Текст книги "Расколотый берег"

– Уложимся. Какой он был?

– Отличный! И хозяин хороший. Я давно его знала и делала все, как ему нравилось. К Рождеству он мне всегда доплачивал как за целый месяц.

– И никаких проблем?

Она внимательно взглянула на него карими глазами с маленькими желтыми точками на радужке.

– У меня тут был порядок, как в аптеке, – ответила она. – Какие проблемы?

– Значит, вам незачем было его убивать?

Кэрол негромко усмехнулась:

– Мне? Да это все равно что рубить сук, на котором сидишь. Мне еще двух ребятишек поднимать – родила поздно. А другой работы здесь все равно нет.

Тем временем занималось раннее зимнее утро и было совсем тихо – только пели птицы, проезжали машины по шоссе да где-то тарахтел трактор.

– Господи, – проговорила Кэрол, – до меня только сейчас начинает… Может, сделать кофе?

Кэшин был совсем не против, но ответил:

– Не надо пока. Ничего нельзя трогать. А то меня с дерьмом съедят. А вот покурить мы с вами покурим.

Курение – одна из слабостей. Жизнь по большей части – слабость. Сила – это, скорее, исключение. Дым от их сигарет поднимался к золотым от утреннего солнца листьям.

Вдалеке послышался слабый звук. «Вот идиоты! – подумал Кэшин, – все сирены включили».

– Кэрол, теперь у вас возьмут показания полицейские из Кромарти, по полной программе, – сказал он. – Следствие будут вести они, но если вы вдруг захотите мне что-нибудь рассказать, то позвоните, договорились?

– Договорились.

Они всё сидели на ступенях.

– Если он выживет, – заговорил Кэшин, – то только потому, что вы вовремя пришли на работу.

Кэрол помолчала и спросила:

– Как думаете, мне будут платить?

– Конечно. Пока все не прояснится.

Они слышали, как машины то поднимались по склону, то заворачивали и сирены выли все громче. И вот они плотным строем ворвались во двор и затормозили, да так резко, что из-под колес полетел гравий.

Пассажирская дверь первой машины распахнулась, и из нее вышел высокий мужчина средних лет с гладко зачесанными назад темными волосами – старший следователь Рик Хопгуд. Они с Кэшином были немного знакомы. Хопгуд двинулся им навстречу. Кэшин стоял неподвижно.

С востока уже тарахтел вертолет.

– Смену принял, – сказал Хопгуд. – Можешь возвращаться в Порт-Монро.

Глаза Кэшина застлала жаркая красная пелена. Ему очень захотелось как следует заехать Хопгуду. Но он промолчал, проводил взглядом вертолет, обошел вокруг дома и принялся наблюдать, как машина опускается на пыльный утоптанный выгон. Врач «скорой помощи» уже был там и ждал. Из вертолета вышли трое, разложили носилки. Обогнув конюшню, они прошли в дом.

– Обидно? – раздался рядом голос Хопгуда.

– Да нет. С чего бы? – ответил Кэшин.

– Ну извини, не хотел.

Кэшин посмотрел на него. Хопгуд улыбался, обнажая большие желтоватые клыки.

– Какие тут обиды, – отозвался Кэшин.

– Вот и хорошо, – сказал Хопгуд. – Обратимся к тебе за советом, если что?

– Полиция у нас одна, так что на здоровье.

– Все бы так, – заметил Хопгуд. – Ну, не пропадай.

Санитары вынесли носилки; на них, весь обвитый трубками, лежал Чарльз Бургойн. Никто не спешил – они уже сделали все, что можно. Носилки погрузили в вертолет, женщина из бригады «скорой помощи» спокойно перекинулась несколькими словами с коллегой из города.

Врач закрыл дверь. Вертолет завис, развернулся в сторону города, замигал огнями.

Кэшин распрощался с Кэрол Гериг, сел в машину и поехал обратно, по аллее стройных пирамидальных тополей.

* * *

– Ну что, нашли его?

– Пока не знаю, миссис Аддисон, – ответил Кэшин. – А вам-то откуда известно?

– Слушаю радио, знаешь ли. Что с нами происходит? Напасть на старика прямо в его постели. До чего мы докатились!

Сесиль Аддисон, как всегда после обеда, сидела в кресле у камина, держа в левой руке сигарету, а правой то дотрагиваясь до длинного носа, то проводя по зачесанным назад седым волосам. Компания в Кромарти, в которой она работала, отпустила Сесиль «на выпас» в Порт-Монро. Она появлялась в конторе в половине десятого утра, просматривала газеты, выпивала первую за день чашку чая, встречалась с клиентами, чаще всего чтобы оформить завещание, доставала всех подряд и уходила домой пообедать и выпить вина.

