что «все пятеро пребывали в полной гармонии, без всяких диссонансов; мы были подобны пионерам на недавно открытой земле, а Фрейд нашим вождем. Как будто искра проскакивала от одной души к другой, и каждый вечер был подобен откровению».

Метафоры Штекеля банальны, но его описание верно передает атмосферу собраний – разногласия и споры были еще впереди. Несомненно, некоторые первые члены общества находили подобную богословскую терминологию весьма уместной. «Собрания, – вспоминал Макс Граф, – проходили в соответствии с определенным ритуалом. Сначала один из присутствующих представлял свой доклад. Затем подавали черный кофе и пирожные; сигары и сигареты лежали на столе и потреблялись в огромных количествах. После четверти часа непринужденной беседы начиналось обсуждение. Последнее и решающее слово всегда оставалось за самим Фрейдом. Мы как будто закладывали основы новой религии. Фрейд был ее пророком, который показал поверхностность всех используемых до сей поры методов исследования психики». Впрочем, Фрейду не нравились такого рода сравнения. Он считал себя более гибким, не таким авторитарным, каким мог быть любой «пророк». Но чувство превосходства все же присутствовало, и через несколько лет оно стало настолько гнетущим, что некоторые члены группы, в том числе Граф, покинули ее, несмотря на свое восхищение основателем психоанализа[92]92
   В свете постоянных обвинений, что Фрейд основал светскую религию, стоит отметить, что Эрнест Джонс посчитал себя обязанным ответить на эту критику. Одну главу автобиографии он назвал «Психоаналитическое «движение» и отметил, что взял слово «движение» в кавычки, чтобы, если можно так выразиться, пригвоздить к позорному столбу. Это слово подходит к таким явлениям, как трактарианское движение, чартистское движение и многие тысячи других, отличающихся страстным желанием распространять взгляды, которые считаются чрезвычайно важными.
  «Именно этот элемент послужил поводом для общей критики нашей якобы научной деятельности, которую они воспринимали скорее как религиозное движение, проводя забавные параллели. Разумеется, Фрейд был у них папой новоявленной секты или еще более высокопоставленной персоной, которой все должны были повиноваться; его труды представляли собой священный текст, вера в который обязательна для обращенных и верующих в его непогрешимость. Имеются также еретики, отлученные от церкви. Это была явная карикатура, но содержавшееся в ней крошечное зерно истины использовалось для подмены действительности, которая была совсем иной». (Jones E., Free Associations: Memories of a Psycho-Analyst [1959], 205.) Авт.


[Закрыть].

Для приема в Психологическое общество по средам требовалось общее согласие, но в доброжелательной атмосфере первых лет это являлось простой формальностью. Один из присутствующих просто представлял новичка. Кое-кто выбывал, но таких оказалось немного. В 1906 году, когда Фрейду исполнилось 50 лет, членов общества насчитывалось 17, и основатель движения всегда мог рассчитывать на дюжину гостей для оживленной и даже агрессивной дискуссии. В октябре этого года стиль Психологического общества по средам изменился, совсем немного, но показательно. На пятом году его существования члены общества решили нанять секретаря, Отто Ранка, чтобы вести подробные протоколы каждого собрания, записывать выступления и разговоры присутствующих, а также учитывать взносы.

Записи Ранка дают нам возможность узнать, что на собраниях члены общества рассматривали истории болезни, проводили психоанализ героев литературных произведений и публичных персон, обсуждали литературу по психиатрии, рассказывали о предстоящих публикациях собственных работ. Иногда вечер был посвящен чьей-либо исповеди: в октябре 1907 года Максимилиан Штейнер, дерматолог и специалист по венерическим болезням, рассказал о психосоматических симптомах, которые появились у него в период полового воздержания и исчезли после того, как завязался роман с женой друга, страдавшего импотенцией. В начале 1908-го Рудольф фон Урбанчич, директор санатория, развлекал собравшихся отрывками из своего дневника периода развития – сексуального развития – до самой женитьбы, где признавался в ранней мастурбации и определенной склонности к садомазохизму. В заключительном комментарии Фрейд сухо отметил, что Урбанчич сделал им нечто вроде подарка. Этот подарок был принят без тени смущения: Психологическое общество по средам гордилось такого рода научными саморазоблачениями.

