Текст книги "Тени звезд"

Кларисса вскочила с места, чтобы удалиться, и Дориан вырывал для нее рисунок и протянул ей.

– Подарок в честь нашей встречи. – произнес он тихо, глядя в ее нежно ледяные глаза.

– Мы будем ждать вас внизу, мистер МакФарленд. – она приняла из его рук листок с наброском и застыла в дверном проеме. Ее силуэт обозначился черным изящным пятном, и она оглянулась. – Это волшебно, у вас волшебно получается.

Дориан попытался выдавить улыбку, пронзая взглядом ее светящийся силуэт. Ее лицо совершенно исчезло в тени, и остались лишь очертания и тихое музыкальное звучание голоса, но даже и так он ощущал прозрачную чистоту ее души. Он хотел поблагодарить ее, но слова застряли комом в его горле.

– Я спущусь к ужину. – смог произнести он прежде, чем силуэт исчез и дверь затворилась, и лишь сквозь крупные щели продолжал просачиваться свет.

Но вниз он не торопился и, выждав несколько мгновений, кинулся к окну. Он остановился там, ощущая холод ночи сквозь стекло. Его сердце учащенно билось, и кровь с силой ударяла в виски, оставляя после каждого короткого удара тупую боль, отдающую в глазницы. Он отворил окно и перегнулся через подоконник, всматриваясь в непроницаемую тьму окна Джины, и, не находя в его глубине ни единого проблеска жизни, собирался отречься от своей минутной решительности. Он готов был кинуться по лестнице вниз, в тепло, но так и не тронулся с места. Ветер развевал его темные волосы, бросая влажный холод ему в лицо, и глаза слезились от этих ледяных порывов, но он все стоял в ожидании, и, наконец, стекло задрожало, и в окне напротив появилась Джина. Дориан потянул к ней руку, но жест его остался безответным.

– Мне не нужен выбор, Джина! – произнес он громко, и отчаяние раздалось в его голосе. – Скажи мне, куда идти, и я пойду. Я хочу быть слеп.

– Ты сделал свой выбор. – услышал он ответ. Голос Джины был мягким, но впивался в его душу подобно лезвию.

– Тьма настигла меня первой. – он опустил голову, ощущая, как грудь его сдавливает боль.

– И ты выбираешь смирение. – Джина протянула руку, и Дориан встретился с ее глазами, сияющими во тьме нефритовым светом.

Он встал на подоконник и поглядел вниз, ощущая головокружение. Капли срывались с крыши и падали в темную пустоту, и застеленный туманом переулок тянул его в свою холодную глубину. Джина молчала, протягивая руку, и в наступившей тишине лишь ветер шептался с дождем и мертвой листвой, и все живое молчало, погрузившись в болезненный сон.

Набрав в легкие воздуха, Дориан протянул руку Джине и сделал прыжок. Она крепко поймала его, не дав сорваться со скользкого подоконника и затащила внутрь.

Художник почувствовал вдруг удушье, как будто кто-то пережал его горло веревкой. Он поднялся на ноги и, дрожа от холода, бросил взгляд на слабый мерцающий свет из своего окна, осознавая, что смотрит со стороны на всю свою жизнь.

– Чувствуешь ли ты теперь в себе новую силу, новую кровь? – произнесла Джина и поглядела на художника так, как никогда еще не глядела, и в ее зрачках отражались его глаза. И снова увиделась Дориану бездна, и почувствовал он свое падение.

– Нет. – ответил он, но сердце его дрожало, не принимая лжи. – Но я чувствовал смерть. – признался он тихо.

– Твой выбор? – спросила Джина, приближаясь к нему так, что дрожь его стала для нее заметна.

– Да. – выдохнул художник, и чаша его боли переполнилась, и кровавыми потоками просочилась она наружу. – Да. – повторил он громче.

– Я проведу тебя через это, Дориан. Доверься мне. – она пошевелила пальцами, и холодные голубые огни озарили комнату, зависнув в воздухе. В бледно-ледяном их сиянии лицо Джины казалось мертвенно белоснежным и прозрачным, словно восковым. Она проводила Дориана через комнату к двери и подала пальто.

– Твой выбор? – повторила она свой недавний вопрос, и Дориан заметил, как на поясе ее блеснуло оружие.

