Текст книги "Тайна"

14

Они сидели по разные стороны журнального столика с обитой кожей крышкой. Леймон фон Хайлиц откинулся на спинку кожаного дивана и смотрел на Тома сквозь клубы сигаретного дыма.

– Мне немного беспокойно, – сказал он. – Поэтому я и курю. Раньше я не курил, когда работал. Я занимался этим только в перерывах между делами, ожидая, пока на пороге появится новый клиент. Наверное, сейчас моя сила воли стала слабее, чем была тогда. К тому же не очень приятно принимать в своем доме полицейских.

– Бишоп пришел повидаться с вами? – спросил Том. Сегодня фон Хайлиц казался ему совсем другим, не таким, как в прошлый раз.

– Он послал двух детективов – Хоулмана и Натчеза – проводить меня домой. Эти же двое вчера вечером пригласили меня на Армори-плейс обсудить смерть министра финансов Хасслгарда.

– Они консультировались с вами?

Фон Хайлиц затянулся, затем с шумом выпустил дым.

– Не совсем. Капитан Бишоп предположил, что это я написал им какое-то письмо.

– О, нет, – Том вспомнил, как вчера, после выпуска вечерних новостей, пытался дозвониться фон Хайлицу.

– Наш разговор все время прерывался новостями о событиях в Уизел Холлоу. Я смог вернуться домой только в полдень, а детективы Хоулман и Натчез сидели у меня часов до трех.

– Они допрашивали вас еще три часа?

Старик покачал головой.

– Они искали пишущую машинку, на которой было напечатано письмо. Им пришлось изрядно потрудиться. Я и сам не помню точно, сколько машинок собрал в своем доме за долгие годы. Хоулману и Натчезу показалось особо подозрительным, что одна машинка была спрятана в шкафчике для картотеки.

– А почему вы ее спрятали?

– Это-то и хотел выяснить детектив Натчез. Я понял, что один из полицейских, раненых в Уизел Холлоу – Менденхолл? – был его близким другом. А вообще-то, эта пишущая машинка – своего рода сувенир, оставшийся мне от дела о «Внуке Джека-потрошителя» – тебе уже попадалась в моем альбоме эта статья? Именно на этой машинке доктор Нелсон печатал письма нью-йоркской полиции.

Фон Хайлиц улыбнулся и, вытянувшись на диване, положил ноги на журнальный столик. Он провел ночь в полицейском управлении и полдня любовался, как двое детективов роются в его вещах. С тех пор он успел принять душ, побриться, слегка вздремнуть, но все равно выглядел немного усталым.

– Все получилось совсем не так, как я думал, – сказал Том. – Вас продержали всю ночь в полиции... – старик пожал плечами. – ...этого человека – Эдвардса – застрелили, двое полицейских ранены, Хасслгард утопился...

– Хасслгард не топился, – сказал фон Хайлиц, глядя на Тома сквозь облако дыма. – Его казнили.

– Но какое отношение имел ко всему этому Фоксвелл Эдвардс.

– Он просто оказался – как это сказала его сестра? – удобным для полиции. Они решили все свалить на него.

– Значит, я был одним из тех, кто убил его. Хасслгард и Эдвардс были бы живы, если бы я не написал это письмо.

– Ты никого не убивал. Их убила система, чтобы защитить себя, – фон Хайлиц опустил ноги и потянулся к пепельнице, чтобы потушить сигарету. – Помнишь, я говорил тебе, что человек, убивший моих родителей, солгал в своей исповеди лишь однажды? Мой отец, конечно же, не был причастен к коррупции, охватившей остров. Он ненавидел то, что сделали эти жулики из Милл Уолк. И я думаю, он пошел к своему другу Дэвиду Редвингу и рассказал ему, что обнаружил и что собирается предпринять по этому поводу, Предположим, Дэвид Редвинг был так же ошарашен, как и мой отец. И он вполне мог поделиться полученной информацией с человеком, который не заслуживал его доверия. Когда вскоре после этого убили моего отца и мать, у Давида непременно должны были появиться определенные подозрения. Если только кто-нибудь, кому он доверял целиком и полностью, не постарался убедить президента, что обвинения отца были ложными, а их с матерью убил самый обычный грабитель.

