Текст книги "Женщины – серийные убийцы: как и почему они становятся монстрами"

Лидия родилась в 1824 году в Берлингтоне, штат Вермонт, и в девятилетнем возрасте осиротела. Вместе с братом она воспитывалась в набожной семье своего дяди, исповедавшего методизм[19]19
  Методизм – протестантская конфессия, которая придерживается последовательного и методичного соблюдения евангельских предписаний.


[Закрыть]. Когда Лидии было шестнадцать, семья переехала в Нью-Брансуик, штат Нью-Джерси, где она поступила на работу швеей и добросовестно посещала местную методистскую церковь. Там она и познакомилась с тридцативосьмилетним Эдвардом Страком, вдовцом с шестью детьми на руках, который работал в кузнечном цехе. В 1843 году девятнадцатилетняя Лидия вышла за Страка замуж.

Несмотря на разницу в возрасте брак оказался удачным. У Лидии с супругом родилось семеро детей – в дополнение к тем шести, которые остались у Эдварда от предыдущего брака. Вынужденные заботиться о тринадцати детях, Лидия и Эдвард поступили так, как поступают многие в поисках счастья: переехали в Нью-Йорк и в конце концов обосновались на 125-й улице в Гарлеме, где в то время селился белый средний класс.

В 1857 году Эдвард Страк, которому было уже пятьдесят три, поступил на службу в полицейское управление Нью-Йорка. Непыльная работа, открывавшая возможности дополнительного заработка для тех, кто был не очень чист на руку. По всей видимости, Эдвард – к ужасу офицеров-взяточников, его коллег по участку, – за шесть лет службы в полиции брать взяток так и не научился. Это вполне могло послужить поводом для его увольнения (якобы за трусость), которое произошло внезапно, осенью 1863 года. Эдварда обвинили в том, что он не разнял драку, завязавшуюся в баре на его участке. Он же утверждал, что, когда прибыл на место, драка уже закончилась, но оспорить увольнение ему не удалось [129].

Эдвард и Лидия тихо-мирно прожили вместе двадцать лет. Семеро их детей – один общий и шестеро от первого брака Эдварда – уже выросли и жили отдельно. Но еще шестерых сыновей и дочерей им только предстояло поднять на ноги; самый младший, крошка Уильям, родился всего несколько месяцев назад.

Обвиненный в трусости, Эдвард чувствовал себя униженным и подавленным. Он всю жизнь боролся за выживание, трудясь в кузнечном цехе, и теперь, в свои пятьдесят девять, надеялся спокойно встретить старость, получив стабильную работу. В конце концов, ему могли назначить муниципальную пенсию. А теперь, когда у него снова ничего нет, придется начинать все сначала. Эдварду страшно было даже подумать об этом. Он впал в глубокую депрессию и, не в силах искать новую работу, всю зиму почти не выходил из их квартиры на первом этаже. Дошло до того, что однажды, вынув пистолет, он пригрозил покончить с собой. К весне 1864 года он перестал вставать с кровати, умываться, одеваться и отказывался есть.

Преданная Лидия, двадцать лет поддерживавшая Эдварда, всеми силами старалась ему помочь. Чтобы сводить концы с концами и прокормить мужа и детей, она шила на дому. Она решилась даже обратиться к его бывшему шефу, капитану полиции Харту, который был против увольнения Страка, в надежде, что тот каким-то образом поможет восстановить Эдварда в полиции. Харт мало что мог сделать, а когда Лидия описала тяжелое душевное состояние мужа, ставшего для нее настоящей обузой, Харт предложил отправить его в больницу. Как утверждала Лидия позднее, он посоветовал «избавиться» от Эдварда.

