Текст книги "Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы"

На то, что по меньшей мере некоторые мигрирующие племена германцев могли быть весьма многочисленными, указывают также и события, развернувшиеся в дальнейшем в тех землях, куда они направлялись. Готы и прочие германцы, добравшиеся до Черного моря, к примеру, пришли вовсе не в пустоту. В 238 году после нападения готов на Гистрию римляне пообещали налетчикам ежегодные выплаты при условии, что те отойдут от города и вернут пленных. Это вызвало яростный протест местных карпов, которые считали себя могущественнее готов. Карпы, как мы видели, принадлежали к так называемым свободным дакам, населявшим молдавские территории неподалеку от Карпат, – они принадлежали к числу тех самых полуклиентов Рима, которые не попали под прямую власть империи. Экспансия в пограничные регионы готов и других германоязычных народов сделала пришельцев соперниками даков. И со временем господство готов в этих землях возросло за счет этих самых карпов. В конечном итоге карпы остались ни с чем. Их политическая независимость была подорвана, и они большими группами – сотнями тысяч, если верить римским источникам, – переселялись на территорию империи в 300 году[142]142
  О недовольствах карпов см.: Петр Патрикий. Фр. 8. О приходе на Римскую землю см.: Аврелий Виктор. О цезарях. 39.43; Consularia Constantinopolitana. 295. См. более общую работу: Bichir (1976), глава 14. Всего против карпов во времена правления императора Галерия (293–311) было проведено шесть кампаний.


[Закрыть]. Опять-таки, можно поставить под вопрос их точную численность, но не общую картину. Карпы как независимая политическая сила окончательно исчезли с карты в начале IV века, и у нас есть точные сведения о том, что они поселились к югу от Дуная. Точно так же не приходится сомневаться в том, что германоязычные готы заменили обитавших ранее на этих территориях даков и стали доминирующей силой близ Карпат.

Как мы видим, Рим отреагировал на конфликты в приграничной зоне вполне здраво – было принято решение разрядить обстановку и разрешить наиболее пострадавшим народам иммигрировать в империю. Во времена Маркоманской войны этот прием уже был опробован, когда в империю были приняты наристы. Констанций был готов даровать то же разрешение лимигантам в 359 году, и нет причин сомневаться в источниках, сообщающих, что вывод карпов из приграничных территорий приблизительно в 300 году был частью решения проблем, возникших в III веке. К тому же карпы были не единственными из проигравших. Дальше к востоку германские иммигранты захватили сарматские царства и древние греческие города понтийского побережья. Помимо всего прочего, они вынудили империю освободить горы Трансильвании[143]143
  Наристы и лимиганты см.: глава 2. О греческих городах см. классические работы, которые и сейчас являются основополагающими: Minns (1913) и Rostovzeff (1922). Обзор археологических свидетельств приводится в работе: Batty (2007), 284–289 (с комментариями).


[Закрыть]. Не все карпы переселились на юг Дуная, и немалая часть населения Трансильвании и понтийского побережья осталась на своих землях. Тем не менее масштабные переселения и полная перестройка стратегической ситуации в регионе – явные признаки того, что уже принятых Римом мер по обеспечению мира в этих землях было недостаточно после массового вторжения в них германцев. Учитывая все сказанное выше, речь явно идет о германоязычных племенах, способных в любой момент собрать армию в несколько тысяч человек. Малые группы в несколько сотен не смогли бы достичь такого результата.

Ситуация на западе складывалась несколько иначе. Ничто не говорит о столь же масштабных конфликтах, и, поскольку алеманны заняли опустевшие территории на Декуматских полях, им не пришлось выживать уже обитающие там народы. Однако это вовсе не означает, что миграция не была масштабной. За пределами Декуматских полей алеманны вступали в противостояние с другими германскими племенами, уже обитавшими на тех или иных землях (например, близ Рейна и Везера), которые в конечном итоге потерпели поражение в районе среднего течения Майна. Вполне вероятно, что эта борьба потребовала сплоченных действий. Бургунды (как мы скоро рассмотрим подробнее), переселившись на новые территории, были достаточно многочисленны для того, чтобы сохранить собственный восточногерманский диалект. К тому же бургунды и алеманны периодически выступали друг против друга в IV веке, и эти конфликты могли быть продолжением соперничества, зародившегося еще в предыдущем столетии. Если так, то этот фактор мог способствовать дальнейшему объединению, сплачиванию алеманнов – и это полностью согласуется с историческими источниками, которые рассказывают нам об их развитии.