Возвращаясь в контору, она имела обыкновение просто так, без предупреждения, заглянуть к кому-нибудь по дороге.

– Садись, – пригласила она. – Мир совсем обезумел. Читал?

У нее на столе лежали газеты. Кэшин развернул «Вестник Кромарти». На первой же полосе крупные буквы заголовка кричали:

ОСТАНОВИТЬ ВОЛНУ ПРЕСТУПНОСТИ!

Население выступает за введение комендантского часа

– Комендантский час! – презрительно фыркнула Сесиль. – Разве это выход? Что же теперь, к добровольцам из «Бдительных соседей»[3]3
  «Бдительные соседи» (или «Соседский надзор», англ. «Neighbourhood Watch») – система добровольных объединений граждан, существующая почти во всех штатах Австралии (а также в Великобритании, США и других странах) и призванная помогать полиции в охране общественного порядка и предупреждении преступлений посредством наблюдения за соседскими домами и окрестностями.


[Закрыть] обращаться, что ли? Будет каждый старый идиот совать свой нос, куда не надо. Фашисты чертовы!

Кэшин прочел статью: гневный митинг местных жителей, предложение ввести комендантский час для подростков, эпидемия взломов и краж из машин, пять вооруженных налетов за два месяца, резкий рост хулиганских нападений, разгромленные витрины на аллее Китобоев, рост нарушений закона в поселке, время решительно действовать и так далее, и так далее…

– Это в аборигенов метят, – продолжала Сесиль, – как всегда. Несколько лет пройдет – и все заново. Можно подумать, всякое белое отребье по субботам только и делает, что в церкви поет. Знаешь, за сорок четыре года, что я работала в суде здесь, в Кромарти, аборигенов на моих глазах принимали по полной чаще, чем я ходила обедать.

– Не в полиции, надеюсь? – спросил Кэшин.

Сесиль расхохоталась так, что зашлась в кашле. Кэшин терпеливо ждал.

– Я бы промолчала, – наконец заговорила она. – Но теперь скажу: я всю жизнь голосую за либералов. А с тех пор как у этого несчастного листка сменился хозяин, он только и делает, что агитирует за возвращение либералов в Кромарти. И если это случится, черным не поздоровится.

– Любопытно, – заметил Кэшин. – Правда, я хочу узнать о Чарльзе Бургойне. Вы ведь занимаетесь его счетами?

Но Сесиль было нелегко отвлечь.

– Никогда бы не подумала, что стану рассуждать в таком духе, – продолжала она. – Слава богу, отец не слышит. Вот ты знаешь, что у Боба Мензиса[4]4
  Боб Мензис – сэр Роберт Гордон Мензис (1894–1978), премьер-министр правительства Австралии с апреля 1939-го по август 1941 г. и с декабря 1949-го по январь 1966 г.; в 1939–1944 гг. лидер Партии единой Австралии, с 1944 г. – созданной на ее основе Либеральной партии.


[Закрыть] даже не было дома, когда он покинул Канберру?

– Нет, не знаю. Извините, у меня не так много времени.

Пришлось соврать. Кэшин прекрасно помнил историю трудной жизни бывшего премьер-министра, потому что Сесиль повторяла ее раз в месяц, если не чаще.

– За все телефонные звонки сам платил, – продолжала тем временем она. – Если звонил своей старенькой маме прямо из своего кабинета, из Канберры, то обязательно потом клал деньги в копилку. Она стояла у него рядом с телефоном. А потом все деньги сдавал в Казначейство, в уплату подоходного налога. Я спрашиваю, кто-нибудь из нынешних способен на такое? Им лишь бы прикарманить побольше! Крохоборы все до единого. Знаешь, что меня хотели выставить кандидатом в парламент? Я ответила: «Нет уж, спасибо! Мне и так платят за возню со всякими жуликами».

– Я пришел насчет Чарльза Бургойна, – сумел наконец перебить ее Кэшин. – Вы ведь платите по его счетам?

Сесиль растерянно захлопала глазами.

– Ну да. Я очень давно знаю Чарльза. «Дик и Чарльз Бургойн и Кроми» – наши клиенты, мы вели все их дела.

– О «Бургойн и Кроми» потом, хорошо? Кто такой Дик?

