Текст книги "Тайна"

– Но я еще не решил, что буду изучать в колледже, – сказал Том.

– Остановись на профессии инженера.

– О, да, Том, – вставила Глория.

– Это – основа основ. Такая профессия даст тебе все, необходимое в этой жизни. А если ты хочешь изучать поэзию или избранные произведения В.И. Ленина, это всегда можно делать в свободное время.

– Не уверен, что смогу стать хорошим инженером.

– А в чем ты мог бы проявить себя полнее? Кусая руку, которая тебя кормит? Оскорбляя свою семью? По-моему, этому в Тулейне пока не обучают.

Том и Глория, опустив глаза, молча ели суп, ожидая, пока Глен успокоится. Он вдруг вспомнил про вино и резко выдернул из ведерка бутылку, затем налил себе и Глории.

– Вот что я скажу тебе, Том, – произнес он. – Инженер – единственная реальная, земная профессия. Все остальные – академические.

– Пройдет много времени, прежде чем я овладею профессией.

– И все же это очень хорошая идея, папа, – вставила Глория.

– Пусть это скажет Том, – Глен отодвинул от себя тарелку.

– Давай же, – потребовала Глория.

– Это замечательная идея. – Том почувствовал, как на лбу выступила испарина.

«Вот так люди и становятся невидимыми», – подумал он.

– Конечно, о твоем обучении я позабочусь. О, миссис Кингзли, что там у нас – салат из омаров? Замечательно. Мы отмечаем решение моего внука поступить в Тулейн на инженерный факультет.

– Очень хорошо, – старушка поставила на стол очередной поднос.

Как только они начали есть, дедушка спросил:

– Ты видел когда-нибудь Игл-лейк?

Том удивленно поднял глаза.

– Ведь не видел, правда? Глория, а когда ты в последний раз была на севере?

– Я не помню, – Глория смотрела на отца с тревогой и подозрением.

– Ну да, ты ведь была тогда маленькой девочкой. – Глен снова повернулся к Тому. – Игл-лейк связано для нашей семьи с неприятными воспоминаниями. – Сначала Том подумал, что дедушка имеет в виду убийство Джанин Тилман, но тут же понял, что он говорит о смерти бабушки. – Мы пережили там огромную потерю. И с тех пор я предпочитаю держаться оттуда подальше. «Не считая двадцать седьмого года», – подумал Том.

– Конечно, я был занятым человеком, работал до потери пульса, но я не уверен, что дело только в этом.

– Ты действительно много работал, – сказала Глория и поежилась.

Глен раздраженно взглянул на дочь.

– Однако охотничий домик остался за нами, за ним все время присматривали. Ты помнишь мисс Дин, Глория, Барбару Дин? Глория угрюмо смотрела в тарелку.

– Конечно, – сказала она.

– Барбара Дин присматривает за нашим домом последние двадцать лет. До нее это делали местные жители по фамилии Трухарт.

Тома удивило выражение лица матери. Наверное, Барбара Дин была одной из бывших любовниц Глена Апшоу.

– Но никто из нас давно уже не приезжал в старый дом, – продолжал старик. – В другой ситуации мой внук проводил бы там каждое лето. Я начинаю думать, что семейная трагедия слишком долго удерживает нас вдали от этого места.

Глория что-то тихо и зло пробормотала себе под нос.

– Глор? – Глен вопросительно взглянул на дочь, но та только покачала в ответ головой.

Глен снова перевел глаза на внука.

– Я думал о том, что в наш старый охотничий домик пора снова вдохнуть жизнь. Ты не хотел бы провести на озере месяц-другой?

– С удовольствием! Это было бы замечательно.

Глория почти неслышно вздохнула, промокая губы розовой салфеткой.

– Беззаботное лето перед началом тяжелой работы, – сказал Глен.

И только теперь Том понял – поездка на Игл-лейк должна была служить ему наградой за то, что он согласился учиться на инженера. Его дедушка никогда не был особенно утонченным человеком.

– Я не могу ехать на Игл-лейк, – сказала Глория. – Или на меня твое приглашение все равно не распространяется?

– Ты нужна нам здесь, Глория. Я буду чувствовать себя спокойнее, зная, что ты рядом.