– Да. – снова ответил он, принимая пальто.

– Этот шаг ведет в точку невозврата, Дориан. – Джина остановилась у двери, в последний раз желая убедиться в его решительности.

– Мне не к чему возвращаться. – ответил Дориан, принимая из рук Джины пистолет. – Но я и не понимаю, чего ради следую за тобой.

– Часть тебя знает правду. – замок щелкнул, и дверь приотворилась. Холодные огни опустились на пол и погасли, возвращая комнату во тьму. Две тени выскользнули из комнаты, окунаясь в глубокий беспросветный мрак, ведомые лишь ледяными потоками ветра.

6

16—17 октября 1864

Джина вела Дориана за собой, углубляясь во мрак туманных опустевших улиц. Они крались подобно теням, и темнота скрывала их силуэты, и туман преследовал их, стелясь по земле.

Дориан продрог. Холод ночи убивал его, и видения полусном возникали перед его глазами. Сейчас, вдалеке от любого тепла и света, среди безразличных переулков, прошлое казалось ему иллюзией, а все, что он знал о себе – ложью. Он следовал за Джиной, отдавая себе отчет в том, что ему придется совершить. Джина не сказала ему еще ни слова, но он знал, он видел ту цель, к которой вела его эта ночь, провожая меж каменных стен, сдавливая горло. Туманные видения сопровождали его, и в каждом из них он видел смерть.

Джина не произносила ни звука. Она мелькала впереди темным силуэтом, чуть слышно ступая по мокрой мостовой и сопротивляясь проникающему под одежду холоду. Ее старые раны болели сейчас, особенно остро ощущая непосредственную близость той цели, что казалась когда-то недостижимой.

Теперь, когда истина так близко, когда избавление рядом, она не позволяла себе допустить ошибки. Разум ее был затуманен и неясным представлялось будущее, и впереди она не ощущала света – лишь болезненную агонию, но цель ее была определена, и каждое движение приближало ее к ней.

Едва ли она помнила, как долго стремилась обрести то, что так страстно пылало вне досягаемости ее власти. Теперь она готова разрушить последние призрачные преграды – последние слабые и иллюзорные попытки защитить то, что защитить невозможно.

Она умела получать желаемое, пусть каждый шаг и стоил ей тысячелетия. В вечной борьбе, когда она становилась то зверем, то жертвой, боль была не единственным, что она научилась терпеть. Сильнейшее ее оружие – время, и она желала заполучить его живое воплощение, чтобы последний осколок в игре оказался в ее руках.

Она ощущала, как растет сомнение в душе ее спутника, и каждая темная его мысль была ей знакома. Все, что в эту секунду могло помочь ему – ее сострадание, но она не могла допустить этой слабости тогда, когда великая сила оказалась в ее руках. Он шел во тьму, ослепленный ее тайной глубиной и мерцающими гранями, не осознавая ту цену, что придется заплатить за свое повиновение и свою слепоту.

– Где нынче свет, там будет тьма. – прошептала Джина, когда Дориан остановился, различая огонек в окне. – Обходи стороной этот обман. – она пошевелила пальцами, и огонек погас, замирая холодным сиянием. Джина увлекла художника за собой, и, когда путники ступили в непроглядную тьму, на кончиках ее перчаток вспыхнули ледяные синие огни, мертвенным сиянием освещая путь.

Она завернули в переулок и притаились, расслышав шаги. Из-за угла вывернул бродяга и, заметив путников, преградил им путь. В его руках поблескивал нож и безумные угрозы лились из его уст. Едва бы Дориан осмелился ослушаться приказов этого полуночного вора, не имей он при себе оружия, но с пистолетом, который его рука сжимала в кармане, он ощущал превосходство. Едва бродяга сделал шаг, как холодное дуло оказалось у его виска.

– Нет, Дориан. – остановила его Джина. – Руками.

Художник вздрогнул и застыл на месте.

Сквозь толщу времени просочились воспоминания. В один из зимних месяцев, в пору холодных снегопадов, где-то в бесконечном лабиринте этих темных переулков бродяга пырнул ножом близкого друга его семьи, украл деньги и теплую одежду. Истекая кровью, моля о помощи, тот замерз до смерти. Дориан закрыл глаза, и увидел кровь, дымящуюся на мостовой, сияющей дрожащей гладью расползающуюся под дрожащим телом, немые крики, срывающиеся с бледных губ.

