Текст книги "Тайна"

На экране появилась расплывчатая черно-белая фотография широколицего парня в полицейской форме, взятая, судя по всему, из личного дела в полицейской академии.

– Патрульный Роман Клинк умер в возрасте сорока двух лет, прослужив пятнадцать лет в полиции острова. Он оставил вдову и сына, – блондин опустил глаза на текст, потом снова взглянул в камеру. – Напарник офицера Клинка, патрульный Майкл Менденхолл, скончался сегодня утром в больнице Шейди-Маунт от ран, подученных в ходе той же попытки захвата Фоксвелла Эдвардса – самой кровавой операции в истории полиции Милл Уолк. Все это время Менденхолл находился в коме. Оба полицейских будут похоронены со всеми почестями на кладбище Кристчерч после службы в соборе Святой Хильды. Капитан Фултон Бишоп объявил, что полиция будет благодарна всем желающим сделать пожертвования в фонд помощи семьям полицейских. – Блондин повернулся к камере в профиль и сказал: – А теперь грустный комментарий Джо Раддлера.

На экране появилась физиономия Джо Раддлера. Казалось, он вот-вот выскочит из синей рубахи, застегнутой на все пуговицы.

– Ужасно! – заорал Джо. – Невообразимо! Знаете, что я думаю? Я скажу вам, что я думаю! Некоторые люди считают, что публичные казни...

Том встал и выключил телевизор.

– Эй, это ведь был Джо Раддлер, – обернувшись, Том увидел, что отец снова стоит в дверях, засунув руки в карманы. – Я люблю Джо Раддлера.

Все тело Тома сжалось, словно в кулак. Он нагнулся к телевизору и нажал на кнопку.

– ...Жалкие, подлые трусы, которые не могут принять... – голосил с экрана Джо.

Том выключил звук.

– Сегодня убили полицейского, – сказал он.

– Копы знают, что их работа связана с риском. Можешь мне поверить, они к этому готовы. – Виктор вошел в комнату. Вид у него был немного пристыженный. – Знаешь, Том... ну, я наговорил тут тебе грубостей. – Он покачал головой. – Я не хочу, чтобы ты думал...

– Никто не хочет, чтобы я думал, – перебил его Том.

– Да, да, ммм, хорошо, что ты ничего не сказал Глену о... ты ведь не сказал, да?

– Я заметил одну интересную вещь, – сказал Том. – Дедушка очень любит рассказывать мне всякие интересные вещи, но совершенно не любит слушать их сам.

– Хорошо, хорошо, – забормотал Виктор. – Не хочешь подняться наверх и взглянуть на свою маму. Только сначала прибавь, пожалуйста, звук.

Том повернул ручку громкости, и комната наполнилась воплями:

– Тогда стреляйте в меня! Вот что я думаю!

Отец быстро взглянул на Тома и уставился в телевизор. Том вышел из комнаты и поднялся на второй этаж.

Глория лежала на кровати в измятой мужской пижаме, положив под спину подушку. Кругом валялись поверх покрывала разные журналы. На туалетном столике горела покрытая шарфом лампа. Окна были закрыты ставнями. Еще одна лампа, стоявшая обычно рядом с кроватью, лежала теперь рядом с ней, разломанная на две части. Рядом с тем местом, где раньше была лампа, стояла на полу коричневая пластиковая бутылочка с отпечатанной на машинке этикеткой. На полу блестело разбитое стекло. Том начал подбирать с ковра осколки.

– Ты ведь порежешься, мама, – укоризненно произнес он.

– Я весь день чувствовала себя такой усталой, что не могла подняться с постели, а потом услышала, как вы с Виктором кричали друг на друга внизу.

Том посмотрел на мать. Глория закрыла лицо руками. Он ухватил как можно больше осколков и положил их в корзину для мусора поверх валявшихся там в несметном количестве использованных белых салфеток. Потом он сел рядом с матерью.

– Мы поссорились, но теперь уже помирились, – сказал Том. Он обнял мать. Тело ее казалось почти бесплотным и одновременно каким-то напряженным. – Вот и все, ничего особенного.