– Ты хочешь оставить меня здесь. Тебе спокойнее, когда я рядом. Ты снова хочешь отстранить меня от всего – только не надо делать вид, будто ты не понимаешь, о чем я говорю, потому что ты прекрасно это понимаешь.

Глен положил на тарелку вилку и нож и посмотрел на дочь наивными глазами.

– Ты хочешь сказать, что предпочла бы поехать с Томом? Или что я не буду в этом случае о тебе беспокоиться?

– Ты ведь знаешь, что я не могу туда поехать. Я бы просто этого не выдержала. Так зачем же говорить об этом?

– Не накручивай себя, Глория. И ты ведь остаешься не одна. С тобой будет Виктор. Его главной работой всегда было следить за твоим здоровьем.

– Спасибо, – сказала Глория. – Большое тебе спасибо. Особенно за то, что ты говоришь это в присутствии моего сына.

– Том уже почти мужчина.

– Ты хочешь сказать, что он достаточно взрослый, чтобы...

– Я хочу сказать, что он уже в том возрасте, когда может отправиться один на каникулы и как следует поразвлечься со своими сверстниками из приличных семей. Не так ли, Том?

– Думаю, да, – сказал Том, но несчастное выражение лица его матери заставило его произнести это почти равнодушным тоном. Ему было очень стыдно. Он знал, что дедушка говорит правду – главной работой его отца было заботиться о его матери. Ему стало вдруг очень неприятно, даже слегка затошнило.

– Я останусь дома, ма, – сказал он.

Глория смерила его злобным взглядом.

– Не надо говорить это, чтобы доставить мне удовольствие.

– Ты уверена? – спросил Том.

Мать сидела, не поднимая глаз.

– Мне не надо, чтобы еще и ты заботился обо мне.

– Шести недель будет вполне достаточно, – сказал Гленденнинг Апшоу. – Этого достаточно, чтобы почувствовать вкус свободы. А когда у тебя будет свое дело, ты сможешь проводить там отпуск.

– Скажи дедушке спасибо, – произнесла Глория безо всякого выражения.

– Спасибо, – сказал Том.

Часть шестая
Небеса

18

В первый день летних каникул Том Пасмор, охваченный какой-то непонятной тревогой, вышел из дому и бесцельно побрел по Истерн Шор-роуд в сторону Ан Дай Блумен.

В последние дни учебного года Том побывал на нескольких вечеринках. Он ходил по шикарным комнатам особняков, в которых жили его одноклассники, не встречая нигде Сары Спенс. Том удивлялся, почему большая часть комнат выкрашена в различные оттенки розового цвета, пока не услышал случайно, как мать Поузи Таттл говорит матери Муни Фаерстоун, что Катинка Редвинг нашла лучшего молодого декоратора Нью-Йорка, который просто гений, когда дело касается розового цвета.

– Гений – по-другому не скажешь! И конечно, Катинка нашла его первая.

Каждый вечер ровно в шесть я выглядываю из окна, смотрю на берег, на океан, но самое красивое – небо: оно такого же цвета, как стены моей спальни.

В соседней комнате одного из одноклассников Тома тошнило в ведерко для льда, а спустя несколько часов другому его товарищу пришло в голову выйти на песчаный пляж, закатав до колен брюки от фрака. Но к тому времени небо было уже таким же черным, как настроение Тома.

На последних уроках танца в академии мисс Эллингхаузен Том неуклюже танцевал танго с Сарой Спенс, но когда он спросил девушку, заедет ли за нею сегодня экипаж Ральфа Редвинга, она тут же помрачнела и стала отрицать, что ездит домой на его лошадях.

– Иногда он действительно присылает экипаж, но очень редко, – сказала Сара. – Редвинги – большие собственники, но не стоит делать из этого проблему.

Сара радостно улыбнулась, когда Том сообщил ей, что поедет в Игл-лейк, но после этого стала какой-то молчаливой и напряженной, не то что в первый раз, когда они танцевали вместе. После урока Сара быстро спустилась по лестнице и пошла одна в сторону Капле Бергофштрассе – она по-прежнему казалась Тому очень красивой, но одновременно почему-то несчастной. Он никак не мог понять, в чем тут дело.