– Отец Чарльза. Сходить налево любил, этого не отнимешь, но фирмой рулил как мелочной лавкой, за каждый цент был готов удавиться. При том что, мягко говоря, не бедствовал. Двигатели «Би-энд-Си» работали везде куда ни плюнь – и на побережье, и в Новой Зеландии, в любой дыре. Все стригальные машины на их электричестве работают, так что после войны он сколотил себе капитал, я тебе точно говорю. Генераторы-то сейчас всем нужны.

– Ну и что же случилось?

– Когда Дик отдал концы, Чарльз продал все дело этим скотам англичанам. А им было без разницы, работает фабрика или нет. Конкурентов не стало, они ведь только этого и добивались.

Говоря все это, Сесиль не отрываясь смотрела в окно, и от сигареты, зажатой в ее пальцах, струился тонкий дымок.

– Какая же была трагедия, – продолжила она, – в тот день, когда это объявили. Половина Кромарти вмиг осталась без работы. И потом люди так нигде и не устроились. – Она провела пальцем по жалким остаткам бровей. – Правда, Чарльз тут ни при чем. Он за это получил очень хорошие деньги. Впрочем, его никто и не обвинял.

– Так, а счета?

– Счета… Я ими занимаюсь с тех пор, как старого Перси Крейка разбил паралич. Вот и работаю теперь от его имени. Невелика наука – Чарльз и сам вполне мог бы справиться, но он любит делать вид, что у него есть заботы посерьезнее.

Сесиль в последний раз глубоко затянулась и, не глядя, швырнула окурок в вазу с цветами, которая стояла на каминной полке. Послышалось тихое шипение или, скорее, шелест. Бессменный секретарь Сесиль, миссис Маккендрик, дважды в неделю меняла в обеих комнатах цветы и тщательно промывала вазы с застоявшейся бурой водой и разбухшими в ней окурками.

– Кто мог его убить? – спросил Кэшин.

– Да какой-нибудь лоботряс, наверное. У нас ведь теперь как в Америке – могут прикончить ни за что. Жуть! – У нее на скулах заходили желваки. – Наркоманы, – собравшись с силами, продолжила она. – Да, скорее всего, наркоманы.

– Может, кто-нибудь из родных, знакомых?

– Да что ты! Если Чарльз Бургойн умрет, на его похороны придет народу больше, чем к Доре Кэмпбелл, а уж ее-то провожали – дай бог каждому. Чарльз Бургойн – отличный человек, таких еще поискать! Нынешние все измельчали. Что там говорить, завидный был жених. И знаете, когда он наконец женился на Сьюзен Кингсли, все его девчонки уже постарели. Говорят, старый Дик припер его к стенке: мол, или женишься, или оставлю без всего. А деньги грозился пожертвовать дому престарелых в Кромарти.

– А отец Эрики?

– Эрики и Джейми, если точнее. Бобби Кингсли. Погиб в аварии, да еще вместе с какой-то женщиной.

– У Чарльза были враги?

– А кто его знает? Доверительный фонд Бургойна отправил сотни детишек в университет. Чарльз безотказный, кому только не дает денег – школам, художественным галереям, Армии спасения,[5]5
  Армия спасения – международная религиозно-филантропическая организация евангелического направления с квазивоенной структурой. Основана (под названием Христианская миссия) в 1865 г. в Лондоне методистским проповедником Уильямом Бутом (1829–1912), свое нынешнее название приобрела в 1878 г.; в Австралии действует с 1880 г. Ставит своей целью распространение идей и догматов Евангелия посредством проповеди, делая акцент на моральных аспектах христианского вероучения; ведет активную социальную деятельность, которая заключается в оказании гуманитарной, медицинской, консультативной и иной помощи неимущим, престарелым, инвалидам, многодетным семьям, беженцам, пострадавшим на войне и в ходе межнациональных конфликтов. Имеет отделения приблизительно в ста странах мира.


[Закрыть] Лиге ветеранов армии и флота, всех и не упомню. А сколько бродяг из суда выкупил!

– Как вы работаете с Бургойном?

– Работаю?

– Да. Ну, какие у вас обязанности?

– Поняла. Все приходит ко мне – счета, платежи по кредитам. Каждый месяц мы составляем Чарльзу ведомость, он помечает счета к оплате, возвращает ведомость нам, ну а мы уже рассчитываемся с его доверительного счета. Да, и еще платим его работникам.

– Получается, у вас есть сведения обо всех его сделках.

– Только счета.

– За какой-то период времени?

– Не очень долгий – может, лет за семь-восемь, с тех пор когда Крейга разбил паралич.

– А можно посмотреть ваши документы?

– Это конфиденциальная информация, – возразила она. – Только для клиента и поверенного.