– И кто же, по-вашему, это был?

– Его собственный сын. Максвелл Редвинг. До ухода в отставку он был правой рукой отца.

Том представил Максвелла Редвинга, развлекающего на террас-клуба в Игл-лейк своих племянников и племянниц, которые стали теперь бабушками и дедушками, потом вспомнил некролог в «Свидетеле».

– Как ты думаешь, над чем я работаю в последнее время?

– Не знаю, – сказал Том. – Вы работали над делом Хасслгарда, но теперь оно закончено.

– Наш покойный министр финансов – только крошечная часть большого сложного дела. Это мое последнее дело, точнее, дело всей моей жизни. Все вновь и вновь возвращается к убийству Джанин Тилман.

Том вдруг понял, что старик подозревает Редвингов в причастности практически ко всем преступлениям, совершенным на Милл Уолк.

– Послушайте, – начал он. – Я не хочу, чтобы вы думали...

Фон Хайлиц остановил его, подняв ладонь в темно-синей перчатке.

– Я хочу, чтобы ты кое о чем задумался, прежде чем продолжишь свою мысль. Как ты думаешь, посторонний человек догадается, глядя на тебя, о том, что случилось семь лет назад?

Тому потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что, так же как недавно его мать, фон Хайлиц намекает на аварию. Ему давно казалось, что это не имеет к нему никакого отношения – похоронено вместе с его прошлой жизнью, так же как глиняные трубочки и пустые бутылочки, которые находят время от времени на заднем дворе.

– Ведь это – важная часть того, кем ты стал. Того, кем ты являешься.

Тому вдруг захотелось встать и уйти из этого дома. У него было сейчас такое ощущение, словно он запутался в паутине.

– Ты чуть не умер. С тобой случилось такое, что происходит лишь раз в жизни. И очень немногие помнят и говорят об этом. Ты – словно человек, который видел темную сторону Луны. Такая привилегия даруется немногим.

– Привилегия? – переспросил Том, гадая про себя, какое отношение имеет ко всему этому убийство Джанин Тилман.

– Знаешь, что рассказывают люди о подобного рода переживаниях?

– Я не хочу этого знать, – ответил Том.

– Они вспоминают, что двигались вниз, в темноту, по длинному тоннелю. А в конце тоннеля мерцал свет. И их охватывало при этом чувство умиротворенности, счастья, даже радости...

Том чувствовал, что сердце его вот-вот разорвется. На несколько секунд он даже потерял зрение. Он попытался встать, но тело не слушалось его. Том не мог даже дышать. Как только он понял, что не видит ничего вокруг, зрение тут же вернулось, но паника, охватившая его, только усилилась. Он словно рассыпался на атомы, которые тут же снова соединились.

– Ты – дитя ночи, Том, – сказал фон Хайлиц.

Слова его затронули в душе Тома какие-то новые струны. Том вдруг увидел над собой ночное небо, словно с дома сняли крышу. В бесконечной тьме мерцали лишь несколько тусклых звездочек. Тому вспомнились слова Хэтти Баскомб о том, что мир наполовину состоит из ночи. Один слой ночи за другим – слои тьмы и мерцающих звезд.

– Я не могу, я не могу больше все это выносить, – Том поглядел на свое тело, неподвижно лежавшее в кресле. Это было тело незнакомца. Ноги его казались немыслимо длинными.

– Я просто хотел, чтобы ты знал, что носишь все это внутри себя, – сказал старик. – Что бы это ни было – боль, страх или любопытство.

Том почувствовал вдруг запах пороха и понял, что запах исходит от него. Еще он понял, что если расплачется сейчас, то ни за что не сможет остановиться.

Старик улыбнулся ему.

– Как ты думаешь, что ты делал в тот день? Почему оказался в западной части острова.

– Мой друг жил в Бухте Вязов. Думаю, я шел к нему, – Том и сам понимал, насколько фальшиво звучат его слова. Несколько секунд оба молчали.

– Я помню это чувство – мне надо было попасть куда-то, – произнес наконец Том.

– Попасть именно туда, – уточнил фон Хайлиц.

– Да. Именно туда.

– Ты бывал когда-нибудь после в районе Парка Гете.