Кровь. Кровь. Она пропитывает лед. И хлопья снега, опускаясь на землю, растворяются в ней; для снежинок она – пылающий и беспощадный ад. И он, Дориан, был одной из этих снежинок, летящих вниз, глядящих в алую бездну, готовящихся раствориться в ней. Он был там, глядел в душу смерти, в багровую пустоту.

Дориан так и не сдвинулся с места. Его пальцы, онемели от боли, и топивший его душу страх подполз к самому горлу.

– Ты не можешь убить его? – спросила Джина тихо. – Я покажу тебе, как это делается. – она схватилась за запястье вора и вывернула его так, что раздался хруст. Выхватив нож из его рук, она нанесла несколько точных ударов, выпуская из его тела фонтаны крови.

Дориан не проявлял эмоций, он наблюдал, но не участвовал, он ужасался, но этот ужас был одновременно и восторгом. Он хотел прикоснуться к обреченному на мучительную гибель человеку, но страшился собственного желания. Кровь брызнула ему на руки, и он снова ощутил притяжение смерти, ее алую глубину, ее безграничную власть. Он ощутил жизнь, выпущенную из оболочки, живую энергию, готовую подчиниться его могуществу.

Вор быстро обмяк и повалился в лужу, захлебываясь грязной водой в последних предсмертных конвульсиях.

Несколькими каплями крови Джина вновь обрела над Дорианом власть, растворив в багровой глубине его сомнения.

Джина поманила Дориана за собой, уходя прочь. Он повернулся спиной к обмякшему телу и забыл о нем. Эта смерть не коснулась его чувств. Она ничего не значила.

Джина молчала. Она теперь вела Дориана одной дорогой, все время прямо, и город с его величественными зданиями и видом на холмы, на старинный каменный замок королевы Марии Стюарт, оставался за их спинами.

Глухая полночь пробила в небе; разлетелась унылая и протяжная песня ночной птицы. Зашуршали осенние листья на проселочной дороге, и ветер с шелестом прижал к земле пожухлую траву на выцветших холмах. Осень разбилась в прозрачных гранях темноты, и аромат ее вместе с холодом просочился в легкие.

Дориан шел вперед, ступая по сырой тропе, и чувствовал беспокойные души, кружащие над ним, задевающие своим дыханием его волосы и кожу, он слышал шепот голосов, тихий, надтреснутый и шипящий, и видел жемчужные силуэты, зависшие над землей, которые нещадно рвал и трепал ветер.

– Что мне предстоит сделать? – спросил Дориан, разрывая своим голосом ночную тишину.

– Ты знаешь. – ответила Джина тихо, продолжая быстро идти вперед.

– Она ждет меня. – Дориан на секунду закрыл глаза, различая в своем сознании смутный образ жертвы.

– Одна. – добавила Джина. Она остановилась и заглянула Дориану в глаза. – Время сделать первый шаг в одиночку. Но я присоединюсь к тебе, как только буду уверена, что за нами не наблюдают.

– Не наблюдают? – переспросил Дориан, ощущая, как страх ползет по его венам.

– Ты пока не умеешь видеть их. Но я их чувствую. – глаза Джины сверкнули, и Дориану сделалось не по себе от их странного блеска.

– Кто они? – спросил он.

– Мои враги. Время ослабило их, и теперь я готова сразиться.

– Это то, для чего я следую за тобой?

– Это всегда был только твой выбор, Дориан.

– Но ты привела меня к нему, и я не смог отступить, я был бессилен перед твоей властью. – отчаяние просочилось внутрь сердца художника, но Джина вырвала его своим голосом, оставляя лишь язву на месте этой слабости.

– Ты не был бессилен, ты лишь поддался, открывая мне свою душу! Не моя вина в том, что внутри тебя тьма. Я лишь помогла тебе выбрать нужный осколок.

– Нужный тебе. – Дориан ощутил боль в груди.

– Но лишь для того, чтобы ты понял, кто ты есть. – Джина произнесла это иным тоном, и сквозь разум Дориана просочились тени воспоминаний далеких и недоступных, и они обездвижили его на мгновение, и дыхание его перехватило.