– Клиенту сегодня утром дали по башке и чуть не отправили на тот свет, – произнес Кэшин.

Сесиль растерянно заморгала:

– А у меня не будет проблем с законом? Не хотелось бы спрашивать совета у этого проклятого Риза.

– Миссис Аддисон, это ваша обязанность. Иначе мы сегодня же оформим судебное предписание.

– Ну что ж, – согласилась она. – Я дам указание миссис Маккендрик сделать копии. Правда, не уверена, поможет ли вам это. Лучше, наверное, разыскать этих проклятых наркоманов. Из дома ничего не пропало?

– А те, кто у него работает, получат свои деньги?

Подведенные карандашом брови Сесиль удивленно и приподнялись.

– Но ведь он же, слава богу, не умер. Понятно, что я буду платить, пока не получу других указаний. А ты как думал?

Кэшин поднялся:

– Знаете, служба в полиции приучает ждать худшего.

– Ты циник, Джо. Могу сказать…

– Спасибо, миссис Аддисон, – перебил ее Кэшин. – Я пришлю кого-нибудь за копиями. А где Джейми Бургойн?

– Утонул на Тасмании много лет назад.

– Несчастливая какая-то семья.

– Да уж, не все можно купить. А если еще и Чарльз умрет, тогда все, конец Бургойнам.

На тихой улице ярко светило солнце и нагревало тусклый камень здания библиотеки. Над дверью был высечен год строительства – 1864-й. Тогда здесь располагался Институт механики. По лестнице поднимались одна за другой три пожилые женщины, опираясь о металлическую балюстраду. Он смотрел на их хрупкие лодыжки и думал, что старики похожи на беговых лошадей, у которых почти все зависит от сущего пустяка – от родной семьи.

А уж о собственной семье ему даже думать было противно.

* * *

– Я не могу уладить это, Берн, – сказал Кэшин. – Я ничего не могу сделать. Сэм здорово вляпался, потому что сам дурак.

Разговор шел в сарае, похожем на самолетный ангар, у двоюродного брата Кэшина, Берна Дугью. Брат жил километрах в двадцати от Порт-Монро, в городишке Кенмар, где вдоль единственной главной улицы теснились заколоченные досками магазины, два паба, дышавшие на ладан, лавка мясника, молочный бар и видеопрокат.

Были времена, когда деревушка Кенмар стояла как островок в зеленом море посевов. На каждом дворе в хлеву жили коровы, а их жирный навоз удобрял ровные ряды картофеля на полях. А потом фермы разрезали на мелкие наделы. На этих клочках земли всего в три акра величиной выросли деревянные дома с непременными металлическими сарайчиками на задних дворах. Казалось, что земля теперь родит только мусор и огненно-рыжих ребятишек. По субботам на каждый участок отовсюду съезжались фуры – «маки», «кенворты», «маны», «вольво», гиганты с трансмиссией на восемнадцать скоростей, топливными баками вместимостью 1800 литров, фамилиями владельцев, написанными витиеватыми буквами на дверцах, и небритыми водителями, которые гнали свои чудища день и ночь, восседая в двух метрах над землей, глядя в пространство, под звуки песен о несчастной любви и одиночестве.

Дальнобойщики кинулись скупать здешние участки, когда земля еще не поднялась в цене, бензин стоил сущие гроши, транспортные тарифы не кусались, да и сами они были молоды и стройны. Теперь же иной мог полюбоваться на свои причиндалы только в зеркало, потому что мешал живот, на содержание фуры уходила уйма денег, а транспортные компании вынуждали работать шесть, а то и все семь дней в неделю, чтобы самим не остаться внакладе.

Кэшин стоял в проеме двери сарая и смотрел, как Берн пилит бревна своей новой электропилой. Она стояла на растопыренных красных ногах и чем-то походила на луноход. Он приподнимал бревно, укладывал его на столешницу напротив тонкого стального полотна и ногой нажимал пусковую педаль. Гидродомкрат приводил в движение лезвие, и бревно раскалывалось пополам.

– Ну и скажи мне, – произнес Берн, – что толку, что в семье есть полицейский?

– Никакого толку, – согласился Кэшин.

– А все-таки не похоже, чтобы Сэм до этого додумался. Он ошивается с этими ребятами из Мельбурна, ну, один из них еще разбил стекло машины бутылкой.

– Берн, Сэму ничего не светит. Я позвоню юристу, она толковая, наверное, сумеет отмазать его от тюрьмы.

– И во сколько это станет? Недешево, надо полагать?

– Во сколько станет, во столько и станет. А хочешь, скажи ему, пусть сам ищет хорошего адвоката. Ты откуда дерево берешь?

