Текст книги "Расколотый берег"

– А я все думаю, как же ты живешь в нашей развалюхе. Сколько уж лет прошло – вы, ребятишки, отец, я…

Она как раз ставила цветы в большой неуклюжий коричнево-красный глиняный горшок, похожий на огромный кубик.

– Ну и вазочка у тебя, – заметил Кэшин. – Случайно, не списанный контейнер для ядерных отходов?

Мать не удостоила его ответом. Из сарая показался отчим в белом защитном костюме, перчатках, маске, с бачком за спиной и принялся опрыскивать увитую розами беседку чем-то невыносимо противным.

– Неужели розам нравится эта химическая атака Гарри? – спросил Кэшин.

Сибил отступила, посмотрела, хорошо ли расставила цветы. Она была небольшого роста, подтянутая, с зачесанными назад густыми волосами. Сам Кэшин и его брат Майкл пошли породой в отца – Мика Кэшина.

– Как там с Чарльзом Бургойном? – спросила мать. – Делаешь что-нибудь?

– Что могу, делаю.

– Никогда таких людей не пойму. Коли уж залез, бери, что тебе нужно, и уходи. Зачем надо было старика избивать? Разве он мог защититься?

– А я знаю? – ответил Кэшин вопросом на вопрос. – Ты ведь хочешь спросить, кто это сделал, а не зачем.

Мать покачала головой.

– Вот какая новость, – продолжила она, глядя на цветы и пошевеливая пальцами. – Майкл купил жилье в Мельбурне. В Доклендсе,[10]10
  Доклендс – современный развлекательно-туристический район в западной части Мельбурна, возведенный на месте старых речных доков (отсюда его название).


[Закрыть] прямо на воде. Две спальни и полторы ванные.

– Чистюля наш Майкл, – сказал Кэшин. – Просто с ума сойти. На что нужна половина ванной?

– Налей чайку, – сказала мать. – Только что заварила.

Он разлил чай по глиняным кружкам, таким же кривым, как и все остальное. Мать покупала всю домашнюю утварь на соседних рынках: жуткие акварели, наборы для соли и перца в виде поганок, коврики, сшитые из отслуживших свое пластиковых мусорных корзин, шляпы из свалявшейся собачьей шерсти.

– Майкл все время в Мельбурне, так, говорит, надо, чтобы кто-нибудь за вещами смотрел, – сказала она.

– Вторые штаны купил, что ли? – заметил Кэшин.

Мать вздохнула:

– Так ты и не научился верить людям, Джозеф.

– Верю, когда есть основания. Зачем Гарри поливает розы этим дерьмом?

– Не ругайся. Помню, Майкл пришел в первый же день из школы и сказал нехорошее словечко. Ну, я пошла к Киллину – и уж ему от меня досталось! Никогда он мне не нравился, и правильно. Материнское чутье не обманешь.

– Давно мне надо было научиться. Сейчас бы уже купил полванной в Доклендсе. Я собираюсь отремонтировать дом.

– С ума сошел! Зачем?

– Чтобы жить. Все лучше, чем в развалюхе.

– Нехорошо там как-то, – театрально повела плечами мать. – Кто его строил? Чокнутый. Нечего там жить! Лучше продай.

– Мне нравится это место. Я и сад расчищу.

– Я-то думала, это временно. Пока не устроишься…

– Мам, жизнь вообще временная штука, – решил свернуть разговор Кэшин.

– Не увиливай. Как с университетом?

– Раньше мне надо было. Столько лет впустую!

– Так уж и впустую? – Она обошла стол кругом и ласково шлепнула его по обеим щекам. – Да я же тебе самого лучшего хочу. Ты ведь пока так невысоко метишь! Полиция, подумаешь! Застрянешь там чуть дольше, чем следует, и все – конец игры.

– И давно ты это выучила?

– Что?

– «Конец игры».

– Давно, ты тогда еще не родился. Почему бы тебе не пройти университетский курс? Был бы среди молодых и сам не старел.

– Я лучше руки на себя наложу.

Сибил прикрыла ему рот ладонью.

– Что за чушь! Совсем ума нет. В старики, что ли, уже записался?

– Мне пора. Надо побыть среди молодых. Арестовать кое-кого.

– Опять шутишь! Папашина копия – тот любую трагедию за пять минут в шутку превращал.

Они вышли. Гарри все опрыскивал беседку, рядом с ним стояла овчарка и, запрокинув голову, жадно вдыхала испарения.