Глория на секунду положила голову на плечо сына, но тут же вздрогнула и отстранилась.

– Не прикасайся ко мне. Я не люблю этого, – сказала она. Том тут же разжал руки. Глория посмотрела на него туманным взглядом и запахнула поплотнее пижамную куртку.

– Ты хочешь, чтобы я ушел? – спросил Том.

– Вообще-то нет. Просто я не люблю ссоры. Я так пугаюсь, когда люди ссорятся.

– А я не люблю слышать, как ты кричишь. Я так ужасно себя чувствую, когда слышу эти крики. Я понимаю, что ничего не могу для тебя сделать.

– Думаешь, мне это нравится? Это случается как-то само по себе. Что-то щелкает внутри, и я перестаю понимать, где нахожусь. Раньше мне казалось, что настоящая Глория ушла куда-то, а мне приходится прятаться внутри ее тела, пока она не вернется. А потом я поняла, что это полумертвое тело и есть настоящая я.

– Но ты ведь не всегда такая, – сказал Том.

– Ты не мог бы выключить проигрыватель. Пожалуйста.

Только сейчас Том заметил, что на портативном проигрывателе, поставленном на туалетный столик, вращается какая-то пластинка. Обернувшись, Том нажал на кнопку, пластинка постепенно остановилась, и тогда он смог прочесть, что на ней написано. Это была та самая «Голубая роза» Глена Брейкстоуна и группы «Таргетс». Том снял пластинку с проигрывателя и поискал среди груды пластинок, лежащих на полу возле кровати, конверт, в котором она лежала. Наконец он обнаружил его почти уже под кроватью. В нескольких местах конверт был порван и подклеен прозрачной пленкой. Том засунул в него пластинку.

– Что он сейчас делает? Смотрит телевизор? – спросила мать, имея в виду Виктора.

Том кивнул.

– И как это он всегда умудряется дать мне понять, что он выше меня, потому что я лежу здесь и слушаю музыку, а он смотрит внизу этот дурацкий телевизор и накачивается виски?

– Тебе ведь сегодня лучше, – напомнил ей Том.

– Если бы мне стало по-настоящему лучше, я бы, наверное, не знала, как себя вести. Глория села повыше и вытянула ноги под покрывалом. При этом несколько журналов слетели на пол. Глория натянула покрывало повыше и откинулась на подушку.

Том вдруг подумал, что спальня Глории напоминает комнату молодой девушки – проигрыватель на туалетном столике, куча журналов, мужская пижама, полутьма, односпальная кровать. Не хватало только плакатов и вымпелов на стенах.

– Ты хочешь, чтобы я ушел? – снова спросил он.

– Можешь посидеть еще немного. – Глория закрыла глаза. – Ему было стыдно за свое поведение, да?

– Думаю, да, – ответил Том.

Он отошел от кровати и сел на кресло перед туалетным столиком, все еще держа в руках конверт с пластинкой.

– Только что звонил дедушка.

Глория открыла глаза и выпрямилась. Затем она протянула руку к бутылочке с пилюлями и вытрясла две таблетки себе на ладонь.

– Правда? – переспросила Глория, разламывая таблетки пополам и проглатывая одну за другой две половинки.

– Он хочет, чтобы я уехал на Игл-лейк послезавтра. Я могу полететь вместе со Спенсами на самолете Редвингов.

– Спенсы летят на север на самолете Редвинга? – После небольшой паузы Глория спросила. – И ты полетишь вместе с ними?

– Хочешь, чтобы я остался дома? – спросил Том. – Я ведь вовсе не обязан туда ехать.

– Пожалуй, нет. Наверное, тебе лучше вырваться ненадолго из этого дома. На севере тебе будет веселее.

– Ты ведь тоже ездила туда на лето, – сказал Том.

– Я много куда ездила. Я вела совсем другую жизнь, но это продолжалось недолго.

– А ты помнишь ваш дом на озере?

– Это был очень большой дом. Деревянный. Там все дома деревянные. Я знала, кто где живет. Я даже знала, где живет Леймон фон Хайлиц. В тот день, когда мы ездили в Клуб основателей – помнишь, за ленчем? – твой дедушка не хотел, чтобы я говорила о нем. Но я всегда считала его потрясающим человеком.