Берн запустил пятерню под зеленую вязаную шапчонку не первой свежести и поскреб плешивую голову. Нос у него был внушительный, крючком, как у всех Дугью. В молодые годы это не слишком бросалось в глаза, но со временем он как будто становился главной частью лиц мужчин этого семейства.

– Джо, – наконец заговорил Берн, – ты почему это спрашиваешь?

– Не потому, что я полицейский. Меня все эти делишки с древесиной мало волнуют. Просто бревна у тебя хорошие.

– Да уж, дерево первый сорт. Красное. Не то что какая-нибудь дрянь из Маунт-Гамбьера.[6]6
  Маунт-Гамбьер – город в Южной Австралии, один из лесозаготовительных центров страны.


[Закрыть]

– Почем продаешь?

– По семьдесят.

– Тогда ищи себе другого юриста.

– Ты что? Это и так со скидкой. Больше по этой цене никто не предложит.

– Ну ладно, я пошел, – бросил Кэшин.

– Да подожди ты, Джо! С чего ты вдруг уперся?

– Лиэнн привет. Чем она перед Богом провинилась, что Он подкинул ей тебя? Может, в другой жизни ей больше повезет.

– Джо, постой, постой!

Кэшин был уже у двери.

– Что тебе?

– Давай так: ты – мне, я – тебе.

– С моей матерью, что ли, говорил?

– Как же, поговоришь с ней! Ладно, по шестьдесят бери, юрист хренов. Распилим, доставим, пусть даже себе в убыток.

– Четыре за две сотни, – ответил Кэшин. – Хорошая цена.

– Да ты нас по миру пустишь со своей хорошей ценой! Суд будет на той неделе, в среду.

– Я позвоню, скажу точное время.

Берн кинул на столешницу новое бревно и нажал на педаль. Послышался оглушительный треск, щепки полетели по всему сараю.

– Вот черт! – ругнулся он, вытаскивая щепку из своего замызганного армейского джемпера.

– Техника безопасности на должном уровне, – бросил Кэшин. – Ну, я пошел.

Он вышел наружу, на задний двор Берна, где теснились остовы машин, легковых фургонов, грузовиков и лежало всякое старье: инструмент, оконные рамы, двери, раковины, сливные бачки, тазы, низкосортная древесина, кирпич. Берн пошел проводить его до машины, припаркованной на лужайке.

– Джо, послушай, что скажу, – заговорил он. – Дебби мне говорила, будто мальчишка Пиггот… забыл, как его там, их всех не упомнишь… Так вот, она говорила, что он в школе дурью торгует.

Кэшин уже сел в машину и открыл окно.

– С каких это пор ты стал против наркотиков, Берн? Берн выпучил глаза и поскреб грязной пятерней поверх своей вязаной шапочки:

– Так это ж совсем другое дело. Детям продает, понимаешь?

– А с чего это она тебе рассказала?

– Ну, не мне. Матери своей.

– Зачем?

Берн прокашлялся и шумно сплюнул:

– Лиэнн эту дрянь у нас дома нашла. Это не Дебби, нет, просто ее попросила спрятать другая девчонка, а уж она купила у Пиггота.

Кэшин запустил двигатель.

– Берн, – произнес он, – ты что, хочешь, чтобы твой брат, полицейский, пошел войной на подростков-наркоманов? Подумай, сколько их, таких Пигготов, – море.

Берн призадумался.

– Да, наверное, так оно и есть. Ну и всех собак сразу на меня спустят. Если дойдет до разборок Дугью и Пигготов, они с нами церемониться не станут.

– Мы этого не допустим. Я тебе позвоню.

– Погоди. Тут такое дело…

– Что?

– Поговори с Дебби как положено. Свою мать она все равно не послушает, а у меня духу не хватает.

– Так ты же сказал, она прятала, и все. Берн пожал плечами и огляделся:

– На всякий случай. Хуже-то не будет, так ведь?

Кэшин знал, что последует за этим. Сейчас Берн вспомнит, как чуть было не погиб, когда вскочил на спину огромного, как горилла, тупого терри-лунца и молотил его лбом, пока тот не разжал свою мертвую хватку.

– Когда она из школы приходит? – спросил Кэшин.

– Часа в четыре.

– Ладно, я как-нибудь объявлюсь, проведу профилактическую беседу.

– Хороший ты человек, Джо!

– Нет. Просто ты мне все уши прожужжал своим терри-лунцем. Он бы меня не отпустил, точно.

Берн нехорошо осклабился, как настоящий Дугью.

