Текст книги "Ион"

Платон
ИОН

ИОН

(или об «Илиаде»)

В диалоге участвуют

СОКРАТ

ИОН

Сократ. Здравствуй, Ион! Откуда это ты теперь к нам прибыл? Или из дому – из Ефеса?

Ион. Совсем нет, Сократ, а из Епидавра, с празднеств Асклепия11
  Асклепий – бог врачевания.


[Закрыть].

Сократ. Не учреждают ли епидавряне и состязание рапсодов22
  Рапсоды – исполнители эпических поэм.


[Закрыть] в честь бога?

Ион. Конечно, как и по другим искусствам.

Сократ. Ну, что же? Состязался и ты у нас? И как состязался?

Ион. Первую награду мы получили, Сократ!

Сократ. Вот это хорошо! Смотри, чтобы и на Панафинеях нам тоже быть победителями.

Ион. Да так и будет, если бог захочет.

Сократ. Правду сказать, Ион, часто завидовал я вам, рапсодам, из-за вашего искусства, потому что оно требует от вас и по части телесного убранства всегда являться в самом красивом виде, а вместе с тем завидно и то, что вам необходимо иметь постоянно дело как с другими многими и хорошими поэтами, так и особенно с Гомером, лучшим и божественнейшим из поэтов, чтобы изучать его мысль, а не только слова. Ведь нельзя же стать рапсодом, если не смыслишь сказанного поэтом; так как рапсод должен сделаться толкователем мысли поэта для слушающих, а это невозможно хорошо делать, не зная того, что говорит поэт. Вот это все и завидно.

Ион. Правду говоришь, Сократ, это-то мне и доставляло всего больше труда в моем искусстве, и я думаю, что прекраснее всех людей говорю о Гомере, так что ни Метродор Лампсакенец, ни Стезимброт Оазиец, ни Главкон, ни другой кто из когда-либо бывших не может сказать столько и таких прекрасных мыслей о Гомере, как я.

Сократ. Хорошо говоришь, Ион; ясно ведь, что ты не будешь так зложелателен, чтобы не показать этого мне.

Ион. Да и стоит послушать, Сократ, как я разукрасил Гомера, – так, что я считаю себя достойным того, чтобы Гомериды увенчали меня золотым венцом.

Сократ. Да я еще доставлю себе досуг, чтобы послушать тебя; а теперь вот на что ответь мне: силен ли ты по части одного Гомера или также по части Гесиода и Архилоха?

Ион. Никоим образом, но только по части одного Гомера: кажется мне, что этого достаточно.

Сократ. Но есть ведь и такое, о чем Гомер и Гесиод говорят одно и то же?

Ион. И много такого, я думаю.

Сократ. Так разве об этом ты лучше растолковал бы то, что говорит Гомер, нежели то, что Гесиод?

Ион. Да одинаково хорошо, Сократ, – то, о чем они говорят – одно и то же.

Сократ. Ну, а о чем они говорят не одно и то же? Например, об искусстве гадания говорит что-нибудь Гомер, а также и Гесиод?

Ион. Конечно.

Сократ. Так что же? То, что одинаково, и то, что различно, говорят об искусстве гадания эти два поэта, кто бы лучше растолковал: ты или кто-нибудь из хороших гадателей?

Ион. Кто-нибудь из гадателей.

Сократ. А если бы ты был гадатель, то, будучи способен объяснить одинаково сказанное, разве ты не умел бы растолковывать и различно сказанное?

Ион. Ясно, что умел бы.

Сократ. Так как же теперь ты по части Гомера силен, а по части Гесиода – нет, а также и прочих поэтов. Разве Гомер говорит о других вещах, нежели о чем все прочие поэты? Разве не распространялся он большею частью о войне и о взаимных сношениях людей добрых и злых, частных лиц и должностных, и о богах, – как они обращаются между собою и с людьми, – и о небесных явлениях и о тех, что в Преисподней, и о происхождении богов и героев? Не об этом ли Гомер создал свои поэмы?

Ион. Правду говоришь, Сократ.

Сократ. Что же? Разве не о том же самом и другие поэты?

Ион. Да, Сократ, но не одинаково с Гомером.

Сократ. Или хуже?

Ион. Да, и гораздо.

Сократ. А Гомер – лучше?

Ион. Да уж получше, ей-богу!

Сократ. Ну, Ион, милый ты человек, а когда по части счисления многие рассуждают, и один скажет всех лучше, ведь распознает кто-нибудь хорошо говорящего?

Ион. Полагаю.

Сократ. Тот ли самый, кто узнает и дурно говорящих, или другой?

Ион. Тот самый, конечно.

Сократ. А не есть ли это тот, кто владеет арифметическим искусством?

Ион. Да.

Сократ. Что же? Когда при разговоре многих о полезных для здоровья кушаньях, какие они, один ктонибудь скажет всех лучше, два ли разных знатока будут распознавать, кто сказал лучше и кто – хуже, или один и тот же?

Ион. Ну ясно, что тот же самый.

Сократ. Кто же он? Какое ему имя?

Ион. Врач.

Сократ. Так не скажем ли мы вообще, что тот же самый всегда будет знать относительно многих, говорящих об одних и тех же вещах, кто из них хорошо говорит и кто дурно; или если не узнает дурно говорящего, ясно, что не узнает и хорошо говорящего – об одном и том же?

Ион. Так.

Сократ. Значит, тот же самый бывает силен по части обоих?

Ион. Да.

Сократ. Ну а ты разве не заявляешь, что и Гомер и другие поэты, между ними и Гесиод и Архилох, говорят о том же самом, только не одинаково, но один хорошо, а другие – хуже?

Ион. И правду говорю.

Сократ. Так если ты хорошо говорящего знаешь, то знал бы и хуже говорящих, именно, что они хуже говорят?

Ион. Казалось бы.

Сократ. Значит, о любезнейший, мы не погрешим, признавая Иона одинаково сильным по части Гомера и по части прочих поэтов, так как он сам соглашается, что один и тот же судья подобает для всех говорящих об одних и тех же вещах, поэты же почти все сочиняют об одном и том же?

Ион. Что же тут за причина, Сократ, что когда ктонибудь разговаривает о другом поэте, я и внимания не обращаю и не могу ничего дельного прибавить, но попросту дремлю, а как только кто-нибудь упомянет о Гомере, так сейчас пробуждаюсь и внимательно слушаю и легко нахожу что сказать?

Сократ. Нетрудно это объяснить, дружище, но всякому ясно, что ты неспособен говорить о Гомере посредством искусства и знания; потому что, если бы ты имел эту способность через искусство, ты был бы способен говорить и обо всех других поэтах; поэтическое искусство ведь есть нечто целое. Или нет?

Ион. Целое.

Сократ. И ведь если взять и другое какое-нибудь искусство как целое, не выйдет ли один и тот же способ рассмотрения относительно всех искусств? Желаешь ты от меня услышать, Ион, как я это разумею?

Ион. Да ей-богу, Сократ, и очень желаю: рад послушать вас, мудрецов.

Сократ. Хотел бы я, чтоб ты говорил правду, Ион; но мудрецы-то вы, рапсоды и лицедеи, и те, чьи поэмы вы поете, а я ничего другого не говорю, кроме истины, как оно подобает человеку непосвященному. Вот и насчет того, о чем я тебя теперь спрашивал, гляди, как не важно и простовато и всякому доступно то, что я сказал, именно что если взять целое искусство, то одно и то же будет рассмотрение. Ну возьмем в порядке; ведь живопись есть некоторое искусство, – в целом?

Ион. Да.

Сократ. А ведь есть много живописцев, и бывают они хорошие и дурные?

Ион. Конечно.

Сократ. Ну а видал ты хоть кого-нибудь, кто был бы по части Полигнота, сына Аглаофонтова, силен показать, что он хорошо пишет и что нет, а относительно других живописцев этого не мог бы? И когда кто-нибудь показывает произведения других живописцев, он дремлет и недоумевает и не имеет что от себя сказать; когда же о Полигноте – или о ком хочешь другом, но только об одном-единственном из живописцев – нужно ему высказать мнение, тогда он пробуждается и становится внимательным, и находит в себе много, чего сказать.

Ион. Нет, ей-богу, такого-то я не видал.

Сократ. Ну а насчет ваяния, видал ты кого-нибудь, кто относительно Дэдала, сына Метионова, или Епейя, сына Панопова, или Феодора Самосского, или другого какого-нибудь одного ваятеля, был бы силен истолковать, что тот хорошо изваял, относительно же произведений других ваятелей недоумевал бы и впадал в дремоту, не имея что сказать?

Ион. Нет, ей-богу, – и такого не видывал.

Сократ. Но ведь, я думаю, ни в игре на флейте, ни на кифаре, ни в искусстве пения с кифарой, ни в искусстве рапсодии никогда не видал ты такого человека, который был бы силен толковать об Олимпе, или о Фамире, или об Орфее, или о Фемие, ифакийском рапсоде, относительно же Иона Ефесского недоумевал бы и не мог бы от себя ничего сказать о том, что он хорошо распевает и что нет.

Ион. Не имею ничего тебе против этого сказать, Сократ; но это я в себе самом сознаю, что относительно Гомера я говорю прекраснее всех людей и с легкостью, да и все другие заявляют, что я хорошо говорю, а относительно прочих поэтов – нет. Вот и разбери, что это такое.

Сократ. И разбираю, и тебе готов объяснить, в чем тут дело, по-моему: толковать хорошо о Гомере – это ведь у тебя не искусство, о чем я и сейчас говорил, а божественная сила, которая тебя двигает, как в том камне, что Еврипид назвал магнитом, а народ называет гераклейским. Дело в том, что этот самый камень не только тянет железные кольца, но и влагает в кольца силу, чтобы они могли делать то же самое, что и камень – тянуть другие кольца, так что иногда висит большая цепь из тянущих друг друга железных колец, а у них у всех сила зависит от того камня. Так же и Муза – боговдохновеннымито делает (людей) сама, а через этих боговдохновенных привешивается цепь других восторженных. Ведь не посредством искусства (действуют) и все хорошие творцы былин, но, будучи боговдохновенными и одержимыми, производят они все эти прекрасные творения, и песнотворцы хорошие точно так же, – как корибантствующие пляшут будучи не в своем уме, так и песнотворцы не в своем уме творят эти прекрасные песни, но когда войдут в действие лада и размера, то опьяненные и одержимые, точно вакханки, которые черпают из рек мед и молоко в состоянии одержимости, – а пока в своем уме, то нет, – так и душа песнетворцев производит то, что мы от них слышим. Ведь говорят же нам поэты, что в неких садах и рощах Муз собирают они из медоточивых источников и приносят нам те песни, как пчелы, и так же, как они, летая, и правду говорят; потому что легкое существо поэт и крылатое и священное, и творить он способен не прежде, чем станет боговдохновенным и исступленным и потеряет присутствие ума; а пока владеет умом, никакой человек не способен творить и прорицать. Так как не в силу искусства творят они и говорят многое и прекрасное о разных предметах, как вот ты о Гомере, а в силу Божьего назначения, то каждый способен хорошо творить только то, к чему его возбуждает Муза, – один дифирамбы, иной хвалебные песни, тот плясовые, этот былины, а кто – ямбы, а в прочих родах каждый из них плох. Следовательно, не искусством они это производят, а Божьею силой, так как если бы они по искусству умели хорошо говорить в одном роде, то и во всех других; потому то Бог, отнимая у них ум, употребляет их себе в служители, как и прорицателей и гадателей божественных, чтобы мы, слушающие, знали, что не эти люди, которые не в своем уме, говорят такие ва

...

конец ознакомительного фрагмента