«Интересно, почему?» – подумал Том.

– Он был очень знаменит, – продолжала Глория.

– И еще я дружила там с одной леди по имени Джанин. Но это еще одна ужасная история. Одна ужасная история за другой – такова вся моя жизнь.

– Ты знала Джанин Тилман?

– Мне о многом запрещают говорить. Вот я и молчу.

– А почему тебе запрещают говорить о Джанин Тилман? – спросил Том.

– О, это не имеет больше никакого значения, – голос Глории звучал сейчас более осмысленно, чем в начале разговора. – Я могла делиться с ней своими секретами.

– Сколько тебе было лет, когда умерла твоя мать? – спросил Том.

– Четыре. Я долго не понимала, что с ней случилось – думала, что она просто уехала далеко-далеко, чтобы сделать мне больно. Хотела наказать меня.

– А за что ей было тебя наказывать? Глория широко открыла глаза, ее опухшее лицо казалось сейчас почти детским.

– Потому что я плохо себя вела. Из-за моих секретов. Иногда Джанин приходила специально, чтобы поговорить со мной. Она держала меня на руках, а я рассказывала ей свои секреты Я надеялась, что она станет моей новой мамой. Мне по-настоящему этого хотелось!

– Мне всегда было очень интересно, как умерла моя бабушка – сказал Том. – Но никто никогда не говорил мне об этом.

– Мне тоже! Маленьким детям не говорят о таких вещах.

– О каких вещах?

– Бабушка покончила с собой, – произнесла Глория безо всякого выражения. – Мне не полагалось об этом знать. Отец не хотел даже говорить мне, что ее нет в живых. Ты ведь знаешь своего дедушку. Очень скоро он начал вести себя так, словно у него никогда не было никакой жены. Нас было только двое. Она и она папа. – Глория натянула покрывало повыше, журналы, лежащие поверх него, тоже поползли вверх. – Только она и она папа. И больше никого. Потому что он любил дочь, а дочь любила его. Но она знала обо всем, что случилось. – Глория улеглась поудобнее. – Но все это было очень-очень давно. Джанин очень рассердилась, а потом один человек убил ее и сбросил в озеро. Я слышала как он стрелял. Я была у себя в спальне и услышала выстрелы. Хлоп! Хлоп! Хлоп! Я выбежала на веранду и увидела мужчину, убегавшего в лес. Тогда я заплакала и стала искать отца, но его нигде не было. А потом я, наверное, заснула, потому что когда проснулась – он был уже рядом. Я рассказала ему обо всем, что видела, а он отвел меня к Барбаре Дин. Он считал, что там я буду в безопасности.

– Ты хочешь сказать – он взял тебя с собой в Майами.

– Нет. Сначала он отвел меня в деревню к Барбаре Дин. Я провела там несколько дней. А отец снова пошел на озеро искать Джанин. А потом он вернулся, и только тогда мы поехали в Майами.

– Я не понимаю...

Глория закрыла глаза.

– Я не любила Барбару Дин. Она никогда не разговаривала со мной. Она была противная.

Глория замолчала, дыхание ее было тяжелым.

– Завтра тебе будет лучше.

Том обошел вокруг кровати и склонился над матерью. Веки ее затрепетали. Том нагнулся, чтобы поцеловать ее, но едва губы его коснулись лба Глории, она вздрогнула и пробормотала:

– Не надо!

В кабинете Виктор Пасмор спал в кресле с откидывающейся спинкой перед работающим телевизором. В пепельнице дымилась забытая сигарета, успевшая превратиться в столбик серого пепла.

Том тихонько подошел к входной двери и вышел на прохладный ночной воздух. В зашторенных окнах Леймона фон Хайлица горел свет.

24

– Ты чем-то расстроен, – сказал фон Хайлиц, увидев на пороге Тома. – Заходи скорее внутрь и дай мне посмотреть на тебя как следует.

