Текст книги "Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы"

Как подчеркивают недавние исследования, посвященные границам государства вообще и Римской империи в частности, укрепления вроде вала Адриана следует рассматривать скорее как центр зоны межкультурных и экономических контактов, происходящих на некотором расстоянии по обе стороны от собственно границ, нежели как линии обороны на случай нападения. В результате не так давно появилась тенденция недооценивать напряженность ситуации и частоту столкновений в приграничном регионе. В этом есть зерно истины, однако это лишь одна сторона приграничной жизни. Вспомним: народы по обе стороны от границы постоянно контактировали друг с другом, а не просто сидели в своих маленьких мирках, под защитой укреплений, не испытывая ровным счетом никакого воздействия со стороны внешнего мира.

Ритм приграничного сосуществования племен мог быть нарушен в одностороннем порядке – к примеру, римским императором, желавшим снискать большую популярность. Ближе к 70-м годам IV века Валентиниану I захотелось показать своим подданным, владеющим землей и исправно платящим налоги, что он не собирается заискивать перед варварами. Он сократил количество ежегодных даров, посылаемых алеманнским царям, что имело катастрофические последствия. Они передавали часть этих даров своим последователям, чтобы поддерживать свой престиж, и решение Валентиниана стало угрожать их собственной власти над своим народом. Результатом была волна агрессии, дестабилизировавшая алеманнский сектор границы по Рейну[155]155
  Аммиан Марцеллин. Деяния. 26.5, 27.1; cp.: Drinkwater (2007), глава 8.


[Закрыть]. Однако, на мой взгляд, куда более важной была постоянная тенденция, наблюдавшаяся в приграничном регионе, к нарушению мирной жизни, источником которой был не Рим. Причина тому вытекает из того, что мы только что наблюдали. Тесные контакты с более развитой Римской империей открыли для приграничных племен целый ряд новых источников обогащения. В итоге появилась «двухскоростная» Германия, экономика и общество которой развивались тем быстрее и интенсивнее, чем ближе племена находились к римской границе – и, соответственно, наоборот. В результате быстро наметились выраженные различия в уровне благосостояния населения в приграничной зоне и удаленных от нее регионах. На мой взгляд, это неравенство стало очень важным компонентом общей мотивации, спровоцировавшей возникновение миграционных потоков во II и III веках. Вполне логичное следствие более широкого феномена неравномерного развития. Вооруженные отряды из менее богатых внешних регионов стремились захватить силой хотя бы часть весьма привлекательных возможностей, доступных в землях близ Рейна и Дуная.

Эта тенденция начала проявляться еще в I веке. Мы уже рассматривали случай с Ваннием, царем маркоманов, бывших клиентами Рима в I веке н. э., который правил долго и успешно благодаря римским субсидиям и средствам, получаемым от римских купцов, проживающих в его царстве. Это приятное положение, однако, изменилось в 50 году, когда его земли были разграблены отрядом германцев, пришедших из дальних регионов, – они двинулись в поход, собрав достаточно большой отряд, чтобы присвоить его богатства[156]156
  Тацит. Анналы. 12.25.


[Закрыть]. Все тот же мотив – захват богатств, имеющихся в приграничных землях, – очевиден или по меньшей мере вероятен в событиях III века. Причерноморский регион, к примеру, изобиловал весьма ценными трофеями. Роскошные захоронения, полные драгоценных металлов, были весьма характерными для сарматских царств северного понтийского побережья в ранние века н. э. Есть все причины полагать, что такое изобилие как магнитом притягивало готов, узнавших о нем от путешественников и торговцев, регулярно проходивших через их земли по Янтарному пути. И, наконец переселившись туда, германские иммигранты перешли к дальнейшим действиям, имеющим лишь одну цель – обеспечить себе максимальный доступ ко всем богатствам региона[157]157
  См., например: Anokhin (1980); Frolova (1983); Raev (1986).


[Закрыть].