Согласно ее показаниям, муж «в то время доставлял ей много хлопот». Несмотря на двадцать лет брака (а может, в этом и состояла причина), Лидия отправилась в ближайшую аптеку и за десять центов купила унцию белого мышьяка. Зачем он ей, аптекарь не спрашивал. Мышьяк широко использовался в быту – его покупали и как отраву для крыс, и как средство от прыщей. На следующее утро, 23 мая 1864 года, она сварила Эдварду овсянку, подмешала в нее щепотку мышьяка и, осторожно оперев мужа на подушку, с ложечки накормила его отравленной кашей. К обеду налицо были все признаки отравления: Эдварда мучили рвота и страшные боли в животе. К вечеру он уже покрывался зловонным потом, а Лидия все кормила его отравленной овсянкой, сидела у постели и промокала ему лоб, глядя, как он катается, свернувшись от боли. Как она объясняла позднее, это было самое милосердное, что она могла сделать, понимая, что «от него уже нет никакого толку ни для нее, ни для него самого».

Эдвард скончался на следующее утро. Врач констатировал естественную смерть – от чахотки, как тогда называли туберкулез. Это было в 1864 году; только через два десятилетия, в 1880-х, медицинская наука начнет изучать связь между болезнью и болезнетворными бактериями. Лидия, которой было уже за сорок, внезапно осталась вдовой с шестью детьми, самыми младшими из которых были девятимесячный Уильям, четырехлетний Эдвард-младший и шестилетняя Марта. Прошло чуть больше месяца, и отчаявшаяся Лидия осознала, что малыши «не могут ни позаботиться о себе, ни помочь ей». Обдумав все в течение дня, в июле 1864 года она одного за другим отправила на тот свет троих младших детей. Позднее она вспоминала, что четырехлетний Эдвард «был красивым мальчиком и не жаловался, когда заболел. Он вообще был терпеливым».

Дети умирали в муках, но сама их смерть ни у кого не вызывала подозрений. В качестве причин были названы перемежающиеся лихорадка и бронхит. В 1860-е дети умирали даже чаще, чем взрослые; болезней было множество, и ни в одной из них медицина того времени достоверно не разбиралась.

Когда в семье стало на три рта меньше, Лидия поняла, что оставшихся детей прокормить сумеет – Джорджа, которому уже исполнилось четырнадцать, и двух старших девочек, двенадцатилетнюю Энн и свою тезку, восемнадцатилетнюю Лидию. Любопытно, что, увидев, как нежно Лидия заботилась о своих умирающих детях, живший по соседству врач нанял ее сиделкой на полный рабочий день. (Доказательств того, что в этот период Лидия убила хотя бы одного пациента, обнаружено не было.)

Итак, она служила сиделкой, Джордж подрабатывал помощником художника, получая два с половиной доллара в неделю, а старшая дочь Лидия устроилась продавцом в галантерейный магазин в Гарлеме. Казалось, финансовые дела пошли на лад. А потом у Джорджа начались проблемы. Отравление свинцом, часто сопутствующее работе с красками, спровоцировало развитие сатурнизма[20]20
  Сатурнизм (от латинского Saturnus, так как свинец в алхимии ассоциировался с Сатурном) – отравление свинцом, вызывающее психотропное, нейротоксическое и гемолитическое действие, поражающее все отделы головного мозга.


[Закрыть] и грозило инвалидностью. Поухаживав за сыном неделю и поняв, что он еще не скоро восстановится и вернется к работе, Лидия, по ее словам, почувствовала, что у нее «опустились руки».

«Я боялась, что он станет обузой, – признавалась она впоследствии, – поэтому подмешала ему в чай немного мышьяка. Кажется, он умер на следующее утро».

Зимой маленькая Энн часто подхватывала простуду и температурила, и старшей сестре Лидии приходилось отпрашиваться в галантерее и оставаться дома, чтобы ухаживать за ней. Работала только мать. В конце концов сестра вынуждена была отказаться от места продавца и взяться шить на дому женские и мужские шляпы, за что платили гораздо меньше. «Я думала, что, если я избавлюсь от нее, – объясняла потом мать, – вдвоем с Лидией мы сможем зарабатывать на жизнь».

Купив в аптеке лекарство от простуды, она подмешала в него мышьяк. У Энн началась рвота и невыносимые боли в желудке, а мать продолжала «ухаживать» за ней. Доктор, который нанял Лидию, диагностировал у девочки брюшной тиф и отпустил Лидию с работы, чтобы она сидела дома и «заботилась» о маленькой дочурке. Энн умирала очень тяжело, промучившись еще четыре дня.