Том вошел в дверь, двигая ногами словно из последних сил, и прислонился к шкафчику с картотекой. Мистер Тень закурил сигарету и, выпустив дым, внимательно посмотрел на Тома. – Ты выглядишь абсолютно измученным, Том. Я налью тебе чашку кофе, и ты обо всем мне расскажешь.

Том выпрямился и потер лицо руками.

– Здесь, у вас, мне немного лучше, – сказал он. – Сегодня я столько всего услышал, столько всего узнал, что голова просто идет кругом. Я не могу понять, что к чему.

– Позволь за тобой поухаживать, – сказал фон Хайлиц. – У тебя был сегодня очень тяжелый день.

Он провел Тома в кухню, достал и поставил на стол две чашки с блюдцами, и налил в них кофе из черного кофейника, стоявшего на черной газовой горелке, – и горелка, и кофейник принадлежали еще родителям фон Хайлица. Тому нравилась его кухня, отделанная деревянными панелями, с висячими светильниками, старомодными раковинами, высокими деревянными полками и чистым дощатым полом.

– Думаю, что по такому случаю мы имеем право добавить в кофе кое-что покрепче, – сказал старик, снимая с одной из полок бутылку коньяка и наливая по нескольку капель в каждую чашку.

– По какому случаю? – спросил Том.

– По случаю твоего прихода, – улыбнувшись, фон Хайлиц подвинул ему одну из чашек.

Том отхлебнул горячего ароматного напитка и почувствовал, как напряжение постепенно проходит.

– Я не знал, что вы знакомы с Хэтти Баскомб, – сказал Том.

– Хэтти Баскомб – одна из самых необычных женщин на этом острове. Раз ты знаешь о нашей дружбе, значит, наверное, виделся, с нею сегодня. Но я не собираюсь весь вечер держать тебя в кухне. Давай переберемся в комнату, и там ты расскажешь, что же так расстроило тебя сегодня.

В комнате Том устроился поудобнее на кожаном диване и положил ноги на заваленный книгами журнальный столик.

– Одну минутку, – сказал фон Хайлиц, включая стереосистему и ставя пластинку.

Том приготовился снова выдержать пытку Махлером, но вместо этого мягкий тенор саксофона начал играть одну из любимых мелодий мисс Эллингхаузен – «Только не для меня». Том подумал, что мелодия имеет тот же вкус, что и кофе с коньяком. И тут он вдруг узнал пластинку.

– Это ведь «Голубая роза», – сказал Том. – У моей матери тоже есть эта пластинка.

– Один из лучших дисков Гленроя Брейкстоуна. Сегодня мы будем слушать только его. – Том посмотрел на старика со смешанным чувством смущения и боли. – То, что ты сейчас испытываешь – я знаю, как это ужасно, но это означает, что ты уже почти преодолел себя. События происходят теперь сами собой, но начало им положил ты. – Усевшись напротив Тома, фон Хайлиц сделал глоток кофе. – Сегодня убили еще одного человека, убили по ряду причин, но одна из них состояла в том, что он слишком много говорил.

– Тот полицейский?

– Он был конченым человеком. Они не могли доверять ему и поэтому избавились от него. Они сделали бы так же с тобой и со мной, если бы знали о нас. Поэтому теперь нам надо быть очень осторожными.

– Вы знали, что моя бабушка покончила с собой? – спросил Том. Фон Хайлиц замер, не донеся до рта кофейную чашку. – Наверное, я должен быть в шоке, но я почему-то не испытываю ничего подобного. Но вы – вы солгали мне, – Тома словно прорвало. – Мой отец не мог видеть с балкона причал Тилманов. Его балкон выходит на лес, а не на озеро. Зачем вы сказали мне это? Почему все постоянно лгут мне? И почему моя мать такая беспомощная? Как мог мой дедушка бросить ее у кого-то в доме и отправиться на озеро? – Том вздохнул, вернее, почти всхлипнул, и закрыл лицо руками. – Извините, – сказал он после паузы. – Просто я пытаюсь думать о пяти-шести вещах одновременно.