Первые вооруженные отряды готов, появившиеся в Причерноморском районе, не только разграбили один из его городов, Гистрию, в 238 году, но и пообещали в дальнейшем соблюдать мир, если им будут дарованы ежегодные римские субсидии[158]158
  Петр Патрикий. Фр. 8.


[Закрыть]. Эта группа с готовностью ухватилась за возможность получать регулярный доход, который мог стать следствием более тесного контакта с римским миром. Мотив был ровно тем же, что и при набегах (что на Балканах, что на побережье Черного моря), – заполучить ценное движимое имущество во всех его возможных формах, в том числе в виде рабов. Следы новых королевств, образованных там, где господствовали германцы, хорошо заметны в черняховской культурной системе и служат наглядным подтверждением этого мотива, особенно по сравнению с вельбарскими остатками. Драгоценные металлы теперь попадаются гораздо чаще. В черняховских остатках конца III – начала IV века серебряные фибулы являются обычным явлением, в то время как в вельбарских захоронениях I и II веков они встречаются редко. Римская керамика также очень распространена в черняховских поселениях и захоронениях – как столовая посуда, так и остатки амфор из-под вина или оливкового масла. У нас нет ни местных, ни готских письменных источников, в которых говорилось бы о мотивах иммигрантов, однако я уверен, что они организовывали вооруженные отряды именно для того, чтобы получить доступ к богатствам приграничного региона. Более тесные связи с римским миром не только сделали тамошние племена богаче, чем те, что обитали на периферии, но и в то же время превратили их в мишень для последних, которые объединялись в вооруженные отряды с целью получить свою долю.

Таким образом, в III веке основной мотив для добровольной миграции был преимущественно экономическим, однако в нем имелся и политический элемент. Это не негативная политическая мотивация, стоящая за современными потоками беженцев, но, скорее, хищническое стремление положительного (за неимением лучшего слова) свойства. Богатство, скапливавшееся среди преимущественно германских обществ на границах Римской империи, нельзя было запросто отнять или потребовать себе его долю, как, например, происходит в том случае, если современный мигрант находит работу в индустриальном секторе экономики или сфере услуг. Новое богатство не создавалось на заводах, которым требовалось большое количество рабочих. Напротив, оно оседало при дворах правителей государств-клиентов, и они сами перераспределяли прибыль, полученную в результате взаимодействия с Римской империей, которая всегда вела самые разные дела со своими сторонниками. Именно эти цари получали субсидии, доходы от налогов, оплату за военную службу и, вполне вероятно, долю от набегов на Рим. Несколько чужаков, возможно, сумели благодаря своим заслугам получить место в королевских войсках, но это не говорит о спросе на труд иммигрантов. Войска были не столь многочисленными, и в них требовались только профессиональные воины. Для более крупных групп иммигрантов единственным способом заполучить хотя бы долю чужих богатств были вооруженные нападения – причем достаточно большими отрядами, чтобы сместить царя-клиента и перехватить контроль над всеми его доходами. В III веке многие иммигранты ухватывались за эту возможность, и цари государств-клиентов так быстро и часто сменялись, что это полностью преобразило политическую географию граничащих с Римом земель.

Германские фуртреккеры?