Некоторые члены общества, вступившие в него после 1902 года, были ничем не примечательными личностями, но несколько человек оставили свой след в истории психоанализа. Среди последних надо назвать Гуго Хеллера, книготорговца и издателя, хозяина салона для интеллектуалов и людей искусства, который в конечном счете стал издавать книги по психоанализу, а также Макса Графа, чей пятилетний сын в каком-то смысле слова обрел бессмертие как маленький Ганс – сие один из знаменитых случаев, описанных Фрейдом. Они были непрофессионалами, которых основатель движения особенно ценил, поскольку всегда опасался, что психоанализ монополизируют врачи. Тем не менее именно члены общества из числа эскулапов вскоре займут ведущие позиции в психоаналитическом движении как в Австрии, так и в других странах. Пауль Федерн, ставший одним из самых преданных сторонников Фрейда в Венском психоаналитическом обществе, оказался оригинальным и уважаемым теоретиком. Исидор Задгер, способный психоаналитик и интересный собеседник, привел на одно из собраний своего племянника Фрица Виттельса. Эдуард Хичманн, который присоединился к обществу в 1905 году, шесть лет спустя удостоился специальной благодарности Фрейда за популярное изложение психоанализа, создание которого название книги тактично приписывает мэтру – «Теория неврозов Фрейда». Во всех перипетиях последующих лет Хичманн, как и Федерн, показал себя верным и надежным помощником.

Возможно, самым необычным новобранцем стал Отто Ранк, опытный механик. Невысокий, некрасивый, слабый здоровьем и много лет страдавший от этого, Ранк благодаря неутолимой жажде знаний смог убежать от невзгод своей нуждающейся и несчастной еврейской семьи.

В отличие от большинства самоучек он отличался необыкновенным умом и способностью впитывать новое. Ранк читал все. Альфред Адлер, их семейный врач, познакомил его с трудами Фрейда, и Ранк увлекся ими. Книги его ошеломили. Ему казалось, что в них – ключ ко всем загадкам мира. Весной 1905 года, Ранку тогда был всего 21 год, он познакомил Фрейда с рукописью маленькой книги под названием «Художник» – своеобразной попыткой приложения идей психоанализа к культуре. Чуть больше года спустя Отто Ранк стал секретарем Психологического общества по средам. Фрейд питал к нему отцовские чувства. С легким оттенком снисходительности он называл его малышом Ранком, нанимал помощником для переработки своих трудов, великодушно помог поступить сначала в гимназию (с опозданием), а затем в Венский университет. В Психологическом обществе по средам Ранк был не просто секретарем: в октябре 1906-го, всего через месяц работы, он представил довольно большие отрывки из своей будущей огромной монографии о теме инцеста в литературе.

По всей видимости, в период работы Ранка секретарем общества приобретений было меньше, чем потерь, хотя его вины в этом нет. Атмосфера на собраниях становились нервной, даже желчной – их участники стремились выделиться среди остальных, бравировали оригинальностью или выражали неприязнь к коллегам, грубо маскируя ее под психоаналитическую откровенность. В 1908 году состоялась официальная дискуссия по процедурам «реформирования», в русле которой обсуждалось предложение запрета на «интеллектуальный коммунизм» – geistiger Kommunismus, то есть всякая идея должна считаться частной собственностью автора. Фрейд предложил компромисс: позволить каждому члену общества самому решать, как следует обращаться с его вкладом – как с общей собственностью или с его личной. Сам основатель психоанализа объявил, что готов все сказанное им сделать всеобщим достоянием.