– Только один раз. Меня чуть не стошнило. Я не мог там оставаться. Это было в тот день, когда я видел вас в Уизел Холлоу.

Тома поразило выражение глаз старика – словно он смотрел на него и одновременно вычислял в уме тысячу разных вещей.

Том старался изо всех сил взять себя в руки.

– Можно спросить у вас кое-что о Джанин Тилман? – произнес он.

– Да, конечно.

– Это звучит немного глупо – но, возможно, я забыл кое-что.

– Так спроси меня.

– Вы сказали, что Артур Тилман оставил револьвер на столике недалеко от пирса, а Антон Гетц взял его и выстрелил в Джанин с расстояния тридцати футов. Но откуда Гетц знал, что револьвер косит влево. Ведь это нельзя сказать, просто взглянув на оружие?

фон Хайлиц опустил ноги, склонился над столом, взял Тома за руку и пожал ее.

– Значит, я ничего не упустил?

Старик по-прежнему держал его руку.

– Абсолютно ничего. Наоборот, ты заметил, чего не хватало в моем рассказе. – Фон Хайлиц снова откинулся на спинку дивана, уронив руки себе на колени. – Гетц знал, что револьвер косит влево, потому что сделал два выстрела. Первая пуля попала в стену охотничьего домика. Гетц тут же прицелился снова и второй выстрел убил Джанин. А первую пулю я сам выковырял из стены дома.

– Значит, вы знали, на каком месте стоял Гетц. Найдя пулю, вы вычислили, с какого места стреляли. Как с машиной Хасслгарда. Старик улыбнулся и покачал головой.

– Значит, под столом валялись две стреляные гильзы?

– Не было никаких стреляных гильз.

– Вы видели, как это случилось, – продолжал гадать Том. – Нет. Вы видели револьвер на столике. Нет. Не могу угадать.

– Ты был близок к истине. Только револьвер на столике видел в тот вечер не я, а другой обитатель Игл-лейк. Ему было лет двадцать пять, так же как мне. Он был вдовцом с маленькой дочерью и жил в своем домике достаточно уединенно. Он уехал с Игл-лейк на следующий день после убийства Джанин.

Том вздрогнул.

– Как его звали?

– Он был, наверное, единственным человеком, который слышал в ту ночь выстрелы, потому что находился в соседнем домике. В тот Редвинги устраивали в клубе вечеринку – справляли помолвку Джонатана с Кейт Даффилд. Они пригласили из Чикаго оркестр под управлением Бена Поллака. Было очень шумно.

– Этот человек строил больницу в Майами? – тихо спросил Том.

– Это был один из первых крупных контрактов «Милл Уолк констракшн». Ты ведь видел заметку в моем альбоме, правда? Он даже открыл тогда в Майами второй офис. По-моему, он работает и сейчас.

– Так значит, мой дедушка слышал выстрелы. Он, наверное, подумал...

– Что Артур Тилман убил свою жену? – Мистер Тень закинул ногу на ногу и сложил руки в замок на животе. – Я останавливался поговорить с ним в Майами, после того как убедился, что Майнора Трухарта освободили из тюрьмы. Хотел рассказать, что случилось на Игл-лейк после его отъезда. И привез ему номера газет, где писали об убийстве.

Том никак не мог осознать смысл сказанного – не может быть, чтобы Гленденнинг Апшоу был свидетелем убийства и спокойно удалился с места трагедии.

– Балкон твоего дедушки выходил на озеро. По вечерам он обычно сидел там и размышлял, как достать цемент по более дешевой цене, чем Артур Тилман, – или о чем он там еще думал. С балкона Глен мог видеть пирс Тилманов так же хорошо, как свой собственный.

– И на следующее утро он сбежал?

Фон Хайлиц фыркнул.

– Глен Апшоу не бежал никогда и ни от чего в своей жизни. Я думаю, он просто не мог отменить дела, по которым пришлось уехать. В любом случае, это было его последнее лето на Игл-лейк – с тех пор никто из членов вашей семьи там не бывал.

– Нет, нет, – возразил Том. – Он перестал ездить туда от горя. Ведь в то лето утонула моя бабушка. И он не мог больше видеть это место.