Когда Том пришел на выпускные торжества, проводившиеся обычно во дворе за основным школьным зданием, Сара Спенс, сидевшая вместе с другими выпускниками, повернулась и одарила его лучезарной улыбкой. Ральф Редвинг, председательствовавший почти на всех выпускных вечерах, поговорил немного на тему «Гражданская ответственность лидеров общества», затем сообщил, что намерен издать книгу под названием «Исторические здания острова», где будут помещены поэтажные планы и фотографии каждого дома на Милл Уолк, где жили когда-либо члены семейства Редвингов (мамы выпускников восторженно зашушукались). А потом, когда вручили дипломы и награды. Том вышел из полосатой палатки, где давали чай, прошел через футбольное поле и посмотрел в сторону стоянки, где Сара Спенс и ее родители как раз садились в роскошный фургон Редвингов.

Том дошел до угла Ан Дай Блумен и остановился на несколько секунд, чтобы взглянуть на сияющий в просвете между домами океан. Вечером, перед выпускными торжествами, он заходил к Леймону фон Хайлицу. Снова оказавшись в его странной комнате, Том почувствовал себя так, словно вернулся в свой истинный дом. Он любил эту комнату и ее эксцентричного обитателя, тем не менее в тот вечер атмосфера между ними была какой-то напряженной. Мистер Тень очень расстроился, когда Том сообщил ему, что поедет на Игл-лейк, но больше всего юношу расстроил тот факт, что он упорно отрицал это.

– Вы ведь считаете, что я не должен ехать на север, – сказал он. – Я точно это знаю. Хотите, чтобы я остался и работал вместе с вами?

– Ты должен делать то, что хочешь, – сказал фон Хайлиц. – Просто сейчас не самое удачное время для такой поездки.

– То есть, вы не хотите, чтобы я ехал туда именно сейчас?

Мистер Тень ответил на его вопрос другим вопросом:

– Ты собираешься туда один? Разве приглашение Глена не распространялось на твою мать?

Том покачал головой.

В этот вечер он впервые понял, каким одиноким был сидящий перед ним человек, и это заставило его острее почувствовать собственное одиночество. Если Том уедет с Милл Уолк на шесть недель, мистер Тень лишится на все это время своего единственного собеседника. Но Том не мог заговорить с ним на эту тему, и весь остаток вечера фон Хайлиц был мрачен и неспокоен, словно ждал ухода своего гостя, чтобы сделать нечто такое, чего Том не должен был видеть. А Том чувствовал себя очень неловко – это была первая серьезная размолвка между ним и фон Хайлицом. Том как раз хотел спросить старика, не слышал ли он, что произошло в больнице Шейди-Маунт, но в этот момент фон Хайлиц встал, подошел к проигрывателю и поставил пластинку.

– Это Махлер, – сказал он, и спустя несколько секунд комнату наполнили выстрелы и стоны умирающих на поле битвы. Старик опустился в кресло, положил ноги на столик и закрыл глаза. Том молча вышел из дома. Сегодня фон Хайлиц чем-то напомнил ему дедушку. Нельзя было ожидать от столь неординарной личности, чтобы он вел себя так же, как простые смертные.

Том поднял глаза и увидел, как дверь огромного дома в испанском стиле, стоящего на углу Седьмой улицы, широко распахнулась. Тому тут же захотелось стать невидимым, а секунду спустя – очутиться внутри дома. Сначала на ступеньках появилась маленькая, коричневая с белым собачка, натягивающая поводок и лающая в его сторону. Том постарался исполнить хотя бы одно из своих желаний – отступил в тень красной телефонной будки. И тут из дома вышла Сара, одетая в синюю блузку с закатанными рукавами, белые шорты и белые тенниски. Рассмеявшись, она сказала что-то собаке и захлопнула за собой дверь.

Сара и рвущийся с поводка песик быстро спустились по красным кирпичным ступенькам и пошли по мощеной камнем дорожке к улице. Том смотрел, как качаются из стороны в сторону изящные бедра Сары. Она размахивала свободной рукой, но спину держала очень прямо. Волосы девушки вздрагивали при каждом шаге. Собачка выбежала на тротуар и потянула свою хозяйку в другой конец квартала.