С одной стороны, союз алеманнов стал результатом долгого политического процесса. Когда мы впервые встречаем упоминания о них в источниках III века, ютунги, к примеру, еще не входили в его состав. Однако к середине IV века это обстоятельство изменилось – они стали одним из нескольких племен, с которым, судя по всему, периодически заключались соглашения о подчинении и господстве (см. главу 2). Этот процесс начался в начале III века. Одно время было модно утверждать, что первое убедительное упоминание о союзе алеманнов не могло появиться раньше 290-х годов. Тогда было вполне естественным утверждать, что все набеги и завоевания в землях близ Рейна в III веке осуществлялись независимыми отрядами, которые начали объединяться в более крупные структуры только после захвата Декуматских полей. Но это слишком поздняя дата. Император Каракалла уже сражался с алеманнами в 213 году. И пусть союз их в то время еще не включал в себя всех племен, которые войдут в него в начале IV века, один этот факт показывает, что в первые годы III столетия уже имела место значительная политическая реорганизация их общества, что, в свою очередь, заставляет нас рассматривать алеманнов уже не просто как набор военных отрядов[144]144
  Дринкуотер (Drinkwater (2007), 43–45) правильно отрицает тенденцию утверждать, что алеманнов не существовало до 290 года, но в то же время считает все события III века, в том числе и полное заселение Декуматских полей, результатом активности кочевых военных отрядов. Эта аргументация не выдерживает никакой критики.


[Закрыть]. И тогда их действия на западе, вероятно, были во многом схожи с тем, что происходило в это время к востоку от Карпат, – в конфликтах участвовали как крупные группы, так и малые военные отряды.

Возможно, есть и более общая логика, определенные закономерности, в соответствии с которыми происходят любые завоевания такого рода, поскольку археологические свидетельства, найденные на востоке и относящиеся к III веку, в некоторых ключевых аспектах напоминают вторжение скандинавов в Западную Европу в IX веке, которое описано в источниках куда лучше. Здесь тоже все началось с малого. В самом первом набеге участвовали всего три ладьи северян, напавших на южное побережье Англии примерно в 790 году. Еще примерно полтора поколения масштаб происходящего не менялся, однако затем он начал увеличиваться – более крупные объединенные отряды начали действовать в западных водах с 830-х годов, некоторые из них – под предводительством «королей», или ярлов, людей, уже имевших вес в скандинавском обществе. Тенденция к объединению сил достигла своего пика в 860-х годах – несколько крупных отрядов объединились в большую армию, чтобы достичь целей, требовавших более серьезных военных сил. В случае с викингами таковыми целями являлись победа над англосаксами и завоевание франкских королевств. Все это очень напоминает закономерности, выявленные нами в германской экспансии III века. Возможно, и здесь все началось с мелких нападений, однако для того, чтобы разграблять римские города, побеждать римских императоров и отбирать привилегии у государств-клиентов Рима, нужен куда более серьезный уровень политической и военной мощи, приведшей, как и в случае с викингами, к развитию новых союзов среди мигрантов с целью создать силы, достаточные для последующих рискованных предприятий[145]145
  См. главу 9.


[Закрыть].