Другие члены кружка оказались менее щедрыми и менее сдержанными. В декабре 1907 года в один из обычных вечеров Задгер прочитал доклад с психоанализом личности швейцарского поэта XIX века Конрада Фердинанда Мейера, в котором подчеркивал безответную любовь пиита к матери. Несмотря на то что подобный анализ эдипова комплекса вполне соответствовал интеллектуальным привычкам группы, коллеги Задгера сочли его выступление неподобающим. Федерн заявил, что он в ярости, Штекель выразил удивление и протестовал против излишних упрощений, которые могли лишь испортить хороший пример. Виттельс принялся защищать дядю и выразил недовольство «этими личными всплесками ярости и возмущения». Спор вынудил Фрейда, у которого имелись свои претензии к докладу Задгера, призвать всех к сдержанности. При необходимости он мог быть беспощаден, но «тяжелую артиллерию» приберегал для важных случаев. Уязвленный такой реакцией, Задгер сказал, что разочарован – он рассчитывал получить совет, а услышал лишь множество грубых слов.

В 1908 году такие бурные дискуссии происходили довольно часто. И довольно часто горячность становилась причиной поверхностности. Но разочарование Психологическим обществом по средам было не просто симптомом гнетущей атмосферы, которую посредственность привносит в любую группу. При столкновении ранимых, зачастую эмоционально неустойчивых личностей неизбежно вспыхивают искры враждебности. Более того, провокационный характер самого предмета психоаналитического исследования, неделикатно вторгающегося в наиболее охраняемые области человеческой психики, также оказывал негативное влияние, становясь причиной общей раздражительности. В конце концов, ни один из этих людей, которые в те героические годы исследований бестактно и решительно вторгались в тайные святилища души, как других, так и свои собственные, сам процедуре психоанализа не подвергался – лечение Штекеля было кратким и далеко не завершенным. Фрейд, конечно, анализировал себя, но самоанализ по своей природе не поддается копированию. Остальные, кто мог бы воспользоваться преимуществами психоанализа, этого не сделали. В начале 1908 года Макс Граф печально заметил: «Больше нет того товарищества, что было прежде».

Незадолго до этого Фрейд, по-прежнему непререкаемый авторитет для своего неутомимого войска, попытался учесть изменившиеся обстоятельства, предложив распустить неформальное объединение и преобразовать его в Венское психоаналитическое общество. Такая реорганизация даст возможность мирно уйти тем членам группы, которые больше не согласны с целями Фрейда. Это была изящная уловка, не более того. Основатель психоанализа никак не мог заставить остальных прыгнуть выше головы. В декабре 1907 года Карл Абрахам, впервые присутствовавший на собрании общества, точно и безжалостно описал собственные впечатления своему другу Максу Эйтингону: «Меня не очень впечатлили венские сторонники. Я был на собрании в среду. Он на голову выше остальных. Задгер похож на талмудиста; он интерпретирует и комментирует каждую установку мастера со строгостью ортодоксального иудея. Из всех врачей наилучшее впечатление на меня произвел доктор Федерн. Штекель поверхностен, Адлер страдает односторонностью, Виттельс фразер, остальные ничем не примечательны. Юный Ранк кажется очень умным, и доктор Граф тоже…» Весной 1908 года Эрнест Джонс все увидел своими глазами и согласился с ним. Впоследствии он вспоминал, что, посетив Вену и впервые побывав на собрании Психологического общества по средам, был не слишком впечатлен венскими последователями Фрейда. Для беспристрастного стороннего наблюдателя они «казались недостойным аккомпанементом гению Фрейда, но в тогдашней Вене, исполненной предубеждений против него, было трудно найти ученика, которому есть что терять в смысле репутации, и поэтому приходилось довольствоваться тем, что было доступно».

