Текст книги "В поисках мистического Египта"

Мне повезло, я был там в одиночестве, и поэтому меня никто не тревожил. Я мог спокойно бродить среди полной тишины, которая царила повсюду. Временами ее нарушало ленивое жужжание пчел и приятное чириканье воробьев. Была середина лета, и толпы потных туристов уже давно покинули Луксор. Это произошло прежде, чем приблизились волна ужасной жары и тучи насекомых и животных, которые появлялись в Южном Египте в это время года. Мухи, москиты, скорпионы и змеи, не говоря уже о другой живности, снова возникают при температуре, которая лишает людей жизненной силы, но, похоже, оживляет разных отвратительных существ и насекомых. Однако уединение и погружение в собственные исследования были достаточной компенсацией за все это. Жара никогда не снижала остроты моего интеллектуального интереса. И действительно, я обнаружил, что с солнцем можно подружиться и это отчасти зависит от мысленного отношения. В тот момент, когда вы думаете, что солнце причинит вам вред или ослабит вас, открываются двери, чтобы впустить этот вред. Активная вера во внутренние ресурсы всегда вызывает их к жизни.

Для меня выгода от одинокого пребывания в Карнаке была огромна. Я мог погрузиться в его спокойствие и извлечь из него огромную пользу.

Наша шумная эпоха не способствует возможности уединиться. Век машин не воспитывает вкус к тишине. Но я верю, что необходимо ежедневно посвящать некоторое время безмолвным одиноким раздумьям. Так можно вернуть к жизни усталое сердце и наполнить силой утомленный разум. В наши дни жизнь напоминает бурно кипящий котел, который как будто затягивает людей, и каждым проходящим днем они все меньше принадлежат себе и все больше ему.

Регулярное погружение в медитацию приносит богатые плоды. Оно дарует самообладание в решающий час, смелость жить собственной жизнью, не зависящей от общественного мнения, и стабильность среди лихорадочного темпа современности.

Худшее в современной жизни то, что она ослабляет силы глубоких мыслей. В безумной спешке города, подобного Нью-Йорку, человек не может присесть, чтобы осознать, что его внутренняя жизнь парализована. Он способен помнить лишь о том, что торопится. Однако

Природа не спешит, ей потребовалось много миллионов лет, чтобы создать слабое создание, быстрым шагом идущее по Бродвею. Она вполне может подождать, когда наступит время и у человека будет более тихая жизнь и более спокойная деятельность, когда он выберется из несчастий и мучений, которые сам себе причинил, чтобы заглянуть в глубокий колодец Божественной мысли, скрытый под шумной поверхностью его самого и окружающей его среды.

Наши физические чувства владеют нами. Настало время нам владеть своими чувствами. На священном корабле души мы бороздим моря, куда телесные ощущения не смеют следовать за нами.

Мы можем понять учения пророков и постичь истины, изложенные в их книгах и высказываниях, если будем как можно чаще применять последние к жизни, полной медитации, а не только к активной повседневной жизни в мире.

Глава 15 Ночи в Карнаке

Самыми восхитительными были мои ночные путешествия, в особенности то, которое я предпринял как-то в полнолуние. Египетские ночи придают древним храмам таинственное освещение, обнажая то, что должно быть открыто, и скрывая остальное во мраке, который как нельзя лучше подходит этим сооружениям.

Чтобы добраться до Карнака ночью, я использовал разные способы, и все они были одинаково восхитительными. Я быстро плыл вниз по Нилу в лодке с большим парусом, наполняемым сильным ветром; медленно ехал верхом; катил по древней дороге в более или менее удобной двуколке. Однако в ту самую ночь полнолуния я не смог найти лучшего способа добраться до храма, чем пройти несколько миль пешком, как поступали жрецы во время пышных древних процессий. Белая пыль, толстым слоем покрывавшая дорогу, по краю которой я двигался, отливала серебристым блеском. Летучие мыши время от времени резко бросались вниз и снова взмывали в небо с пронзительными криками. Кроме них, никто больше не нарушал царившего вокруг безмолвия. Эта тишина сохранялась, пока я не добрался до деревни Карнак, где темные фигуры проходили мимо меня во мраке, иногда освещая путь танцующими лучами фонарей, и где из окон, лишенных стекол, лился желтый свет ламп. Мои ноги тихо ступали по мягкому песку, покрывающему дорогу. И все же эти обладавшие острым слухом крестьяне знали, словно благодаря шестому чувству, что по их деревне ночью идет чужак. Поодиночке или парами они выходили на улицу, чтобы посмотреть на меня, или недоуменно выглядывали из окон. Это было необъяснимо и в нереальном мире, созданном полной луной, казалось сверхъестественным. Их движения заставили одну или двух собак залаять. Я, не останавливаясь, успокоил этих людей и себя тихим приветствием. Я прекрасно понимал этих простых крестьян, принимавших мелкие неприятности жизни с философской легкостью. «Малеш! (Не беда!)» – говорили они, и это поистине подкупало.