Степень вовлеченности женщин и детей германских иммигрантов на разных этапах экспансии по-прежнему требует более серьезного изучения. Однако одно из наиболее поразительных изменений, которые произошли в черняховской культуре под влиянием вельбарской, касалось именно женского платья (по крайней мере, женского погребального облачения). Как уже отмечалось ранее, в обеих культурах женское платье удерживалось на двух брошах (фибулах) похожего стиля на плечах; ожерелья и пояса также мало чем отличались друг от друга. Но до III века такой костюм не встречался среди носителей дакийского языка и культуры, обитающих близ Карпатских гор. Сложно поверить, что столь важное культурное заимствование могло произойти без участия большого количества женщин – а следовательно, и детей, – отправившихся вместе с мужчинами на юг. Этот довод подтверждается и тем фактом, что готы, по крайней мере, принадлежали к тем племенам, которые на протяжении нескольких поколений сохраняли свой германский язык, с середины III до конца IV века. Если бы, как в случае с вторжением скандинавов в Россию в IX и особенно X веках, мы бы наблюдали феномен проникновения на чуждые земли малых отрядов, то последствия были бы такими же, как в Древней Руси, – иммигранты быстро бы переняли язык местного населения. Однако, как наглядно демонстрирует Готская Библия Ульфилы, в III веке ничего подобного не происходило. Ульфила жил и работал среди готов-тервингов в середине IV века, через сто лет после того, как началось их переселение к Черному морю, и язык племени оставался все это время бесспорно германским[146]146
  О женском погребальном костюме см. примеч. 2 на с. 172. О Готской Библии см.: Heather и Matthews (1991), главы 5–7. В качестве противоположности можно привести в пример династию Рюриковичей, представители которой быстро взяли себе славянские имена (см. главу 10); этот случай является одним из наиболее удивительных. См. также главу 6, в которой приведены сведения о лингвистических данных, позволяющих получить представление о ходе завоевания англосаксами Нижней Британии.


[Закрыть]. А это было бы невозможно, если бы матери не обучали своих детей родному языку.

Сведения о других случаях миграции куда более скудны. Однако даже для эпохи Маркоманской войны имеются некоторые свидетельства тому, что в отдельные группы мигрантов входили женщины и дети. К счастью, сведения об этом мы находим у Диона, а не в «Истории Августов», следовательно, они куда более надежны. К примеру, попытка маркоманов и квадов переселиться в земли семнонов, так и не осуществленная благодаря усилиям римлян, касалась народа в целом, а не малой группы (гр. pandemei). И есть еще более точные сведения о том, что хасдинги (одна из групп вандалов) вели переговоры о том, чтобы оставить своих женщин и детей под защитой местного римского командующего, пока сами они попытаются захватить земли, ранее принадлежавшие свободному дакийскому племени костобоков. Последнее утверждение делает крайне неправдоподобным предположение о том, что в Маркоманской войне участвовали исключительно молодые мужчины в поисках приключений и богатства[147]147
  Квады: Дион Кассий. Римская история. 72.20.2. Хасдинги: Дион Кассий. Римская история. 72.12.1.


[Закрыть].

Однако исторические источники и свидетельства, касающиеся запада III века, к сожалению, ничего не говорят на этот счет, что и привело одного современного исследователя к «разумному» выводу о том, что военные действия вели небольшие отряды воинов. Однако ранние женские и детские могилы, обнаруженные в Декуматских полях, содержали материалы германского происхождения, характерные для региона близ Эльбы, а потому я бы не стал делать столь смелых предположений. Нам неизвестно, были ли способны такие отряды стать достаточно грозной силой, и мы не можем быть уверенными в том, что название алеманны даже в более ранние годы не относилось к крупному политическому объединению. Зато мы знаем, что бургунды, как и готы, довольно долго сохраняли особенности своего языка. Есть неопровержимые доказательства того, что их диалект принадлежал к группе восточногерманских языков, однако считается, что он сформировался в конце V века – его появление датируют образованием независимого королевства бургундов в долине реки Роны в результате падения Западной Римской империи. Следовательно, бургунды сумели сохранить свой язык, несмотря на то что два века прожили на западе. Как и в случае с готами, это было бы невозможно без хотя бы нескольких «полноценных» социальных групп, включающих в себя женщин и детей, которые с востока Одера переселились в земли близ Майна[148]148
  Drinkwater (2007), 48. О лингвистических особенностях бургундов см.: Haubrichs (2003).