Конечно, бывали и светлые периоды: с 1908 по 1910 год общество пополнилось новыми членами, такими как Шандор Ференци из Будапешта, талантливый, но чрезвычайно нервный юрист Виктор Тауск, школьный учитель и социал-демократ Карл Фуртмюллер, остроумный адвокат Ганс Закс. Число участников увеличивалось за счет гостей, которые приезжали в Вену, чтобы познакомиться с Фрейдом и присутствовать на собрании в среду: «швейцарцы», психиатры и любознательные студенты-медики из Цюриха и других городов Швейцарии, появились еще в 1907-м. Фрейд называл их – Макса Эйтингона, Карла Г. Юнга, Людвига Бинсвангера и Карла Абрахама – самыми интересными из новых сторонников. В следующем году в Вену, чтобы познакомиться с Фрейдом и его группой, прибыли другие визитеры, впоследствии много сделавшие для развития психоанализа: американский переводчик Фрейда и его апостол Абрахам А. Брилл, Эрнест Джонс – этот станет самым влиятельным британским сторонником мэтра, и пионер психоанализа в Италии Эдуардо Вейсс.

Контраст между этими «перелетными птицами» и венскими завсегдатаями собраний оказался для Фрейда болезненным. При оценке людей он часто позволял своим заветным желаниям брать верх над опытом, однако в отношении своих местных приверженцев не питал никаких иллюзий. В 1907 году после одного из собраний в среду вечером Фрейд сказал молодому швейцарскому психиатру Людвигу Бинсвангеру: «Ну вот, теперь вы видели эту банду!» В этом кратком, насмешливом замечании содержалась определенная доля лести – Фрейд хотел понравиться своим новым швейцарским сторонникам, но Бинсвангер, по прошествии многих лет вспоминая ту сцену, дал ей более доброжелательное и, возможно, более точное толкование: он понял, до какой степени одиноким по-прежнему чувствовал себя Фрейд среди этой толпы. «Все мои венцы, – мрачно признавался основатель психоанализа Абрахаму в 1911 году, – ничего не стоят, за исключением малыша Ранка». Среди венцев были подающие надежды личности: Федерн, Закс, возможно Рейтлер, Хичманн и даже Тауск, но со временем Фрейд стал все больше связывать свои надежды с заграницей, с иностранцами.

Четверым из этих иностранцев, Максу Эйтингону и Карлу Абрахаму в Берлине, Эрнесту Джонсу в Лондоне и Шандору Ференци в Будапеште, было суждено пронести флаг психоанализа сквозь годы верного служения делу – они издавали научные труды, дискутировали, организовывали, собирали деньги, обучали кандидатов, вносили собственный вклад в психоанализ, клинический и теоретический, интересный и нередко неоднозначный. В отличие от драматичного сотрудничества и не менее драматичного столкновения, которые характеризовали отношения Фрейда с Юнгом, союз этих четверых с мэтром, несмотря на изредка возникавшую напряженность, был необычайно выгодным для обеих сторон.