– Я не лгал тебе, Том, – сказал фон Хайлиц. – Просто сказал не все. Я не знал тогда некоторых вещей, а некоторые не знаю и сейчас. Когда ты едешь на Игл-лейк?

– Послезавтра. – Фон Хайлиц вопросительно взглянул на Тома. – Это выяснилось только что. Мне позвонил дедушка и сообщил, что я лечу на самолете Редвингов.

– Хорошо, хорошо, – положив ногу на ногу, фон Хайлиц откинулся на спинку кресла. – А теперь расскажи мне, что с тобой сегодня случилось.

Том посмотрел через стол на собеседника, и фон Хайлиц ответил ему взглядом, полным понимания и дружеского участия.

И Том рассказал ему все. О больнице, Давиде Натчезе, о мертвом полицейском и докторе Милтоне, об «экскурсии» в старый туземный квартал и «Рай Максвелла», о том, как видел Фултона Бишопа, скользящего по первому ярусу Райских кущ, подобно голодному удаву. О Нэнси Ветивер и о том, что рассказал ей Майкл Менденхолл, об экипаже доктора Милтона, о пьяной враждебности отца и визите Ральфа Редвинга к Виктору Пасмору. И наконец – о звонке Глена Апшоу и о матери, лежащей на кровати в спальне и вспоминающей детство и последнюю поездку на Игл-лейк.

– О, Господи! – сказал старик, когда Том закончил свой рассказ. – Теперь я понимаю, почему ты пришел ко мне в таком состоянии. Мне кажется, тебе не повредит еще немного коньяка – причем на этот раз уже без кофе.

– Я засну, если выпью коньяка, – возразил Том. – Я так вымотался за сегодняшний день.

Выговорившись, Том почувствовал себя немного легче, успокоился. Он действительно устал, но на самом деле ему вовсе не хотелось спать.

Мистер Тень улыбнулся Тому, похлопал его по колену и, взяв его чашку, понес ее в кухню. Он вернулся с графинчиком бренди и поставил его на стол, затем перевернул пластинку Гленроя Брейкстоуна, и комнату наполнили звуки, полные страсти, которые до конца жизни будут ассоциироваться в сознании Тома не только с его матерью, но и с этим самым вечером в доме Леймона фон Хайлица.

Старик снова уселся напротив Тома и посмотрел ему в глаза. Затем он налил себе бренди.

– Ты только что сообщил мне два очень ценных факта и подтвердил кое-что, о чем я давно догадывался: семь лет назад ты был в районе Парка Гете по той же самой причине, по которой твой учитель английского привез тебя не так давно в Уизел Холлоу. Я видел тебя в тот день и знал, что ты тоже заметил меня, хотя и не узнал.

Мистер фон Хайлиц выглядел очень возбужденным, и возбуждение его передалось Тому.

– Вы были там? Вы спрашивали меня, помню ли я нашу первую встречу. Так вы имели в виду тот день?

– Но ведь ты действительно видел меня, Том. Вспомни! И Том действительно вспомнил мрачный дом в готическом стиле и лицо, напоминавшее обтянутый кожей череп, выглянувшее из-за задернутой занавески. Широко открыв рот, он смотрел на улыбающегося фон Хайлица.

– Так это вы были в том доме на Калле Бурле!

– Это был я, – глаза старика сверкнули. – Я видел, как ты шел мимо, заглядывая между домами, чтобы разглядеть Сорок четвертую улицу.

– Но что делали там вы?

– Я снимаю дома и квартиры в разных частях острова и пользуюсь ими, когда мне надо понаблюдать за кем-то или просто спрятаться. Из того дома, где ты меня видел, я мог следить за Уэнделлом Хазеком, живущим на Сорок четвертой. Оттуда мне был виден весь квартал, где стоял его дом.

– Уэнделл Хазек, – произнес Том, и тут же увидел этого человека – коротко стриженного толстяка, выглядывающего из окна желто-коричневого дома, а затем его же, машущего рукой с порога.