– Собака одноразового пользования? – спросил Кэшин. – Спишешь на сопутствующие издержки?

У калитки мать произнесла:

– Жалко, что у тебя нет детей, Джозеф. Дети, они как-то… остепеняют…

От неожиданности Кэшин даже приостановился. Уж не ослышался ли он?

– Ты откуда знаешь, что у меня нет детей?

– Да уж знаю. – Она обняла его на прощание, а он наклонился и поцеловал ее в щеку, впервые за много лет. – Я тебе говорила, что всегда знала, что ты у меня умный?

– Умный, да. Ты с богатым не перепутала? В Мельбурне один из сыновей Берна попал в переплет.

– Этот, как его, Сэм, так?

– Да.

– А что случилось?

– Украли что-то из припаркованной машины. Он и еще двое.

– Сможешь как-нибудь помочь?

– Скорее всего, нет.

– Эти Дугью! Слава богу, я с ними никак не связана.

– Ты же сама Дугью. Берн – твой племянник, сын родного брата. Как же ты с ними не связана?

– Не связана, нет, дорогой. Никак не связана!

– Все, конец игры, – сказал Кэшин. – Пока, Сиб.

– Пока, мой хороший.

Гарри помахал ему рукой в перчатке, медленно, как будто полярник, который остался на льдине.

* * *

В холодный, очень мрачный день Кэшин ехал в Порт-Монро и вспоминал, как мать сидела в трейлере у складного столика с ярко-зеленой пластиковой крышкой, окантованной алюминиевой полосой. В одной руке она держала пластиковый же стакан с желтоватым вином, в другой – с ярко-розовыми, но уже облупившимися ногтями – дымился окурок сигареты с фильтром. Нос у нее облез от загара. Соленая морская вода разделила выгоревшие волосы на тяжелые пряди, сквозь которые просвечивала кожа. Она глотнула из стакана, и вино потекло по подбородку, потом по шее, намочило майку. Рука с сигаретой протянулась, чтобы вытереть грудь, и тут с окурка на майку упал горящий кончик и прожег ее. Она внимательно, казалось, долго-долго смотрела на дыру, точно на какой-нибудь диковинный цветок, а потом медленно наклонила стакан и вылила вино прямо на грудь. Ему в память врезались запах горелой ткани, опаленной кожи и вина, сразу заполнивший все пространство трейлера, и то, как ему стало противно и захотелось выйти в темную субтропическую ночь.

Через какое-то время после смерти отца – какое именно, он сейчас не мог вспомнить, – мать собрала два чемодана и они уехали с фермы в Кенмаре. Ему было двенадцать лет, а старший брат учился в университете. Когда они остановились на заправке, мать велела ему называть ее Сибил. Он растерялся: обычно матерей по именам не называют.

Три года они ездили туда-сюда, нигде не задерживаясь надолго. Вспоминая потом об этом времени, Кэшин думал, что тогда у матери, верно, водились деньги: они останавливались в гостиницах и мотелях, а несколько месяцев даже прожили в летнем домике у пляжа. Потом дела пошли хуже: она бралась за любую работу в пабах, придорожных кафе, всяких дешевых заведениях – и они начали снимать комнаты, чуть ли не углы в сараях, иной раз даже ночевали в снятых с колес трейлерах. Он не мог припомнить ее трезвой, а пьяной она вечно то рыдала, то смеялась без умолку. Бывало, она забывала купить поесть и несколько раз заявлялась уже далеко за полдень. Он помнил, как просыпался в темноте, лежал, слушал ночные звуки и изо всех сил старался не бояться.

Ну вот и поворот на Порт-Монро. Дождь все моросит и моросит.

Кэшин заступал на смену в полдень, еще было время попить кофейку. На заправке он купил газету и остановился, не доезжая до кафе «Дублин», где уже давно не был. В одно и то же место не следует ездить часто – сразу заприметят.

Узкий зал пустовал: лето прошло, и город погрузился в долгий зимний сон.

– Средний черный для нашей доблестной полиции, – произнес мужчина за прилавком. – Привет первому посетителю!

Его звали Леон Гедни. По профессии он был зубной техник, а родом из Аделаиды. Когда-то там, в парке, зарезали его молодого любовника. Может быть, это сделали сексуальные маньяки, которыми славилась Аделаида, а может быть, полицейские, которые считали, что, убивая голубых, маньяки оказывают услугу обществу.

– Зимой можно и закрываться, – бросил Кэшин. – Только лишние расходы на электричество.

– А делать-то что? – спросил Леон.