– Ни за что. Морда синяя, язык вывалился – тебе оставался всего какой-то миг.

– Чего же ты тянул резину?

– Молился, чтобы Господь наставил меня, что делать. Вот вы специалисты – и то не можете поймать убийцу всеми любимого Чарльза Бургойна.

– Его же не какой-то толстяк задавил. Успеем. А тебе что, Бургойн не нравился?

– Что ты, что ты! Он – местный святой! Все любят Чарли. Богатый бездельник! Знаешь, ведь мой отец работал в «Бургойн и Кроми». А потом Чарли раз – и все продал. Пристрелил загнанную лошадь.

По дороге домой Кэшин обогнал три знакомые машины. На последнем перекрестке два ворона, которые клевали что-то в красно-бурой грязи, обернулись и долго, будто размышляя, смотрели ему вслед, точно старики в обшарпанном баре.

* * *

Когда Кэшин доехал до дому, уже смеркалось, ветер шумел в ветвях деревьев на холме и громыхал железными листами кровли. Он развел огонь, вытащил упаковку пива «Карлсберг», поставил диск с «Любовным напитком» Доницетти,[7]7
  «Любовный напиток» (1832) – комическая опера итальянского композитора Гаэтано Доницетти (1797–1848) на либретто Феличе Романи, которое, в свою очередь, основано на принадлежащем перу Эжена Скриба либретто французской оперы «Любовное зелье» (1831, музыка Даниэля Франсуа Эспри Обера).


[Закрыть] опустился в старое кресло и подсунул под спину подушку. Тело противно ныло, ноги гудели, а от коленей их пронзала острая боль. Он кинул в рот две таблетки аспирина и глотнул пива прямо из горлышка.

«Жизнь такая короткая, сынок. Не стоит пить всякую старую мочу», – вспомнились ему слова Синго. Он-то всегда предпочитал «Карлсберг» или «Хайнекен».

Кэшин сидел, попивал пиво, слушал голос Доминго,[8]8
  Хосе Пласидо Доминго Эмбиль (р. 1941) – знаменитый испанский оперный певец, тенор.


[Закрыть] думал о Викки и мальчике. И с чего это она назвала его Стивеном? Стивену сейчас было девять лет, Кэшин давно подсчитал, ведь он точно знал, какого числа, в какую ночь и в какой час это произошло. А он даже не говорил с сыном, никогда не гладил его по голове и не подходил ближе чем на двадцать метров. Викки не разрешила ему тогда приехать к ней в больницу. «У него есть отец, и это не ты», – сказала она – как отрезала.

Ему всего-то и хотелось увидеть мальчика, поговорить с ним. Зачем, он и сам не знал. Но одна мысль об этом ребенке отзывалась в нем мучительной болью.

В семь вечера он открыл вторую бутылку и включил телевизор.

«Сегодня утром Эндрю Габор, пятидесятилетний бухгалтер из Мельбурна, был застрелен на глазах у своей пятнадцатилетней дочери возле женской частной школы Святой Терезы в Малверне. Возможно, убийство стало следствием разборок в среде наркодельцов».

Пошли кадры с зеленым «БМВ» у школы, с одетыми в черное мужчинами рядом с ним. Кэшин узнал Виллани, Биркертса, Финукейна.

«Двое вооруженных людей скрылись с места происшествия в автомобиле марки «форд-транзит», обнаруженном затем в Элвуде», – продолжал тем временем диктор.

На экране машину грузили на полицейский эвакуатор, чтобы отправить в центр судебной экспертизы.

«Полиция просит позвонить по горячей линии всех, кто видел двоих людей в темной одежде и бейсбольных кепках, находившихся в этой машине в районе места происшествия около половины восьмого утра.

По некоторым данным, полиция сегодня допросила племянника мистера Габора, Дэмиана Габора, организатора рейв-вечеринок и рок-концертов. В 2002 году мистер Габор обвинялся, но был признан невиновным в убийстве Энтони Меткафа, наркодельца, который впоследствии был найден убитым на свалке в Карнеги. На теле оказалось семь пулевых ранений», – продолжал диктор.

На мониторе за его спиной Кэшин увидел «Высоты», снятые с телевизионного вертолета, машины во дворе, суетившихся полицейских.

«У нас произошло еще одно преступление: семидесятишестилетний глава одного из наиболее уважаемых семейств города находится сейчас в критическом состоянии в отделении интенсивной терапии, куда он был доставлен после жестоких побоев, нанесенных ему в его собственном доме в пригороде Кромарти.