[Закрыть]. Поэтому следует проявлять большую осторожность в выводах в условиях нехватки описаний процесса миграции на западе в III веке. Утверждение о том, что будет «разумно» говорить исключительно о маленьких отрядах, по сути, является голословным, как и вся гипотеза вторжения, особенно с учетом вполне внятных рассказов о событиях, происходивших в то же время на востоке, и убедительных доказательств того, что там были представлены куда более разнообразные варианты миграционной активности. И вандалы, и бургунды, и готы оставили достаточно свидетельств, чтобы у нас были веские причины утверждать, что в группы мигрантов-германцев II и III веков иногда входили женщины и дети. Поэтому я бы не спешил утверждать, что алеманны – совершенно иной случай.

Что же до общей численности мигрантов, участвовавших в процессе, установить ее невозможно. Точных цифр у нас практически нет, и можно только гадать о подлинных масштабах проблем, появившихся у местного населения после начала экспансии германцев в эпоху Маркоманской войны и позже в III веке. Но именно в тот момент, когда кажется, что ситуация зашла в тупик, на помощь приходит качественное определение массовой миграции, используемое в компаративистике. «Выраженное воздействие на политические системы», имевшиеся в конечных пунктах всех миграционных потоков, просто не могло бы быть более очевидным. Особенно в III веке – Рим отказался от трансильванской Дакии, многие карпы лишились своих земель и домов, переселившись в империю, и все, что от них осталось, вместе с независимыми сарматскими царствами и греческими городами северного понтийского побережья, в конечном итоге стало частью новой политической системы, созданной потоком германоязычных иммигрантов. Превосходство в этом регионе германцев, ярко выраженное с 300 года, было результатом военного миграционного потока, который исчислялся тысячами – а может, и десятками тысяч. Если мы обратимся к качественному, а не количественному определению, теперь признанному большинством исследователей, то перед нами, несомненно, «массовая» миграция. То же самое, разумеется, происходило и на западе. Прибытие алеманнов и бургундов, уход жителей с Декуматских полей, свержение установившегося господства народов с Рейна и Везера и даже более раннее переселение наристов нельзя не счесть серьезными потрясениями для затронутых миграцией регионов[149]149
  Качественное описание массовой миграции приведено в главе 1. Если слово «массовая» плохо сочетается с гипотезой вторжения, то можно попробовать подобрать альтернативный термин («значительная»?), но определенно имеет смысл использовать подход в изучении миграции 1-го тысячелетия н. э., который характерен для дисциплин, занимающихся современной миграцией населения.


[Закрыть].

Они были не менее значительными и для самих мигрантов, среди которых в ходе переселения как зарождались новые политические союзы, так и появлялись совершенно новые племена. Римские источники, разумеется, в основном описывают жестокость и насилие, принесенные на римскую землю, – разграбление городов, набеги на них и на побережье Черного моря, выживание со своих территорий народов вроде карпов. Однако, даже когда местное население было покорено, начался новый, временами не менее жестокий процесс – пришельцы начали устанавливать новый политический порядок между собой. Римские источники, датируемые приблизительно 300 годом, в частности, рассказывают о соперничестве между группами иммигрантов, поселившихся в Дакии[150]150
  Латинские панегирики. 3 (11).16–18.


[Закрыть]. Одним из результатов этого процесса, вероятно, стало объединение тервингов, в котором, как мы видели в прошлой главе, ряд королей подчинялся правящему «судье». У меня есть подозрение, что эти короли были потомками вождей изначально отдельных групп мигрантов, которые со временем (не важно, по каким причинам и какими путями) приняли главенство правящей династии тервингов. Упрощенное представление Иордана о переселении целого народа с побережья Балтийского моря к Черному не может передать всей сложности этого многоуровневого процесса.