Том вышел из-за телефонной будки и стал смотреть вслед удалявшейся Саре. Потом он пересек Ан Дай Блумен и пошел вслед за ней на некотором расстоянии. День, которого он не замечал раньше, теперь казался ему удивительно свежим и ярким: солнечный свет падал на сияющие волосы и красивые плечи Сары. Тому нравилось просто наблюдать за ее походкой, смотреть, как двигаются ее загорелые стройные ноги, едва касаясь тротуара, словно к ступням ее были приделаны крылышки.

Том прибавил шагу. Он не понимал, почему ему так хочется спрятаться от Сары, и не знал, что скажет ей, когда наконец догонит.

В этот момент Сара оглянулась и заметила его.

– Том! – воскликнула она и остановилась так резко, что передние лапы собаки повисли в воздухе. Повернувшись к Тому, она переложила поводок в другую руку и сделала шаг в сторону собаки, которая, почувствовав свободу, тут же принялась обнюхивать ближайшее дерево.

– Почему ты стоишь и улыбаешься? – требовательно спросила Сара. – Почему ничего не скажешь?

– Я как раз собирался догнать тебя, – сообщил Том в ответ на второй вопрос.

– Хорошо, – сказала Сара. – Ты поможешь мне с Бинго. Кажется, вы не встречались с ним раньше?

Том покачал головой и поглядел на собачку, которая присела, прижав уши, и завиляла хвостиком.

Сара наклонилась, чтобы погладить песика, продолжавшего смотреть на Тома умными, внимательными глазами.

– Скажи Тому, что тебя зовут Бинго. Он ведь не знает тебя.

– Сколько ему лет? – спросил Том.

– Семь. Я рассказывала тебе о нем, но неудивительно, что ты не помнишь. Это было во время моего визита в больницу тогда, после аварии. Когда я покрыла себя позором.

Том снова покачал головой. Склонив голову набок и высунув язык, Бинго терпеливо ждал, пока хозяйка продолжит наконец их прогулку.

– Мне подарили его в тот день, когда я узнала об аварии, – продолжала Сара.

– Значит, мы с ним ровесники, – произнес Том, сам плохо понимая, что имеет в виду. Взглянув на изменившееся выражение лица Сары, он поспешил добавить. – Извини, это, наверное, звучит странно. Я хотел сказать... знаешь, я и сам не знаю, что хотел сказать. – Том сделал шаг вперед, Сара улыбнулась ему, хотя в глазах ее по-прежнему было изумление, и пошла рядом.

– Я даже не знаю, в какой колледж ты собираешься, – сказал Том после паузы.

– О! Меня приняли в Холлинз и Гучер, но я собираюсь в Маунт Холиоук – мне больше нравится название, к тому же Муни Фаерстоун приняли туда же... – Сара искоса посмотрела на Тома и открыла, но тут же снова закрыла рот. – Том, – сказала она, потом замолчала, посмотрела на бегущего впереди Бинго и только после этого наконец произнесла: – Мои родители хотели, чтобы я училась в пансионе для девочек, но меня это устроит только на ближайшие год-два. Я уже подумываю о переводе – смешно, правда, ведь мы еще не начали учиться? Бадди считает, что мне надо перебраться в Аризону. А куда будешь поступать ты?

– Наверное в Тулейн. Если меня туда примут.

– Тогда я, может быть, переведусь в Тулейн, – Сара подняла на него глаза, и Том вдруг вспомнил, как она смотрела на него тогда, в больнице – за детским личиком Сары проступало уже тогда ее теперешнее лицо, и Тому очень хотелось коснуться ее. Сейчас ему тоже хотелось обнять Сару, но она заговорила снова, прежде чем он успел на это решиться:

– Ты действительно приедешь этим летом на Игл-лейк? – Том кивнул. – Послушай, я ведь не думала об этом всерьез тогда, когда говорила с тобой на уроке у мисс Эллингхаузен. Всякий раз, разговаривая с тобой, я говорю что-нибудь такое дурацкое, что мне хочется умереть на месте, когда я вспоминаю об этом потом.