– Езжай в Нузу.[11]11
  Нуза (Нуза-Хедс) – пляж в курортной зоне Солнечный берег в штате Квинсленд на востоке Австралии.


[Закрыть] Там полно богатых зубных техников на пенсии. Хоть погреешься.

– Погреюсь, как же. Прошу заметить: я не пенсионер. Я бывший зубной техник, бывший, а теперь вот нищий бармен, да еще и в повара пришлось переквалифицироваться. – Он принес кофе и спросил: – Миндальное пирожное?

– Не надо, спасибо. Слежу за весом.

Леон вернулся к себе, закурил.

– В определенном смысле ты неплохо выглядишь, – заметил он. – А мы, одинокие зрелые мужики, живем здесь словно на острове, кругом лишь старухи в сандалиях.

Кэшин не слушал. Он как раз читал о коррупции среди полицейских в отделе по борьбе с наркотиками. Ребята торговали тем, что сами же и конфисковывали, и даже поставляли сырье, из которого потом делали отраву.

– Ты слишком разборчив, Леон, – ответил он. – А у меня вот дел много, не до этого.

– Подумай все-таки, – предложил Леон. – У меня хорошие зубы.

Кэшин отправился на службу, разобрался с жалобой, которую некий разгневанный человек написал на дерево своего соседа, изучил отчет об изуродованной в парке скамейке. Приходила женщина с синяком под глазом и просила Кэшина разобраться с ее мужем. В пятнадцать минут третьего позвонили из начальной школы и рассказали, что чья-то мамаша увидела, будто кто-то прячется на заброшенной стройке через дорогу от школы.

Он припарковался на расстоянии от школы, прошел вдоль обочины и заглянул через забор. Ничего особенного: желтела высокая трава, беспорядочно валялись бетонные блоки, сквозь фундамент уже пробились кусты. Рядом стоял небольшой фургончик.

Кэшин вошел на стройку и приблизился к машине. Сквозь тонированные стекла ничего не было видно. Он побарабанил по крыше костяшками пальцев.

Ответа не последовало. Тогда он грохнул кулаком.

– Твою мать! – раздался мужской голос.

– Полиция.

В машине зашевелились. Он отступил и увидел, как с откинутого сиденья поднимается чья-то фигура. Потом водительское стекло слегка опустилось, показались глаза под темными бровями и пряди черных волос.

– Дайте человеку поспать!

– Ваша машина? – спросил Кэшин и предъявил полицейский значок.

– Я строитель.

– Да? А что же стройка не кипит?

– Как деньги появятся, так сразу и закипит.

– Вы местный?

– Из Кромарти.

– Выйдите, пожалуйста, из машины и предъявите документы.

– Слушайте, ну заехал поспать на стройку. Это что, преступление?

– Повторяю, выйдите из машины и предъявите документы.

Мужчина повернулся и потянулся за чем-то назад. Кэшин увидел, что кожа у него бледная, – тот был полураздет и шарил рукой, ища одежду.

Кэшин чуть отступил, сунул руку в куртку и на всякий случай высвободил пистолет.

Мужчина в машине неуклюже ворочался, натягивая брюки.

– Понимаете… – сказал он через полуоткрытое окно. – Тут, видите, частное дело. Перерыв на обед, знаете.

– Выходите и надевайте штаны! – потерял терпение Кэшин. – Сэр…

Дверь открылась. Показался худощавый молодой человек, на вид лет тридцати. Он накинул фланелевую рубашку поверх майки и вытянул ноги наружу. На красном носке зияла огромная дыра; он успел натянуть только одну штанину джинсов и теперь прыгал, стараясь попасть ногой в другую и застегивая молнию. На бедре у него рдел прыщ.

Он нырнул обратно в машину, нашарил бумажник, протянул Кэшину.

– Вот… Тут права, кредитка, все такое.

– Положите на крышу, – скомандовал Кэшин, – и станьте вон туда, к сараю.

– Да ладно, я простой каменщик.

Но он не стал сопротивляться. Кэшин взял бумажник, просмотрел все карточки. Аллан Джеймс Моррис, проживает в Кромарти. Он записал адрес.

– Телефон есть?

Моррис дал ему номер своего мобильника.

– А теперь помогите второму выбраться из машины и скажите, что мне тоже интересно знать, кто он такой, – распорядился Кэшин.

Моррис подошел к машине, открыл заднюю дверь и негромко что-то сказал. Вылезла девочка в джинсах и коротком розовом жакете в складках. Ей было от силы лет пятнадцать, волосы темные. Хорошенькая, но из тех, что быстро вянут. На припухших губах размазалась помада.