– Твоя бабушка рассталась с жизнью в тысяча девятьсот двадцать четвертом году – за год до убийства Джанин Тилман. Так что вовсе не горе, а дела вынудили его покинуть остров. Строительство больницы было для Глена гораздо важнее семейных неурядиц его конкурента.

– И он готов был допустить, чтобы казнили ни в чем не повинного проводника?

– Твой дедушка рассказал мне, что видел лежащий на столике около пирса «кольт». Выстрелы же могли означать все что угодно – на озере вообще трудно определить, с какой стороны доносится звук. А выстрелы на Игл-лейк раздавались довольно часто – оружие было в каждом доме. Возможно, твой дедушка просто не знал, что Джанин мертва.

– Но возможно, что знал?

– Ты часто видишь своего дедушку?

– Один или два раза в год.

– А ведь ты – его единственный внук. Он живет всего в пятнадцати милях от вашего дома. Глен хоть раз поиграл с тобой в мяч? Свозил тебя покататься на лошади или на лодке? А в кино?

Смешно было даже предположить такое, и это ясно отражалось на лице Тома.

– Думаю, что никогда, – продолжал фон Хайлиц. – Глен очень высокомерный человек. Нелепо высокомерный. В нем словно чего-то не хватает.

– А вы знаете, как утонула моя бабушка? Почему она вышла из дома ночью? Она что, была пьяна?

Старик пожал плечами. У него снова был такой вид, словно он что-то вычисляет в уме.

– Она действительно вышла одна ночью. Все, кто жил тогда на Игл-лейк, довольно много пили. – Фон Хайлиц поднял полу пиджака и залез под жилет, чтобы разгладить невидимую Тому складку. Затем он снова поднял глаза. – Я очень устал, Том. Тебе лучше пойти домой.

Оба встали почти одновременно. Тому показалось, что фон Хайлиц общается с ним двумя разными способами. И самые важные вещи он обычно произносит молча. А если ты их не понял, ничего уже не поделаешь.

Фон Хайлиц двигался среди шкафчиков с картотекой и горящих ламп, словно среди Луны и звезд на ночном небе. Открыв входную дверь, он сказал Тому:

– Ты лучше, чем я был в твоем возрасте.

Том почувствовал почти невесомую руку старика на своем плече.

Напротив, в доме Тома, горело всего одно окно. А в стоявшем в конце квартала особняке Лангенхаймов были ярко освещены все окна. У тротуара стояли шикарные машины и конные экипажи.

Шоферы в униформе курили, прислонившись к машинам, отдельно от кучеров, которые старались с ними не заговаривать.

– Ночь так красива, – сказал старик, выходя на порог. Том сказал ему, – «до свидания», и мистер Тень помахал ему затянутой в перчатку рукой, почти невидимый в прозрачных лучах лунного света.

15

Следующие несколько недель страницы «Свидетеля» пестрели сообщениями о скандале, связанном с Фридрихом Хасслгардом, и злоупотреблениях в казначействе. Министр финансов расходовал фонды не по назначению, растрачивал фонды, скрывал фонды, переводил их со счета на счет, переписывал из книги в книгу. Преступная деятельность в сочетании с некомпетентностью привела к потере огромных денег. По мере того, как шло следствие, назывались все более астрономические цифры. Последняя составила десять миллионов долларов. Высказывались предположения о том, что сестру министра убили не террористы, а «сподвижники брата по преступной деятельности».

Когда Деннис Хэндли сказал на вечеринке Катинке Редвинг, что не следит за сообщениями о разраставшемся скандале и вообще не интересуется подобного рода вещами, он был одним из немногих жителей Милл Уолк, кто мог позволить себе подобное заявление.

Однажды Деннис Хэндли попросил Тома остаться после уроков.

Как только Том вошел в его кабинет, Деннис казал:

– Мне кажется, я знаю ответ на свой вопрос, и все же я должен его задать, он опустил глаза, затем взглянул в окно, за которым открывался вид на узкую, обсаженную деревьями Скул-стрит и на дом директора. Том ждал, когда же Деннис задаст свой вопрос.

– Это касается той машины, которую ты искал – «корвета» на Уизел Холлоу. Эта машина принадлежала тому, про кого я думаю?

Том вздохнул.

– Эта машина принадлежала тому, кому принадлежала.

Деннис со стоном обхватил голову руками.