– Почему?

– Но если ты действительно приедешь на север, я думаю, все будет в порядке. Правда?

– А что должно быть в порядке?

– Ну, ведь Игл-лейк немного необычное для тебя место, не так ли? Том внимательно посмотрел на Сару.

– Тебе оно, наверное, кажется совсем не таким, как нам. Поэтому я и спросила. – Том молчал. Сара остановилась и тихонько взяла его за руку. – Я знаю, твоя мама утонула, ммм, умерла...

На секунду оба они застыли в замешательстве: Том вспомнил газетные заголовки из альбома Леймона фон Хайлица и фотографию Джанин Тилман, наполовину высунувшей из экипажа красивую стройную ногу.

– О, Боже, – сказала Сара. – Вот, опять. Я не знаю, что со мной такое. Пожалуйста, извини.

Казалось, Сара вот-вот расплачется.

– Но это была вовсе не моя мама, – сказал Том. – Это была моя...

– Я знаю, я знаю, – быстро произнесла Сара. – Даже не могу себе представить, что... – я знаю, что это была твоя бабушка, но у меня в голове вдруг мелькнуло – наверное, это потому, что я никогда не видела твою маму, вот я и подумала, что... – Сара в отчаянии замахала руками.

Бинго зарычал. Том и Сара посмотрели сначала на него, потом, проследив за его взглядом, на угол дома. Собака рвалась с поводка, продолжая рычать.

– Тут несложно запутаться, – Том знал это по собственному опыту.

– Но я ведь ляпнула это с такой уверенностью! – Сара покраснела. – И как это меня приняли в колледж? И вообще в высшую школу? О, Боже, я говорю как Редвинги!

– Ты просто ошиблась, – успокоил ее Том.

Бинго продолжал издавать сердитые звуки и рваться с поводка.

– Бинго! – воскликнула Сара. – Он очень не любит, когда его держат... – По-прежнему потрясенная своей ужасной оговоркой, Сара позволила собаке увлечь себя вперед. – Мне так стыдно, – Сара пожала плечами и сделала рукой извиняющийся жест.

А Том вдруг понял, что должен непременно отправиться в Шейди-Маунт и разузнать, что произошло с Нэнси Ветивер. Через секунду ему уже казалось, что он вышел из дома именно с этим намерением.

– Мне надо сходить в одно место, – сказал Том, обгоняя Сару и нетерпеливо рычащего Бинго. – Все в порядке, Сара! Скоро увидимся!

Девушка закатила глаза и покачала головой.

– Извини еще раз, – крикнула она ему вслед.

19

Дойдя до дальнего угла Седьмой улицы, Том обернулся и увидел, что Сара смотрит ему вслед. Маленький терьер по-прежнему рвался с поводка. Сара сделала шаг вперед и помахала Тому рукой. Том помахал ей в ответ и начал переходить через Йоркмин-стер-плейс. Дома, которые он знал всю свою жизнь, обращали к нему свои холодные, безжизненные фасады. Брызги стоящих на лужайках фонтанов казались ему разлетающимися во все стороны песчинками сахарного песка. Сквозь открытые окна Том видел пустые комнаты со стоящими в них роялями и висящими на стенах портретами.

Он прошел по Салисбери-роуд, мимо Эли-плейс, Стоунхендж-серкл, Виктория-террас и Омдурман-роуд. Между Омдурман-роуд и Балаклава-лейн дома стали поменьше. Они теснее лепились друг к другу, а ближе к Ватерлоо-парад это были уже обычные трехэтажные бетонные и кирпичные дома, отделявшиеся друг от друга только толстыми деревянными заборами. Несколько детишек катались по улице на трехколесных велосипедах. Мужчина, читавший газету на пороге своего дома, подозрительно поглядел на Тома, но тут же вернулся к своему занятию, когда увидел перед собой самого обычного подростка с Истерн Шор-роуд.

Машины, велосипеды и повозки, запряженные пони двигались в обе стороны по Калле Берлинштрассе. Мимо проехала машина скорой помощи, затем еще одна. Сделав еще несколько шагов, Том увидел, что на круг в конце улицы выехали сразу четыре полицейские машины, на крышах которых вращались зажженные мигалки. Над воем сирен скорой помощи и сверканием мигалок возвышалось красное кирпичное здание, в котором Том провел почти три месяца, когда ему было десять лет. Вокруг машин быстро собралась толпа.