– Ваши документы.

Она послушно открыла сумочку, вынула карточку. Кэшин изучил ее.

– Не твоя, – швырнул он карточку на багажник. – А твоя где? Ничего, в полиции установим, вызовем маму и папу.

Она недовольно надулась, посмотрела на Морриса и вынула другую карточку, школьное удостоверение личности с фотографией: Стейси Энн Геттиган.

– Тебе четырнадцать лет, Стейси, – сказал Кэшин. – И уже в машине со взрослым мужчиной.

– Подумаешь, целовались, – надменно произнесла она и сложила руки на груди. – Что тут такого?

– А ты как думаешь, Аллан? – обратился к нему Кэшин. – Может, и правда ничего такого – затащить четырнадцатилетнюю девчонку в свою машину?

– Ну целовались, говорят же вам, – пробубнил Аллан.

– Ага. И для этого снимали штаны? Задницами вы, что ли, целовались? Ты женат, Аллан?

Моррис почесал в затылке. Он стоял на свету, и Кэшин видел, как в воздух взвилась целая туча перхоти. Девочка уставилась в землю и обкусывала накрашенный ноготь.

– Слушайте, – наконец заговорил Моррис, – ничего плохого я не делал, клянусь.

– Женат, Аллан?

– Ну, типа того.

– Типа того? Это так сейчас называется? В церкви венчался?

Моррис все время трусливо отводил глаза. Кэшин махнул девочке рукой, призывая идти за ним. За сараем он спросил ее:

– Может, напишешь на него жалобу, Стейси? Он тебя заставлял что-нибудь делать? Угрожал? Подумай.

Она закрыла глаза и помотала головой:

– Нет, не было ничего такого.

– Точно? Я ведь запишу все, о чем тебя спрашивал. Может, хочешь еще что-нибудь сказать? Женщина-констебль нужна?

– Нет-нет, – повторила она.

Кэшин вернулся, махнул рукой Моррису. Тому было явно не по себе, даже взгляд у него стал какой-то затравленный, точно у кролика. Они стояли среди высокой травы, а в лужах между бетонных блоков отражались белые облака.

– Она тебе кто? – спросил Кэшин.

– Родственница какая-то. Точно не знаю.

– Ну и?…

– Лезет ко мне все время, даже на работу приходит. Ничего я не сделал. Сегодня вообще первый раз… да не было ничего, клянусь!

– А она не внучка Дика Геттигана?

Моррис запустил обе руки в волосы и яростно зачесался, как будто его донимали вши.

– Друг, да они уделают меня, – вдруг заныл он. – Слышь, друг…

– Не езди сюда больше с девочками развлекаться, Аллан, – перебил его Кэшин. – И вообще не светись здесь. За твоей машиной теперь будет установлено наблюдение. И никакой ты не строитель, так ведь?

– Я каменщик…

– Ты приехал сюда работать на стройке. Работать на стройке, я говорю, а не обжиматься с четырнадцатилетней девчонкой. В школе я скажу, что им не о чем волноваться, ты просто заехал отлить. Ясно?

– Ясно, сэр. Спасибо вам большое.

Кэшин пошел к машине и оглянулся по дороге. Девочка стояла и смотрела на него. Она поняла, что им ничего не будет, что он никому ничего не расскажет, и улыбнулась открыто, призывно, не по возрасту мудро.

* * *

Из дверей участка появился Карл Векслер, поигрывая мышцами, точно культурист. Он уже год как закончил академию, и закончил совсем неплохо, став третьим на курсе, но был городским и все время досадовал, что его занесло в эту глухомань, где нет никакого стоящего дела. Кэшин опустил стекло.

– Из Кромарти звонили, босс, – сказал Векслер. – Хопгуд вас искал.

Кэшин вошел в участок и набрал номер.

– Твой приятель инспектор Виллани передает тебе привет, – сказал Хопгуд. – Как так вышло, что у нас в полиции заправляют итальяшки?

– Естественный отбор, – ответил Кэшин. – Выживает стильнейший.

– Так, ну со мной он уже своими откровениями макаронника поделился, а тебя просил позвонить.

Кэшин тут же связался с Виллани через городской коммутатор.

– Как жизнь вдалеке от дел? – послышался в трубке бодрый голос. – У меня опыт есть, знаю, знаю, – просто прекрасно. Я слышал, серферы это время называют «съездить за триппером».