Разумеется, многое о переселении народов во II и III веках н. э. так и останется неизвестным. Вне всякого сомнения, имели место полноценные потоки миграции, а не просто отдельные вспышки, представленные в модели «гипотеза вторжения», и военные действия, особенно на ранних стадиях, действительно велись в том числе небольшими отрядами. Однако для того, чтобы достичь куда более смелых целей, требовались куда более серьезные силы, которые также оставили след в письменных источниках, – например, масштабная аннексия земель и серьезные битвы с Римской империей. Тот факт, что миграционные потоки в некоторых случаях характеризовались сохранением и передачей новым поколениям лингвистических и культурных особенностей, указывает на то, что отдельные крупные группы состояли не только из мужчин, но и женщин и детей. Таким образом, этот процесс отдельными чертами напоминает старую гипотезу вторжения, особенно если учесть долгосрочное господство готов в Причерноморье. Их прибытие и агрессия повлекли за собой уход из этих земель местного населения – и таких переселенцев было далеко не мало. Процесс покорения германцами побережья Черного моря, таким образом, не так прост, как гипотеза вторжения, и не столь стерилен, как переселение элиты; скорее он балансирует между ними. Вероятно, его можно было бы рассматривать как модифицированную модель гипотезы вторжения, в соответствии с которой мигранты переселяются потоком, набирающим мощь со временем, а не сразу, и большая часть местного населения остается на своих землях, в то время как большие и смешанные группы мигрантов быстро утверждают политическое господство в регионе.

Однако это лишь промежуточное заключение. Нам нужно поставить перед собой новые вопросы, если мы хотим получить более-менее полную картину происходящего. Почему эти миграционные потоки начались именно в тот период, почему они все неизменно вели к римской границе? Вывод о том, что в них нередко участвовали смешанные группы населения, приводит нас к еще одному вопросу чрезвычайной важности.

Некоторые современные миграционные потоки действительно состоят из больших смешанных групп – в особенности если преобладают политические мотивы. Однако они принимают форму неорганизованного притока беженцев, не имеющих ни политического лидера, ни точного направления. Прежде чем мы сможем наконец сделать вывод о том, что мигрировали крупные, смешанные и, главное, организованные группы, необходимо ответить на «разумное» утверждение о том, что экспансия в основном проводилась военными отрядами, состоявшими исключительно из мужчин. Была ли у германцев веская причина включать в состав миграционных групп женщин и детей, если речь шла об установлении господства в новых землях?

Внутренние и внешние периферии

Направление миграционного потока – в широком смысле к границе Римской империи, но с куда большим размахом на востоке, учитывая, сколько земель захватили мигранты, – начинает обретать смысл, когда мы рассматриваем его с точки зрения двух факторов, играющих главную роль в современных миграционных потоках: «информационные поля» и общий контекст, создаваемый политическими структурами. Информационное поле, оперирующее на западе, не требует дополнительных комментариев, поскольку алеманны прошли до Декуматских полей не такой уж большой путь. Мы можем принять на веру, что они знали заранее или смогли очень быстро определить точное место своего назначения. Однако куда более грандиозные расстояния, преодоленные восточными германцами, нуждаются в объяснении. Что мигранты на самом деле знали о Северном Понте?

Самый прямой путь от регионов распространения вельбарской и пшеворской культур в Центральной и Северной Польше к Черному морю идет по внешней стороне Карпат и долинам верхней Вислы и Днестра. Как мы видели, череда вельбарских кладбищ соответствующего периода указывает на то, что германцы выбрали именно его. Это не просто один из естественных путей в центре Восточной Европы – на протяжении нескольких веков до и после рождения Христа он был весьма популярен, и движение на нем не прекращалось. Это одна из двух центральных ветвей Янтарного пути, соединявшего Средиземноморье с богатыми янтарем побережьями Балтийского моря. Как уже упоминалось выше, затвердевшая смола затонувших деревьев ценилась весьма высоко в Средиземноморье и была одним из самых востребованных товаров на экспорт в Древней Германии. Следовательно, купцы регулярно проходили по будущему маршруту миграции готов, и отдельные носители вельбарской культуры активно участвовали в торговле, сооружая и поддерживая в должном состоянии сложные системы деревянных мостов, дамб и дорог близ Балтийского моря[151]151
  См. главу 2.