Первым из «швейцарцев», появившихся в квартире на Берггассе, 19, был Макс Эйтингон. Состоятельный, щедрый и скромный еврей из России, изучавший медицину в Цюрихе, он написал Фрейду в конце 1906 года, представившись младшим ассистентом в психиатрической больнице Бургхельцли. К работам Фрейда его внимание привлекли наставники – профессор Блейлер и доктор Юнг. «Пристальное их изучение все больше и больше убеждало меня в поразительном охвате вашей концепции истерии и в громадной ценности психоаналитического метода», – писал Эйтингон. Фрейд в своей обычной манере не стал откладывать удовольствие увидеть молодого человека, «привлеченного истинным содержанием нашего учения». В тот период основатель психоанализа считал себя ловцом человеков и делал все возможное, чтобы соответствовать этому библейскому самоопределению. В январе 1907 года Эйтингон приехал в Вену на консультацию по поводу трудноизлечимого пациента и остался на две недели. Зародившаяся дружба с мэтром укрепилась несколькими весьма необычными «сеансами». Фрейд брал Эйтингона на прогулки по Вене и во время этих прогулок проводил психоанализ своего нового рекрута. «Таким, – впоследствии вспоминал Эрнест Джонс непринужденную атмосферу тех дней, – был первый урок психоанализа». Осенью 1909-го, после еще нескольких выездных прогулок с мэтром, Эйтингон перебрался из Цюриха в Берлин, будучи уже верным учеником Фрейда. Практика его расширялась медленно. Время от времени Эйтингон просил учителя направлять ему пациентов, и Фрейд соглашался. В ответ ученик осыпал его подарками. «Три дня подряд, – образно писал Фрейд своему ученику в Берлин, – в моем доме шел дождь из произведений Д…». Эйтингон присылал мэтру книги Достоевского, по одному тому, призывая уделить особое внимание «Бесам» и «Братьям Карамазовым». Переписка между ними становилась все более личной и теплой. «Я знаю, что вы останетесь верны мне, – заверял Фрейд Эйтингона в июле 1914 года. – Нас маленькая горстка, где нет праведников, но нет и предателей». У него никогда не было причин сожалеть о своей вере в Эйтингона, который еще при жизни Фрейда стал одним из самых щедрых покровителей психоанализа.

Ближайшему союзнику Эйтингона в Берлине, Карлу Абрахаму, пришлось упорным трудом добиваться финансовой независимости, которую его верный друг считал само собой разумеющейся. Абрахам был четырьмя годами старше Эйтингона. Родился он в портовом городе Бремене в еврейской семье, давно обосновавшейся в Германии. Отец Карла был преподавателем религии, человеком необычайно широких для своего времени взглядов. Когда сын, собиравшийся занять должность психиатра, сообщил ему, что больше не может соблюдать субботу и другие еврейские религиозные традиции, Абрахам-старший сказал, чтобы Карл поступал так, как подсказывает ему совесть. В качестве сторожевого пса психоанализа Абрахам иногда проявлял себя менее терпимым, чем был к нему отец. Коллеги-психоаналитики ценили его спокойствие, методичность, ум, способность не отвлекаться на умозрительные построения или многословие. Возможно, он был слишком бесстрастным. Эрнест Джонс говорил о нем как об эмоционально закрытом человеке. Но сдержанность Абрахама позволяла ему сохранять самоконтроль и здравый смысл – качества, в которых очень нуждалось психоаналитическое движение. Он был, по выражению Джонса, несомненно, самым нормальным членом группы, собравшейся вокруг Фрейда. Жизнелюбие Абрахама стало практически легендой среди коллег. Основатель психоанализа, который сам часто тешил себя благоприятными прогнозами, называл Карла неизлечимым оптимистом.

Абрахам пришел в психиатрию из медицины «тела». Он познакомился с Фрейдом в 1907 году, когда ему было 30 лет, и эта встреча изменила его жизнь. Три года Карл проработал в Бургхельцли, психиатрической больнице Цюриха, где главным психиатром был Юнг, но после того, как попал под влияние Фрейда, решил открыть частную психоаналитическую практику в Берлине. Со стороны Абрахама сие был рискованный шаг – в это время и в этой стране полностью доминировала традиционная психиатрия. Те, кого Фрейд презрительно называл официальным сбродом Берлина, знали о психоанализе мало, а к тому, что знали, питали отвращение. «Должно быть, вам приходится несладко в Берлине», – сказал в 1911 году Эрнест Джонс Абрахаму, к которому относился с братской симпатией. На протяжении нескольких лет Абрахам был фактически единственным, как с восхищением отметил Фрейд, практикующим психоаналитиком в немецкой столице. Карл Абрахам, не терявший надежды даже в самой отчаянной ситуации, почти не нуждался в ободрении, но Фрейд – отчасти чтобы не снижался его собственный боевой дух – поддерживал его из Вены: «Все будет хорошо».