Этот важный момент объясняет, почему, несмотря на преимущественно экономические мотивы, добровольные по своей природе, германское население во второй половине II и III веке нередко мигрировало большими группами. Это обстоятельство резко контрастирует со схожими потоками добровольных мигрантов в современном мире, где их группы, как правило, невелики – один человек либо с несколькими спутниками. Однако то, что кажется противоречием, объясняется фундаментальными различиями в экономических контекстах. Современные миграционные потоки, как правило, обусловлены экономической перспективой – потребностью в рабочих. Тот же принцип применялся и в римский период, однако природа тогдашней экономической перспективы была совсем иной. В современном мире иммигрант может получить доступ к части благ, порождаемых экономическим развитием, устроившись на завод или найдя работу в сфере услуг. Во II и III веках можно было преуспеть, либо став правителем, либо заполучив место в военной элите государства-клиента, занимающего выгодную позицию близ римской границы. Здесь та или иная миграционная группа – даже несмотря на то что переселенцы действовали добровольно, а их мотивы были преимущественно экономическими – должна была быть весьма многочисленной, чтобы преуспеть в своем начинании. Еще с тех времен, когда Рим только примеривался к землям близ Рейна и Дуная, свободным в этом регионе не был ни один мало-мальски привлекательный район. Если чужак хотел стать частью весьма прибыльной приграничной системы, у него был только один выход – прийти туда с достаточно крупным отрядом и вытеснить уже имеющихся жителей. Хищническая активность обитателей периферии, возможно, началась с незначительных налетов – вроде нападения на Ванния в I веке (хотя даже оно кажется довольно масштабным). Но для того чтобы поселиться в том или ином регионе, были необходимы войска численностью в несколько тысяч, а не сотен человек[159]159
  Принципы управления римской границей способствовали этому процессу. Римляне периодически прореживали приграничную территорию, чтобы избежать перенаселенности и вспышек насилия (см. главу 2), что давало удаленным группам возможность собрать достаточно мощное войско и вытеснить римских клиентов с их территории.


[Закрыть].

Это объясняет, хоть и несколько парадоксальным образом, другую кажущуюся аномалию этих древних миграционных потоков – тот факт, что женщины и дети иногда также двигались по направлению к империи вместе с мужчинами-воинами. Объяснение этого феномена кроется в масштабе военной силы, необходимой для захвата выгодной позиции вблизи границы. В римскую эпоху в Древней Германии можно было с легкостью, как мы видели в прошлой главе, собрать отряды численностью в несколько сотен человек, но такие силы, вполне достаточные для мелких грабежей, не смогли бы вызвать таких серьезных структурных изменений, имевших место вдоль всей европейской границы Римской империи в III веке, – ведь новые клиенты Рима повсеместно заменяли прежних. Если мы рассмотрим эту проблему с учетом среднего уровня развития народов Германии, станет ясно: для того чтобы собрать войско, подходящее для широкомасштабных военных действий (вроде завоевания), королям нужно было убедить не только своих вассалов, но и большую часть свободных мужчин, носящих оружие, принять участие в походе. Как мы видели, власть королей и их приближенных в обществе отнюдь не была безграничной, и, только привлекая на свою сторону свободных, они могли собрать достаточно воинов, чтобы осуществить задуманное. Точно так же и у Хнодомара не было бы никаких шансов одержать победу в битве при Страсбурге, если бы его поддерживали только алеманнские цари и их вассалы.

Это наблюдение является ключевым для понимания миграции германцев в III веке, которая кажется такой странной. Размеры личного войска царя были ограничены объемом доступных экономических избытков. Поэтому приходилось привлекать на свою сторону большое число свободных граждан, и это сразу увеличивало вероятность того, что по крайней мере отдельные семьи примут участие в том или ином походе. Если же кампании были длительными или же возвращения вовсе не планировалось, как в случае с готами и другими германцами, обитавшими на территории современной Польши и пришедшими на побережье Черного моря, то переселение вместе с семьями было неизбежным. То же самое касается и для вандалов во времена Маркоманской войны[160]160
  Ср. главу 2. Я бы поспорил с утверждением, что свободные и военные классы общества были друг от друга независимы.


[Закрыть]. Из-за слишком частого злоупотребления гипотезой вторжения в прошлом сейчас ученые, особенно археологи, стараются избегать даже упоминания о том, что смешанные группы населения могли намеренно двинуться в путь, чтобы захватить новые земли. Мнение о том, что такое представление событий в прошлом – заведомо ложное, даже если о нем сообщают надежные источники того времени, настолько укоренилось, что здесь следует указать на то, что аналогичные явления имели место в более современных реалиях.