В итоге остались только две Лидии. Мать с дочерью переехали в квартиру на верхнем Бродвее, поменьше и подешевле, но в мае Лидия-младшая внезапно слегла с лихорадкой. Несмотря на все старания матери, она скончалась и была погребена в семейном захоронении на нью-йоркском кладбище Святой Троицы, рядом с отцом и пятью братьями и сестрами. Став свидетелем ее смерти, местный пастор с болью наблюдал, в каких конвульсиях она умирала, однако все тот же доктор поставил уже знакомый диагноз: брюшной тиф. Сама же Лидия, признавшись в остальных убийствах, настаивала, что к смерти старшей дочери она не причастна.

У одного из пасынков Лидии смерть отца, равно как и скоропостижная кончина сводных братьев и сестер, вызвала большие подозрения. Он обратился к окружному прокурору штата, настаивая на необходимости эксгумировать тела всех семи родственников и провести анализ на наличие мышьяка. Но было уже поздно. Лидия, впервые за двадцать два года почувствовав себя полностью свободной от семейных обязательств, просто исчезла.

В исследовании, посвященном американским отравительницам, Гарольд Шехтер пишет, что «эта сорокадвухлетняя бывшая жена и мать, как бы абсурдно это ни выглядело, была истинной американкой: она искренне верила в бесконечное самообновление, в то, что можно оставлять прошлое позади и радикально менять свою жизнь» [130]. Лидия бросила работу сиделки и переехала в центр Нью-Йорка, где нашла место служащей в магазине по продаже швейных машинок на Канал-стрит. Там она и познакомилась с клиентом из Стратфорда, штат Коннектикут, которого очаровала своим живым темпераментом. Впечатленный ее опытом работы сиделкой, он нанял Лидию ухаживать за матерью-инвалидом в обмен на проживание, питание и зарплату восемь долларов в неделю. Приехав в Стратфорд, через несколько недель Лидия познакомилась с немолодым богатым фермером Деннисом Херлбертом, который недавно похоронил жену. Херлберт искал домработницу, и Лидия не могла упустить такой шанс. Согласно ее позднейшим показаниям, уже через несколько дней старик заявил, что хочет на ней жениться.

Лидия была довольно привлекательной дамой. На фотографии, сделанной в тот период, мы видим худощавую женщину с тонкими чертами лица, пухлыми губами и слегка меланхоличным взглядом, которая выглядит моложе своих сорока лет. И дело не только в приятной внешности. Как психопатка, она, скорее всего, была весьма харизматичной личностью, что типично для психопатов, и это объясняет, как она очаровала врача, который взял ее на работу, джентльмена, нанявшего ее ухаживать за больной матерью, а затем овдовевшего фермера, готового на ней жениться.

Позднее Лидия признается, что согласилась выйти замуж за Херлберта в обмен на обещание, что она «унаследует все его состояние». Старик составил завещание, по которому все его имущество переходило ей. По словам свидетелей, больше года они наблюдали, как Лидия встречала мужа в дверях обязательным поцелуем, готовила, чинила одежду и даже брила его, когда у него слишком сильно дрожали руки.

Однажды воскресным утром, это было в 1868 году, собираясь в церковь, Херлберт внезапно почувствовал слабость и головокружение. Под вечер состояние ухудшилось. Заметив его отсутствие, на следующий день к ним заглянули соседи и принесли только что собранных моллюсков, из которых Лидия прилежно приготовила густую похлебку, сдобрив ее мышьяком. Весь понедельник Херлберт мучился болями в животе и рвотой. Во вторник по его настоянию вызвали врача, который позже скажет, что ему сразу стало понятно: Херлберт не жилец. Врач был тронут тем, как заботливо Лидия ухаживала за умирающим мужем, промокала пот со лба и пыталась поддерживать его силы бульоном и лекарствами, которые старательно готовила сама. После долгих часов агонии на следующий день Херлберт умер. Причиной смерти врач назвал европейскую холеру.