Как только зажегся зеленый свет. Том кинулся через улицу и стал продираться сквозь толпу, глазеющую на полицейские машины.

Перед вращающейся дверью, ведущей в приемный покой, стоял полицейский лет двадцати пяти в безукоризненно выглаженной, без единого пятнышка форме, а лицо под козырьком фуражки выглядело удивительно бледным. Его пуговицы, пояс и сапоги излучали самое настоящее сияние. Полицейский смотрел на улицу поверх голов толпы.

– Что случилось? – спросил Том полную женщину с большим пластиковым мешком в руках.

Женщина наклонилась в его сторону.

– Мне повезло – я как раз проходила здесь, когда подъехали копы, – сказала она. – Судя по всему, здесь кого-то убили.

Том прошел через пустой участок, отделявший толпу от горделиво несущего свою службу полицейского. Тот угрюмо посмотрел на него и снова уставился в пространство. Когда же Том начал подниматься по ступенькам, полицейский снял руку с кобуры и сложил ладони на груди.

– Вы не могли бы сообщить мне, что случилось, офицер, – попросил Том. Он был примерно на фут выше блюстителя порядка, и тому пришлось задрать голову, чтобы заглянуть Тому в лицо.

– Вы входите или нет? – спросил он. – Если нет, отойдите отсюда.

Том толкнул вращающуюся дверь и сделал несколько шагов в сторону столика, за которым регистрировали больных. И тут же неподвижно застыл.

Тому казалось, что он как бы заново проживает свое прошлое. Он помнил крошечный приемный покой с двумя-тремя креслами и деревянной перегородкой, отделявшей его от такого же крошечного офиса. Сейчас же приемный покой был размером с небольшую железнодорожную станцию, вдоль стен стояли с обеих сторон деревянные скамейки и пластиковые стулья. На нескольких стульях сидели пациенты, одетые в махровые халаты и занятые в основном разглядыванием собственных рук, лежащих на коленях. Усатый старик в кресле-качалке поднял на вошедшего Тома мутные глаза, и с нижней губы его закапала слюна. В дальнем конце большого зала стояла новая перегородка из матового стекла, отделяющая зал от офиса. За перегородкой несколько женщин в накрахмаленных халатах ходили между шкафчиками с картотекой, сидели за письменными столами, поднеся к уху телефонные трубки или разглядывая лежащие перед ними карточки.

Между вращающейся дверью и перегородкой стояли две группы полицейских, напоминавшие Тому футбольные команды перед матчем. В холле было гораздо темнее, чем на улице.

– Что вы тут делаете, Натчез? – кричал офицер, стоявший в большей из двух групп. – Это наша работа!

Том как раз пытался проскользнуть мимо сидящих на стульях стариков, но, услышав фамилию полицейского, быстро поднял голову. Коренастый полицейский в штатском прошептал что-то своим товарищам и двинулся в сторону конкурирующей группы. Мускулистый, уверенный в себе, он напоминал атлета. На щеках его горел лихорадочный румянец. Двое офицеров посторонились, чтобы пропустить Натчеза, затем сомкнулись у него за спиной, на лицах их Том прочел скрытую враждебность. И тут он вспомнил, где слышал это имя: Натчез был одним из двух детективов, обыскивавших дом мистера фон Хайлица.

Том решил, что лучше будет присесть и подождать, по-а разойдутся полицейские. Детектив Натчез подошел к лифту и нажал на кнопку. Часть полицейских продолжала смотреть на него, те же, с кем он только что разговаривал, разошлись в разные стороны.

– Сегодня должна прийти моя дочь, – сказал старик.

– Вы не знаете, почему здесь столько полицейских? – спросил его Том.

Нижняя челюсть старика отвисла, глаза его были красными.

– Ты знаешь мою дочь? – спросил он, не обращая внимания на вопрос Тома.

Старик схватил его за плечо и притянул к себе.

– Кто-то умер, – сказал он. – Кого-то убили. Сегодня у моей дочери день рождения.