– Слабаки, – ответил Кэшин. – Ну, что там у тебя?

– Слушай, Джо, я про Бургойна этого ничего не слышал, но газеты меня просветили. А потом комиссар Уикен вчера сказал, что у бургойновской приемной дочери большие связи. Она старший партнер в «Ротакер Джулиан», у юристов лейбористской партии.

– Ну и при чем тут убойный отдел?

– Да чего только не выяснится. Мне сегодня этот наш англичанин, комиссар Уикен, начал рассказывать, как вести себя на людях. Насчет одежды кое-что советовал: какой костюм с какой рубашкой лучше надевать и какие ко всему этому пойдут туфли. Мне понравилось так, что просто слов нет.

– Ну, так что?

– Возьмись-ка за это дело.

– Тебе непременно нужен хромой инвалид из Порт-Монро? Вон у тебя есть этот умник Аллен – поручи ему.

– Джо, у нас тут совсем кранты. Джантц, Кемпбелл и Магуайр уволились в течение одного месяца. Ди Пьеро тоже решил уйти, Тозер лечит нервишки, у твоего приятеля Аллена жена сбежала с мясником с рынка королевы Виктории и детей с собой забрала. Он теперь утешается какой-то мистической чушью – типа надо жить настоящим моментом. Я его не то что убийство расследовать – к буддистам бы не послал.

Они помолчали.

– И потом, – продолжил Виллани, – когда сюда понаедут газетчики, эти ребята из наркомафии снова начнут мочить друг друга. Вроде как наша большая начальница вытряхнула все старье, взрастила новых, чистых, и тут на тебе – все сначала. Ну я и нашел людей, готовых возиться с этой безнадегой: какая именно сволочь убила другую сволочь, за смерть которой мы еще спасибо скажем всем городом, всем штатом, всей страной, а может, и всем миром.

– По-моему, ты переволновался, – сказал Кэшин. – А насчет Бургойна – что там накопали твои гении при осмотре места?

– Да ни черта. Сигнализацию он отключил. Следов взлома нет, отпечатков нет, оружия нет, образцов с неизвестным ДНК нет. Даже не знаю, пропало ли что-то, кроме часов. В кабинете и спальне взломали закрытые ящики.

– А с ним что?

– Вроде покушение на убийство. Выживет – останется «овощем».

– Ты задумывался, почему именно овощем? Не фруктом, скажем, или корнеплодом?

– «Философствовать будете в пабе, джентльмены». Так говорил Синго, еще до Рэя Сэрриса.

– Ну и что же мне делать? – спросил Кэшин.

– Из-за хреновых «Ротакер Джулиан» тут нужен старший офицер. Чтобы никаких обломов. Я здесь человек новый, Джо, и чую, откуда ветер дует. Закончится все это какой-нибудь заварухой похуже, чем в «Хладнокровном убийстве»,[12]12
  «Хладнокровное убийство» (1960–1965, опубл. 1966) – самый значительный роман американского писателя Трумена Капоте (наст, имя Трумен Стрекфус Персоне, 1924–1984), повествующий о жестоком убийстве фермерской семьи в Канзасе в 1959 г., раскрывающий природу насилия как сложного социально-психологического феномена и породивший особый литературный жанр «романа-репортажа». В 1967 г. на основе этой книги режиссером Ричардом Бруксом был снят одноименный фильм, а история создания «Хладнокровного убийства» составила сюжетную канву недавнего оскароносного фильма «Капоте» (2005), поставленного режиссером Беннетом Миллером.


[Закрыть] я тебе точно говорю. Это пока еще цветочки.

– С Кромарти как быть?

– Хрен с ним. Это тебе комиссар говорит.

– А если я откажусь?

– Слушай, сынок, ты пока еще состоишь в убойном отделе. Ты просто на отдыхе. Обязанности помнишь?

– Кое-что помню.

– Вот и хорошо. Значит, договорились.

– Ну ты и жопа!

– Приходи ко мне и повтори это старшему офицеру. Значит, так: в первую очередь поговоришь с миссис Бургойн, приемной дочерью. Ее попросили приехать посмотреть, как там и что, где-то через час она будет. Парни из Кромарти ей откроют.

– Ее допрашивали?

– Так, пока не серьезно. Нам нужно, чтобы ты был там с ней. Узнай, что было в ящиках, может, она заметит, что еще что-нибудь пропало, увидит что-то необычное, подаст какую-нибудь идею.

– И для этого нужен старший офицер? Найди какую-нибудь мелюзгу из дорожной полиции, пусть выполняет все твои указания.