[Закрыть]. Таким образом, германоязычные мигранты конца III–IV века с севера Центральной Европы могли получать необходимые сведения о землях к югу и западу от Карпат – и возможных путях, которыми можно до них добраться. Благодаря торговле янтарем они неплохо знали этот маршрут и представляли себе, что за культуры и народы могут их ждать по прибытии. Однако я подозреваю, что более пристальный анализ археологических свидетельств покажет, что восточный поток германских мигрантов изначально был узконаправленным – они собирались в сравнительно немногочисленных пунктах назначения в пределах северного понтийского побережья до тех пор, пока не получали возможность лучше познакомиться с положением дел в регионе.

Когда мигранты оказались в Причерноморском регионе, в игру быстро вступили информационные поля другого рода. Мигранты вскоре узнали о весьма заманчивых возможностях увеличить свое благосостояние путем набегов на куда более развитую в экономическом плане Римскую империю, а также разные маршруты, по которым их можно осуществить. Некоторые из них, возможно, были отчасти известны переселенцам, поскольку готы служили в имперской армии и воевали против Персии еще до нападения на Гистрию в 238 году. Надпись, сделанная примерно за тридцать лет до того, описывает пребывание, по всей вероятности, готских солдат в Римской армии в Аравии. Однако до прибытия в эти края мигранты не могли знать географию Восточного Средиземноморья и лежащих за ним земель – как и того, что богатое побережье Малой Азии располагается сразу за Черным морем. Но эта информация вскоре стала доступной для них. С середины 50-х годов III века они уже предпринимали походы через Черное море – и нет нужды гадать, откуда они получали новые сведения. Исторические источники ясно указывают, что опыт подобных плаваний, коим в избытке обладали жители греческих городов на северных берегах Черного моря, позволил пришельцам быстро найти матросов и корабли для своих экспедиций. И можно предположить, что те же люди послужили источником информации о соблазнительных возможностях, открывавшихся благодаря походам и набегам. Несметные богатства ожидали любого, кто сможет проплыть 200 километров по открытому морю, разделявшему северные и южные берега Понта[152]152
  О военных надписях см.: Speidel (1977), 716–718; ср.: Batty (2007), 384–387. О кораблестроении: Зосим. Новая история. 1.32.2–3.


[Закрыть].

Однако если на выбор мигрантов III века влияли сведения, поступавшие к ним благодаря Янтарному пути, то не в меньшей степени – а возможно, даже в большей – на нем сказывались политические структуры окружавшего их мира. В современном мире в миграционные потоки активно вмешивается правительство, пытающееся направлять их, поощрять или ограничивать с помощью паспортов, пограничного контроля и иммиграционной политики. Древние государственные структуры были гораздо проще, однако в Римской империи существовала определенная система приема в империю новых народов, и ее общее воздействие на миграционные потоки из Древней Германии в III веке очевидно.

Экспансия с германского севера Центральной Европы, начавшаяся с середины II века, ограничивалась не только вельбарскими племенами. Лангобарды и убии, обитавшие дальше к западу, у устья Эльбы, стали первым тревожным звонком, что привело к началу Маркоманской войны. А не вельбарская Германия, как мы видели, оставалась вполне активной и в III веке. Миграция алеманнов из земель близ Эльбы и бургундов, обитавших дальше к востоку, сыграла серьезную роль в изменении политической географии в Рейнском приграничном регионе в то же время, как другие германские племена расширяли сферу своего влияния к востоку от Карпат. Следовательно, на протяжении III века стратегическая ситуация претерпела примерно одни и те же изменения вдоль всех границ Рима с германской Европой. И как на востоке, так и на западе положение империи изменилось в худшую сторону. В обоих случаях элемент миграции тесно переплетался с более глобальными политическими трансформациями. На западе верх взяла политическая реорганизация, что сразу бросается в глаза, поскольку ее результатом стали новые объединения франков и алеманнов. На востоке, напротив, возобладала миграция, и это видно по тому, как германская экспансия со временем охватила обширные территории, вызвав в них серьезные культурные изменения. В своем новом мире к северу от Черного моря мигранты создали более крупные и сложные политические структуры, чем те, что существовали в их обществе на севере Центральной Европы.