Приблизительно в 1800 году около 40 тысяч семей бурских поселенцев проживали на мысе Доброй Надежды вдали от побережья, в изначально датском поселении, основанном в 1652 году. Большинство из них были связаны брачными узами. Однако в начале XIX века, по мере того как экономическое и культурное давление британского империализма стало нарастать, они начали искать новые земли. Внутренняя организация буров не была непосредственно государственной, однако обладала четкой структурой. Комиссия (Commissie) направила разведывательные отряды в соседние территории, чтобы узнать об их сельскохозяйственном потенциале. Один отряд принес удручающие вести о землях, на которых располагается современная Намибия, а второй (состоявший из двадцати одного мужчины и одной женщины) пересек горный хребет Заутпансберг и обнаружил, что в Северном Трансваале и Натале открываются куда более приятные перспективы. В результате начали собираться отдельные группы, которые в итоге двинулись на север, проходя примерно по 10–15 километров в день. Сначала они состояли из пятидесяти – ста семей, каждая из которых забирала с собой скот и все пожитки, погрузив их в фургон, запряженный волами. В феврале 1836 года Хендрик Потгитер двинулся в путь во главе обоза из двухсот человек и шестидесяти кибиток. Тогда же выдвинулись группы схожей численности – под предводительством Йоханнеса ван Ренсбурга (девятнадцать семей), Луиса Трегардта (семь семей, включая восьмидесятисемилетнего Дэниела Пфеффера, обучавшего детей, которых было тридцать четыре), Андриса Преториуса (шестьдесят кибиток) и Герта Марица и Питера Ретифа (по сто человек в каждой). В состав всех этих групп входили мужчины, женщины и дети всех возрастов.

Помимо вести о хороших пастбищах буров привлекло в докладах разведчиков сообщение о том, что там много невостребованной земли. Оно оказалось ошибочным. В том регионе, куда они направлялись, уже существовали два королевства, обладавшие немалой военной мощью – племя матабеле под предводительством вождя Мзиликази и зулусы под предводительством Дингаана, и они отнюдь не собирались приветствовать буров с распростертыми объятиями. После первых попыток переговоров, одна из которых привела к смерти Питера Ретифа от руки Дингаана, было заключено предварительное соглашение о получении прав на землю – но в последующем ночном нападении погибли пятьсот фуртреккеров, из них пятьдесят семь женщин и сто восемьдесят пять детей. Тогда предводители буров решили, что с этими вождями необходимо бороться. Они объединились в крупные отряды, которые безжалостно сокрушили силы врагов. На стороне фуртреккеров было существенное технологическое преимущество – пятифутовые кремневые ружья, из которых можно было стрелять по несколько раз в минуту, сидя верхом на лошади. Вот почему сравнительно небольшие отряды буров нанесли противнику такой урон. Даже во время нападения на главный политический центр врагов всего несколько сотен человек убили 3 тысячи матабеле, не понеся никакого ущерба, и сожгли крааль вождя. Зулусы Дингаана также не смогли ничего противопоставить огнестрельному оружию. Эти военные успехи подтолкнули других фуртреккеров к переселению из земель, находившихся под властью Британии, и в конечном счете мыс Доброй Надежды покинули 12 тысяч человек.

Не считая технологического превосходства, которое означало, что даже немногочисленные отряды буров могли вести масштабные сражения, перед нами точно такой же случай, как те, что имели место, если верить источникам, в III веке на побережье Черного моря (и позже в IX веке при скандинавской экспансии на запад). Небольшие группы захватчиков, жаждущих обогащения, реорганизовывались в большие отряды и даже армии, когда стало ясно, что захват власти над землями (и источниками дохода) потребует устранения серьезных политических препятствий. То, как быстро изначально мирный поток мигрантов превратился в собранную, нацеленную на захват армию, – тоже полезное напоминание. Разумный гомо сапиенс прекрасно способен организовываться в вооруженные отряды с целью захватить чужое имущество и иногда поступает так, используя миграцию в качестве транспортного средства. Не менее важен тот факт, что (несмотря на несомненный военный аспект их действий) в миграционные группы буров всегда входили женщины и дети, а не только мужчины – и все имеющиеся у нас данные указывают на то, что данный феномен наблюдался и в III веке при переселении по крайней мере некоторых групп германцев. Случай с бурами не только подтверждает, что такая миграция более чем возможна (в чем – так сильно оказалось общее неприятие гипотезы вторжения – некоторые стали сомневаться), но и придает вес указанной выше причине, стоящей за подобным решением. Если военная мощь захватнического отряда зависит только частично от профессиональных воинов или и вовсе опирается не на них, а на землевладельцев, которые также владеют мечом, тогда те фермеры, которые присоединяются к отрядам, возьмут с собой и свои семьи. Молодые буры с юного возраста обучались верховой езде и стрельбе – как и женщины, которые были отнюдь не беспомощны в бою даже без мужчин, и военные силы мигрантов в конечном итоге одержали победу над матабеле и зулусами. Как мы знаем, у германцев II и III веков имелись дружины, состоящие из профессиональных воинов, но они были немногочисленны, и, поскольку у переселенцев не было такого серьезного преимущества над карпами или сарматами, как огнестрельное оружие, германским племенам, вторгшимся в Северный Понт, было необходимо численное превосходство – в отличие от буров. Следовательно, они склоняли к участию в походах свободных граждан – фермеров, владеющих оружием, которых в германском обществе было явное большинство, и эти люди, разумеется, пускались в путь вместе с семьями.