Несмотря на весь оптимизм Абрахама, приветствовалась любая поддержка, даже самая малая. Когда в конце 1907 года психиатр из Берлина Отто Юлиусбургер прочитал доклад, защищающий идеи психоанализа, Фрейд написал ему письмо и поблагодарил за смелость. Воодушевленный этими слабыми благоприятными признаками, в августе 1908 года Абрахам основал Берлинское психоаналитическое общество, в котором было всего пять членов, в том числе Юлиусбургер и подвергавшийся нападкам сексолог Магнус Хиршфельд. С самого начала Фрейд дал полезный совет: он убеждал Абрахама не позволять господствующим предубеждениям против Хиршфельда влиять на его отношение к этому страстному и довольно интересному борцу за права гомосексуалистов.

Отношения между Фрейдом и Абрахамом не ограничивались психоанализом. Они сами и их семьи вскоре сблизились настолько, что приезжали друг к другу в гости, и мэтр проявлял отцовскую заботу о детях Абрахама[93]93
   Вдова Абрахама вспоминала: «…профессор проявлял огромный интерес к здоровью и развитию наших детей и также часто рассказывал о событиях в его семье. Когда он приезжал к нам после Гаагского конгресса (1920), то отдал нам остаток суммы, врученной ему за пребывание в Голландии, и попросил меня купить велосипеды [sic] для наших детей в качестве подарка на Рождество, исполнив их заветное желание». (Хильда Абрахам Джонсу, 1 апреля 1952 года. Jones papers, Archives of the British Psycho-Analytical Society, London.) Авт.


[Закрыть]. В мае 1908 года он с благодарностью писал Карлу: «Моя жена много рассказывала мне о сердечном приеме, который нашла у вас дома». Основатель психоанализа был доволен, но совсем не удивлен, поставив «благоприятный диагноз» гостеприимству Абрахама.

После нескольких трудных лет Абрахам стал популярным врачом и ведущим специалистом по обучению второго поколения кандидатов в психоаналитики с двух континентов. В 1914 году, благодаря за глубокую статью о вуайеризме, Лу Андреас-Саломе особенно хвалила ясность изложения Абрахама и его стремление следовать фактам, а не подгонять их под догму. В том году известность Карла Абрахама была уже настолько велика, что американский психолог Г. Стэнли Холл, президент Университета Кларка, попросил у него фотографию, чтобы «украсить стены нашей школы».

Успех принес материальное благополучие. В начале 1911 года Абрахам сообщил Фрейду, что его практика «активная, уже довольно давно». Она даже бурная. Он занимался психоанализом пациентов по восемь часов в день. Однако Абрахам вовсе не считал эту деятельность безусловным благом. У него оставалось, с характерной фрейдистской интонацией печально отмечал Карл, мало времени для науки. К 1912 году у него было уже десять пациентов, и его практика стала еще более прибыльной. За первые шесть месяцев этого года он заработал 11 тысяч марок, весьма приличную сумму, и к тому же намеревался повысить свои расценки. «Понимаете, – писал Абрахам Фрейду, – даже в Берлине вашему приверженцу не обязательно быть мучеником». Абрахам редко жаловался, причем эти жалобы всегда относились не к пациентам, а к коллегам. «Практика, – писал он Фрейду весной 1912 года, – затягивает меня». Одновременно он ворчал, что для психоаналитика, интересующегося теорией, «…Берлин слишком стерильная среда». Несмотря на то что собрания его психоаналитического общества проходили весьма успешно, Абрахам ощущал «недостаток подходящих людей». Но это не так уж важно: относительное интеллектуальное одиночество было для него стимулом к работе.