– Извини, извини, извини. Какие мы, оказывается, чувствительные!

– А еще кто в семье есть?

– Близких нет. Был приемный сын, брат Эрики. Как она говорит, очень давно утонул на Тасмании.

– «Как она говорит»?!

– Проверим, хорошо? Найдем какую-нибудь мелюзгу из дорожной полиции, он и проверит. Дай ему подробные указания.

– Ладно, не учи.

* * *

Кэшин поднялся к дому Бургойна по крутой дороге, уходившей вверх от шоссе, миновал ворота, аллею из тополей и припарковался там же, где и в прошлый раз. Гравий был испещрен многочисленными следами шин.

Он ждал, слушал радио и вспоминал, как они с матерью вечно переезжали, как он знакомился с разными детьми, некоторые из них были совсем дикие, даже в школу не ходили, болтались целыми днями по пляжу, обгорали на солнце до черноты, так что с них ошметками слезала кожа. Вспомнился мальчишка, который учил его серфингу где-то в Новом Южном Уэльсе, кажется в Баллине. Звали его Гэвин. Он тогда одолжил Кэшину свою продырявленную доску.

– Тут акула раскусила одного парня пополам, – пояснил Гэвин. – Так что ему доска больше не нужна, а ты бери пока, учись.

Когда они уезжали, Гэвин отдал ему доску насовсем. Где сейчас этот Гэвин? И где доска? Кэшину она так нравилась, он ее залатывал, заклеивал эту дыру как мог.

«Скучно мне здесь, дорогой. Поехали».

Мать всегда так говорила перед тем, как они снимались с места и двигались дальше на север.

Кэшин вышел из автомобиля, потянулся как следует, прошелся по кругу. Машина уже приближалась.

Черный «сааб» проехал по аллее и остановился рядом с патрульной машиной. Из него выбрался водитель – крупный, коротко стриженный тип в джинсах и кожаной куртке нараспашку.

– Привет, – поздоровался он. – Джон Джейкобс, частное охранное агентство «Ортон». Раньше служил в ГСН. Удостоверение предъявите.

ГСН, группа специального назначения, считалась подразделением высшего, едва ли не божественного порядка. Попасть туда было всяко почетней, чем вылететь из полиции за трусость или буйную психопатию.

Кэшин посмотрел на свою машину:

– Машина моя. По-вашему, я опасный преступник, который взял да и угнал патрульный автомобиль?

– Кто вас знает, – ответил Джейкобс. – Ничему не верить – стандартная полицейская практика.

– Вот именно, – подтвердил Кэшин. – И это мне полагается спрашивать документы. Так что предъявите удостоверение.

– Заставляете даму ждать, – заметил Джейкобс. – Что, посветить? Помощь точно не нужна?

– Сейчас чем занимаетесь?

– Да вот, охраняю мисс Бургойн. А вы что подумали?

Кэшин вернул ему карточку. Джейкобс обошел свою машину сзади и открыл пассажирскую дверь. Вышла высокая стройная блондинка, и ветер тут же разметал ее длинные волосы. Она подняла руку и пригладила их. Кэшин предположил, что ей чуть за сорок.

– Мисс Бургойн?

– Да, – ответила сероглазая красавица.

– Детектив Кэшин. Полагаю, инспектор Виллани с вами уже говорил.

– Да.

– Не возражаете, если мы походим по дому? Только без мистера Джейкобса, вы не против?

– Не знаю, чего и ждать, – сказала она.

– Это всегда трудно, – согласился Кэшин. – Знаете, мы пройдемся по дому, и все. Глядите в оба – и скажите мне, если что-нибудь заметите.

– Спасибо. Ну что ж, зайдем через боковую дверь.

Она двинулась в сторону веранды. С восточной стороны к дому примыкала большая, усыпанная гравием площадка, окаймленная с боков валунами, а в конце – подстриженной живой изгородью. Эрика открыла стеклянную дверь, и они оказались в комнате, выложенной каменной плиткой, где вокруг низких столиков стояли плетеные стулья. Солнце не грело, но в комнате было тепло.

– Скорее бы уж все это кончилось, – сказала Эрика.

– Конечно. Мистер Бургойн хранил деньги дома?

– Понятия не имею. С чего бы?

– Так бывает. Эта дверь куда ведет?

– В коридор.

Они прошли в широкий коридор.

– Здесь спальни и гостиная, – пояснила она и открыла дверь.