Чарльз Бургойн сегодня утром был обнаружен лежащим без сознания в гостиной своего особняка. В больницу короля Георга его доставил медицинский вертолет.

Мистер Бургойн, известный благотворитель, является сыном Ричарда Бургойна, одного из основателей компании "Бургойн и Кроми", известной своими легендарными двигателями. Чарльз Бургойн в 1976 году продал свою долю британским предпринимателям. Его старшие братья-близнецы погибли во время Второй мировой войны, причем одного из них казнили японцы.

По мнению следователей, мистер Бургойн, находившийся в доме один, мог стать жертвой грабителей. Из дома пропали некоторые ценные вещи», – продолжал читать диктор.

На фоне «Высот» появился Хопгуд, с растрепанными волосами.

«Всеми уважаемый беззащитный пожилой человек подвергся жестокому нападению. Мы бросим силы на то, чтобы найти виновных в этом злодеянии, и просим всех предоставить нам информацию, которая может помочь в расследовании», – сказал он.

«Из больницы короля Георга сегодня вечером сообщили, что мистер Бургойн находится в критическом состоянии», – продолжил диктор.

Кэшин потянулся за конвертом с деловыми бумагами, которые ему передала Сесиль Аддисон. «А мне-то что? – подумал он. – Я всего лишь начальник участка из четырех полицейских в Порт-Монро».

Проснулось старое, привычное любопытство. Он сидел, перебирал бумаги и тут услышал знакомое имя.

«Самая молодая партия Австралии сегодня выдвинула своим кандидатом на федеральных выборах юриста и борца за права аборигенов Бобби Уолша».

Кэшин посмотрел на экран.

«Новая партия, представляющая собой коалицию «зеленых», демократов и независимых, получила поддержку от сторонников лейбористов и либералов и будет выставлять своих кандидатов во всех избирательных округах».

Показали Бобби Уолша – красивого, смуглого, крючконосого, с чуть вьющимися темными волосами. Он сделал заявление:

«Для меня большая честь, что такие прекрасные, удивительные люди выбрали меня главой Объединенной партии Австралии. Сегодня особенный день. Теперь у Австралии есть настоящий политический выбор. Ушли в прошлое те времена, когда многие австралийцы справедливо сетовали на засилье мелких партий. Мы – не мелкая партия. Мы – не однодневка. Мы – достойные противники старых политических зубров из двух политических лагерей, которые столь долго заправляли политической жизнью нашей страны».

В начальной школе, в классе, где учился Кэшин, Бобби Уолш был самым способным учеником, но его все равно обзывали ниггером, черножопым и аборигеном.

Кэшин так и не сумел сосредоточиться на платежках Бургойна. Он сложил все обратно в папку, открыл еще одну банку пива и стал думать, чего бы поесть.

* * *

Холм терялся в утренней мгле, а землю точно накрыли волглым одеялом, которое глушило любой звук. Кэшин шагал к границе с Корриганами, вперед видно было от силы метров на тридцать, и собаки то выныривали из серенького тумана, то снова растворялись в нем, сами становясь похожими на темные пятна.

Знакомый лаз в заборе давным-давно порос травой. Мальчишкой он часто пробирался через него прямо к ручью. В детстве казалось, что это чуть ли не река, – вроде бы он был шире и глубже, а бурная его вода и пугала, и манила. Собаки отстали, пока он пробирался по густым зарослям и шлепал по лужам. Перейдя на другой берег, он свистнул их, они рванулись на его голос и полетели вверх по склону, к старому дому Корриганов.

«Вторжение в частные владения», – промелькнуло у него в голове.

Собаки уткнулись носами в землю, открывая новое для себя место, новые запахи, и от возбуждения начали вилять хвостами. Он обошел вокруг дома, заглянул в окна. На вид все было в порядке: двери, плинтусы, половицы, каминные доски, кафель. Заброшенный дом Томми Кэшина сильно пострадал от мародеров. А если бы кто-нибудь захотел вселиться сюда, ему почти не пришлось бы тратиться на ремонт.

По желтой траве они дошли до забора Дэна Миллейна и двинулись дальше. У ручья Кэшин заметил остатки забора, ржавую проволоку, раскиданные там и здесь столбы, уже серые от дождя, – видимо, здесь и проходила та граница, о которой ему говорил Дэн. Тянулась она метров на двести или чуть больше.

Ну и что, оно ему надо, заявлять свои права?

«Свое не отдавай», – сказал Дэн.

Да, оно ему надо.