И вот в конце моего пути возник громадный серебристый пилон Птолемея, охранявший огромный храм, словно призрачный часовой. В сине-фиолетовом небе возвышался его прямоугольный верх.

Однако он не был готов впустить меня, ибо его проем закрывала решетка. Я разбудил спавшего сторожа, который в испуге спрыгнул с узкой лежанки, а после тер сонные глаза в ярком свете моего электрического фонаря. Когда он открыл мне небольшие современные ворота, я хорошо заплатил ему за прерванный отдых, и он позволил мне бродить в одиночестве. Я пересек передний двор и несколько минут посидел среди множества упавших блоков песчаника. Некогда они составляли высокий пилон, отделявший двор от Большого гипостильного зала и занимавший промежуточное положение в этом памятнике Амону-Ра, утратившем свое великолепие. Вскоре я уже шел среди впечатляющих колонн и грандиозных развалин Большого гипостильного зала. Лунный свет неровно ложился на их вздымавшиеся рядом со мной и отбрасывавшие черные тени стволы, так что вырезанные на них иероглифы внезапно появлялись на освещенном участке, а затем так же неожиданно исчезали в ночи. Я погасил фонарь, чтобы он не соперничал с более мягким светом луны, и включал его, только если не был уверен, куда идти. Луна превратила храм в место, которое можно увидеть только во сне. Вдруг передо мной возник обелиск царицы Хатшепсут. Он выглядел как огромная серебряная игла.

Когда я медленно двигался по едва различимой дороге в крытые святилища, располагавшиеся за впечатляющими колоннадами гипостильного зала, у меня возникло смутное ощущение, что мое одиночество уже не является таковым. Эти огромные залы и небольшие молельни не видели верующих по меньшей мере пятнадцать столетий. Столько же молча страдали оттого, что их покинули, и изуродованные каменные боги. Я не знал ни одного человека в современном Египте, которого можно было бы упрекнуть в том, что он вернулся к древним верованиям. Почему же тогда я ощущал присутствие живых людей в этом разрушенном временем месте, где было так же тихо, как в могиле? Я включил фонарь и осмотрелся. Его луч по очереди остановился на каменных обломках и разрушенных полах, осветил вырезанные картины и иероглифы, но не выхватил из тьмы ни одного человека.

Идя дальше, я не мог избавиться от этого гнетущего чувства. Одинокий посетитель во мраке… Ночь всегда приносит с собой ужас и усиливает малейший страх. Несмотря на это, я научился любить и принимать нежные египетские ночи, не дававшие мне покоя своей неземной красотой. Однако развалившиеся храмы Карнака в необычном бледном свете приобрели почти зловещий вид. Я чувствовал тревогу и из-за времени, и из-за того, что меня окружало. Почему же руины так на меня повлияли?

Я двинулся по древней мощеной дороге, которая вела к изысканному небольшому храму Птаха и северным развалинам. Я пересек маленький двор с колоннами и, миновав еще один проем, переступил порог святилища. Столб лунного света падал на одну из самых странных статуй этого места – изображение богини Сехмет, женщины с головой львицы. Она обитала в этой темной комнате в одиночестве. Ее свирепый угрюмый лик прекрасно соответствовал той роли, которую отводила ей египетская мифология, – жестокой богини, уничтожившей человечество. Какой ужас, должно быть, испытывали ее жертвы, которые не могли ожидать от нее милосердия!

Я присел на гранитный постамент и смотрел, как на разрушенных стенах танцуют серебряные лучи. Где-то далеко раздался едва слышный вой рыщущего в поисках добычи шакала. Пока я тихо и неподвижно сидел там, жуткое чувство незримого присутствия снова проникло в мое сердце, сковав его страхом, который всегда приносит неизвестность.

Может, это древнее место все еще населяют многочисленные призраки жрецов с гордыми лицами и набожных верующих, возносящих молитвы Птаху – тому, кто держит символический скипетр власти и стабильности? Может, духи исчезнувших священнослужителей и умерших царей проносятся по своим древним обителям, подобно живым теням, лишенным физических тел?

Я невольно вспомнил удивительную историю, которую рассказал мне один из каирских друзей, английский офицер, служащий египетскому правительству. Он встретил молодого человека, связанного с аристократическими кругами, который на несколько недель как обычный турист приехал из Англии в Египет. Это был беззаботный юноша, которого интересовали исключительно материальные вещи. Оказавшись в Луксоре, он как-то днем отправился в Карнак, где сфотографировал Большой гипостильный зал храма Амона-Ра. После того как негатив был проявлен и отпечатан, молодой человек с удивлением обнаружил на фотографии высокого египетского жреца, прислонившегося спиной к колонне и сложившего руки на груди. Этот случай оказал столь сильное влияние на ум юноши, что его характер совершенно изменился: он посвятил себя изучению сверхъестественных и духовных предметов.

Я не мог тронуться с места и продолжал сидеть в безмолвном обществе каменных божеств в размышлениях и тревожных раздумьях.

Прошло полчаса, и я, должно быть, погрузился в мечты. Казалось, перед глазами упала завеса, внимание сосредоточилось на точке между бровями, а затем меня окружил неземной свет. Я увидел, что рядом со мной стоит смуглый человек с поднятыми руками. Пока я его рассматривал, он обернулся и встретился со мной взглядом. Узнав его, я вздрогнул от потрясения. Это был я сам! У этого человека было мое лицо и древнеегипетская одежда. Как я понял по его головному убору и наряду, он не являлся представителем знати или простолюдином, это был жрец определенного статуса.

Свет быстро распространялся вокруг него и ярко осветил алтарь вдалеке. Человек в моем видении оживился и медленно двинулся к нему. Дойдя до алтаря, он стал молиться… молиться… и молиться…

Пока он шел, я шагал рядом с ним, когда начал молиться, я тоже молился вместе с ним – не как его спутник, а как он сам. В этом парадоксальном видении я одновременно являлся и зрителем, и актером. Я понял, что сердце его опечалено: он скорбел о состоянии своей страны и грустил из-за упадка, наступившего на древней земле. Больше всего он был подавлен из-за того, что его религия оказалась в неправедных руках. В своих молитвах он вновь и вновь просил древних богов сохранить истину для его народа. Молитва закончилась, но на сердце у него по-прежнему лежала свинцовая тяжесть. Ответа не последовало, и он знал, что гибель Египта неотвратима. Его лицо было грустным. Он отвернулся печально, уныло, безрадостно.

Свет снова растворился во мраке, фигура жреца исчезла, алтарь тоже пропал. Я опять оказался близ храма Птаха в безмолвном уединении. Мое сердце также было печально, уныло, безрадостно.

Был ли это всего лишь сон, навеянный окружением? Или только просто яркая галлюцинация ума, погруженного в медитацию? Или проявление скрытой фантазии, связанной с моим интересом к Прошлому? Видел ли я как ясновидящий духа-жреца, который действительно был там? Или это было воспоминание о моей прежней жизни в Древнем Египте?

Для меня, осознающего свои смешанные чувства во время и после видения, существовал лишь один возможный ответ.

Мудрый человек не принимает заключение сразу, ибо Истина – ускользающая дама, которая, как гласит древняя надпись, живет на дне очень глубокого колодца. И все же я принял – не мог не принять – утвердительный ответ на последний вопрос.

Эйнштейн опроверг преобладавшие прежде представления о времени. Он математически доказал, что способность посмотреть на вещи в четырех измерениях даст совсем другое ощущение прошлого и настоящего, чем то, которое обычно присутствует у человека. Это может помочь осознать вероятность того факта, что Природа прекрасно сохраняет память о прошлом, в которой запечатлеваются картины прошедших веков. Я вполне мог понять, что в моменты медитации человек в состоянии таинственным образом невольно прикоснуться к этой памяти.

В другой раз в одиннадцать вечера я отправился на встречу в деревушку Нага-Тахтани, располагавшуюся на некотором расстоянии от Карнака. Луксор и Карнак остались позади. Я долго ехал по дороге, идущей вдоль берега Нила, а затем свернул под прямым углом к ней и двигался еще минут двадцать.

На открытом месте в центре деревни, которое соответствовало английской лужайке, хотя здесь это была всего лишь засыпанная песком немощеная площадь, я обнаружил более двухсот человек, сидящих на коленях в пыли. Я не заметил ни одной женщины. Все люди были в длинных арабских одеяниях и белых тюрбанах и казались обычными крестьянами.

На побеленном земляном возвышении сидели четверо представителей верхушки, четверо уважаемых людей, выделявшихся положением и умом. Судя по их лицам и одежде, это были шейхи. В своих ниспадающих шелковых нарядах они представляли собой красочное зрелище. Все четверо были седыми старцами. Обычного героя легкомысленных романов – молодого шейха-красавца, который похищает в пустыне прекрасных английских дев, – вероятно, можно найти в Англии, но, без сомнения, не встретишь в Египте.

Среди них был шейх Абу-Шрамп, единственный из всех собравшихся, кого я знал. Он сердечно меня приветствовал и представил старосте Карнака и другому шейху, которые коснулись рукой лба и груди в знак вежливости, а затем старосте деревни и окружающей области. Последнего звали шейх Мекки Гахба, и платформа, на которой сидели эти четверо, была сооружена перед его домом. Хозяин тут же стал настаивать на том, чтобы я непременно выпил кофе. К счастью, мне удалось заменить этот напиток чаем без молока.

Я занял место на платформе, устроившись на подушке рядом со своим другом шейхом Абу-Шрампом, который жил на другом берегу Нила в деревне Курна. Это был самый знаменитый и уважаемый священнослужитель на двадцать миль (около 32 км) вокруг Луксора.

Он был праведным последователем пророка Мухаммеда, несмотря на славу человека, управляющего духами и изготавливающего могущественные талисманы. Шейх очень гордился тем, что совершил паломничество в Мекку. Абу-Шрамп носил плоский белый тюрбан. У него были густые седые усы, бакенбарды и короткая бородка. Его смуглое лицо было добрым, но серьезным и хранило приятное, хотя и горделивое выражение. У старика были довольно большие глаза, создававшие впечатление глубины. Длинное просторное коричневое одеяние из толстого материала ниспадало к его лодыжкам. На четвертом пальце правой руки шейх носил огромное серебряное кольцо, поверхность которого украшала арабская надпись.

Талисман шейха Абу-Шрампа

Омда (градоначальник) Луксора прислал мне приглашение присутствовать на данном собрании и настаивал, чтобы я его принял. Как-то жарким днем мы встретились на улице, и он обратился ко мне с арабским приветствием: «Да будет твой день счастливым!» В это время шейх Абу-Шрамп остановил своего покрытого роскошной попоной осла и спешился, чтобы, как обещал, зайти ко мне выпить чаю. Через несколько дней градоначальник зашел, принеся совместное приглашение от себя и шейха присутствовать на полуночном собрании дервишей области Карнака и Луксора.

Я нашел дорогу на это удивительное собрание, будучи единственным европейцем, и старался забыть о своем бросающемся в глаза костюме, сшитом в Лондоне.

Градоначальник объяснил мне, что это собрание происходит в данной области впервые за много лет. Шейх Абу-Шрамп обратил внимание, что дервиши встречаются всегда в определенные фазы луны – в новолуние или полнолуние, поскольку такие ночи считаются священными.

– Эта встреча не будет шумной, – добавил он. – Все мы спокойные люди, которые собираются вместе из любви к Аллаху.

Я огляделся. В центре открытого пространства был установлен высокий столб. На его вершине развевался розовый флаг, на котором золотом были вышиты арабские буквы. Вокруг столба, образуя идеальный круг, рядами сидели на коленях бедуины и жители деревни. Идя на встречу, я миновал различных животных, привязанных на соседнем поле и принадлежащих тем из собравшихся, кто был побогаче. Мне сказали, что некоторые из этих людей приехали верхом из деревень, расположенных в двадцати милях (около 32 км) отсюда. Присутствовать на этом собрании разрешено было только тем, кого пригласили.

Под усеянным звездами синим африканским небом моему взору открывалось чудесное зрелище. Внизу свыше двухсот белых тюрбанов, двигаясь вверх и вниз, образовывали на земле огромный круг. Одни венчали седых стариков, а другие покрывали головы юношей. С двух сторон открытое пространство обрамляли пальмы, чьи черные тени создавали на земле узор, а тяжелые листья шумели от ночного ветра. С двух других сторон этот двор ограничивали домики, окруженные множеством вьющихся тропических растений. За ними во тьме лежали поля, горы, Нил и пустыня. Одинокая мощная лампа, висящая над нашими головами, помогала своим светом луне и звездам.

С наступлением полночи один из дервишей поднялся и мягким чистым голосом запел стихи из священного Корана. Едва он произнес последнее слово, как в ответ из двухсот ртов раздалось протяжное и певучее «нет Бога, кроме Аллаха».

В центр круга вышел мальчик, которому на вид было не больше шести лет, что на Востоке гораздо более серьезный возраст, чем в Европе. Он встал рядом со столбом и чистым голосом громко запел по памяти другие стихи из Корана. Затем поднялся бородатый старик. Он медленно прошел вдоль каждого ряда сидящих, неся в руках медную чашу с тлеющими угольками, поверх которых была брошена горстка благовоний. Душистые облака дыма долетели до возвышения, где сидели мы.

Затем трое мужчин встали вокруг столба лицом друг к другу и начали песнь, длившуюся минут пятнадцать– двадцать. В их торжественном тоне находил выражение религиозный пыл их сердец. Закончив, они опустились на землю. Чтобы продолжить петь, встал следующий. Он избрал любимую песню дервишей и исполнял ее с огромным волнением и тоской. Ее поэтичные арабские строки выражали жгучее стремление к Аллаху, которое должен чувствовать настоящий дервиш. К тому моменту, как он закончил, его слова превратились в горестные призывы, рвавшиеся из самого сердца, в мольбы о присутствии его Творца, Аллаха. Он пел:

 
Как долго жду я единенья,
Чтоб Ты со мной заговорил,
Когда б Ты не был так далёко,
В тоске глухой я б слез не лил!
 
 
Твоим отсутствием я сломлен,
Моя надежда исчезает,
Как жемчуг, ночью слезы льются,
И сердце мука вновь терзает.
Какое тяжкое страданье!
Никто б меня не исцелил.
Когда б Ты не был так далёко,
В тоске глухой я б слез не лил!
 
 
О Вечный, Первый и Единый!
Ты милость мне Свою яви,
Не знает ведь другого Бога
Слуга Твой Ахмад аль-Бакри.
Величьем нашего Пророка
Ты против воли наградил.
Когда б Ты не был так далёко,
В тоске глухой я б слез не лил!
 

Когда он сел, я заметил, что большинство присутствующих взволнованы страстной мольбой, прозвучавшей в этой песне. Однако сидящий рядом со мной серьезный шейх оставался невозмутим.

Затем все присутствующие поднялись. Три первых певца и мальчик очень медленно начали двигаться внутри круга, и с каждым шагом они в унисон вращали головами то вниз, то направо, то налево, протяжно повторяя «Алл ах-Алл ах-ахах!». Они произнесли это имя бессчетное количество раз. Из этого единственного слова они извлекали грустную мелодию. Их тела в четком ритме раскачивались из стороны в сторону. Двести человек более получаса стояли абсолютно неподвижно, смотря и слушая, пока дервиши кружили среди них в постоянном неослабевающем темпе. Когда, наконец, певцы умолкли, их безмолвные слушатели опять опустились на землю. Не вызывало сомнений, что они наслаждались этим зрелищем.

Затем последовал перерыв, во время которого каждому из присутствующих подали крошечную чашечку кофе. Мне градоначальник заботливо заказал маленькие стаканчики душистого каркаде – горячего напитка, который готовится из цветов растения, произрастающего в Судане. Его настаивают, как чай, но вкус у него более резкий.

Шейх Абу-Шрамп не пытался объяснить мне ночное действо. Мы просто иногда встречались взглядами. Он знал, что может рассчитывать на мое понимание, а мне было известно, какое счастье он испытывает от этих ночных воззваний к Аллаху. Я подумал, что где-нибудь в Европе и Америке в больших городах тысячи других людей собираются, чтобы послушать песню, музыку, джаз для удовольствия. Но они слушают песню, в которой нет Бога. Да, они веселятся и получают от жизни некоторое удовольствие, и все же…

Я поделился своими мыслями со старым шейхом, а тот в ответ процитировал мне изречение из Корана: «В вас самих есть знаки для людей твердой веры, разве вы не видите их? Думай о Боге вечером и утром в молчании со смиренномудрием и благоговением, не будь одним из тех, кто безрассуден. Бог дает ответ лишь тому, кто слушает».

Мы сидели там, в желтом свете лампы, окруженные со всех сторон тьмой, пытаясь обратить сердца к почитанию Высшей Силы. Мы называли Безымянного, Аллаха. Но кто, растворяясь в этом благоговении, действительно мог назвать его каким-либо именем?

Я молча посмотрел вверх. Там в чистом небе висели в пространстве сверкающие планеты, притягивающие к себе взгляды. Каждая обладала изысканной неуловимой красотой великой поэмы, и каждая вызывала тревожащее воспоминание, что я всего лишь временный странник на этой планете, окутанной тайной, как и сама ночь. Я снова перевел взгляд на людей внизу. На каждом лице отражалось стремление к Богу.

Дервиши снова начали медленно петь: «Нет Бога, кроме Аллаха!» Каждый раз, повторяя эти слова, они опускали голову и кланялись. Сначала они пели спокойно, но через четверть часа ритм их песнопений и движений ускорился, а голоса зазвучали ниже. Песня превратилась в серию резких восклицаний. Их волнение со временем возрастало. Сложив руки на груди и раскачиваясь из стороны в сторону, они вращали головами в унисон со своими хриплыми выкриками. И все же ни разу за это время они не сделали ничего, что позволило бы назвать их «воющими дервишами». Во всяком случае, их исступление не было отталкивающим и резко прекратилось сразу после того, как достигло восторженной кульминации.

Воцарилась мертвая тишина, еще более оглушающая по сравнению с только что звучавшими словами. Наступил перерыв.

Снова подали кофе и чай. Оставшуюся часть ночи собрание продолжалось спокойнее. Дервиши тихо пели. Иногда к ним присоединялись слушатели, хором повторяя в определенные моменты имя Аллаха.

Когда, наконец, первые лучи солнца проникли в наш круг, дервиши умолкли. Под розовыми рассветными всполохами, тонкими полосами покрывшими небосклон, прошла последняя медитация – «об Аллахе и в Аллахе», как они ее называли, – в которой приняли участие все. После этого собрание закончилось.

Пару дней спустя шейх Абу-Шрамп пришел ко мне в гости на чашку чая. Он принес небольшой прямоугольный лист бумаги, сложенный в несколько раз. Шейх сказал, что это талисман с изречениями из Корана, особыми магическими символами и заклинаниями. Он объяснил, что этот листок вместе с несколькими другими был заполнен во время собрания дервишей в другую ночь, где он приобрел отпечаток, или гипнотическое воздействие, призванных тогда высших сил. Там по-арабски было написано мое имя. «Волшебную бумагу», как назвал ее старый шейх, нужно было носить в кармане каждый раз, когда я желал, чтобы какое-нибудь дело увенчалось успехом, или когда я шел в какое-то место, где нужно было опасаться враждебных сил.

При этом он весьма откровенно, хотя и несколько безыскусно, предупредил меня не брать с собой талисман во время интимных отношений с женщиной, поскольку тогда он временно лишится своей силы.

Хотя я никогда не просил о таком странном даре, но принял его как должное, с надеждой на лучшее.

Шейх жил в деревне Курна, расположенной ближе других к унылой бесплодной Долине царей. За те годы, что Говард Картер вел там раскопки, он не раз посещал Абу-Шрампа как самого известного в тех краях человека. Они стали большими друзьями.

В доказательство действенности второй силы своей «волшебной бумаги» шейх поведал мне, что раскопанные гробницы часто служили обиталищами ужасных злых духов, заточенных в них веками, и что он предусмотрительно распространил свою защитную силу на своего друга, Говарда Картера, чтобы уберечь того от враждебных призраков. Большое впечатление на меня произвел тот факт, что длинная череда смертей и несчастий, которые преследовали членов археологической экспедиции, связанных с открытием гробницы царя Тутанхамона, обошла мистера Картера стороной.

Кроме всего прочего Абу-Шрамп занимался лечением больных. Однажды я наблюдал, как он это делает. К нему обратился человек, страдающий от ревматических болей в левом бедре. Шейх осторожно постучал по нему минуту, затем в течение минуты или двух читал молитву из Корана, а после сказал своему пациенту, что боль вскоре пройдет. Я постарался узнать продолжение этой истории и обнаружил, что боль явно уменьшилась, хотя выяснить, стало ли это облегчение временным или постоянным, было тяжело.

Шейх рассказал, что научился секретам искусства дервишей у своего деда и что они передавались из поколения в поколение со времен пророка Мухаммеда. «Да будет благословенно его имя!» – почтительно добавил старик.