Почти все члены клана психоаналитиков были наделены кипучей энергией, но мало кто мог в этом отношении сравниться с Абрахамом. Тем не менее часть его бурной деятельности являлась результатом волевых усилий. Субтильный, с детства вынужденный противостоять астме, правда в слабой форме, он занимался теннисом, плаванием, а впоследствии его любимым видом спорта стал альпинизм. Это было весьма распространенное увлечение среди коллег Абрахама, ведущих кабинетный образ жизни. Даже Фрейд, не такой ярый поклонник активного спорта, как некоторые его сторонники, с удовольствием совершал долгие и нелегкие прогулки по горам.

Упорство, которое помогло Карлу Абрахаму стать альпинистом, также питало его профессиональную деятельность. Он вербовал сторонников и председательствовал на собраниях. И интересы Абрахама были необычайно широки: среди его работ есть обзоры современной литературы по психоанализу, клинические исследования, очерки по приложению психоанализа к самым разнообразным областям, таким как современное искусство и религия Древнего Египта. Еще более значительный след в истории психоанализа оставили его глубокие статьи о развитии либидо, которые впоследствии повлияли на взгляды самого Фрейда. Чрезвычайная занятость не мешала Абрахаму внимательно следить за политическими баталиями в столь неспокойных центрах психоанализа, какими были Вена и Цюрих. Его необыкновенный оптимизм, резко контрастирующий с настроениями Фрейда, удивительным образом сочетался с пристальным вниманием к отклонениям от общей линии среди коллег-психоаналитиков, а также к малейшим облачкам измены, появлявшимся на горизонте.

При этом, несмотря на всю свою преданность делу, Карл Абрахам не заискивал перед мэтром. Более того, он сохранял достаточную независимость, чтобы подружиться с Флиссом, о разрыве которого с Фрейдом ему было известно. В начале 1911 года Флисс, узнавший о том, что Абрахам обнаружил «флиссовские» циклы у одного из своих пациентов, пригласил его к себе. Карл честно сообщил об этом приглашении Фрейду, который отреагировал сдержанно. «Не вижу, почему бы вам не нанести ему визит», – писал он, предсказывая, что Абрахам встретит чрезвычайно достойного, даже очаровательного человека. Эта встреча даст ему возможность подойти «с научной точки зрения к тому зерну истины, которое содержится во взглядах [Флисса] на периодичность». В то же время Фрейд предупреждал Абрахама, что Флисс обязательно попытается переманить его, убедить отказаться от психоанализа и, «как я убежден, от меня самого», перейти на его сторону. Флисс, без обиняков сообщал он, «в целом резкий, злой человек», а затем прибавил: «Особенно остерегайтесь его жены, глупой, злобной, явно истеричной; другими словами: это извращенность, а не невроз».

Предостережение не помешало Абрахаму поддерживать знакомство с Флиссом. Он поблагодарил за совет, пообещал проявлять должное благоразумие и скрупулезно информировал Фрейда о своих визитах. Флисс, заверял Абрахам, не предпринимал никаких усилий отвратить его от психоанализа или от его основателя и в любом случае не показался ему сколько-нибудь очаровательным. Тем не менее со свойственной ему сдержанностью Карл Абрахам не стал комментировать нелестную характеристику, которую Фрейд дал фрау Флисс. Не известил он Фрейда – ни в тот раз, ни позже, – что они с Флиссом обменивались оттисками своих статей. Вне всяких сомнений, основатель психоанализа преувеличивал опасности, которые грозили Абрахаму из-за общения с его бывшим другом. Следует признать, что Флисс полностью одобрил оттиски статей Абрахама, словно они содержали психоаналитические откровения, которые сам Фрейд никогда не был в состоянии передать: «Продолжайте открывать нам глаза!» Однако Флисс, очевидно, не предпринимал усилий убедить Абрахама расстаться с Фрейдом, а если и предпринимал, то успеха не добился. Карл Абрахам был достаточно умен и хладнокровен, чтобы не поддаться на подобные уговоры. Во всяком случае, сердечное отношение Фрейда к Абрахаму и непоколебимая вера в него свидетельствуют, что их дружба успешно пережила эту провокацию.