Но, несмотря на то что компоненты этих процессов были схожими, последствия экспансии на западе и востоке оказались совершенно разными. К востоку от Карпат германцы захватили новые территории или, по меньшей мере, установили на них свое господство; появлялось много новых политических образований, по мере того как мигранты расселялись в новые земли. На западе географическое распространение влияния германцев ограничилось в основном Декуматскими полями, а политическая трансформация свелась преимущественно к образованию союза, нежели к разнообразным формам, которые принимало политическое развитие к северу от Черного моря. Почему мы наблюдаем такие различия? Ключ к разгадке кроется в том, что германская экспансия на западе столкнулась напрямую с военными и политическими структурами Римской империи. Периодически в III веке они приходили в полное расстройство – по большей части из-за быстро растущего могущества сасанидской Персии, война с которой требовала все большего количества ресурсов и перемещения основных сил на восток. В середине века эти обстоятельства предоставили германским племенам, нацеленным на захват новых территорий и обогащение, обширные возможности, однако со временем стало ясно, что устои и политическая организация Рима крепче, чем можно было бы предположить. После довольно долгого периода внутренних преобразований (не в последнюю очередь благодаря значительному повышению налогов) были получены средства для устранения угрозы со стороны Персии и ограничения дальнейшей агрессии германцев на запад. Проще говоря, из-за мощи римской армии и укреплений германская экспансия на западе ограничивалась небольшими участками новых земель, и большая часть сил теперь уходила на внутреннюю политическую реструктуризацию и кратковременные набеги на Рим. На западе попросту не могла сложиться та же ситуация, что и на черноморском побережье, – более раздробленная власть Рима над тамошними клиентами империи позволила германским мигрантам утвердить свое господство на огромных территориях. Пусть у империи еще не было бюрократических возможностей выпускать паспорта, однако ее приграничные политические структуры сыграли ключевую роль в формировании в Восточной и Западной Европе столь разных последствий одной и той же гремучей смеси из миграции и политической реорганизации[153]153
  Мне бы хотелось возразить авторам ряда современных работ (например: Whittaker (1994); Elton (1996), в которых основной функцией границы указывается «взаимодействие». Нельзя забывать о том, что одной из важнейших функций государственной границы была военная.


[Закрыть].

При пристальном рассмотрении маршруты и разница в итогах миграции обретают смысл в свете современных исследований, посвященных этому процессу. Однако остаются две важные проблемы. Что заставило германоязычных жителей Европы двинуться в путь в таких количествах в одно и то же время? И как следует трактовать кажущуюся аномальной природу миграционного потока, включающего в себя, как подсказывают источники и археологические свидетельства, довольно крупные смешанные социальные группы?

Проникновению в суть миграционных мотиваций мешает прежде всего отсутствие соответствующих сведений в первоисточниках. Этот вопрос нельзя решить по аналогии с отдельными случаями, более современными и схожими с нашим, поскольку таковых попросту нет. Тем не менее, как мы видели, мотивация мигрантов в современном мире, как правило, выражается в матрице с экономическими и политическими мотивами на одной шкале и добровольным или недобровольным переселением на другой. Считается, что все эти четыре параметра в той или иной степени присутствуют во всех случаях миграции, пусть и в самых разных сочетаниях – для одних мигрантов превалировать будут добровольные и экономические мотивы, для других – недобровольные и политические. И даже если мы не можем проследить ход миграционного процесса так тщательно, как хотелось бы, этот подход все равно способен помочь нам существенно продвинуться вперед.