Для того чтобы обрести хотя бы шанс на успех, предполагаемым лидерам нужно было проводить вербовочные кампании на достаточно приемлемых условиях, чтобы привлечь свободных воинов. К сожалению, описание таковых не дошло до наших дней, однако следующие несколько слов, характеризующие готского предводителя Теодориха, готовящегося к своему первому крупному военному походу приблизительно в 470 году н. э., довольно внятно передают суть этого процесса: «Теодорих уже приблизился к годам юности, завершив отрочество; ему исполнилось восемнадцать лет. Пригласив некоторых из сателлитов отца и приняв к себе желающих из народа и клиентов, что составило почти шесть тысяч мужей, [он двинулся с ними в поход]»[161]161
  Иордан. Гетика. 55.282 («ascitis certis ex satellitibus patris et ex populo amatores sibi clientesque consocian»).


[Закрыть].

Этот поход затевался с намерением вернуться домой, поэтому причин брать с собой семьи у воинов не было, однако он показывает, что даже в V веке для того, чтобы собрать серьезное войско, необходимо было, помимо регулярных отрядов, обратиться к более широкому слою германского общества. Однако для того, чтобы полностью постичь миграционные феномены II и III веков и понять, почему свободные граждане и их жены могли решить, что присоединиться к вооруженному походу на черноморское побережье – хорошая идея, нам необходимо вспомнить еще об одном факторе, который часто фигурирует в современных исследованиях миграции, – внутренняя мобильность.

Жители пшеворской и вельбарской зон – как и обитатели остальной Германии в рассматриваемый период – практиковали смешанное земледелие. Коровы, как сообщает Тацит и подтверждает археология отдельных поселений, были показателем статуса, ими измерялось богатство человека, но основным продуктом оставалось зерно, и его производство являлось краеугольным камнем торгово-промышленной деятельности. Германцы не были кочевниками в прямом смысле слова, они не гоняли стада с летних пастбищ на зимние, как поступали тогдашние степные племена. Однако в первые годы н. э. многие германские сообщества, в том числе и носители вельбарской культуры, еще не обладали достаточным опытом ведения сельского хозяйства, чтобы поддерживать плодородность возделываемых полей дольше одного поколения. Следовательно, поселения не были постоянными, они оставались мобильными. Исчерпав потенциал одних земель, фермеры шли дальше, строя новые дома. В соответствии с этим вельбарские кладбища, похоже, являлись более стабильным ориентиром для жизни и смерти. Они куда дольше оставались востребованными – кладбище в Одри использовалось без малого двести лет, за время которых успело смениться немало поселений – и, возможно, места захоронений служили центрами общественной жизни. Яркая черта вельбарских кладбищ до 200 года, к примеру, – большой каменный круг, в котором не было могил, только в некоторых случаях ставился столб в центре. Археологи сделали вполне правдоподобное предположение, что эти круги отмечали общее место для встреч. Как бы то ни было, вельбарское население явно регулярно меняло место жительства[162]162
  См. примечание на с. 153. Об Одри: Kmiecinski (1968). Описательные термины вроде понятия «полукочевники» иногда, как мне кажется, приводят к ошибочным трактовкам. Здесь идет речь о смешанном сельскохозяйственном населении, которое держало большое количество животных. Возможно, скот был мерилом богатства, но также позволял успешно развивать сельское хозяйство, компенсируя отсутствие методов обработки почвы в долгой перспективе.