Том вырвал руку. Ему казалось, что в земле образовалась гигантская воронка и он медленно в нее падает.

– Они хотят убить ее насовсем, – продолжал старик. – Но я не дам им.

Тут к ним подъехал на инвалидной коляске другой старик, которому явно не терпелось принять участие в разговоре. Том поспешно встал. Один из полицейских взглянул на него с какой-то безликой враждебностью. Том опустил глаза и отвернулся. Взгляд его упал на ноги второго старика, одетые в синие брюки и черные, начищенные до блеска ботинки с блестящими пуговками, высовывающиеся из=под халата. На первом старике, с которым он заговорил, как и на всех остальных больных, были пижама и шлепанцы. Том заглянул в лицо старика в лакированных ботинках, и тот взглянул на него в ответ.

Больше он, пожалуй, ничем не отличался от остальных пациентов – седые волосы, рассыпанные по лицу, отвисшая губа и дрожащая голова. Он сжал халат у горла и нагнулся к Тому, словно желая что-то сказать. Юноша отступил на шаг назад, но глаза старика притягивали его. В глазах этих светился живой ум и проницательность – их никак нельзя было принять за глаза старого маразматика. И тут Том вздрогнул, а потом чуть не закричал от изумления – он вдруг понял, что видит перед собой Леймона фон Хайлица.

Взглянув через плечо, Том увидел, что враждебно настроенный офицер движется в сторону Натчеза. На лице его ясно читалось намерение сказать что-то неприятное. Том опустился на стул, стоящий рядом с коляской фон Хайлица, и быстро взглянул на него, затем отвел глаза. Мистер Тень нанес на лицо толстый слой грима и приклеил густые темные брови поверх своих собственных. Лицо его выглядело изможденным, тупым и бессмысленным.

– Не оборачивайся, – произнес старик, почти не шевеля губами.

Том молча глядел на постепенно пустеющий зал. Офицер, возглавлявший одну из групп, подошел к одному из письменных столов, остальные направились к входной двери и лифтам. Тому снова показалось, что они двигаются как-то не слишком активно.

– Что вы здесь делаете? – прошептал он.

– Сегодня вечером у меня дома, – послышалось в ответ, хотя фон Хайлиц снова даже не разжал губы.

– Кто-то умер? – спросил Том.

– Уходи! – приказал фон Хайлиц, и юноша вскочил с места, словно его вдруг укололи острой булавкой.

Он прошел через просторный пустой зал и, когда поравнялся с лифтом, в котором уехал детектив Натчез, двери лифта открылись, и Натчез в сопровождении двух полицейских в форме вытолкнули оттуда каталку, накрытую простыней, под которой, вне всяких сомнений, находился труп. Том снова почувствовал, что проваливается в воронку в земной поверхности.

«Это все я, – подумал он. – Я написал письмо, и вот этот человек мертв».

– Могу я чем-то помочь тебе? – женщина, сидевшая за перегородкой, опустила на рычаг телефонную трубку и взглянула на Тома холодными глазами, в которых было ясно написано, что она вовсе не горит желанием оказать ему помощь.

– Я, я просто заходил сюда навестить своего приятеля, – пробормотал Том. – А потом увидел в холле полицию и...

– Никого ты не навещал, – сказала медсестра.

– Что? – не понял Том.

– Ты никого не навещал в этой больнице, – у женщины были жидкие, тусклые черные волосы, зачесанные над низким узким лбом, на переносице висели очки с небольшими стеклами. – Я видела, как ты вошел в зал всего несколько минут назад, и единственные пациенты, с которыми ты вступал в контакт, – эти два старика в инвалидных колясках у стены. Ты сам уйдешь отсюда или попросить, чтобы тебя вывели?

– Не могли бы вы сначала сказать мне, что здесь случилось, – попросил Том.

– Это не твое дело.

– Уже два человека сказали мне, что здесь кого-то убили.

Глаза медсестры расширились от удивления и возмущения.

– Я хотел повидать Нэнси Ветивер, – сказал Том. – Она – медсестра, которая...