– Он был там, – сказал Том. – Он, наверное, увидел меня. И послал... – Том запнулся, теперь перед глазами его стояли мальчик и черноволосая девочка. Джерри-волшебник. «И что же ты собираешься делать, Джерри-волшебник?» – Он послал своих детей разделаться со мной. Джерри и Робин. Они хотели знать... – «Ты хочешь знать, что происходит? Почему бы тебе не сказать мне об этом, а? Что ты здесь делаешь?» – Они хотели знать, зачем я пришел туда.

Теперь Том видел двух других мальчишек – сердитого толстяка и другого, худого, как скелет, который как раз сворачивал за угол какой-то хибарки. На него вдруг нахлынули воспоминания о тех минутах – как Джерри ударил его, и Том почувствовал жгучую боль. Как он бросился в ответ на Джерри и сломал ему нос.

«Нэппи! Робби! Хватайте его!»

Он вспомнил блеснувшие лезвия ножей. Вспомнил, как побежал. А потом увидел Уэнделла Хазека, выбежавшего, размахивая руками, на порог собственного дома. Он вспомнил свой страх, чувство полной беспомощности, вспомнил, что двигался, как на кадрах замедленной съемки или, точнее, словно во сне.

– Потом Джерри, наверное, позвал на помощь друзей. Том вдруг задрожал. Он вспомнил все – блеск лезвий, как кто-то звал Робби, как он побежал, как разглядел в пурпурном воздухе название улицы – Ауэр-стрит. Уверенность, с которой Робби собирался воткнуть в него нож. Вспомнил, как врезался в гущу движения на Калле Бурле, как балансировал на велосипеде, словно клоун в цирке, седоволосый велосипедист. Он закрыл глаза руками и вспомнил решетку радиатора и надвигающееся на него лицо.

– Нэппи и Робби, – сказал он.

– Нэппи Лабарре и Робби Уинтергрин. Это были они. «Уличные мальчишки».

Том унял дрожь и удивленно посмотрел на фон Хайлица.

– Так они себя называли, – пояснил детектив. – Все эти ребята бросили школу лет в четырнадцать и работали на Уэнделла Хазека. Воровали, следили за полицией. Так они жили лет до двадцати, а потом все вдруг стали добропорядочными гражданами и работают теперь на компанию «Редвинг холдинг».

– И что же они делают на службе? – спросил Том, но тут вспомнил, что говорила сегодня днем Сара. – Понимаю – они телохранители.

– По крайней мере, так их называют.

– А Робин, что стало с ней?

Фон Хайлиц улыбнулся и покачал головой.

– Робин стала сиделкой при одной пожилой даме. Старушка умерла во время путешествия на континент, и Робин унаследовала все ее состояние. Родственники подали на нее в суд, там же, в Америке, но Робин выиграла дело. И теперь она проживает полученное наследство.

– Хазек узнал меня, – сказал Том. – Поэтому он и натравил на меня «Уличных мальчишек». За несколько дней до этого он приходил к нашему дому. Наверное, он выследил моего деда. По дороге Хазек явно заглянул в несколько баров – он еле держался на ногах. Он кричал на всю улицу и швырялся камнями. Дедушка вышел из дому, чтобы успокоить его. Я пошел за ними, и Хазек видел меня. Спровадив Хазека, дедушка вернулся в дом и поднялся наверх. Там они стали обсуждать происшествие с отцом и матерью. Я слышал, как кричала моя мать. «Откуда пришел этот человек? Чего он хотел от нас?» А дедушка ответил: «Он живет на углу Сорок четвертой и Ауэр-стрит, если тебя так это интересует. Что же до того, чего он хочет – он хочет денег, чего же еще?»

– Ты слышал этот разговор и через несколько дней отправился в ту часть города – сам, один, через весь остров – а ведь тебе было только десять лет! – потому что ты слышал достаточно, чтобы решить: если ты пойдешь в ту часть города, то сможешь узнать и понять все. А вместо этого ты чуть не лишился жизни и оказался надолго прикованным к больничной койке.

– И все допытывались у меня, что я делал в том районе, – сказал Том, окончательно успокаиваясь. – А что вы делали сегодня в больнице?