– Две недели назад я хотел поговорить с тобой – твоя мать попросила меня кое-что у тебя выяснить – одну мелочь, – и я решил пригласить тебя к себе, чтобы показать тебе старые рукописи. Мне казалось, что это доставит тебе удовольствие. Вместо этого ты сделал вид, что тебе нехорошо, и заставил меня отвезти тебя через весь город к месту преступления. На следующий день исчезает человек, которому принадлежала машина. Еще одного человека убивают. Льется кровь. Двое расстаются с жизнью.

Деннис поднял руки в театральном жесте, полном ужаса.

– Это ты написал письмо, о котором говорили на пресс-конференции?

Том нахмурился, но ничего не сказал.

– Меня тошнит от всего этого, – заявил Деннис. – Вся ситуация нездоровая, и мой желудок это чувствует. Ты хоть понимаешь, что не стоит вмешиваться в такие дела?

– Человеку сошло с рук убийство, – сказал Том. – Рано или поздно они все равно обвинили бы в этом невиновного и сказали бы, что загадка разгадана.

– А то, что случилось вместо этого? Это тебе не школьная вечеринка! – Деннис покачал головой и снова посмотрел в окно, стараясь не встречаться взглядом с Томом. – Меня тошнит от этого. А ведь ты был моей надеждой. У тебя есть способности, которых хватило бы на двоих.

– Вы хотите сказать – на нас двоих? – уточнил Том.

– Я хочу, чтобы ты сконцентрировался на действительно важных вещах, – медленно, почти со злобой произнес Деннис. – Не разбрасывайся на всякий мусор! У тебя внутри – настоящее сокровище – неужели ты этого не понимаешь? – Деннис изо всех сил старался придать своему добродушному широкому лицу такое выражение, чтобы Том понял его мысль. – Настоящий мир существует рядом с другим, фальшивым. И настоящий мир – внутри тебя. Если повезет – а тебе вполне может повезти, – ты сумеешь сохранить его, выполняя нужную работу, воспринимая произведения искусства, относясь по-доброму к своим друзьям и отказываясь от участия в фальшивых делах. Вспомни Е.М.Фостера – две награды за развитие демократии!

– Я не собираюсь заниматься политикой, мистер Хэндли, – сказал Том.

Лицо Денниса вдруг закрылось, словно ловушка. Теперь он смотрел на свои белые полные руки, лежащие на краю стола.

– Я знаю, как тяжело тебе бывает дома, Том. И хочу, чтобы ты знал, что всегда можешь прийти ко мне. Я никогда не предлагал этого никому из учеников, даже тем, кого учил очень долго. Ты можешь также звонить мне в любое время.

Том понял вдруг, что всю свою жизнь Деннис Хэндли будет говорить эти слова любимым ученикам раз в пять-шесть лет.

– У меня дома все в порядке, – сказал Том, вспоминая тем не менее монотонные, словно заученные крики матери.

– Просто помни, что я тебе сказал.

– Я могу идти? – спросил Том.

Деннис вздохнул.

– Послушай, Том – я просто хочу, чтобы ты понял, кто ты. Именно это меня и волнует.

Том встал, и у него тут же перехватило дыхание. Он не мог ни сесть обратно, ни повернуться и уйти.

Деннис посмотрел на него глазами, выражавшими одновременно негодование, удивление и желание повторить еще раз все, что он только что сказал.

– Иди, – Том сделал шаг в сторону двери. – Я тебя не задерживаю.

Том вышел из кабинета и увидел Фрица Редвинга, сидящего спиной к окну, выходящему на школьный двор. Фриц остался на второй год и таким образом попал в один класс с Томом.

– О чем он говорил с тобой? – спросил Фриц, почесывая ногу.

Том сглотнул стоящий в горле ком.

– Да так, ни о чем.

– Мы можем поехать на урок танцев, – сказал Фриц. – Те, кто занимается спортом, еще в раздевалке.

Они пошли по коридору в сторону выхода.