Сорокашестилетняя вдова унаследовала имущество стоимостью двадцать тысяч долларов и десять тысяч долларов наличными – солидная сумма по тем временам. Теперь она могла забыть о финансовых проблемах, у нее не было ни мужа, ни детей, с которыми приходилось бы делить жилье или тратить на них силы и время. Так же было после смерти ее последнего ребенка – Лидия вспоминала, что ей тогда «стало очень хорошо… Ничто больше не раздражало и не беспокоило».

Не прошло и года, как Лидия познакомилась с заводским механиком Горацио Н. Шерманом, тоже вдовцом, человеком живым и открытым, но сильно пьющим. Горацио недавно похоронил жену, оставшись с четырьмя детьми, в том числе довольно болезненным грудным младенцем, и свекровью, жившей с ним под одной крышей. Чем руководствовалась Лидия, объяснить трудно. У Горацио было полно долгов, ей даже пришлось отдать триста долларов его кредиторам – денежным мешком он никак не был. Возможно, Лидия просто уже испытывала зависимость от того ощущения власти, которое давало ей каждое новое убийство.

Лидия и Горацио Шерман поженились в Нью-Хейвене в сентябре 1870 года. Через два месяца Лидия подсыпала мышьяк в молоко, напоив им младшего пасынка. После ужасного приступа болей в животе и без того хилый младенец той же ночью умер. Прошел месяц, и на рождественских каникулах слегла четырнадцатилетняя дочь Горацио, Ада, которую знали в городе как славную, симпатичную девушку. Лидия делала все возможное, чтобы вылечить Аду, тщательно следя, чтобы та пила чай, который она ежедневно для нее готовила. Сильный и здоровый ребенок, Ада промучилась пять дней, страдая от непрекращающейся рвоты, кровавого поноса и невыносимых спазмов в животе, и в канун Нового года ее не стало.

Судя по всему, к апрелю 1871 года у Лидии с супругом уже были отдельные спальни. Подавленный смертью сынишки и дочери, Горацио ушел в запой. Лидия отправила семнадцатилетнего пасынка найти и вернуть отца, что тот и сделал. Когда на следующий день Горацио, отработав смену на заводе, пришел домой, Лидия ждала его с чашечкой вкусного горячего шоколада. Организм Горацио сопротивлялся четыре дня, но 12 мая он умер в страшной агонии, несмотря на все усилия доктора Бердсли, своего терапевта.

Опытному врачу, Бердсли уже приходилось спасать пациентов, случайно отравившихся мышьяком. Симптомы он распознал сразу. Пытаясь помочь Горацио, Бердсли спросил, принимал ли тот еще какие-то лекарства, кроме прописанных им. Горацио ответил: «Только те, что давала мне жена». Это были его последние слова.

Бердсли получил разрешение на вскрытие тела Горацио и отправил образцы тканей эксперту по токсикологии в Йельский университет. В печени Горацио мышьяк был обнаружен в количествах, достаточных для убийства нескольких человек. Ордер на арест Лидии Шерман был выдан незамедлительно, но она уже покинула Нью-Хейвен и вернулась в Нью-Брансуик. Тем временем тела двух детей Горацио и второго мужа Лидии, Херлберта, были эксгумированы, мышьяк обнаружили и в их останках. Вскоре полиции стало известно еще о семи жертвах Лидии в Нью-Йорке.

7 июня 1871 года агенты сыскной полиции проследили за Лидией, когда та отправилась на шопинг из Нью-Брансуика в Нью-Йорк. В тот же вечер, едва она ступила на перрон, выйдя из пригородного поезда на станции Нью-Брансуик, ее арестовали. Судили отравительницу в Нью-Хейвене, штат Коннектикут, в апреле 1872 года. Широко освещавшийся судебный процесс длился восемь дней. Прозванная Американской Борджиа и Королевой отравителей, Лидия буквально заворожила американскую публику. О серийной убийце писали книги, сочиняли песни и слагали стихи.

Преступления, совершенные Лидией Шерман, были настолько абсурдны и лишены логики, что суд не сумел обвинить ее в убийстве, за которое полагалась смертная казнь. Отравление Горацио Шермана классифицировали как убийство второй степени. Ее желание избавиться от супругов и детей, обременявших ее жизнь, напоминало историю двадцатитрехлетней Сьюзен Смит из Южной Каролины, которая в 1994 году столкнула в озеро машину с двумя своими детьми, привязанными на заднем сиденье. Защита настаивала: Лидия «случайно» убила Горацио, а возможно, он и сам покончил с собой, не выдержав смерти детей; кроме того, никто не предоставил убедительных доказательств, что Лидия на самом деле кого-то отравила.

Однако присяжные в конечном итоге признали Лидию виновной на основании косвенных улик. Ее приговорили к пожизненному заключению. Отсидела она всего пять лет, затем заболела и в мае 1878 года умерла в тюрьме в возрасте пятидесяти четырех лет.

Сара Джейн Робинсон

Прошло не так много времени с момента смерти Лидии Шерман, как у нее появилась последовательница – Сара Джейн Робинсон. Если мотивы, которыми руководствовалась Шерман, были лишены всякой логики, то у Сары Робинсон, убивавшей ради материальной выгоды, цели были вполне гедонистические.

Сара родилась в Ирландии около 1837 года. В 1850 году с разницей в несколько месяцев умерли ее отец и мать, и четырнадцатилетняя Сара вместе с младшей девятилетней сестрой Энни отправились в Америку – к старшему брату, жившему в окрестностях Бостона. Обосновавшись в США, сестры сохранили близкие отношения, но у каждой была своя жизнь. Энни вышла замуж, стала Маккормик, но, к сожалению, ее муж погиб в результате несчастного случая на производстве. Через несколько лет, в 1879 году, она вышла замуж во второй раз за чернорабочего по имени Принс Артур Фриман. Семья еле-еле сводила концы с концами: Принс зарабатывал несколько долларов в неделю на литейном заводе, а Энни работала швеей. Вскоре после рождения второго ребенка, в феврале 1885 года, Энни заболела пневмонией и нуждалась в особом уходе.

Сара сама предложила помощь и переехала к Фриманам, уволив сиделку, которую наняла для Энни мать Принса. Как и ее сестра, Сара была швеей, однако уверяла, что ей приходилось работать сиделкой. Она производила впечатление человека заботливого, покладистого, энергичного, дружелюбного и старательного, прилежно посещала церковь, однако на самом деле все было далеко не так гладко. В браке с Мозесом Робинсоном, простым рабочим, у Сары родилось восемь детей, трое из них умерли. Она была хорошей швеей, обслуживала частных клиентов и целые организации, но при этом оплату аренды и счетов всегда задерживала. Однажды она попыталась заработать, арендовав мебель и несколько раз заложив ее в разных компаниях, однако в итоге ее поймали.

Есть основания полагать, что первое убийство Сара совершила в 1881 году. Когда заболел семидесятилетний Оливер Слипер, домовладелец, у которого ее семья арендовала жилье, Сара вызвалась ухаживать за ним. Слипер умер, потому что у него было «больное сердце», хотя Сара не отходила от его постели. Свои услуги сиделки она оценила в пятьдесят долларов, но вместо денег получила льготные условия арендной платы, которые она перепродала со скидкой другим квартиросъемщикам за наличные. Было известно, что у Слипера дома хранились три тысячи долларов, но их так и не нашли. Присвоила ли их Сара, установить не удалось.

Спустя год внезапно скончался Мозес, муж Сары. Он был застрахован на две тысячи долларов в страховой ассоциации «Орден отцов-пилигримов». Но когда Сара попыталась получить страховку, выяснилось, что премиальные платежи, сделанные Мозесом, присвоил страховой агент. Компания отказалась платить, и Сара подала в суд. Процесс растянулся на несколько лет, и, даже когда Сару уже арестовали за убийство, вопрос так и не был решен.

К тому моменту, как Сара поселилась в арендованной квартире Фриманов, ее сестра уже шла на поправку. Однако Сара, уверявшая, что обладает паранормальными способностями, напугала всех своим сном, в котором якобы видела, что Энни становится хуже и она умирает. И действительно, в тот же вечер, когда она осталась ухаживать за сестрой, у Энни внезапно начались режущие боли в животе и рвота. Как ни старалась сиделка, следя, чтобы Энни принимала все целебные отвары, которые она сама для нее готовила, 27 февраля 1885 года больная скончалась.