– Сестру Ветивер? Так значит теперь уже не больного, а сестру Ветивер? А кого ты захочешь повидать дальше? Людовика Четырнадцатого? Персонал больницы слишком загружен, чтобы отвлекаться на всяких бродячих котов вроде тебя. Офицер! Офицер! Подойдите, пожалуйста сюда, – вдруг громко позвала она.

Все полицейские, находящиеся в зале, одновременно повернулись в их сторону, и, поколебавшись несколько секунд, офицер, который послал наверх детектива Натчеза, направился к письменному столу. Он ничего не сказал, только поглядел сперва на Тома, затем на медсестру с напряженной, вымученной, неестественной улыбкой.

– Офицер... – начала медсестра.

– Что тут, черт возьми, происходит? – перебил ее полицейский.

Неожиданно вся эта сцена показалась Тому чудовищно неправильной. Откровенная враждебность полицейского привела медсестру в замешательство. Том еще раз поглядел вокруг и отметил про себя, что половина мужчин, находящихся в зале, были на что-то очень злы, остальные же скрывали под маской равнодушия откровенное злорадство.

– Этот молодой человек, – снова заговорила медсестра, – проник в больницу под вымышленным предлогом. Он говорит что-то об убийстве, расспрашивает меня о медсестрах, он нарушает...

– Меня это совершенно не волнует, милая девушка, – покачав головой, офицер отошел от перегородки.

– Так вот как вы относитесь к своим обязанностям, – визгливо закричала медсестра. В этот момент она увидела человека, от которого с большей вероятностью можно было получить помощь. – Доктор, вы не поможете мне – подойдите, пожалуйста, на секунду.

Доктор Бонавентуре Милтон как раз выходил из коридора справа от письменного стола, за которым сидела разъяренная медсестра, в сопровождении худого смуглого мужчины в синей форме, обшитой галуном. Толстенький маленький доктор в пенсне и черной «бабочке» перевел взгляд с медсестры на своего спутника и улыбнулся.

– Конечно, мисс Драгонетт, – сказал он. – У вас что, возникли какие-то проблемы с моим другом?

– С другом?! – удивлению медсестры не было предела. – Этот молодой человек говорит что-то об убийстве, пытается ворваться в больницу, спрашивает об одной медсестре – я хотела вывести его.

Доктор Милтон сделал рукой успокаивающее движение.

– Я уверен, что мы сможем это уладить, мисс Драгонетт. Этот молодой человек – Том Пасмор, внук Гленденнинга Апшоу. Я встречался с ним две недели назад в Клубе основателей. Так что ты хотел, Том?

Мисс Драгонетт поняла, что придется сдаться, и теперь сверлила глазами стоящего рядом с доктором офицера.

– Я просто проходил мимо, когда увидел полицейские машины. Вот я и решил зайти узнать, что случилось – ведь дедушка так и не перезвонил мне по поводу Нэнси Ветивер... – Том взглянул в лицо офицера в ярко украшенной форме, и его поразили одновременно две вещи – во-первых, выражение ледяных глаз полицейского, во-вторых, смутное ощущение, что он уже видел его раньше.

– Неудивительно! – воскликнула в ответ на последние слова Тома мисс Драгонетт.

– Что-нибудь случилось? – произнес полицейский, и на этот раз, внимательно оглядев его лысый череп и лоснящееся лицо, Том узнал капитала Фултона Бишопа. У Тома все похолодело внутри – на секунду ему захотелось быстро повернуться и убежать. Капитан был гораздо ниже ростом, чем казалось по телевизору. Одного взгляда на этого человека было достаточно, чтобы понять: он начисто лишен чувства юмора. Бишоп напоминал средневекового палача, готового приступить к пыткам, какими их изображают на старинных картинах.

Доктор Милтон быстро перевел взгляд с Тома на капитана Бишопа, затем снова вопросительно взглянул на юношу.

– Я не думаю, что за этим кроется что-то серьезное, – сказал он. – Просто мальчик пришел сюда навестить сестру Ветивер – своего старого друга. Кстати, Том, перед тобой – тот самые капитан Бишоп, который раскрыл зверское убийство мисс Хасслгард.

Ни Том, ни капитан Бишоп не проявляли ни малейшего желания пожать друг другу руки.