– Хотел увидеть своими глазами то, что ты узнал от Нэнси Ветивер. Я знал, что бедный Майкл Менденхолл протянет недолго, и поэтому проводил по нескольку часов в день в холле больницы, чтобы посмотреть, что начнется, когда он умрет. И я узнал то, что хотел, – мое мнение о Дэвиде Натчезе оказалось правильным – он действительно стоит за правду. А то, что он до сих пор жив, означает, что мы имеем дело с сильной личностью. Этот человек понадобится нам однажды – а мы понадобимся ему.

Фон Хайлиц встал и, засунув руки в карманы, начал прохаживаться между столом и стулом.

– Позволь мне задать тебе еще один вопрос, – сказал он. – Что ты знаешь об Уэнделле Хазеке?

– Он был ранен когда-то – при ограблении кассы компании моего деда. Грабители были застрелены, но денег так и не нашли.

Фон Хайлиц остановился и стал пристально вглядываться в висящую на стене танцовщицу Дега. Казалось, что он внимательно прислушивается к музыке.

– Это ни о чем тебе не напоминает? – спросил он наконец.

Том кивнул.

– О многом. Например, о Хасслгарде. О деньгах казначейства. Но что...

Фон Хайлиц резко повернулся к нему лицом.

– Итак, Уэнделл Хазек, который был на Игл-лейк в то лето, когда убили Джанин Тилман, пришел к твоему дому, разыскивая твоего дедушку. Он хотел денег, или, по крайней мере, так это выглядело. Мы можем предположить, что он считал, будто заслуживает большего после ранения, которое получил в ходе ограбления. Хотя он и без того получил достаточно денег, чтобы купить собственный дом. А когда через несколько дней ты появился у его жилища, Хазек так встревожился, что послал своих детей и их друзей выяснить, зачем ты пришел. Разве это не доказывает, что он что-то скрывал? – Фон Хайлиц буквально сверлил Тома глазами.

– Может, это он организовал ограбление, – предположил Том. – И получал от моего деда деньги за увечье, которое получил намеренно.

– Может быть, – фон Хайлиц облокотился о спинку стула, глядя на Тома все с тем же восторженным возбуждением. Том понял, что старик говорит ему не все. Это его «может быть» означало наличие другой возможности, но он хотел, чтобы Том додумался до всего сам. Фон Хайлиц решил вдруг сменить тему. – Я хочу, чтобы на Игл-лейк ты внимательно наблюдал за всем, что происходит вокруг. И обязательно напиши мне обо всем, что привлечет твое внимание. Не надо опускать письма в почтовый ящик – передавай их прямо Джо Трухарту – сыну Майнора. Он работает на почте я прекрасно помнит, что я сделал когда-то для его отца. Но постарайся, чтобы никто не видел, как ты с ним разговариваешь. Не стоит рисковать понапрасну.

– Хорошо, – сказал Том. – Но о каком риске вы говорите?

– Вся эта история достигла определенного пика, – сказал фон Хайлиц. – Ты можешь спутать чьи-то карты самим фактом своего присутствия. Вполне возможно, что Джерри Хазек и его друзья узнают тебя. И они, несомненно, узнают твое имя. А ведь им, возможно, казалось, что тебя задавило тогда насмерть и с тобой докончено. Если они помогали Уэнделлу Хазеку прятать что-то семь лет назад, возможно, это необходимо прятать и сейчас.

– Деньги?

– Когда я наблюдал за домом Хазека из своего убежища на Калле Бурле, я видел, как к дому подъехала машина, из которой вылезал человек с портфелем. Его впустили в дом. Во второй раз подъехала другая машина, и из нее вылез другой человек. Оба раза Хазек выходил из дому с заднего хода, открывал сарай, стоявший в глубине сада, и выносил оттуда небольшие свертки, которые передавал своим визитерам.

– Но почему он отдавал им деньги?

– Откупался, – фон Хайлиц пожал плечами, словно не зная, что еще предположить в подобном случае. – Конечно, часть этих денег получила полиция, но кому достались остальные – на этот вопрос мы пока не можем ответить.

– Так он хранил украденные деньги, – сказал Том.