Заботливая и великодушная Сара поведала семье: последним желанием Энни было, чтобы ее муж и двое детей – годовалая Элизабет и шестилетний Томас – жили вместе со старшей сестрой. Ошарашенный внезапной смертью жены и потрясенный душевной теплотой свояченицы, Принс согласился и в апреле переехал с детьми к Саре.

Через три недели случилась новая трагедия. Элизабет заболела расстройством кишечника, и, несмотря на заботу Сары, которая изо всех сил старалась помочь малышке, умерла в муках. Сара усадила Принса и завела с ним разговор по душам. Смерть и болезни повсюду преследуют таких бедняков, как они, пояснила свояченица. И Принс правильно сделал, что приобрел полис страхования жизни на две тысячи долларов у тех же «Отцов-пилигримов», но договор заключен на Энни, а ее уже нет. Разве не логичнее было бы переоформить полис на нее, Сару? Ведь кто, если не она, позаботится о его маленьком сынишке Томасе, если с Принсом что-нибудь случится? В итоге 31 мая зять переоформил на Сару страховой полис на две тысячи долларов.

И тут же, как показывали потом свидетели, от доброго и заботливого отношения Сары к Принсу не осталось и следа. Она его только ругала и критиковала. Жаловалась на него друзьям, называла бестолочью и сокрушалась, что лучше бы умер он, а не ее несчастная сестра. Ее снова стали посещать паранормальные видения и предчувствия, что кто-то из близких умрет.

17 июня 1885 года она посоветовала Принсу навестить мать. Кто знает, может, он больше с ней не увидится? Зять, веривший в необычные способности Сары, поспешил к матери, но, к своему облегчению, нашел ее в добром здравии.

Утром 22 июня 1885 года Сара приготовила Принсу на завтрак овсяную кашу с патокой и проводила на работу. По дороге его начало тошнить. Добравшись до завода, он почувствовал жгучую боль в животе, и его отправили домой. Два разных врача, изучив симптомы, диагностировали отравление, но предположили, что он мог случайно отравиться чем-то на заводе. Заботливая и всегда готовая помочь Сара Джейн Робинсон была вне подозрений. Поухаживать за братом приехала сестра Принса, и, казалось, он еще может поправиться. Но когда ему настолько полегчало, что сестра смогла вернуться домой, он остался под присмотром Сары. Той же ночью, 27 июня, Принс умер.

«Орден отцов-пилигримов» выплатил Саре страховое пособие в размере двух тысяч долларов. Она смогла рассчитаться с долгами, переехать в квартиру побольше, обновить гардероб, купить новую мебель и съездить в Висконсин. На последние деньги она застраховала жизнь своей двадцатипятилетней дочери Лиззи. И как нельзя более кстати, потому что через полгода, в феврале 1886-го, Лиззи стала жаловаться на боли в желудке и, несмотря на все старания Сары, умерла мучительной смертью.

За год, прошедший после смерти зятя, своим семилетним племянником Томасом Сара почти не занималась и обращалась с ним довольно жестоко. Когда соседи стали замечать, что мальчик явно недоедает, Сара отвечала, что он всегда был таким хилым. 19 июля 1886 года маленький Томми подхватил какую-то желудочную инфекцию и 23 июля умер, свернувшись калачиком от боли.

Между тем один из уже взрослых сыновей Сары, Уильям, вскоре после смерти сестры тоже застраховал свою жизнь в «Ордене отцов-пилигримов», оформив страховку на мать. Прошел месяц, и однажды после завтрака, приготовленного для него Сарой, он почувствовал тошноту. Вечером мать напоила сына чаем, после чего у него начались желудочные спазмы.

На следующее утро послали за врачом. Связанный с «Орденом отцов-пилигримов», доктор был в курсе, что семью преследует странная череда смертей, причем все умершие были застрахованы. Врач тайком взял образец рвотных масс Уильяма и отправил токсикологам в Гарвардский университет. Анализ выявил мышьяк в значительных количествах, но было поздно: когда пришли результаты, Уильям уже умер. Как показали свидетели, последние его слова были: «Мать мне что-то подмешала» [131].

Сару Джейн Робинсон арестовали по подозрению в убийстве сына. Тем временем была проведена эксгумация тел еще шести ее жертв: зятя Принса, дочери Лиззи, сестры Энни, племянника Томми, мужа Мозеса и пожилого домовладельца. Во всех трупах выявили значительные дозы мышьяка.

Саре предъявили обвинение в убийстве первой степени, поскольку мотивы были очевидны – материальная выгода. Однако ее адвокат настаивал: не может быть, чтобы столько людей были убиты просто ради денег, ясно же, что Сара страдает от «неконтролируемых отклонений поведения». Он считал ее монстром. «Не знал, что по нашим законам можно вешать монстров», – заявлял он. Присяжные думали иначе и признали Сару виновной в убийстве. Ее приговорили к смертной казни, которую позже заменили на пожизненное заключение. Сара Джейн Робинсон умерла в тюрьме в 1906 году в возрасте семидесяти лет. До последнего дня она настаивала на своей невиновности.

Джейн Топпан – американская суперзвезда среди серийных убийц

Если восемь убийств, в которых подозревали Сару Робинсон, она совершила явно ради финансовой выгоды, то тридцать одно (а может, и больше) убийство, приписываемое Джейн Топпан в период с 1880 по 1901 год, не поддается никакому объяснению. В отличие от женщин из социальных низов, прозябавших в нищете и убивавших из материального интереса, Джейн Топпан была профессиональной медсестрой, вхожей в дома среднего класса, в том числе и самые богатые. О жизни женщин – серийных убийц более ранних эпох, ставших героинями этой книги, известно довольно мало, а вот о Джейн Топпан мы знаем гораздо больше.

Урожденная Онора А. Келли появилась на свет примерно между 1854 и 1857 годами (данные в разных источниках отличаются) в Массачусетсе, в семье ирландских иммигрантов, живших в крайней бедности. Младшая из четырех дочерей, она рано осиротела: ей был всего год, когда их мать умерла. Отец, Питер Келли, работал портным и растил дочерей, как мог. Но, к несчастью, он был психически нездоров, и через несколько лет его поместили в психиатрическую лечебницу, где он провел остаток своих дней. Сестер взяла на воспитание бабушка, но и у нее они прожили недолго – прокормить их она не могла. Детей отправили в Бостонский приют для бедных девочек, откуда они попали в разные семьи.

В пятилетнем возрасте Онору взяла на воспитание семья английских протестантов по фамилии Топпан. У них уже были две взрослые дочери, и третью девочку они взяли на основе договорного усыновления: пока ей не исполнилось восемнадцать, они могли в любой момент отправить ее обратно в приют, если их что-то не устроит. Ей дали новое имя – Джейн Топпан. Девочку с густыми черными волосами, оливковой кожей, мясистым носом и большими карими глазами выдавали за итальянскую сироту, чьи родители погибли в море во время крушения. Быть ирландцем в те времена считалось унизительным, и Энн Топпан, мачеха Джейн, «стопроцентная американка»[21]21
  Истинными американцами принято было считать белых протестантов англосаксонского происхождения – white anglo-saxon protestants, сокращенно WASP.


[Закрыть], которую девочка называла тетушкой, не уставала напоминать ей, что, хоть она и родилась ирландкой, вести себя как все ирландцы она не обязана. Джейн возненавидела свое происхождение.

Энн Топпан держала Джейн в ежовых рукавицах и относилась к ней как к домашней прислуге. Хотя девочка носила фамилию Топпан, она так и не стала полноправным членом семьи. Когда ей исполнилось восемнадцать, срок действия договора истек, и Топпаны выплатили ей пятьдесят долларов. Но и, получив свободу, Джейн осталась жить в доме Топпанов, занимаясь домашним хозяйством в обмен на еду и крышу над головой.

Через несколько лет мачеха умерла, оставив все имущество двум дочерям. Джейн в завещании не упоминалась. Одна из сестер, Элизабет, унаследовала дом, и Джейн осталась жить с ней на правах все той же домашней прислуги, как это было при ее матери, с той только разницей, что сводная сестра относилась к Джейн с теплом и уважением.