[Закрыть].

Это вполне вероятно, поскольку в компаративистике не раз доказывалось, что миграция – жизненная стратегия, наиболее охотно принимаемая народностями, которые уже отличаются географической мобильностью. Этот принцип применим к нескольким поколениям. По статистике, вероятность того, что дети и внуки иммигрантов также будут переезжать, куда выше, чем в обычных семьях. Другая причина, по которой группы мигрантов, состоящие из мужчин, женщин и детей, были готовы выдвинуться из областей распространения вельбарской и пшеворской культур к Черному морю, заключается в том, что они были не способны долго поддерживать плодородие полей и, следовательно, могли рассматривать переселение как подходящий способ поиска лучшей жизни. С одной стороны, реализация этой стратегии в форме организованного передвижения на довольно большие расстояния – не более радикальная перемена, чем, скажем, путешествия, предпринимаемые в XVII веке английскими крестьянами, которые сначала уходили из деревень в города, а затем отправлялись на корабле в Америку. С другой стороны, этот шаг все же более смел.

Вплоть до 200 года, возможно, из-за незначительного роста численности населения – судя по количествам одновременно используемых поселений в каждом поколении – переселение вельбарских племен принимало форму стабильного, плавного движения на юг в районы, ранее бывшие пшеворскими. Эта фаза экспансии вельбарской культуры прекрасно соотносится с тем, что можно ожидать от модели «волна продвижения», – продвижение на юг в этом случае будет результатом случайного выбора индивидуумов по причине роста населения, а не крупномасштабным потоком направленной миграции. Движение на север было ограничено Балтийским морем, к тому же почва улучшалась по мере продвижения на юг от песчаных и скалистых образований, оставленных на его южных берегах древними ледниками. Но последующий переход к Черному морю – совсем другое дело. Расстояние, которое преодолевали группы мигрантов, было куда больше, и время в пути значительно сократилось. Во II веке они продвинулись в юго-восточном направлении на 300 километров или около того за пятьдесят – семьдесят пять лет. В III веке за тот же период мигранты преодолели больше тысячи километров. Так что этот второй поток – или вторая волна первого потока – явно был более целеустремленным и организованным.

Плавный и стабильный отток растущего населения превратился теперь в направленное вооруженное вторжение в чуждую политическую среду. И вновь мы находим здесь параллели с историей буров. Через 150 лет после основания в 1652 году первого поселения на мысе Доброй Надежды, в связи с неуклонным приростом населения (у Луиса Трегардта, к примеру, было семнадцать детей от четырех женщин) отдельные бурские семьи продвинулись на 800 километров в глубь материка, сдвинув границы своих владений до берегов Оранжевой реки. Это тоже вполне укладывается в рамки модели волновой динамики. Переселение за реку в ответ на негативное политическое, экономическое и культурное давление со стороны британцев было следствием укоренившейся традиции периодически менять место жительства, однако со временем оно стало набирать обороты и превратилось в иной феномен. Миграционные единицы стали крупнее, и, как мы видели, население быстро перешло от мирного сосуществования к военному хищничеству, встретив сопротивление местных. То же самое произошло в III веке с германцами: смена цели на Северный Понт требовала тщательного планирования. Отдельные германские семьи с севера ничего бы не достигли, переселяясь в Причерноморский регион, особенно если предположить, что готы заведомо планировали захватить чужие земли. Установить военное господство на новых территориях можно только при тщательном планировании и привлечении большой массы населения, даже если она организована в отдельные разведывательные отряды, а не передвигается «одним народом», как утверждала старая гипотеза вторжения.