У Фрица были густые белокурые волосы, хотя во всем остальном он был типичным Редвингом – низкорослым, широкоплечим, с короткими ногами и практически без талии. Фриц был добрым и дружелюбным мальчиком, зато в семье о нем были не самого высокого мнения. Он был очень рад обнаружить в классе, куда попал, оставшись на второй год, своего старого друга Тома Пасмора, ему казалось, что Том как бы делит с ним его позор. Том знал, что, когда люди говорят о тупости младших Редвингов, они в основном имеют в виду Фрица, но Фриц казался ему вовсе не глупым, а скорее медлительным и, как следствие этого, не склонным к размышлениям. На размышления требовалось время, а Фриц был очень ленив. Когда он все-таки снисходил до того, чтобы подумать, то обычно делал это как надо. Белокурая макушка Фрица едва доставала до плеча Тома. Рядом с другом Фриц напоминал маленького косматого мишку.

Они вышли из школы через боковую дверь и направились к залитой солнечным светом стоянке. Школьный фургон стоял в дальнем конце стоянки, и оттуда доносились хихиканье и чьи-то визгливые голоса. Том сразу заметил на одном из передних мест белокурую головку Сары Спенс. Учеников возили в школу танцев в специальном крытом фургоне. Лучи солнца, проникая сквозь ткань, окрашивали лица девочек в зеленоватый цвет. Не сговариваясь, по разным причинам, Том и Фриц свернули с тропинки в тень, падавшую от школьного здания.

Том гадал, действительно ли Сара Спенс, сидящая между Марион Хафстеттер и Муни Фаерстоун, сверкнула глазами в его сторону, наклоняясь, чтобы прошептать что-то на ухо Марион, – или ему это только показалось.

– Ты можешь клевать своего друга носом, но ты не можешь девать носом своего друга, – сказал Фриц, поднимая указатель1-ный палец, и рассмеялся. Затем, видя, что выражение лица Тома ее изменилось, вопросительно посмотрел на него добрыми, улыбчивыми глазами.

Ящерица размером с кошку пробежала по асфальтовому полю стоянки и исчезла под фургоном. Сара Спенс улыбнулась в ответ на какие-то слова Муни Фаерстоун. Том подумал, что она уже забыла о его существовании, но тут же снова поймал на себе взгляд Сары и ему стало вдруг почему-то холодно.

– Думаю, Бадди скоро вернется домой, – сказал он Фрицу.

– Бадди – такой нахал, – отозвался фриц. – Вся жизнь для него – одна большая вечеринка. Ты не слышал о том, как он разбил прошлым летом машину своей матери? Всмятку! А сам просто встал с сиденья и пошел домой. Скорей бы лето – мы снова поедем на Игл-лейк...

– Но когда он возвращается домой?

– Кто?

– Бадди. Твой кузен Бадди – известный разрушитель устоев.

– Мистер Нахал, – добавил Фриц.

– Так когда же мистер Нахал возвращается на Милл Уолк?

– Он не собирается сюда возвращаться. Поедет в Висконсин прямо из Аризоны. Он и еще несколько ребят собираются ехать туда на машинах. Снова вечеринка – вечеринка на всем пути через страну.

Они смотрели, как из раздевалки бегут к стоянке, натягивая на ходу пиджаки, ученики старших классов. Как только они пробежали мимо, Том и фриц покинули свое убежище и тоже пошли к фургону.

Академия танцев мисс Эллингхаузен занимала четырехэтажное муниципальное здание на одной из улочек, отходящих от Калле Бергофштрассе. На двери висела скромная латунная табличка. Фургон остановился у белых каменных ступеней, и ученики Брукс-Лоувуд высыпали на улицу.

Кучер натянул вожжи и поехал в другой конец квартала, где можно было поставить фургон. Ожидая на тротуаре назначенного времени, мальчики застегивали воротники, поправляли галстуки и бросали быстрые взгляды на свои руки, в надежде увидеть, что они не очень грязные. Девочки причесывались и разглядывали в карманные зеркальца свои хорошенькие личики. Через минуту-другую дверь наверху лестницы распахнулась, и на пороге появилась мисс Эллингхаузен – крошечная женщина с белыми волосами, в сером платье, с ниткой жемчуга на шее и в черных туфлях на низких каблуках.

– Можете входить, мои дорогие, – сказала она. – Вставайте в шеренгу и приготовьтесь к смотру.

Мальчики пропустили вперед девочек, и все стали подниматься по лестнице. Зайдя внутрь, они выстроились в шеренгу от входа до самой кухни мисс Эллингхаузен, где вечно пахло дезинфекцией.