Трудно представить двух более непохожих людей, чем Эрнест Джонс и Карл Абрахам. Они считали друг друга близкими по духу и на протяжении всей эволюции международного психоаналитического движения оставались верными союзниками. Оба бесконечно восхищались Фрейдом, были трудоголиками и, что уж совсем необычно, разделяли любовь к спорту: Абрахам занимался альпинизмом, а Джонс, маленький, живой и искрящийся энергией, предпочитал фигурное катание – он даже нашел время написать научный труд по этому предмету[94]94
   Впервые Джонс опубликовал свою специальную, хотя и изящно написанную и подробно иллюстрированную работу «Элементы фигурного катания» в 1931 году. Исправленное и дополненное издание вышло в 1952-м. Изобилующая тщательно выполненными схемами огромного количества самых разнообразных фигур и, казалось бы, далекая от его профессиональных интересов книга выражает неудержимый эротический импульс. «Источником всего искусства, какими бы утонченными, скрытыми и сложными ни были его средства выражения, – пишет Джонс во введении, – в конечном счете является любовь к человеческому телу и желание управлять им». В книге он с явным удовольствием рассуждает о наслаждении, которое могут доставить изящное движение и радостное, кажущееся непринужденным скольжение. Авт.


[Закрыть]. Но по части эмоций эти два человека казались обитателями разных миров. Абрахам был (или, по крайней мере, казался) невозмутимым и разумным, а Джонс импульсивным и дерзким; он постоянно оказывался втянутым в эротические приключения, временами запутываясь в них, – в отличие от сдержанного Абрахама, выбравшего моногамию. Джонс отличался необыкновенной самоуверенностью и, как с удовольствием признавал Фрейд, был самым воинственным из его сторонников, неустанным отправителем писем, великолепным организатором и яростным полемистом.

Эрнест Джонс открыл для себя Фрейда в 1905 году – вскоре после публикации истории болезни Доры. Он, молодой врач, специализирующийся на психиатрии, был глубоко разочарован неспособностью традиционной медицинской науки объяснить работу и нарушения психики, и сие разочарование стало причиной его обращения к психоанализу. Когда Джонс читал историю болезни Доры, он еще плохо владел немецким, но «вышел» из этого чтения «с глубоким впечатлением о том, что в Вене был человек, который действительно слушал каждое слово, сказанное ему пациентом». Это стало откровением. «Я пытался следовать его примеру, но никогда не слышал, чтобы кто-то еще так поступал». Фрейд, признавал он, был «rara avis[95]95
   Редкая птица (лат.).


[Закрыть], настоящим психологом»[96]96
   Впервые Джонс услышал о Фрейде от своего друга (впоследствии зятя) Уильяма Троттера, блестящего хирурга и специалиста по психологии толпы. Но именно история болезни Доры превратила его в сторонника психоанализа. Авт.


[Закрыть].

Джонс еще некоторое время провел с Юнгом в Бургхельцли, побольше узнал о психоанализе и весной 1908 года разыскал Фрейда на конгрессе психоаналитиков в Зальцбурге, где тот прочитал впечатляющий доклад об одном из своих пациентов – «человеке с крысами». Не теряя времени даром, в мае того же года Джонс посетил квартиру на Берггассе, 19. Там он встретил сердечный прием. После этого они с Фрейдом часто виделись, а перерывы между встречами заполняли пространными регулярными письмами. Несколько лет в душе Джонса происходила внутренняя борьба. Его одолевали сомнения по поводу психоанализа, но, когда Эрнест Джонс нащупал почву под ногами, почувствовал себя полностью убежденным, он превратился в одного из самых энергичных сторонников Фрейда, сначала в Америке, затем в Англии, а в конечном счете и во всем мире.