– Деньги, добытые во время ограбления. – У Тома снова возникло ощущение, что фон Хайлиц чего-то не договаривает. Опустив голову, старик разглядывал затянутые в перчатки руки, лежащие на изогнутой спинке стула. – Ты сказал мне одну очень странную вещь. А другая информация, которую я получил от тебя сегодня, добавляет несколько кусочков к общей картине трагедии на Игл-лейк. Знаешь, что я понял сегодня? И вижу теперь, что только собственное тщеславие мешало мне понять это раньше.

Фон Хайлиц был слишком возбужден, чтобы спокойно стоять на месте. Он снова начал расхаживать между столом и стулом.

– Что же это? – встревоженно спросил Том.

– Ты необходим мне гораздо больше, чем я необходим тебе. – Он остановился и посмотрел на Тома, затем вытянул вперед обе руки. На лице его отразилась сложная гамма чувств – тут были и гнев, и отчаяние, и изумление, и что-то вроде довольства собой. Тому стало вдруг немного смешно. – Это правда, это чистая правда! – фон Хайлиц опустил руки. – Все в этом деле – да-да, одном огромном деле – так или иначе зависит от тебя. Это скорее всего последнее и самое грандиозное дело из всех, над которыми я работал в своей жизни, это кульминация самой жизни, а для тебя оно может стать первым шагом по этому пути. Если бы не ты, Том, я так и копался бы в своих вырезках, гадая, когда получу наконец то, что позволит двигаться дальше. Но теперь я вышел на сцену для последнего поклона. – Рассмеявшись, он повернулся лицом к комнате, словно призывая невидимых зрителей полюбоваться на его выход. И снова засмеялся смехом абсолютно счастливого человека.

Затем фон Хайлиц заложил руки за спину и выгнул позвоночник. Он тяжело вздохнул.

– И что же с нами теперь будет? – старик обошел вокруг стола и сел рядом с Томом на диван. Он похлопал мальчика по плечу. – Что ж, если бы мы знали это заранее, было бы неинтересно, ведь правда?

Фон Хайлиц положил ноги на край стола, Том последовал его примеру. Несколько секунд они сидели, расслабившись, в абсолютно одинаковых позах.

– Могу я спросить вас кое о чем? – нарушил молчание Том.

– О чем угодно.

– Что я такое сказал вам? Что заставило вас яснее увидеть картину преступления?

– Две вещи. То, что твой дед отвел твою мать в дом Барбары Дин на несколько дней после убийства Джанин Тилман. И то, что маленькая Глория видела человека, бегущего в лес.

– Но она ведь не узнала его.

– Нет. Или узнала, но не хотела себе в этом признаваться. На Игл-лейк вряд ли были люди, которых не знала твоя мать.

– А что из сказанного мною показалось вам таким ужасным?

– Визит Ральфа Редвинга к твоему отцу. – Фон Хайлиц снял ноги со стола и выпрямился. – Обдумав все хорошенько, я нахожу это обстоятельство удручающим. – Он решительно встал. Том последовал его примеру, гадая, что произойдет дальше. Фон Хайлиц посмотрел на него так, словно к горлу подступали невысказанные слова. Но, в отличие от Виктора Пасмора, он не произнес эти слова вслух.

– Тебе пора идти, – сказал он вместо этого. – Уже поздно, и мне не хотелось бы, чтобы тебе пришлось снова объясняться с отцом.

Они прошли мимо шкафчиков с картотекой к входной двери. На секунду Тому показалось, что два месяца – чудовищно большой срок, и он может никогда больше не увидеть этой комнаты.

– А что я должен искать там, на севере? – спросил он. – И что делать?

– Расспрашивай всех о Джанин Тилман. Выясни, не видел ли кто-нибудь еще человека, бегущего в сторону леса. – Фон Хайлиц открыл дверь. – Я хочу, чтобы ты немного всколыхнул тех, кто причастен к этому делу. Посмотри, не удастся ли заставить их действовать, не подвергая себя лишней опасности. Будь осторожен, Том. Пожалуйста.

Том протянул старику руку, но фон Хайлиц снова удивил его. Словно не заметив протянутой руки, он крепко обнял юношу.