– Но кто же ты сама? – спросил он, наблюдая за тем, как лицо его спутницы расплывается за покровами тьмы.

– Тень. – ответила Джина и быстро исчезла, испарилась, как призрачный мотылек столкнувшийся с теплым огнем восковой свечи.

Дориан остался один и продолжил свой путь в темноте. Холодный шепот раздавался внутри него, и доносился он откуда-то снизу, будто бы через толщу земную из горящего подвала мира. И Дориан подчинялся ему, слепо следуя его приказам. Он мог сказать, что его вело предчувствие, но едва ли этот леденящий душу звук мог сравниться с ним по своей силе.

На короткое мгновение Дориан словно перестал управлять собственным телом, и зрение покинуло его. Когда он распахнул глаза, то стоял уже в луче теплого света, лившегося из открытой двери, и молодая леди в темно-синем платье улыбалась ему, называя незнакомым именем и приглашая в дом.

Дориан вошел внутрь, ослепленный обилием света. Он рассмотрел леди еще раз, подмечая бледную кожу, темные глаза и темные локоны, едва мерцающие в ярком свете, и несовершенный овал лица с маленьким, плохо развитым подбородком, и нос, несоразмерно большой по отношению к остальным ее чертам.

Марианна – так звучало ее имя, но оно было лишено для Дориана смысла. Он глядел сквозь ее тело и видел нечто пугающее под этой оболочкой, и чем дольше он находился с нею рядом, тем яснее чувствовал, как опасна она может быть.

Джина, тем временем, так и не появилась.

Минуты шли, и Дориан, исчерпавший себя в беседе, застыл с чашкой кофе в руках, повернувшись всем телом к Марианне, неустанно стучащей по клавишам пианино. Звуки, что она извлекала, с трудом можно было назвать музыкой, и Дориан из последних сил старался их не слышать. Он пытался не видеть стараний Марианны и глядел сквозь ее тонкое тело, находя тьму позади нее более привлекательной, нежели ее синее платье. Он ждал, пока она завершит свое выступление или пока появится Джина, чтобы покончить, наконец, со всем этим. Его терпение истекало, но он чувствовал, что нужно ждать – в противном случае предчувствие направило бы его руку, и тогда, когда ему бы пришлось избавиться от этого существа, ни один мускул бы не дрогнул на его лице.

Наконец, он ощутил движение. Он ничего не видел и не слышал, но знал, что Джина рядом. Это был знак для него, и, в последний раз изобразив на лице восторг, он попросил Марианну сыграть еще. Пока та стучала по клавишам, Джина вышла из своего убежища, скользнула во тьме и задула единственную свечу, освещающую лестницу. Джина вскочила на ступени и скрылась во мраке. Послышался приглушенный шум и скрежет. Марианна, однако, так усердствовала, что едва ли могла различить эти звуки в бесконечном грохоте собственной игры.

Когда она закончила, Дориан учтиво подал ей руку, помогая выйти из-за пианино. Он соврал, что ее музыка чудесна, и краем глаза поглядел на темную лестницу, где замолк шум. Он легко сжал хрупкую ладонь Марианны, наблюдая на тем, как пудра, осыпаясь с ее тела, оставляет белые пятна на его одежде, и осторожно намекнул на то, что хотел бы проводить ее в спальню прежде, чем удалится. Поражаясь собственной убедительности, он прибавил к своим словам улыбку, которая могла бы показаться искренней.

Марианна быстро поняла учтивый намек и повела Дориана к лестнице, продолжая неустанно говорить. Но художник не слушал ее: различая темный силуэт в тени, он осознал, как сильно бьется его сердце, и испугался, что не сумеет завершить начатое. Мысль о том, что он держит под руку человека, который через пару минут превратится в холодный труп, было невыносимым.

– Наверху слишком темно. – Марианна заволновалась, едва взойдя на первую ступень. – Нам нужно взять свечи.

– Я обо всем позабочусь. – прошептал Дориан и легко толкнул ее вперед, в холодный сырой сумрак.

– Я прошу вас поторопиться!

– Непременно. – Дориан отступил на несколько шагов.

Марианна начала осторожно подниматься, прощупывая ногой каждую ступень, и ее влажные от страха ладони скользили по отполированным перилам. Дориан с подсвечником в руке уже приблизился к лестнице, когда вдруг щелкнуло что-то тяжелое, и послышался хруст и страшный, леденящий кровь в жилах, крик Марианны. Когда он осветил лестницу, то увидел, что обе ноги девушки сжаты железными челюстями капкана. Она сквозь пелену боли различила отрешенное лицо Дориана, выплывшее из мрака, и протянула к нему руки.

– Все скоро пройдет, леди, не волнуйтесь. – произнес художник недрогнувшим голосом. Что значила для него эта смерть? Больше ли смерти того вора в переулке? Меньше ли?

Из мрака выскользнула Джина и приблизилась к Дориану, вложив в его руки изогнутый нож.

– Сделай то, что должен, Дориан. – прошептала она ему на ухо.

– Сделай то, что должен… – эхом отозвался художник.

Он приблизился к Марианне, отрезал кусок окровавленного подола с ее синего платья и засунул ей в глотку, чтобы заглушить крики. Уверенным движением распоров корсет, он провел лезвием ножа по ее обнаженному телу, рисуя тонкую алую линию на гладкой коже. Со страстью, ослепляющей и всеобъемлющей, порывом захватившей его, он вонзил нож по самую рукоять в солнечное сплетение и опустил вниз, рассекая плоть.

Он отложил нож в сторону и погрузил руки внутрь теплого тела, раздвигая ребра. Кровь коснулась его пальцев; его пальцы ощутили трепещущее сердце и обхватили его. Оно билось, билось так часто, с наслаждением, упиваясь болью и близостью смерти, быстрее и быстрее с каждым мгновением, и его трепет выталкивал жизнь из тела жертвы, с каждым новым ударом опустошая артерии. Дориан прощупывал органы, и потоки крови лились на пол, и под ногами художника растекалась багровая лужа. И он наслаждался этим. Он упивался чужой болью впервые в своей жизни. Голыми руками он крепко обхватил сердце Марианны и вытащил его, еще бьющееся, из груди.

– Кельты, – заговорила Джина, – опасаясь того, что покойники вернутся и убьют живых, расчленяли их тела. Боишься ли ты, что она придет за тобой, Дориан?

– Я бы… Я бы хотел избежать такой неприятности. – задыхаясь в эйфории, произнес Дориан. – Я бы хотел изучить ее до последней кости. Я хотел бы разделать ее на части, разделить каждый позвонок.

Джина взяла в руки нож и подошла к убитой. Марианна беспомощно откинулась на перила. Ее тело обмякло, и крепкий запах свежей крови наполнил собою комнату. Джина взяла труп за руку и кончиками пальцев, горевшими синим пламенем, прошлась по линии вен. Она остановилась у локтя и резким движением рассекла кожу, вынимая из раны небольшой предмет, с виду – железную пластину, источающую свет сквозь кровь, запятнавшую ее.

– Наши жизни разорваны, Дориан, – произнесла Джина, рассматривая пластину на ладони, – единственный путь, способный спасти нас – под твоими ногами. – она указала на лужу крови, – и ты ступил на него и позволил мне тебя провести. Дороги назад нет.

Дориан стоял неподвижно, глядя на свои окровавленные руки, и чувствовал, что его дело не завершено. Окровавленный нож снова сверкнул между пальцами и вонзился в обмякшую плоть.

Он отделил от мышц каждую кость, он выпотрошил тело и стал раскладывать пласты плоти и кожи на полу, он забылся, потеряв счет времени; он работал с останками так, словно это была деревянная мозаика – он выкладывал изображение. Он рисовал.

Джина смотрела, как, окровавленный и обезумевший, он создавал невероятное. И лишь только ночь отхлынула во всем своем мрачном величии и занялось утро, картина была готова, и безумие Дориана отступило.

Он отшатнулся от своего творения, и голова его наполнилась болью, головокружение повалило его на пол, тошнота подступила к горлу, и все, что он делал, как казалось ему, в глубоком беспробудном сне, стало реальнее его собственного существования.

– Я сделал это! – произнес он, и его сердце сжалось от ужаса, и вся его кровь, каждая клетка его тела задрожала от страха.