В общем и целом археологические свидетельства говорят о том, что в мотивации германцев имели место политические причины и элемент принуждения – по крайней мере, для части миграционного потока. Мы, разумеется, не имеем в виду сплошной отток беженцев или нечто, хоть отдаленно напоминающее масштаб трагедии в Руанде в начале 1990-х годов. Однако яркой чертой Древней Германии конца II – начала III века, как мы видели в прошлой главе, является явное возрастание острого политического соперничества, что отражается в довольно плотном скоплении захоронений оружия, обнаруженных, в частности, в болотах Дании. И нет причин полагать, что древние даны III века были более воинственны, чем все остальные. Дело, скорее всего, в том, что в болотистых регионах свидетельства агрессии и участившихся противостояний имели больше шансов сохраниться. По крайней мере, одновременное появление новых политических образований с развивающейся военной идеологией лидерства трудно представить без повышения уровня насилия и агрессии. На этом фоне было бы даже странно, если бы миграция в новые области не стала одним из возможных способов ускользнуть от новых превратностей жизни в Древней Германии. Набирающая обороты борьба за контроль над одними и теми же источниками обогащения всегда была основной причиной миграции[154]154
  Странно, но Дринкуотер (Drinkwater (2007), 48–50), принимая свидетельства о все возрастающей конкуренции в германском мире, отказывается признавать, что это одновременно увеличивало давление на римскую границу, поскольку, помимо всего прочего, многие племена стремились покинуть территорию, риск проживания на которой становился неоправданно велик. Уэллс (Wells (1999), глава 9) придерживается не менее странной позиции – он считает, что причины всех волнений на римской границе сосредоточены в приграничных территориях, причем преимущественно с римской стороны границы.


[Закрыть]. И в то время как нарастающее политическое напряжение отчасти отвечает на вопрос, почему столько германцев решили сменить место жительства, то более позитивная экономическая мотивация может объяснить основное географическое направление миграции.

Если не считать отдельных импортируемых средиземноморских товаров, в ходе археологических изысканий, как мы выяснили в первой главе, было установлено, что германский мир на рассвете римской эпохи обладал лишь простейшей материальной культурой – изготовленная вручную керамика, фактическое отсутствие обработки драгоценных металлов и сравнительно мало способов материального подтверждения социального статуса. Ситуация во многом изменилась за следующие несколько веков, по мере того как германский мир развивал связи с более развитыми экономиками Средиземноморья. В результате появились новые источники богатства – в виде выгоды от новых торговых связей, дипломатических субсидий и периодических набегов. Однако ключевым оставался тот факт, что прибыль не распределялась равномерно по социальным слоям – разные классы получали разные доли. И в географическом плане ситуация была такой же. Контакты с Римской империей (и, как следствие, обогащение) осуществлялись преимущественно через людей, отдававших явное предпочтение германским сообществам, населяющим приграничную зону.

Дипломатические субсидии выплачивались только племенам, обитавшим вблизи границы. Сложно сказать, к примеру, насколько далеко простиралось влияние Констанция на политику приграничных народов, рассмотренное нами в прошлой главе, – конечно, не на жалкие несколько километров, но вместе с тем вряд ли больше чем два или три дня пешего марша для его легионов, значит, приблизительно 100 километров. Набеги на империю, конечно, совершали не только те, кто жил в непосредственной близости от нее, но им было гораздо проще организовать и осуществить их. То же самое касается торговли сельскохозяйственной продукцией и сырьем. Из-за транспортной логистики жителям приграничной зоны было гораздо проще поставлять свои товары непосредственно римским солдатам – основному источнику спроса. Но этот момент не следует переоценивать. Деревни вроде Феддерсен-Вирде вполне могли процветать за счет торговли с римскими армиями благодаря недорогому и несложному способу доставки – по воде. Некоторые сети торговли и обмена тянулись далеко в земли германцев, в первую очередь это касалось работорговли и продажи янтаря. Рабов, вероятно, поставляли предположительно более агрессивные германские племена вдали от границы, а вельбарские дороги говорят о том, что кто-то в Северной Польше получал огромный доход от Янтарного пути. Тем не менее большая часть этих богатств оседала в приграничной зоне, и даже торговлю на более дальние расстояния приходилось осуществлять через посредников – в частности, налоги за проход по чужой территории и перевоз товаров собирались прямо на границе. Вряд ли один только Ванний, царь маркоманов, понял, какую выгоду сулит проход германских торговцев через его земли, – ведь тогда с них можно будет брать налоги. Монополия – очень привлекательный способ обогатиться, и, возможно, именно по этой причине торговые вопросы и соглашения всегда были важной частью дипломатических договоренностей между государствами-клиентами и Римской империей.