Маленькая женщина прошла вдоль шеренги, внимательно разглядывая лицо и руки каждого ученика. Фрица Редвинга отправили наверх мыть руки, а все остальные вошли в более просторную из двух студий, находившихся на первом этаже. Это была огромная светлая комната с натертым до блеска паркетным полом и большим окном, украшенным чудовищным количеством искусственных цветов. В углу стояло небольшое фортепиано, за которым сидела мисс Гонзалес – такая же крохотная и такая же древняя, как мисс Эллингхаузен, но с блестящими черными волосами и искусно подкрашенным лицом. Мисс Эллингхаузен и мисс Гонзалес жили на верхних этажах академии, и никто никогда не видел этих двух женщин нигде, кроме этого здания.

Когда Фриц Редвинг вернулся из ванной, широко улыбаясь и вытирая мокрые руки о штаны, мисс Эллингхаузен сказала:

– С вашего позволения, мисс Гонзалес, мы начнем с вальса. Парами, леди и джентльмены, парами.

Поскольку на уроках танца девочек всегда было больше, чем мальчиков, некоторым из них приходилось вставать в пары друг с другом. Сара Спенс, которая считалась официальной подружкой Бадди Редвинга, обычно танцевала с Муни Фаерстоун, которая была влюблена в молодого человека, поступившего в военную школу в Делавэре.

Том давно уже танцевал в паре с Поузи Таттл, впрочем, их ставили вместе только лишь из тех соображений, что они были почти одного роста – в Поузи было около шести футов. На уроках Поузи никогда не разговаривала с Томом и даже избегала смотреть ему в глаза.

Мисс Эллингхаузен медленно двигалась мимо старательно вальсирующих пар и делала замечания. Наконец она остановилась возле Тома и Поузи, которая тут же вспыхнула.

– Старайся скользить, Поузи, – сказала мисс Эллингхаузен. Девушка закусила губу и постаралась выполнить ее пожелание.

– Твои родители здоровы? – спросила мисс Эллингхаузен.

– Да, – сказала Поузи, краснея еще больше.

– А твоя мама, Томас?

– С ней все в порядке, мисс Эллингхаузен.

– Она была таким... хрупким ребенком.

Том неловко закружил Поузи.

– Томас, я хотела бы, чтобы ты танцевал сегодня с Сарой Спенс, – вдруг произнесла мисс Эллингхаузен. Поузи, мне кажется, что ты сумеешь лучше помочь Мэрибет. – Это было настоящее имя Муни.

Поузи резко отбросила руку Тома, словно это был раскаленный докрасна кирпич, и Том проводил ее в другой угол зала, где танцевали Сара и Муни.

– Меняем партнеров! – воскликнула мисс Эллингхаузен, и Том почти с удивлением обнаружил, что стоит всего в нескольких дюймах от Сары Спенс. Она тут же оказалась в его объятиях, улыбнулась, а потом очень серьезно посмотрела Тому в глаза. Том слышал, как Поузи Таттл начала скрипучим голосом излагать Муни все, что у нее накопилось.

На несколько секунд Том и Сара выбились из общего ритма.

– Извини, – сказал Том.

– Тебе не за что извиняться, – возразила Сара. – Я просто привыкла танцевать с Муни и уже забыла, как это – быть в паре с мальчиком.

– Ты не против, что мы танцуем вместе?

– Что ты, я очень рада.

Фраза эта заставила Тома надолго замолчать.

– Я так давно не разговаривала с тобой, – произнесла наконец Сара.

– Да, – подтвердил Том.

– Ты что, нервничаешь?

– Нет, – сказал Том, хотя прекрасно понимал, что Сара чувствует его дрожь. – Может быть, чуть-чуть.

– Мне жаль, что мы больше не видимся друг с другом, – сказала Сара.

– Тебе действительно жаль? – удивился Том.

– Конечно. Ведь мы были друзьями, а теперь видимся только в школьном фургоне и на уроках мисс Эллингхаузен.

Музыка стихла, и, так же как остальные пары, Том и Сара, разделились в ожидании дальнейших инструкций. Том не мог даже представить себе, что Сара Спенс действительно замечала его присутствие, когда они ехали в фургоне.