Кэшин вошел следом за ней и включил верхний свет. В большой комнате с зашторенными окнами на каждой стене висело по большому рисунку тушью в черной рамке; все они явно принадлежали одной и той же руке. Сильными вертикальными линиями на них были изображены уличные сценки. Ни один рисунок не был подписан.

Широкую кровать закрывал белый плед, поверх которого лежали большие подушки.

– Здесь и красть-то нечего, – заметила Эрика.

Дальше шли две почти одинаковые комнаты, потом ванная и еще одна гостиная, поменьше.

Они вошли в большой холл, высокий, в два этажа, освещаемый естественным светом. Почти все пространство в нем занимала огромная лестница.

– Дальше две столовые – большая и малая, – объяснила Эрика.

– А наверху что?

– Еще спальни.

Кэшин заглянул в столовые. Там все вроде бы было в порядке. У двери в большую гостиную Эрика приостановилась и повернулась к нему.

– Сначала я, – сказал он.

В комнате слабо пахло лавандой и чем-то еще. Свет из окна падал на ковер, перед которым висела порезанная ножом картина. Пятно крови на полу закрывал кусок черного полиэтилена.

Кэшин прошел к большому резному шкафу кедрового дерева, который стоял у левой стены, и открыл дверцы. На полках теснились бутылки виски, бренди, водки, легкого коктейля «Пиммз», чинзано, шерри, всяческих ликеров, бокалы, стаканы для виски и мартини.

В небольшом холодильнике обнаружились содовая, тоник и минеральная вода, но не оказалось ни единой бутылки пива.

– А что у него было в столе, вы знаете?

У стены стоял небольшой стол на тонких ножках, со столешницей, обтянутой кожей.

Эрика пожала плечами.

Кэшин отпер левый ящик. Блокноты, конверты, две перьевые ручки, две бутылки чернил. Кэшин вынул верхний блокнот, раскрыл, поднес к свету. Ничего. В другом ящике хранились серебряный нож для бумаги, степлер, коробка скрепок, дырокол, кнопки.

– И почему не забрали технику? – сказала она. Кэшин взглянул на шведский музыкальный центр.

Когда-то это была самая дорогая модель, последний крик моды.

– Уж очень здоровый, – ответил он. – Телевизор здесь был?

– Он в другой гостиной. Отчим не слишком любил его смотреть.

Рядом с музыкальным центром на полках лежали десятки компакт-дисков с записями оркестровой музыки и оперных арий. Кэшин вытянул один диск, вставил в чейнджер, нажал кнопку.

Это была Мария Каллас.[13]13
  Мария Каллас (наст, имя Мария Анна София Цецилия Калойеропулу, 1923–1977) – знаменитая оперная певица (сопрано) греческого происхождения.


[Закрыть]

Акустика комнаты оказалась превосходной. Он закрыл глаза.

– Это обязательно? – спросила Эрика.

– Простите, – сказал Кэшин и выключил звук. Голос певицы, казалось, спрятался в самые дальние углы комнаты.

Из комнаты они вышли в другой коридор.

– В кабинет, – объяснила она.

Он зашел в просторное помещение, на трех стенах которого висели фотографии в темных рамках и несколько рисунков, а четвертую целиком занимал стеллаж с книгами. Столешницу светлого дерева поддерживали квадратные темные ножки, сужавшиеся книзу. Стул был того же современного стиля, из кожи и хромированного металла. Другой, на вид более комфортабельный, стоял у самого окна.

Все двенадцать ящиков массивных высоких кабинетных шкафов были взломаны. Их оставили в том виде, в каком нашли утром.

– Как думаете, что здесь могло лежать? – спросил Кэшин.

– Не знаю.

Кэшин выдвинул один ящик: письма, бумаги. Он прошелся по кабинету, осмотрел фотографии. Они были развешаны в хронологическом порядке и охватывали лет семьдесят – восемьдесят – семейные фото, портреты, юноши в военной форме, свадьбы, вечеринки, пикники, пляжи, двое мужчин в костюмах на фоне группы людей в спецодежде, какая-то женщина в шляпке, снимающая покрывало с памятной таблички.

– Где здесь ваш отчим? – спросил он.

Эрика показала поочередно фотографии веселого маленького мальчика, юноши в школьном костюме, в форме для крикета, среди футбольной команды, молодого человека с худым лицом, облаченного в смокинг, мужчины средних лет, пожимавшего руку другому, постарше. Чарльз Бургойн старел медленно и красиво, не теряя ни одного тщательно причесанного волоса.

– Вот тут еще лошади, – показала она на другие фото. – Они, по-моему, были ему дороже людей.

Целая стена была отведена фотографии лошадей и людей с лошадьми. Десятки снимков фотофинишей – глянцевые, матовые, по большей части черно-белые. Чарльз Бургойн то сидел верхом, то правил поводьями, то подхлестывал, то целовал лошадиную морду.

– Ваша мать жива? – поинтересовался Кэшин.

– Нет. Умерла, когда я была еще совсем молодой. Кэшин посмотрел, что стояло на книжных полках: романы, книги по истории, биографии, множество книг о Японии и Китае, об их искусстве и культуре. Выше были книги о Второй мировой войне, о войне с Японией, об австралийцах – японских военнопленных.

Три полки занимали книги и справочники по керамике.

Они пошли дальше.

– Это его спальня, – произнесла Эрика Бургойн. – Я сюда никогда не заходила и сейчас тоже не собираюсь.

Кэшин попал в белую комнату: кровать, стол, простая ночная лампа, небольшая прикроватная тумбочка с четырьмя выдвинутыми ящиками – все было одного цвета. Два нижних ящика явно взломали. Из спальни открывалась дверь в гардеробную. Он увидел одежду Бургойна: пиджаки, костюмы, рубашки на плечиках, носки и белье на полках, туфли на подставке. Все было дорогое, но уже не новое.

Тут же стоял красный лакированный шкаф. Он открыл его и сразу же почувствовал свежий запах хвои. Шелковые вещи висели на вешалках, а свернутые в трубочку салфетки лежали на отдельной полке.

Он подумал, не пригласить ли сюда Эрику.

Нет, не стоит.

За гардеробной находилась ванная с синевато-серыми стенами и полом, деревянная ванна, стянутая обручами наподобие бочки, туалет, душ – две дырчатые пластины из нержавеющей стали: одна, на которую нужно было вставать, и другая, через которую лилась вода. Здесь обнаружились несколько кусков желтоватого мыла, разовые лезвия, шампунь. Он открыл дверцы простого деревянного шкафчика: три стопки полотенец, шесть штук больших, банных, упаковки мыла, пачки лезвий, туалетная бумага, салфетки.

Кэшин вернулся к Эрике. Вместе они прошли еще в одну спальню, которая могла бы сделать честь хорошему отелю. Там даже было нечто вроде гостиной с камином и двумя креслами. В старомодной ванной не оказалось ничего неожиданного. Переход заканчивался небольшой прачечной с новомодной стиральной машиной и сушилкой.

Рядом находилась кладовка, где хранились постельное белье, скатерти, салфетки, белые полотенца, стиральные порошки.

Они вернулись назад тем же путем.

– Есть еще одна гостиная – та, где телевизор, – сказала Эрика.

Четыре кожаных стула у камина, телевизор на полке слева, еще один шведский музыкальный центр справа. «Для этого дома даже уютно», – подумал Кэшин.

– Ладно, – сказал он, – тут все ясно. Наверху, пожалуй, нечего делать, там ничего не трогали, я думаю.

Она посмотрела на него как-то неуверенно.

– А я бы поднялась, – сказала она. – Пойдемте?

– Ну конечно.

Они прошли в центральный холл и поднялись на один пролет широкой мраморной лестницы, затем на Другой. Все это время он старался не показать, как ему больно. Сверху от лестницы в обе стороны тянулась галерея, куда выходило шесть дверей темного дерева, все они были закрыты. Кэшин и Эрика стояли на небольшом персидском ковре, который был озарен падавшим сверху лучом света.

– Я хочу забрать какие-нибудь вещи из комнаты матери, если, конечно, там что-то еще есть, – сказала Эрика. – Раньше у меня просто духу не хватало.

– И сколько же вы ждали?

– Лет тридцать.

– Я буду здесь. Если что… – сказал Кэшин.

– Не надо, спасибо.

Эрика подошла ко второй двери слева. Он заметил, как она, поколебавшись, открыла ее, протянула руку к латунному выключателю и вошла внутрь.

Кэшин открыл ближайшую дверь и включил свет. Это оказалась спальня с большой двуспальной кроватью, застланной белым покрывалом, с двумя платяными шкафами, туалетным столиком и письменным столом, придвинутым вплотную к зашторенному окну. Он прошел по бледно-розовому клетчатому паласу и раздвинул портьеры. Перед ним открылась конюшня из красного кирпича, почти голые верхушки деревьев, которые трепал ветер, а дальше – невысокий холм, окрашенный в бурые осенние тона.