Свидетели школьных лет Джейн вспоминали, что она была славной, общительной девочкой, но, рассказывая о себе, любила присочинить: мол, отец ее плавал вокруг света и жил в Китае, ее брата в Геттисберге лично награждал Линкольн, а ее сестра была записной красавицей и вышла замуж за английского лорда. (На самом деле одна из ее сестер в двадцать с небольшим лет окажется в сумасшедшем доме.) Тем не менее среди сверстников Джейн считалась душой компании, ее приглашали на пикники, катания на коньках и прогулки на лодках.

Из того, что известно о детстве Джейн, понятно, что для развития психопатии условий было достаточно: нарушение связи с матерью в раннем возрасте, целый ряд травмирующих, судя по всему, событий, психические заболевания в семье, отсутствие искренней привязанности и заботы со стороны приемных родителей, склонность фантазировать и лгать, бесправное положение и чувство стыда. На людях она носила маску открытости и дружелюбия, но это была просто защитная реакция, хотя и нельзя утверждать, что в приемной семье с ней жестоко обращались. Зазор между тем, какой она казалась и какой была на самом деле, заполнялся фантазиями, дававшими ей, вероятно, ощущение собственной значимости и самоуважения, которых ей очень не хватало. Судя по грандиозности лжи, она остро ощущала пропасть между своими желаниями и реальностью.

Ее сводная сестра Элизабет вышла замуж за церковного дьякона Орамела Бригэма, который переехал жить к жене. Осталась в одном доме с молодоженами и Джейн, продолжая служить у них горничной. Ей неоткуда было ждать наследства, у нее не было ни социального статуса, ни профессии, ни образования (кроме школьного), ни мужа, ни своей семьи. Хотя Бригэмы, по всей видимости, относились к ней хорошо, какая-то кошка между ними все-таки пробежала. Отношения становились все более натянутыми, и в конце концов Джейн покинула дом, в котором прожила почти двадцать лет. Это было в 1885 году. Элизабет заверила Джейн, что она может приходить в гости в любое время и что «для нее здесь всегда найдется комната».

Чем Джейн занималась следующие два года, достоверно неизвестно. В те времена у «приличной» незамужней женщины возможностей для заработка было немного: школьная учительница, швея, горничная или работница текстильной фабрики. Джейн такие варианты не устраивали, воображение рисовало ей гораздо более грандиозные картины будущего. И вот в 1887 году психопатка Джейн в возрасте тридцати трех лет решила стать медсестрой. Она поступила в школу медсестер при Кембриджской больнице в Бостоне.

Веселушка Джейн

В девятнадцатом веке поступить в школу медсестер было равносильно тому, чтобы стать монахиней – почти такой же образ жизни, такая же самоотверженность и дисциплина. Этому есть объяснение: начиная со Средневековья первые обустроенные больницы традиционно открывались именно при монастырях, где функции медсестер выполняли монахини, а врачей – монахи. Флоренс Найтингейл в 1850-е годы начала вводить новые жесткие стандарты профессионального ухода за больными, предусматривавшие строгое подчинение, полное послушание и самопожертвование ради долга.

В Америке 1880-х обучение медсестер, как правило, длилось два года. Условия были довольно суровыми: они работали по семь дней в неделю, пятьдесят недель в году – без каникул на Рождество, Пасху или День благодарения. Медсестры-ученицы жили в комнатках по несколько человек, спали на узких койках. Будили их в полшестого утра, времени хватало только заправить кровати, одеться и приготовить завтрак. Работали сестры посменно, смена длилась двенадцать-четырнадцать часов с двумя перерывами – на обед и ужин, по час пятнадцать минут каждый. Кормили настолько плохо, что им часто приходилось самим покупать себе еду. Одна медсестра должна была ухаживать примерно за пятьюдесятью больными: готовить им еду и кормить их, купать, одевать, промывать раны, делать перевязки, стирать одежду и постельное белье. Хватало обязанностей и у медсестер-учениц: они убирали в палатах, вытирали пыль, мыли полы и окна, топили печи.