Но Джина приблизилась, и теплая ее рука, коснувшись его волос, сняла любую боль. Руки художника перестали дрожать, он взглянул на нее – заглянул в самую глубину ее глаз, – и страх отступил, и сердце забилось спокойно. Так странно и так осознанно он принял себя таким, каким он стал этой ночью, таким, каким он был всю свою жизнь. Убийцей. Не будь в его сердце извечной жажды крови, смог бы он совершить то, что совершил? Так изящно и так хладнокровно. Он написал человеческим телом, растерзанным человеческим телом, портрет.

Джина показала Дориану черную непрозрачную колбу размером не превышающую нескольких дюймов. Она была совершенно гладкой, без малейшей полосы, способной обозначить то место, где крышка отделялась от сосуда, но, как только Дориан приложил палец к выемке на гладкой поверхности, верхняя часть колбы поползла вверх, обнажая в своей сердцевине небольшую прозрачную емкость, наполненную кровью и источающую холод.

– Ее кровь? – спросил Дориан, когда колба закрылась. – Зачем мне ее кровь?

– Считай это моим подарком. – Джина заглянула в его лицо. – Может быть, в этом есть смысл, Дориан? – она обошла вокруг него, касаясь кончиками пальцев его тела, и частицы крови, что пропитала его одежду, поддаваясь совершенно непознаваемой силе, распадались, обращаясь в пыль. – Что, если не все существа во Вселенной – гипсовые слепки чего-то несуществующего, называемого плотью? Что, если в потоке случайных тел можно было бы отыскать тех, кто обладает бессмертием?

– Душой? – спросил Дориан тихо, и в сознании его обозначились картины странного, лишенного света места, затягивающего его в свои непознаваемые глубины. – И я один из них?

– Ты знаешь, должно быть, есть во Вселенной существа, умеющие видеть, видеть не только глазами, но словно бы осязать все грани этого мира, чувствовать нити, что плетут наши миры, слышать голоса, что видятся им голосами правителей. – начала Джина издалека. – Но поверь, ты особая ветвь, ты – особое существо. Ты видишь одними глазами, ты видишь образ души, видишь его не как светящийся кокон, но как плоть, сплетенную из плоти. Ты умеешь преображать видение, ты можешь проецировать суть его в грани человеческого понимания материи. Одним словом, ты можешь видеть существ так, как бы выглядели они, если б их душа отражалась на сосуде, на их плоти. Вся их суть может стать видна твоему взору. – Джина сжала руку Дориана и долго глядела в его глаза, словно отыскивая в них то новое, что она пыталась ему отдать. – Дориан, существа в своем подавляющем большинстве лишены бессмертия. Потоки их жизненной силы после смерти их тел отправляются в Источник, где циркулирует жизнь. Там энергия смешивается и вновь расходится по мирам, запуская механизмы жизни. Но мы из числа тех, чья душа, будь даже она расколота, бессмертна, пока не достигает Бездны. Открой глаза, и ты увидишь.

– Что? Что я должен увидеть? Что мне искать?

– Все, что научилось скрываться от моего предчувствия. – Джина встала за его спиной. – Вспомни имя того осколка своей души, что сейчас являет одно твое лицо, скрывая за собой иное. Вспомни имя. И до тех пор, пока ты не назовешь себя, лишь смерть способна поддерживать в тебе силу.

– Но кого мы убиваем? – спросил Дориан, ощущая, как со дна его сознания поднимается страх. – И только ли ради меня? – голос его стал тверже. Он обернулся и сверху вниз поглядел на Джину. Ее лицо чуть мерцало в полумраке близившегося рассвета. Она молчала, и Дориан склонил голову, не выдерживая давления тишины в этом доме, где каждый угол был пропитан смертью.

– Пора уходить. – Джина поманила за собой художника и пошла прочь, оставляя следы на окровавленном полу.

Вместе с Дорианом они покинули оскверненный смертью дом. Они пошли по тропам, проложенным осыпавшейся осенью и занесенным влагой ветра, возвращаясь к стенам города. Никто не видел их – они были лишь тенью. Немые невидимки, обнажившиеся души – путники, которым нет покоя, и никогда не будет.