Кэшин прошел вдоль ручья, по узкой петляющей тропке мимо тополей и кроличьих нор, потом повернул к себе. Когда они приблизились к дому, уже совсем рассвело, но упрямый туман исчезал в это время года лишь через час после восхода солнца. Кэшин все думал о Кендалл. Пережить изнасилование – каково это? Одного полицейского в Сиднее после службы схватили трое подонков и увезли в старый кинотеатр под открытым небом, приковали наручниками к колонне, раскроили ему джинсы ножом, которым режут ковры, и вырезали свастику на спине и ягодицах.

А потом изнасиловали.

Кэшину рассказал об этом полицейский по фамилии Джерард. Они сидели тогда вечером в машине и ели кебабы.

– Парень после этого сразу уволился и двинул в Дарвин, а там наложил на себя руки, – говорил Джерард, смуглый красавец брюнет с родинкой на щеке. – Этих скотов поймали, да. У одного из них было заметное кольцо, – знаешь, здоровая такая гайка, дешевая, – перелитое из свинцового грузила. Полицейский его зарисовал.

– Что получили?

– Высшую меру. Один утонул в реке. А другой убил третьего и покончил с собой. Картинка была не для слабонервных!

Джерард улыбнулся. Губа у него чуть вздернулась, обнажив десну, какую-то интимно-розовую.

Собаки раньше, чем Кэшин, заметили Ребба, сидевшего на старой садовой скамейке, и радостно кинулись к нему.

Ребб попыхивал толстой самокруткой, в которой было поровну бумаги и табака. Лицо его было чисто выбрито, а волосы влажно блестели.

Собаки крутились вокруг него кольцом. Ребба они обожали, как, впрочем, и большую часть человечества.

– Пора вам в стирку, – вместо приветствия произнес Ребб, запихнув самокрутку в угол рта и протянув собакам свои большие ладони. – Правильно говорю?

– Точно, – произнес Кэшин. – Рано встал?

– Да нет.

– Пойду ополоснусь, а потом соображу что-нибудь на завтрак.

– Ел уже, – ответил Ребб, сосредоточенно глядя на собак.

Накануне вечером он отвечал то же самое.

– Ага, яичницу, – сказал Кэшин. – Жаришь только себе, мог бы и о других позаботиться.

Он привел себя в порядок, поставил на стол тарелки, хлеб, масло, веджемайт,[9]9
  Веджемайт – острая приправа к колбасным, яичным и мучным блюдам в виде темно-коричневой пасты, изобретенная в 1923 г. биохимиком Сирилом Перси Каллистером и со временем ставшая одним из национальных кулинарных брендов Австралии.


[Закрыть] джем, разогрел кое-что. Ребб все возился с собаками. За столом он вел себя не как бродяга – локти не расставлял, жевал с закрытым ртом, еды на вилку брал по чуть-чуть.

– Вкусно, – похвалил он. – Спасибо.

– Бутерброд еще сделай.

Ребб не отказался: отрезал толстый ломоть хлеба, намазал его маслом, а сверху еще веджемайтом.

– Хочешь, живи здесь, – предложил Кэшин. – Денег с тебя брать не буду, а до коровника отсюда десять минут пешком.

Ребб только молча посмотрел на него своими черными глазами. Кэшин кивнул:

– Ну, договорились.

В полном молчании они доехали до Дэна Миллейна. Дэн услышал шум колес, подошел к своей калитке и за руку поздоровался с Реббом.

– На миллионы тут не рассчитывай, – с ходу начал он. – Если б не это чертово колено, сам бы все делал. За коровами ходил?

– Было дело.

Кэшин оставил их и поехал дальше, к матери. До нее было минут двадцать пути. Тонкие асфальтовые полосы, все в выбоинах, считались здесь дорогами, и, чтобы на них разъехаться, кому-то из водителей приходилось сбрасывать скорость и выруливать на обочину. При этом местные еще умудрялись вытягивать руки из окон и приветствовать друг друга. Он проехал мимо картофельных полей и молочных ферм, с которых его медленно провожали глазами без устали жевавшие коровы. От Бикон-Хилла местность понижалась, и торфяно-шоколадная вспаханная земля вся открывалась навстречу юго-западному ветру и бешеным зимним штормам с Южного океана. Чтобы защититься от них, первые поселенцы окружали свои дома кипарисами и живыми изгородями. Это помогало, но стихия брала свое: деревья, кусты, сараи, бочки, ветряки, сортиры, будки, курятники, даже старые машины – словом, все здесь как-то кособочилось.

Кэшин припарковался на подъездной дорожке, обогнул дом и через окно кухни увидел мать. Когда он открыл дверь, Сибил произнесла: