Текст книги "Расколотый берег"

Он вернулся на галерею, подошел к балюстраде, взглянул вниз. Внезапно у него закружилась голова и его потянуло туда, через перила.

– Все, – раздался у него за спиной голос Эрики.

– Нашли, что хотели?

– Нет, ничего, совсем ничего. Да и глупо было думать, будто что-то осталось.

Они вернулись на террасу и сели у стеклянного столика.

– Вы заметили что-нибудь особенное? – спросил Кэшин.

– Нет. Простите, кажется, от меня вам будет мало толку. Я в этом доме нечастый гость.

– Как же так?

Она бросила на него быстрый взгляд:

– Вот так, детектив.

– На ночь все запирали, сигнализацию включали?

– Не знаю. Я уже очень давно не ночевала здесь.

Необходимо было спрашивать дальше.

– А ваш брат, мисс Бургойн…

– Умер.

– Утонул, мне говорили.

– Да, на Тасмании, в девяносто третьем году.

– Пошел поплавать?

Эрика шевельнулась в кресле, скрестила ноги в вельветовых брюках, покачала носком черного лакированного ботика:

– Видимо. Все вещи остались на берегу, а тела так и не нашли.

– Все верно. Итак, во вторник утром вы были здесь.

– Да, была.

– Часто навещаете отчима?

Она потерла ладони:

– Часто? Да нет…

– Не ладите?

Эрика опустила лицо и враз как будто постарела, увяла:

– Мы не очень близки. У нас так принято… Меня так воспитали…

– А зачем вы приезжали?

– Чарльз хотел поговорить со мной.

– Можно подробнее?

– Это уже слишком. Для чего вам?

– Мисс Бургойн, – ответил Кэшин, – я не знаю, что нам еще понадобится. Но если хотите, я так и запишу, что вы отказались отвечать на вопрос. Никаких проблем.

Она грустно повела плечами:

– Хотел поговорить о своих делах.

Кэшин подождал, пока не стало ясно, что больше она не скажет.

– Ладно, пошли дальше. Кто наследники?

Она удивленно подняла глаза:

– Я не знаю. А вы?

– Тоже. О завещании речи никогда не было?

Она усмехнулась:

– Мой отчим не тот человек, который стал бы об этом говорить. Я думаю, он и о смерти никогда всерьез не думал. Это, знаете ли, для низшей расы.

– Допустим, он знал своего убийцу…

– Что значит «допустим»?

– Есть такая версия. Кто мог хотеть его смерти?

– Насколько я знаю, его здесь очень уважали. Но я ведь живу не здесь… уехала давно, еще девчонкой. С тех пор приезжаю только в гости.

Она посмотрела куда-то вдаль. Кэшин тоже взглянул в ту сторону, на посыпанный гравием двор. В «Высотах» ничто не поднимало дух: живая изгородь, полянки, гравий – все было в разных оттенках серого и зеленого. Только сейчас он заметил, что нигде нет ни одного цветка.

– Он все клумбы порушил, – произнесла Эрика, точно угадала его мысли. – А так было красиво…

– И последнее. Вы не знаете, что в жизни вашего отчима или, может быть, в вашей жизни могло стать поводом для случившегося?

– Что, например?

– Что-то, что необходимо знать следствию для раскрытия убийства.

– И что это значит?

– А это значит, что ни в жизни вашего отчима, ни в жизнях его близких больше не остается приватных уголков.

Она выпрямилась и окинула его бесстрастным взглядом:

– Вы хотите сказать, что подозреваете меня?

– Мы подозреваем всех, у кого мог быть мотив.

– А если это кто-то посторонний? – спросила она. – Какой-то незнакомец, который пробрался в дом и напал на него?

Ему захотелось, чтобы в его ответе отозвался ее саркастический тон.

– Вполне возможно. Но, поскольку следов взлома не обнаружено, мы вынуждены рассматривать другие версии.

– Что ж. – Она посмотрела на тонкие серебряные часы. – Мне, кажется, пора. Вы местный полицейский?

– Останусь здесь столько, сколько потребуется.

Это было правдой. Почти во всем, что говорят люди, присутствует некая доля правды.

– Можно узнать, почему вы приехали с телохранителем? – спросил Кэшин.

– Это связано с работой. Так, мера предосторожности. – Эрика поднялась со своего места.

Кэшин тоже встал:

– Вам угрожали?

Эрика протянула ему руку:

– Я же сказала – работа. Это конфиденциально. Всего хорошего.

Они попрощались. Бывший сотрудник ГСН вышел во двор, чтобы взглянуть, как отъезжает патрульная машина. Кэшин в зеркало увидел, как Джейкобс насмешливо помахал ему вслед, сделал пальцами букву «V» и изобразил на лице улыбку крутого парня.

Кэшин сильно газанул и резко рванул с места. Гравий полетел Джейкобсу в лицо, и было видно, что он еле успел закрыться рукой.

* * *

Кэшин проехал по дороге, огибавшей Открытый пляж, свернул на перекресток с шоссе, пересек весь Порт-Монро и остановился выпить кофе прямо над Лукан-Рокс. Внизу было человек шесть серфингистов – кто-то бесстрашно катался на высоких волнах прибоя, кто-то опасливо стоял на берегу.

До чего же здорово – сидеть в теплой машине и смотреть, как ветер срывает пену с волн, видеть вырастающую из воды прозрачную зеленую стену, черную фигурку, скользящую по этому расплавленному стеклу, ее стремительный взлет в воздух и затем падение.

Вспомнилось, как он ложился животом на прокушенную акулой доску Гэвина и плавал в теплой морской воде, гребя руками, точно веслами. Сейчас-то вода была совсем ледяная. Тогда, мальчишкой, он не вылезал из воды до тех пор, пока яички не сводило от холода, – жили они с матерью в хибаре неподалеку от Открытого пляжа, а такая же хибара Дугью стояла за соседней дюной. Строили эти лачуги из всего, что подворачивалось под руку, – гнутых железных листов, пластиковых плит, подтибренных здесь и там досок обшивки. В городе его детства были две мясные лавки, два молочных бара, кафе, где продавали рыбу с жареной картошкой, магазин скобяных товаров, небольшой универсам, одна аптека и один врач. Местные богачи, по большей части овцеводы, строили загородные дома на Косе, между рекой и морем. Народ попроще, из глубины материка, селился в хибарах над Открытым пляжем, в районе Южного порта или на улицах позади парковки трейлеров.

Кэшин вспомнил, как однажды отец остановил свой «фэлкон» на деревянном мосту и посмотрел вниз, на яхты, пришвартованные к обоим берегам.

– Это место превращается в чертову Ривьеру, – сказал он.

– Что такое Ривьера? – спросил Джо.

– Там Монако, – сказал Майкл. Мик Кэшин посмотрел на сына.

– Откуда знаешь? – поинтересовался он.

– Читал, – ответил Майкл. – Там у них еще круто рулят.

– Круто рулят? – переспросил отец. – Ты про княжескую семью, что ли? Про князя Ренье?[14]14
  Князь Ренье – Ренье III (Ренье Луи Анри Максанс Бертран де Гримальди, 1923–2005), правитель княжества Монако в 1949–2005 гг.


[Закрыть]

– Будет тебе, Мик, – вмешалась мать. – Это называется ралли, Майкл. Авторалли.

Каждый год на пляже прибавлялось городских ребят. Их можно было узнать сразу – по стрижкам, одежде и еще по тому, что старшие девчонки и мальчишки носили на шее цепочки и в открытую курили.

Вспомнилось, как однажды зимой, в воскресенье, они подъехали к своей хибаре и не увидели рядом знакомой забегаловки «Лачуга Макка». Только кучи потревоженного песка указывали, что здесь стоял низкий побеленный кособокий домик.

Он походил по участку, раздумывая, куда этот домик мог деться. В землю уже были вбиты колышки для разметки, а в их следующий приезд на цементном фундаменте возвышался наполовину построенный дом.

Это было последнее лето, проведенное в хибаре на Косе, – вскоре отец умер. Потом, спустя много лет, Кэшин спросил у матери, что она сделала с их жилищем.

– Да продала, – ответила она. – Денег-то совсем не было.

А теперь даже очень состоятельный человек не мог замахнуться на участок где-нибудь на Косе, и над Открытым пляжем жалкие домишки больше не портили пейзаж. На бросовых дюнах солидно выстроился ряд домов с деревянными верандами и пластиковыми окнами. Каждый стоил тысяч шестьсот, не меньше.

В залив входило рыбацкое судно.

Кэшин узнал его. Это было судно друга Берна, у того еще был непутевый брат, браконьер, охотник за моллюсками. Теперь из Порт-Монро выходили всего-навсего шесть судов, и добычей их были лангусты да несколько ящиков рыбы, но, за исключением казеиновой фабрики,[15]15
  Казеин – сложный белок, образующийся при створаживании молока под действием протеолитических ферментов; основная составляющая творога. Используется для производства красок, клеев, пластмасс, искусственных пищевых продуктов.


[Закрыть] это был единственный промысел во всем городе. Единственный, если не считать шесть ресторанов, пять кафе, три магазина одежды, две антикварные лавки, один книжный магазин, четыре массажных салона, одного ароматерапевта, трех парикмахеров, с десяток дешевых гостиниц, лабиринт и музей кукол.

Кэшин допил кофе и поехал на работу длинной дорогой через Муттонберд-Рокс, по безлюдным улицам, на которых стояли такие же безлюдные летние дома. Он объехал кругом квартал, в котором располагались различные конторы, два супермаркета, три агентства недвижимости, приемные трех врачей, две юридические фирмы, газетный киоск, магазин спортивных товаров и гостиница «Шеннон» на углу улиц Лиффи и Лукас.

В конце девяностых годов один местный наркоделец и одновременно крупнейший застройщик купил заколоченное досками и основательно загаженное птицами здание «Шеннон». До сих пор в городке вспоминали о разборке, которая случилась в здешнем баре в шестьдесят девятом году, когда раненых было столько, что пришлось вызывать две «скорых» из Кромарти. Новый владелец вложил в ремонт «Шеннон» больше двух миллионов долларов. Строители разбогатели так, что смогли нанять учеников, обзавелись новомодной техникой, а некоторые даже порадовали жен новыми кухнями немецкого производства, с гранитными столешницами.

Из «Ориона», единственного в Порт-Монро кабака, который пока еще не дождался своего застройщика, выходили двое мужчин в круглых шапочках. В первую же неделю работы Кэшина трое англичан, пеших туристов, выпивали здесь во время ланча и с чего-то полезли на местную шпану. Один англичанин мгновенно получил как следует, свалился на пол, и ему еще надавали ботинками. Двое других, хилые на вид ребята из Лидса, отошли в угол и там пинали местных и головами, и ногами, пока не подоспели Кэшин с помощником.

С тротуара на Кэшина внимательно поглядывал крупный мужчина. В жизни Ронни Барретта случалось всякое – и вооруженное ограбление, и вождение в пьяном виде, и езда без прав. Сейчас он получал пособие по безработице и подрабатывал тем, что разрезал на лом старые машины где-то в Кромарти. Его бывшая жена подала на него в суд, когда он распространил свои таланты взломщика на замок их некогда общего дома.

Кэшин припарковался недалеко от участка, посидел некоторое время, глядя на верхушки сосен, которые раскачивал ветер. Подступала зима. А летом здесь не протолкнешься от избалованных городских детей, их блондинистых мамаш и обрюзглых папаш в спортивных туфлях. Вдоль улиц рядами стоят «тойоты-крузер», «мерсы» и «БМВ». Мужчины толпятся во всех кафе, выстраиваются в очереди в магазинах, без умолку отрывисто говорят что-то в свои мобильники, гримасничают.

А теперь май, не сезон, вода ледяная, ветер пробирает до костей – и вылезают все кому не лень: безработные, люди, которые перебиваются случайными заработками, нетрудоспособные, пьяницы, наркоманы, дряхлые пенсионеры, инвалиды. Город походил на пепелище, где Уничтожен весь декор и виден лишь остов: голые камни, темные сточные колодцы, пустые бутылки из-под пива и кузова машин.

Ронни Барретт – символ зимнего Порта. Хоть рекламный плакат с ним делай: «Знакомьтесь! Вот он я – настоящий Порт-Монро!»

Кэшин зашел, перебросился парой слов с Кендалл. Оставалось еще несколько часов до конца дежурства. Он написал рапорт о визите в «Высоты», отослал его Виллани, распечатал еще две копии и подшил их в папку.

Потом он позвонил в убойный отдел и переговорил с Трейси Уоллес, старшим аналитиком.

– Что, снова в дела впрягся? – спросила она. – Говорят, у вас там яйца можно отморозить.

Кэшин видел в окно, как под холодным ветром заледенел и совсем свернулся государственный флаг.

– Фигня, – ответил он. – Так говорят только кисейные барышни. Что там слышно о Бургойне?

– Ничего нового. Слушай, если уж ты вернулся, заходи в гости. У нас полно молодого укропа.

– Потерпи. Перерастет еще, будет старый.

* * *

Дежурство шло своим чередом.

Но закончилось и оно, и Кэшин поехал домой по проселочным дорогам. Только что подоенные коровы, ненадолго освободившиеся от своего колыхающегося бремени, смотрели ему вслед темными блестящими глазами.

Дейва Ребба что-то не было видно.

Он вывел собак на прогулку, приготовил на скорую руку ужин, включил телевизор и все время чувствовал, как боль становится сильнее. Пока он стоял или ходил, еще можно было терпеть. Очень долго после больницы ему помогали только лошадиные дозы петидина.[16]16
  Петидин – наркотический анальгетик, обладающий успокаивающим действием; применяется для снятия умеренных и сильных болей.


[Закрыть] Отвыкнуть от него, спасителя, оказалось чертовски трудно. Но он все же перешел на аспирин и алкоголь, хотя они действовали куда слабее.

Кэшин поднялся, налил себе внушительную порцию виски и проглотил разом три таблетки аспирина. Каллас, Бергонци[17]17
  Карло Бергонци (р. 1924) – выдающийся итальянский оперный певец, тенор.


[Закрыть] и Гобби[18]18
  Тито Гобби (1913–1984) – выдающийся итальянский оперный певец (баритон) и режиссер.


[Закрыть] не подводили его никогда. Он подошел к самому дорогому предмету в своем жилище – стереомузыкальному центру ценой в двести долларов – и поставил компакт-диск. По просторной комнате поплыли звуки «Тоски» Пуччини.[19]19
  «Тоска» – знаменитая опера итальянского композитора Джакомо Пуччини (1858–1924), написанная в 1898–1899 гг. на либретто Луиджи Иллики и Джузеппе Джакозы, основанном на сюжете одноименной драмы (1887) Викторьена Сарду.


[Закрыть]

В оперу и чтение его влюбил Рэймонд Сэррис, чокнутый, очень жестокий маленький человечек. Прежде Кэшину казалось, что эстеты только делают вид, будто сходят с ума по этой тягомотине, где толстые дядьки и тетки поют что-то невнятное, да еще на иностранном языке. Книги – это было совсем другое дело, но чтение отнимало много времени, а его едва хватало на другие занятия. До встречи с Викки дни Кэшина были заполнены разнообразными делами, да и потом, оставшись один, он старался пораньше уйти и вернуться домой как можно позже, перекусывал на краешке стола, сидел в машине, болтался по улицам. Если выпадало свободное время, он тут же ложился спать, или же какой-нибудь напарник, такой же простой полицейский, вытаскивал его куда-нибудь на бега, на футбол, на рыбалку или просто к себе в гости, и они сидели, жевали поджаренное на углях мясо, попивали пиво и болтали о работе.

А потом появился Рэй Сэррис.

После этого знакомства и дневные, и ночные часы Кэшина заполнили книги и телевизор. По ночам, когда его пробовали отучить от болеутоляющего, ему все равно удавалось чуть-чуть соснуть, когда отпускали боли в спине, пояснице и бедрах. Он проваливался в тяжелый сон без сновидений, забываясь на короткое время. Потом боль начинала потихоньку его будить – она зудела, как тихий, но назойливый комар, или настойчиво пробивалась сквозь сон подобно детскому плачу. Он шевелился, беспокойно ворочался в полусне, стараясь улечься так, чтобы было хоть чуточку легче. Это никогда ему не удавалось, и в конце концов, когда болело уже все тело, от шеи до колен, он, взмокнув от бесполезных усилий, укладывался на спину, включал свет, выпрямлялся насколько мог, пробовал читать. Все привыкли – это случалось почти каждую ночь.

Как-то раз медсестра по имени Винченция Льюис принесла ему CD-плеер, два маленьких динамика и диски, штук двадцать – тридцать. «Отцовские, ему больше не нужны», – пояснила она. Он поставил все это богатство на прикроватную тумбочку и долго не прикасался к нему, но как-то на рассвете, когда все тело привычно ныло, включил свет, вытащил какой-то диск, даже не взглянув на обложку, вставил в плеер, надел наушники и выключил лампу.

Это оказался Юсси Бьёрлинг.[20]20
  Юсси (Йохан Йонатан) Бьёрлинг (1911–1960) – шведский оперный певец (тенор), сделавший успешную вокальную карьеру в Европе и Америке.


[Закрыть]

Кэшин тогда этого не знал. Он слушал сначала несколько секунд, потом минуту, другую. Когда за кремовой шторой занялся рассвет, пришла медсестра, дежурившая в то утро, и подняла штору.

– Спокойнее выглядите сегодня, – заметила она. – Лучше спали?

Как теперь называет себя Рэй Сэррис? Много месяцев они записывали разговоры всех его знакомых. Рэй так никому и не позвонил.

Кэшин с трудом встал и плеснул себе виски. Еще немного, и его свалит сон.

* * *

Они шли вдоль западной стены дома по высокой траве, перед ними прыгали собаки, зависали в тумане, как будто хотели разглядеть зайца.

– Ты мальчишкой где жил? – спросил Кэшин.

– Да везде, – ответил Ребб.

– Ну а родился в каком месте?

– Не помню. Маленький совсем был.

– Да, верно. В школу ходил?

– Зачем?

– Все знают, зачем ходят в школу.

– Чего я там забыл? Читать-писать умею.

Кэшин глянул на Ребба. Тот не оборачивался, смотрел только вперед.

– Поговорить любишь, да? Ты, похоже, словоохотливый.

– Просто обожаю. А чего ты ходишь так, будто сломать что боишься?

Кэшин не ответил.

– Что, не со всяким разговариваешь? Почему так все здесь запустил?

Собаки исчезли в густой траве. Кэшин шел по узкой тропинке и выстригал впереди себя зелень садовыми ножницами. Они подошли к развалинам.

– Здесь начал строиться брат моего прадеда, а потом взял и взорвал часть дома. Он все хотел порушить, да на него свалилась крыша.

Ребб спокойно кивнул, как будто он слышал о таком по нескольку раз на дню. Затем огляделся.

– Так что ты хочешь делать?

– Для начала привести в порядок сад. А потом, может, начну ремонт.

Ребб поднял с земли кусок ржавого металла.

– Ремонт? Да это все равно что построить… как его… Шартрский собор.[21]21
  Шартрский собор (Нотр-Дам в Шартре) – готический собор во французском городе Шартре, построенный в начале XIII в. на руинах сгоревшего в 1194 г. романского собора XII в., один из красивейших памятников готической архитектуры Европы.


[Закрыть] Может, твои внуки его и закончат.

– Ты знаешь, что такое соборы?

– Нет, – ответил Ребб и заглянул в проем, где когда-то было окно.

– Может, потихоньку начнем делать, – осторожно предложил Кэшин, начиная смотреть на это дело глазами Ребба.

– Да проще все порушить и выстроить заново.

– Не хочу.

– Здорово получится, удобно.

– Знаешь, соборы ведь строились не для удобства.

Ребб подошел к стене, остановился, ткнул куда-то носком ботинка и нагнулся рассмотреть, что это.

– Так то вера, – сказал он. – Тогда парни и не думали, что у них есть выбор.

Кэшин шел за ним. Пробираться через заросли им было нелегко, Ребб то и дело спотыкался и наступал на что-нибудь. Он первым заметил площадку, выложенную красными и черными восьмиугольниками.

– Красота, – одобрил он. – Фотографии есть?

– Говорят, есть в одной книге в библиотеке Кромарти.

– Точно есть?

– Я отксерю.

– Рулетка нужна. Да не маленькая, подлиннее. – Ребб сделал жест рукой, как будто что-то наматывает.

– Куплю.

– И миллиметровка. Может, чертежик изобразим.

Они пошли обратно. Стало чуть светлее, по небу плыли бледно-голубые облака, собаки бежали, не отрывая носов от земли, точно миноискатели.

– До тебя здесь жили? – спросил Ребб.

– Снимал один недолго. Овец разводил.

– С садом придется повозиться, – сказал Ребб. – А потом уж займемся главным. – Он вытащил сигаретную бумагу, не останавливаясь, свернул самокрутку, отвернулся от ветра, закурил и так и пошел – спиной вперед. – Сколько собираешься провозиться?

– А строители соборов, думаешь, считали?

– Католик?

– Нет, – ответил Кэшин. – А ты?

– И я нет.

Собаки почтительно подошли, словно ожидая от своего повелителя Кэшина приказаний, советов, команд.

– Знавал я одного священника, который угодил в тюрьму за приставания к девочкам, – сказал Ребб. – Так он говорил, что религия – это психическая болезнь, вроде шизофрении.

– Где же вы познакомились?

Ребб хмыкнул:

– Забыл уже. Когда мотаешься с места на место, встречаешь много священников, погоревших из-за девочек.

Они дошли до дому.

– Найдешь там что-нибудь поесть, – сказал Кэшин. – А я поехал в город.

Ребб ответил через плечо:

– Собак оставь. Я их с собой к Миллейну возьму, во дворе поболтаются. Он собак любит, так что разрешил.

– Вы подружитесь. Наверное, у Дэна получше, чем в полицейском участке.

Кэшин ехал в Порт-Монро по дорогам, усыпанным трупиками сбитых водителями птиц, лис, зайцев, кошек, крыс, даже молодого кенгуру, вытянувшего короткие передние ноги, проезжал усеянные выбоинами перекрестки, на которых открывались всем ветрам один-два покрытых черепицей дома и дорожные знаки, указывавшие на следующие, такие же богом забытые перекрестки.

В кафе Леон соорудил и завернул ему сэндвич из бекона, салата и авокадо.

– Что, следим за весом, да? – спросил он. – Вот думаю табличку повесить: «Поставщик провизии полицейского участка Порт-Монро».

– Что еще за провизия?

– Ну, еда всякая, пища.

– А пишется как?

– «Про-ви-зи-я».

– Да иди ты.

Кэшин позавтракал на Открытом пляже, припарковался возле клуба спасателей, посмотрел, как два серфингиста штурмуют волны прибоя, взлетают вверх, словно диковинные люди-птицы на фоне бледного неба. Отхлебнул кофе. Торопиться было некуда. Пока расследовали дело Бургойна, Кендалл исполняла обязанности начальника участка. Карлу Векслеру это не нравилось, но зато сам он мог лягать заместителя, которого прислали из Кромарти, совсем зеленого юнца.

Так, Бургойн…

Брата его казнили японцы. Как можно интересоваться японской культурой, если твоего брата казнили японцы? Что это была за казнь – отсекли голову? Японский солдат вынул меч и одним ударом блеснувшей стали перерубили шею, так, что ли?

Потом, это чертово «Хладнокровное убийство». Каким образом Виллани пришел на ум Трумен Капоте? Он вряд ли даже кино видел – Виллани в кино не ходил. Да и книги вряд ли читал. «Как я до встречи с Рэем Сэррисом», – подумал Кэшин. Нет у него свободного времени на книжки.

До встречи с Рэем Сэррисом…

До встречи с Рэем Сэррисом Кэшин тоже понятия не имел о «Хладнокровном убийстве». Эту книгу ему принесла Винченция. Она изучала литературу на вечернем отделении. Он прочел этот роман запоем. Потом она дала ему «Песнь палача»[22]22
  «Песнь палача» (1979) – документальный роман американского прозаика, журналиста, драматурга, сценариста, актера и режиссера Нормана Кингсли Мейлера (1923–2007), повествующий о жизни и смерти Гэри Гилмора (1940–1977), убийцы из штата Юта, который настоял на применении к нему высшей меры наказания и стал первым американцем, казненным после отмены в 1976 г. десятилетнего моратория на исполнение смертных приговоров. Роман был удостоен Пулитцеровской премии (1980) и лег в основу одноименного телефильма (1982) с Томми Ли Джонсом в главной роли.


[Закрыть] Нормана Мейлера, книгу примерно о том же времени. Он попросил ее купить еще что-нибудь Мейлера и стал владельцем подержанного экземпляра «Мертвых, умирающих и проклятых».[23]23
  «Мертвые, умирающие и проклятые» (1956) – основанный на реальных событиях роман англичанина Дугласа Джона Холландса о войне в Корее 1950–1953 гг. Очевидно, приписан Мейлеру из-за сходства названия с заглавием самой известной мейлеровской книги – романа «Нагие и мертвые» (1948) о событиях Второй мировой войны.


[Закрыть]

– Все сплошь о смерти, – заметил он. – Наверное, я могу и о чем-то другом почитать.

– А ты все-таки попробуй, – ответила она. – Это не просто о смерти, а о бессмысленной смерти.

Шейна Дейба не должно было там быть. Ни при каком раскладе. Восторженный паренек, от одной мысли, что работает в убойном отделе, был готов делать все подряд, переться в любую даль, вкалывать чуть ли не двадцать три часа в сутки, да и потом вставать рано.

Думать о Шейне не имело смысла. Все равно ни к чему не придешь – ведь полицейских как только не убивали. Его запросто мог кокнуть и наркоман, и алкаш, до одури налакавшийся «Джека Дэниэлса». Такая работа.

Зазвонил мобильник.

– Джозеф? – раздался материнский голос.

– Да.

– Майкл позвонил. Я что-то волнуюсь.

– В чем дело?

– Говорил как-то…

– Как?

– Не как обычно.

– Откуда звонил?

– Из Мельбурна.

– Из своих полутора ванных?

– Не знаю я. Да и какая разница? – раздраженно бросила она.

– Так как он говорил?

– Подавленно. Никогда раньше не слышала.

– Подумаешь, подавленно. С кем не бывает. Жизнь – это ведь качели. То вверх, то вниз, и, только если повезет, чуть-чуть спокойно посидишь.

– Ерунду городишь, Джозеф. Я-то его знаю. Позвони ему, поговори.

– Ну и что я скажу? Привет, мать просила тебе позвонить? Мы не разговариваем. Мы вообще никогда не разговариваем.

В трубке стало тихо. Серфингист как раз взмыл в воздух и завис над своей доской. Миг – и человек с доской исчез за волной, как будто провалился в щель.

– Джо…

– Да.

– Я вам мама, а не мать. Я привела вас в этот мир. Сделаешь это для меня? Позвонишь?

– Давай номер.

– Не отключайся, я сейчас найду. Ручка есть?

Он записал номер в книжку, попрощался. Серфингист появился опять. «Попозже Майклу позвоню, – сказал себе Кэшин. – Выпить надо, а то и не сообразишь, что сказать. Ладно, поговорим, надо все же выяснить, какого хрена ему было нужно».

На главной улице Кэшин купил продукты: молоко, лук, морковь, полтыквы, четыре апельсина и связку бананов. Он сложил пакеты в машину, подошел к газетному киоску. Покупателей не было, только Сесиль Аддисон перелистывала какой-то журнал. Завидев Кэшина, она взяла со стенда другой.

– Ну как дела? – спросила она. – Что так долго?

– Следствие продолжается, – ответил Кэшин и взял «Вестник Кромарти». На первой полосе бросался в глаза заголовок:

КУРОРТ СОЗДАСТ 200 НОВЫХ РАБОЧИХ МЕСТ

– Нашли кого застройщиком назвать, – произнесла Сесиль. – Не человек – гиена. Вот Гитлер, тот застройщик был, да. И Европу хотел освоить, и Англию, и весь мир.

Кэшин давно усвоил, что, когда Сесиль заводилась, оставалось одно – помалкивать. Даже отвечать на вопросы было необязательно.

– Сто лет в устье не была, – продолжала Сесиль. – Мой отец, бывало, вырезал для нас бамбуковые палочки. Мы тогда были-то – от горшка два вершка. Там маленькая коса такая, ну, совсем небольшая, отлично можно этими палочками рисовать. Да что я говорю – ты сам туда сходи. Оставь свой «додж» в лагере «Товарищей» и минут двадцать пройдись пешком по дюнам – вот красота-то! Как будто целый день. Здорово, здорово, говорю тебе. – Она приостановилась, чтобы перевести дух. – Как думаешь, почему этот шакал Файф подкупает умеренных?

– Что-то я вас не совсем понял, миссис Аддисон.

Сесиль ткнула пальцем в газету:

– Вот, хоть плачь. Социалисты поговаривают, не разрешить ли Адриану Файфу строительство в устье Каменного ручья. Гостиница, площадка для гольфа, дома, бордель, казино – что душа пожелает. И вдобавок ко всему сегодня утром я узнаю, что моя фирма – моя фирма – работает на этого урода! Чего удивляться, что люди считают нас гиенами или того хуже.

– А зачем ему юристы?

– Как зачем? Юристы всем нужны. Ему нужно купить лагерь «Товарищей» у Чарльза Бургойна. В смысле, сейчас это, похоже, имение Чарльза. Но эта сволочь молчит о том, что без подъезда к устью Каменного ручья покупать там участок бессмысленно. А подъезд возможен только со стороны заповедника или через лагерь.

– Лагерь принадлежит Бургойну?

– Его отец сдал место в аренду «Товарищам» на сорок лет за символическую плату. Это давно было, с пожара там все забросили. Да и сами «Товарищи» – уже история.

Мобильник Кэшина зазвонил. Он вышел на улицу. Это был Виллани.

– Джо, по Бургойну. Вчера в Сиднее два парня пытались толкнуть «Брейтлинг».

* * *

Кэшин присел за столик уличного кафе и спросил:

– Когда узнал?

– Пять минут назад, – ответил Виллани. – Вроде где-то у обменника. Даже скорее у ломбарда. Менеджер все правильно сделал – послал на улицу своего напарника, тот записал номер машины и сообщил его. И этот номер целые сутки провалялся на столе у какого-то недоумка.

– Ну?

– Старая «тойота», двухместная. Владелец – Мартин Фрейзер Геттиган, Кромарти, Холт-стрит, четырнадцать.

– Господи, опять Геттиган! – вырвалось у Кэшина.

– Что?

– Да их здесь целый клан. Одни Геттиганы кругом.

– Мы о каких Геттиганах говорим? О коренных?

– Некоторые коренные, некоторые – нет.

– Как итальянцы. Ты без лишнего шума разузнай-ка об этой «тойоте». Не доверяю я этим дуболомам из Кромарти. Придурки там одни и бандиты.

Кэшин вспомнил о стройплощадке, о небольшом фургончике.

– Попробую.

– Держись на расстоянии, понятно?

– Ты кого учишь? Сам не знаю?

– Долго не тяни. Несколько минут, и все, – сказал Виллани.

– Сколько надо, – ответил Кэшин.

Он позвонил в участок, попросил Кендалл.

– Слушай, я тут писал рапорт на некоего Аллана Джеймса Морриса по жалобе из начальной школы. Там указан его мобильник, подскажи.

Моррис долго не брал трубку. «Штаны, что ли, опять надевает на какой-нибудь стройке?» – мелькнуло у Кэшина в голове. Наконец послышалось:

– Да.

– Аллан?

– Да.

– Детектив Кэшин из Порт-Монро. Помнишь такого?

– Да-а…

– Помоги мне, а?

– Чё надо?

– Знаешь Мартина Фрейзера Геттигана, Холт-стрит, четырнадцать?

– Ну?

– Сынок, мне некогда. Знаешь такого?

– Знаю, да.

– Он сейчас в городе?

– Фиг его знает. Я его нечасто вижу.

– Аллан, сделай для меня одно дело.

– Слышь, друг, я тебе не полицейский…

– Аллан, ты про внучку не забыл еще?

– Ну, чего? – спросил Моррис.

Было слышно, что он говорил со стройки: стучал пневматический молоток, грохотала кувалда, перекрикивались рабочие.

– Кто ездит на «тойоте» Мартина?

– А я знаю?

– Так узнай. Даю пять минут.

Кэшин доехал до гаража Каллахана у развилки на Кенмар, заправился. Из ангара вышел Дерри Каллахан в надвинутой до бровей кепке, небритый. Они с Кэшином вместе ходили в начальную школу.

– Делать, что ли, больше не хрен, кроме как по дорогам болтаться? – сказал он вместо приветствия и провел пальцем под носом, размазав темное масляное пятно. – Как там с делом Бургойна?

– Расследуем.

– Расследуете, значит? А черноту проверяли? Комендантский час надо установить во всем этом чертовом Даунте, вот что я тебе скажу. Колючей проволокой окружить для начала. И проверять, кто куда уходит и приходит.

– Масштабно мыслишь, – сказал Кэшин. – Черкни-ка премьер-министру письмецо. Хотя нет, ошибок много наделаешь. Лучше позвони.

Брови Дерри поползли вверх.

– Можно позвонить? Правда, что ли?

Мобильник зазвонил, когда Кэшин расплачивался с сестрой Дерри, толстухой Робин, с глазами-щелочками и вечной ухмылкой на лице. Он не ответил, взял сдачу, вышел на холодную улицу, постоял на ветру у машины, посмотрел, как клонится трава, нажал кнопку мобильника.

– Здесь он, – ответил Аллан Моррис. – Работает у отца.

– А машина?

– С ней фигня какая-то.

– Что?

– Говорит, одолжил ее Барри Култеру, а его отпрыск на ней куда-то свалил. Так что ему сейчас не до веселья, к гадалке не ходи.

Острая боль пронзила левую ногу, поднялась вверх, ударила в бедро. Он давно знал, что надо делать, и перенес вес на правую ногу.

– Как зовут отпрыска?

– Донни.

– Значит, Донни Култер?

– Ну а как еще?

– И куда свалил?

– В Сидней. Он звонил. Уехал с одним парнем, Люком Эриксеном. Тот водитель. Они вроде кузены или типа того. Донни, он умом-то не блещет.

– А они что, наделали дел?

– Черные? У нас тут? Вы что, с луны свалились?

– Да или нет?

– Не знаю.

– Мы ни о чем не говорили, ясно? – решил заканчивать разговор Кэшин.

– Нет, сейчас пойду всем раззвоню.

Кэшин позвонил в участок Кромарти, попросил Хопгуда, продиктовал ему имена.

– Донни Култер. Люк Эриксен, – повторил тот. – Ладно, поговорю с советником по делам аборигенов и тогда перезвоню тебе.

Кэшин отъехал от заправки, остановился на обочине, подумал, не закурить ли и как сделать так, чтобы Викки разрешила ему видеться с мальчиком. Она что, и правда думала, что ребенок не от него? Любой разговор на эту тему она сразу же обрывала. «У него есть отец, и это не ты», – больше от нее ничего нельзя было добиться. Последняя их ночь случилась, когда она уже встречалась с Доном, своим будущим мужем. Встречалась, спала с ним, в стиральной машине лежали мужские вещи, у задней двери стояла пара грязных ботинок. Тщательно вскопанные грядки под овощи, этикетки от пакетиков с семенами, укрепленные тут же, на палочках, – на Викки это было совсем не похоже.

Надо быть совсем уж слепым, чтобы не понять, кто отец. Мальчик получился копией Кэшина.

Зазвонил мобильник.

– Обычная черная шваль из Даунта, – без предисловий начал Хопгуд. – Так, мелочь пузатая. Подозреваются в кое-каких кражах. А раз подозреваются – значит крали. Люк постарше, строит из себя задиру. Донни – тормоз, таскается везде вместе с ним. Люк – племянник Бобби Уолша.

– Сколько им лет?

– Донни – семнадцать, Люку – девятнадцать. Мне сказали, они вроде братья. Папаша Люка трахает все, что шевелится. Для аборигена вполне нормально. А в чем дело?

– Похоже, один из них пробовал продать часы Бургойна в Сиднее.

Хопгуд помолчал, а потом присвистнул: