Текст книги "Диверсант, аристократ, мститель: История графа Ларошфуко, ставшего кошмаром для нацистов во Франции"

В ту же ночь 2-я танковая дивизия вермахта достигла Аббевиля в устье Соммы, на побережье Ла-Манша. Лучшие части союзников, все еще находившиеся в Бельгии, оказались в ловушке. В голосах радиодикторов зазвучали панические нотки. У нацистов появился опорный пункт в глубине страны: за все четыре года Великой войны немецкой армии не удалось продвинуться так далеко. Теперь она затратила на это всего 10 дней.

Через несколько дней Консуэло воссоединилась с семьей. Она рассказала детям, как едва не погибла. Ее машина, предоставленная Красным Крестом, попала под немецкую бомбежку. Ее самой в машине не было, но это подстегнуло ее отъезд. Консуэло раздобыла у местного чиновника другой автомобиль и погрузила в него фамильные ценности: она была уверена, что немецкие бомбардировки продолжатся и поместье Вильнёв вновь будет разрушено.

Пострадали и помещения, где она работала. «Вот и все. Окон больше нет, от дверей одни воспоминания, – писала Консуэло в дневнике 18 мая, сидя за столом в местном отделении Красного Креста. – Две бомбежки в течение дня. Вокзал почти не работает. Придется отложить [этот дневник] до лучших времен».

Но и после воссоединения с детьми «лучшие времена» не настали. Радио в замке не умолкало, и вести были безрадостными. 3 июня три сотни немецких самолетов разбомбили заводы «Ситроен» и «Рено» на юго-западной окраине Парижа: погибло 254 человека, 195 из них – мирные жители. Парижане толпами покидали город, по улицам богатейших кварталов Парижа бродили мычащие коровы. С забитых до отказа вокзалов поезда отправлялись в никуда – лишь бы уехать. 10 июня правительство эвакуировалось на юг Франции, куда уже устремилось и все остальное население, а Париж был объявлен открытым городом – французские военные не собирались его защищать. Нацисты вошли в город в полдень 14 июня.

В тот день Робер и вся семья сгрудились у радиоприемника в салоне бабушкиного замка. С побелевшими лицами они выслушали сообщение: Париж покинули около 2 млн человек. Столица обезлюдела и притихла. А потом хлынул поток новостей: нацисты прорвались через западные кварталы и движутся вдоль Елисейских Полей; колонны танков, бронемашин и моторизованных пехотных соединений беспрепятственно идут по Парижу… Лишь немногие французы наблюдали за этим движением с бульваров или через витрины лавок, еще не заколоченных. Затем на Эйфелевой башне взвился флаг со свастикой.

И по-прежнему не было никаких вестей от Оливье, чье подразделение находилось где-то на франко-германской границе. Консуэло, эта уверенная в себе и сильная духом женщина, привыкшая сама крутить папиросы из кукурузных листьев, теперь выглядела встревоженной даже при детях: прежде они никогда не видели ее такой хрупкой и уязвимой. Она не скрывала огромного беспокойства и за страну, и за мужа. Между тем новости становились все хуже. Маршал Филипп Петен, возглавивший правительство Франции, 17 июня выступил с радиообращением к нации. «Сегодня я с тяжелым сердцем вынужден сообщить, что мы должны попытаться прекратить военные действия», – произнес он.

Робер вздрогнул, услышав эти слова. Неужели Петен, легендарный герой битвы при Вердене[9]9
  Битва при Вердене (21.02–18.12.1916) – одно из самых длительных и кровопролитных сражений Первой мировой войны между Германией и Францией. Несмотря на 10 месяцев ожесточенных боев и огромные потери с обеих сторон (около 700 000 убитых, раненых и пропавших без вести), Германия не смогла добиться значительного продвижения. Верден стал символом стойкости французских войск.


[Закрыть] времен Великой войны, почти мифическая фигура, просит о перемирии? Неужели человек, который когда-то победил немцев, теперь готов капитулировать перед ними?

Война так и не докатилась до замка бабушки Майе, расположенного в 270 км к югу от Парижа, и в последующие дни семья все реже слышала тревожные новости с фронта. Однако отсутствие новостей само по себе настораживало. Это означало, что солдаты подчинились приказам Петена. Официально капитуляция была оформлена 22 июня: правительства обеих стран согласились подписать перемирие. В этот день Ларошфуко вновь собрались у радиоприемника, гадая, как теперь изменится их жизнь.

Гитлер настоял, чтобы перемирие было подписано там же, где и предыдущее, – в железнодорожном вагоне в Компьенском лесу. Казалось, Великая война не закончилась и для него. Погожим летним днем в 15:15 Гитлер прибыл на своем «мерседесе» в сопровождении высших генералов и направился к поляне в лесной чаще. Он взошел на гранитную плиту-монумент с гравировкой на французском языке: «Здесь 11 ноября 1918 г. пала преступная гордыня Германской империи, побежденная свободными народами, которых она пыталась поработить».

Журналист Уильям Ширер стоял в каких-нибудь 50 м от фюрера. «Я вглядываюсь в лицо Гитлера, – писал он позднее. – Оно пылает презрением, гневом, ненавистью, выражением свершившейся мести, триумфом. Он спрыгивает с монумента, чтобы даже это наполнить образцовым пренебрежением… Он упирает руки в бока, горделиво расправляет плечи, широко расставляет ноги. Это великолепная поза… жгучего презрения к этому месту и всему тому, что оно символизировало последние 22 года – с тех пор, как здесь было закреплено унижение Германской империи».

Затем прибыла французская делегация. Офицеров возглавлял генерал Шарль Хюнтцигер, командующий 2-й армией под Седаном[10]10
  Разгром 2-й французской армии под Седаном (12–15.05.1940) – ключевой эпизод Бельгийской операции. Немецкие танки прорвали оборону французов на реке Маас, что открыло нацистам путь на Париж и предопределило падение Франции.


[Закрыть]. Было видно, насколько унизительно для французов подписывать перемирие именно здесь.

Гитлер уехал сразу же после того, как генерал Вильгельм Кейтель, его старший военный советник, огласил преамбулу. Условия перемирия были многочисленными и жесткими. Они предусматривали демобилизацию и разоружение французского военного флота, возвращение кораблей в порты во избежание их перехода на сторону Великобритании, расформирование армии и едва оперившихся ВВС, сдачу немцам оружия и всех видов вооружений. Нацисты брали на себя контроль над всей территорией страны, однако французам дозволялось самоуправление в южной части – так называемой свободной зоне: она не была оккупирована немецкими войсками, и там обосновалось новоиспеченное временное правительство Франции. Париж и вся Северная Франция относились к зоне оккупации, с ограничением передвижения и гораздо более тяжелыми условиями жизни из-за нормирования продовольствия и прочих притеснений.

Раскол страны надвое с разрешением французам управлять южной частью впоследствии назовут одним из самых блестящих политических ходов Гитлера. Предоставив Франции суверенитет на юге, он помешал политическому и военному руководству бежать из страны и сформировать правительство в изгнании на территории французских колоний в Африке – там, где Гитлер еще не разгромил французские войска и где можно было бы продолжать борьбу.

Но в тот день из радиоприемника до семьи Ларошфуко донеслось лишь известие о разделе страны, которую веками строили ее предки. Хуже того, весь Париж и поместье Вильнёв к северу от него оказались в зоне оккупации. Семье предстояло стать узниками в собственном доме. Слушая условия перемирия, разносимые радиоволнами, гордая Консуэло уже не пыталась сдерживать рыдания. «Я впервые увидел, как мать плачет над судьбой нашей бедной Франции», – писал впоследствии Робер. Глядя на нее, плакали и сестры Робера, и некоторые из его братьев. Однако сам Робер испытывал только жгучий стыд.

«Я не мог с этим примириться, просто не мог», – писал он позднее. Решимость, пробудившаяся в нем под звездным небом, когда он ночевал среди других беженцев, теперь разгоралась с новой силой. В свои 16 лет, снедаемый гордостью и идеализмом, он воспринял капитуляцию как предательство. И на это предательство пошел французский маршал Петен, герой, всего 24 года назад разгромивший немцев под Верденом! «Чудовищно», – записал Ларошфуко в своем дневнике.

В дни, последовавшие за перемирием, внимание Робера привлек еще один голос из радиоприемника. Этот голос принадлежал Шарлю де Голлю, самому молодому французскому генералу, который покинул страну и отправился в Лондон 17 июня – в тот самый день, когда Петен предложил прекратить огонь. Каким бы нелегким ни было это решение (де Голль воевал под началом Петена в Первую мировую и даже был негласным соавтором одной из его книг), он собрался быстро, взяв с собой лишь пару брюк, четыре чистые рубашки и одну семейную фотографию. Обосновавшись в Лондоне, де Голль начал обращаться к соотечественникам в передачах французской службы Би-би-си. Эти выступления довольно быстро обрели скандальную славу, поскольку де Голль резко критиковал политическое и военное руководство Франции, а также настойчиво требовал продолжать войну, несмотря на перемирие. «Я, генерал де Голль… призываю французских офицеров и солдат, которые окажутся на британской земле, с оружием или без, присоединиться ко мне, – заявил он в своем первом выступлении. – Что бы ни случилось, пламя французского Сопротивления не должно угаснуть, и оно не угаснет». Свое движение де Голль назвал «Свободная Франция». Штаб-квартира движения располагалась в Лондоне, но его участники должны были вести борьбу на всей территории Франции.

Робер де Ларошфуко слушал де Голля изо дня в день. И, хотя прежде он был довольно беспечным студентом, теперь перед ним забрезжила цель, способная определить его юную жизнь.

Отправиться в Лондон и присоединиться к «Свободной Франции».

Глава 2

Семья вернулась в Суассон. Город был неузнаваем: одни лавки стерты с лица земли немецкими бомбами, другие разграбили немецкие солдаты. В окно автомобиля Робер видел полуразрушенные дома и тротуары, заваленные обломками строений и разбитых надежд их обитателей. Разрушено было не все – там и сям виднелись уцелевшие дома и магазины. Но эта избирательность лишь усугубляла ужас случившегося.

На подъезде к родным местам машина семьи Ларошфуко свернула на знакомую уединенную аллею на окраине Суассона. Робер увидел все те же ряды каштанов, которые прорезала узкая дорожка, вымощенная кирпичом. Автомобиль сбавил ход, повернул налево и покатил дальше, подпрыгивая на неровностях. Дубовые и липовые рощи мешали обзору, дорожка петляла то вправо, то влево, и машину постоянно трясло. Наконец показался просвет.

Величественный замок Вильнёв по-прежнему возвышался над окружающим пейзажем: неоклассический облик, кирпичный фасад, белокаменная отделка. Этот роскошный особняк семья Ларошфуко купила в 1861 г. у дочери одного из наполеоновских генералов. Солнечные лучи все так же заглядывали в окна северного крыла, заливая своим приветливым сиянием внутреннее убранство и все 47 комнат замка. Однако на круговой подъездной дорожке у дома они увидели нечто непривычное.

Немецкие военные автомобили.

Судя по бронемашинам и грузовикам, припаркованным как придется, по-хозяйски, немецкие солдаты уже вполне освоились в доме Ларошфуко. Но и это было еще не самое ужасное: чуть присмотревшись, семья увидела, что у замка нет крыши.

Господи, думал Робер, пытаясь осмыслить происходящее.

Ошарашенно озираясь, дети сбились в кучку на подъездной дорожке. Затем, не зная, что делать дальше, семья направилась к парадной двери.

Открыв ее, Консуэло и ее дети увидели знакомую каменную лестницу, ведущую из фойе в зал. Но теперь по ней сновали немецкие офицеры, едва удостоившие вниманием прибытие хозяев. Нацисты и впрямь реквизировали Вильнёв, как и многие другие дома и муниципальные здания, рассчитывая, что они послужат командными пунктами оккупационных войск или передовыми базами для предстоящей битвы Германии с Великобританией. Равнодушные взгляды немцев дали семье понять, что замок ей больше не принадлежит. «Мы были совершенно беспомощны», – вспоминал позже Робер.

Консуэло решила показать детям, что немцы – лишь временная и, значит, заурядная деталь их мира. Поэтому она велела им не обращать внимания на присутствие офицеров. Робер даже не записал у себя в дневнике, кто эти немцы, как они выглядят и кто у них главный. Но общие молчаливые договоренности между ними и нацистами он и его братья и сестры все же отметили. Хотя и неохотно, немцы все же потеснились. Они заняли одну половину замка, предоставив семье Ларошфуко другую. На втором этаже офицеры облюбовали большой зал с окнами во всю стену, смотревшими на великолепный ухоженный парк, и столовую, рассчитанную на 20 человек. Семье достались другой салон, где в свое время принимали знатных гостей и обсуждали приход Гитлера к власти, и уютная гостиная с креслами, книжными шкафами и фамильным гербом над камином. Герб Ларошфуко изображал красивую женщину с ведьминым хвостом: она как бы призывала членов семьи жить полной жизнью и наслаждаться всеми ее радостями. Третий и четвертый этажи – детские спальни и игровые комнаты, а также помещения для прислуги, рассчитанные на 12 человек, – поделили так же: немцы – на одной стороне, бывшие хозяева – на другой. (Сестра Робера Йолен рассказывала мне, что дом порой походил скорее на посольство.)

За Робером осталась его прежняя спальня – просторная, с пятиметровыми потолками, отдельной ванной и камином. Но он не мог выносить гулкий топот сапог нацистов, таскавшихся по каменной лестнице между вторым и третьим этажами. Ему казалось, что этот топот звучит как насмешка.

Семья не садилась за один стол с немцами – Консуэло и дети обустроили себе новую столовую в салоне. Главную винтовую лестницу приходилось делить с незваными гостями, но ни сами Ларошфуко, ни прислуга не вступали с немцами в разговоры, а немцы обращались только к Консуэло – как к матери семейства и главе местного отделения Красного Креста.

Отношения Консуэло с офицерами-оккупантами были, мягко говоря, непростыми. Вскоре они даже прозвали ее Грозной графиней.

И легко понять почему. Консуэло сама строила этот дом. Когда после Великой войны она, пухленькая девушка, скорее уверенная в себе, чем хорошенькая, выходила замуж за Оливье, то, лишь взглянув на руины родового гнезда Ларошфуко, заявила мужу, что хочет, чтобы восстановленный замок выходил окнами не на восток и запад, как это было на протяжении веков, а на север и юг. Так в комнаты будет проникать больше солнечного света. Оливье уступил желанию молодой жены. Так камень за камнем возникло неоклассическое чудо, и впрямь залитое естественным светом.

Теперь, 20 лет спустя, нацисты осквернили ее творение. Солдаты вермахта оправдывали свою репутацию – вечно орали, горланили свое «Ja-ja!», поставили во дворе семь громоздких танков и беспрестанно их драили, устраивали сборища в замке и под навесом, поставленным в парке. Куда бы они ни сунулись, везде оставляли после себя разгром. Кроме того, они считали нормальным писать на стенах. На стенах ее дома!

А еще эта разрушенная крыша…

Конечно, Консуэло знала, что виной тому была не немецкая, а британская бомба: во время Битвы за Францию она упала за полмили от моста, который должна была уничтожить, и вместо этого обрушила часть четвертого этажа замка. Но ее возмущало, что немцы палец о палец не ударили, чтобы залатать зияющую дыру, особенно когда лето сменилось осенью и стало холодать. Слугам пришлось натянуть на остатки крыши брезент, но толку от этого было мало. Когда шел дождь, вода текла по лестницам. Зимними ночами все мерзли, спать приходилось натянув на себя всю имеющуюся одежду. Бомба вызвала пожар, который, пусть и ненадолго, перекинулся на второй этаж и уничтожил систему центрального отопления. Теперь перед тем, как лечь спать, детям приходилось нагревать кирпич в дровяной печи, а затем натирать им постельное белье. Так хотя бы можно было заснуть.