– Фокстрот, – объявила мисс Эллингхаузен, и мисс Гонзалес начала наигрывать мелодию «Но не для меня».

– Ты до сих пор делаешь за Фрица домашние задания, – поинтересовалась Сара.

– Должен же кто-то это делать, – пожал плечами Том.

Рассмеявшись, Сара вдруг обняла его так крепко, что мисс Эллингхаузен наверняка сделала бы ей выговор, если бы успела это заметить.

– Мы с Муни так устали танцевать друг с другом, – пожаловалась Сара. Единственный человек, с которым я танцевала кроме нее, был Бадди Редвинг, а у него очень... своеобразное чувство ритма.

– Как он? – спросил Том.

– Неужели Бадди напоминает тебе человека, способного писать письма? Я устала думать о Бадди – я всегда устаю думать о Бадди, когда его нет рядом.

– А когда он рядом?

– О, ты же знаешь, Бадди такой неугомонный, что не остается времени вообще о чем-то подумать.

От последней фразы Сары у Тома почему-то испортилось настроение. Он поглядел на улыбающееся лицо Сары и подумал о том, что она гораздо ниже ростом, чем он ее помнил, что ее серо-голубые глаза посажены очень широко, и у нее удивительная, широкая и искренняя улыбка.

– Как это мило со стороны мисс Эллингхаузен отдать тебя мне, – сказала Сара. – Или тебе больше нравилось танцевать с Поузи Таттл?

– Нам с ней практически не о чем было говорить.

– А тебе не приходило в голову, что Поузи тебя просто боится?

– Что?!

– Ты такой... огромный, плечистый. Поузи привыкла разглядывать мальчиков сверху вниз, именно поэтому она так сутулится. К тому же у тебя репутация опасного человека. Тебя считают школьным интеллектуалом.

– И что же, я действительно такой? – лукаво спросил Том. «Но не для меня» подошла к концу, и мисс Гонзалес заиграла «Коктейль для двоих».

– Помнишь, как я приходила к тебе в больницу? – спросила Сара.

– Тогда ты тоже говорила о Бадди.

– Он производил на меня впечатление, не буду скрывать. Было так интересно – в основном потому, что он – один из Редвингов.

– Мальчики, – сказала мисс Эллингхаузен, – правая рука – вокруг талии партнерши. Фриц, перестань спать на ходу! Том молчал, а Сара продолжила свою мысль.

– Я хочу сказать, они были такие особенные. Держались отдельно от остальных.

– А что они вообще делают в своей усадьбе? – поинтересовался Том.

– Часто смотрят кино, разговаривают о спорте. Мужчины собираются вместе и обсуждают дела – несколько раз я видела твоего дедушку. Он приходит туда повидаться с Ральфом Редвингом. Если бы не они, там было бы скучно. Ну, с самим Бадди, конечно же, не соскучишься, – Сара подняла глаза, и на лице ее снова мелькнула улыбка. – Я всегда думаю о тебе, когда встречаю твоего дедушку.

– Я тоже думаю о тебе, – плохое настроение Тома тут же исчезло без следа.

– Ты больше не дрожишь, – заметила Сара.

Мисс Гонзалес заиграла какую-то новую мелодию.

– Я так глупо вела себя в тот день, когда пришла к тебе в больницу. Знаешь, иногда прокручиваешь в уме разговоры с разными людьми и просто поражаешься, какой немой ты была и какие глупые, ничего не значащие слова говорила. Именно так я вспоминаю о своем визите в больницу.

– Я был счастлив просто потому, что ты пришла, – сказал Том.

– Но ты был... – Сара запнулась.

– Ты так изменилась за то лето. Выросла.

– Что ж, зато потом ты меня догнал, ничего не скажешь. Так мы снова друзья, правда? Нам не пришлось бы прерывать нашу дружбу, если бы ты не перебегал улицу перед носом у машин, – Сара подняла на него глаза, в которых явно зрела какая-то мысль. – А почему бы тебе не приехать этим летом на Игл-лейк? Фриц мог бы пригласить тебя. Мы бы виделись каждый день. Мне было бы с кем поговорить, пока Бадди глушит рыбу и разбивает чужие машины.