Текст книги "Византийская астрология. Наука между православием и магией"

Глава 1
Апология астрологии до XI века

Две ранние апологии астрологии. Византийские апологии астрологии открывает текст, сохранившийся в нескольких рукописях и носящий такой заголовок: «Стефана, александрийского философа, астрологический трактат для его ученика Тимофея, имеющий поводом новоявленное и безбожное законодательство Мухаммеда, но предсказывающий и много другого касательно будущего»[16]16
  STEPHANUS ALEXANDRINUS, ed. USENER, De Stephano Alexandrino, p. 266–289. О Стефане Александрийском см. ниже, гл. 2.


[Закрыть]. Апология астрологии, которая нас здесь интересует, служит введением в гороскоп (θεμάτιον) ислама, который «Стефан», как указано, составил 1 сентября 621 г. в связи с известием о появлении Мухаммеда[17]17
  Год указан в CONSTANTINUS PORPHYROGENITUS, De administrando imperio, ed. transl. MORAVCSIK – JENKINS, p. 80–81.


[Закрыть]. Гороскоп предвещает появление Пророка и правление его преемников до конца новой религии после ее двухсотлетней гегемонии.

Эта последняя часть труда дает нам косвенную информацию о дате его написания, так как прогноз в нем в значительной степени состоит из исторических заметок, представленных в будущем времени, в соответствии с распространенным принципом античной и средневековой литературы. Действительно, хронологические указания на преемство халифов соответствуют историческим реалиям вплоть до смерти первого халифа – Аббасида аль-Мансура, умершего в 775 г. Для последующего времени они оказываются неверны, особенно касательно крушения халифата, которое должно было произойти в 822 г. Из этого можно сделать вывод, что текст в дошедшей до нас редакции был составлен примерно в 775–780 гг. Его автор или редактор, несомненно, происходил из халифата, историю которого он так хорошо знает[18]18
  В библиотеке халифа хранился даже список нашего текста, если это действительно он, под названием «Апотелесматикон» Стефана Александрийского; он занимает первое место в списке запрещенных книг, приписываемом Абу Машару: CCAG I, p. 83; ср. DAGRON, Apprivoiser la guerre, p. 44–45.


[Закрыть]; но можно предположить также, что он был христианином, ибо ожидал близкого конца мусульманского владычества, ссылаясь на авторитет известного византийского философа Стефана Александрийского. Независимо от того, адаптирует ли автор подлинный труд Стефана[19]19
  Такая возможность уже была рассмотрена в WOLSKA – CONUS, Stephanos, p. 13, и развита в PAPATHANASSIOU, Στεφάνου Αλεξανδρέως, p. 111–117, которая считает, что первая часть текста, интересующая нас, написана Стефаном. Не исключая этой интерпретации и настаивая на том, что апология астрологии, предшествующая гороскопу, отражает точку зрения александрийского философа, мы будем придерживаться в дальнейшем традиционной датировки.


[Закрыть] или сам придумывает всю эту картину[20]20
  По общему мнению, начиная с USENER, De Stephano Alexandrino.


[Закрыть], он стремится связать Гороскоп ислама, а также астрологическую науку с научной традицией Александрии и последним ее великим представителем.

В любом случае он представляет себя как александрийского мэтра, который завершает образование ученика, изучавшего у него философию, геометрию, арифметику и музыку[21]21
  Ibid., p. 271–273.


[Закрыть].

Новость о Мухаммеде сообщает ему друг – купец Епифаний, который только что прибыл из Счастливой Аравии и прервал его урок, проходивший в маленьком школьном саду[22]22
  Место уточнить невозможно. Визит друга – торговца из Аравии вполне подходил бы для Александрии, но в 621 г. Стефан находился в Константинополе из – за оккупации Египта персами, что, кстати, прервало сообщение между Аравией и Византией. Кроме того, возникает вопрос, заслужил ли бы в этот момент, в условиях «мировой» войны между Римской и Сасанидской империями, феномен Мухаммеда такое большое внимание даже со стороны бродячего торговца. Все это вызывает подозрение в ретроспективности гороскопа, составленного для объяснения исламских завоеваний.


[Закрыть].

Купец просит подготовить астролябию, и Стефан поручает эту задачу своему ученику Софронию[23]23
  Говорящее имя, которое, по – видимому, подразумевает лицо, воплощающее собой православие, – Софрония Иерусалимского, человека высокой эрудиции и с научными познаниями, которые он приобрел, похоже, в Александрии у некоего Стефана Софиста. Но в 621 г. Софроний, который был никак не моложе Стефана, больше не учился, а Стефан уже два или три года как был в Константинополе. См. WOLSKA – CONUS, Stephanos, p. 47–59, 87.


[Закрыть].

«Стефан» представляет астрологию как естественное завершение высшего образования. Трактат принимает форму урока, где практической демонстрации предшествует теоретическое изложение, объясняющее «знание того, что допустимо и возможно в расположении звезд, которое Творец всего Бог дал нам постичь подобно пророчеству и пользоваться им не как разумным и одушевленным, но как подручным и служебным чином, который имеет творческую силу лишь физически, но не разумно»[24]24
  Ed. USENER, De Stephano Alexandrino, p. 267.


[Закрыть].

Таким образом, данный аргумент основан на различии между νοῦς (интеллектом, разумом) и φύσις (природой) – различии, которое подтверждается рядом аналогий, где влияние звезд сопоставляется с другими воздействиями природы.

Подобно тому, как Бог определяет все соединения четырех стихий, так же с помощью Солнца, Луны и других звезд Он производит времена года, дожди, ветры, колебания суши, морские бури, восстания народов, деяния царей, войны, захваты городов, пленения и убийства: все это происходит по божественной воле, которая использует движение звезд (с. 267–268).

Подобно тому, как ремесленник заранее готовит инструменты, необходимые для создания любого произведения искусства, Творец извлек, из первой бесформенной материи, формы Своих творений, устроив небесный мир (κόσμος τοῦ οὐρανοῦ), а также сотворенное и творящее разнообразие стихий. Именно благодаря сочетанию четырех стихий с энергией Солнца, Луны и других звезд Он заставил землю покрыться зеленью, ибо там, где нет Cолнца и Луны, одной воды недостаточно для произрастания растений. Мы видим, как животные и растения появляются спонтанно, под воздействием Cолнца, гниения (σῆψις) болот, мусора или гниющих тел. Именно в результате этой ферментации появляются и другие вещества, согласно разнообразию видов и положению звезд (с. 268–270)[25]25
  PAPATHANASSIOU, Στεφάνου Αλεξανδρέως, p. 116, отмечает, что σῆψις – фундаментальный процесс в алхимическом труде, приписываемом Стефану.


[Закрыть].

Хотя обычно говорится, что Cолнце создает день и ночь, что Луна воздействует на моря и тела и что другие звезды, восходя, оказывают космические воздействия, сами звезды никак не осознают того, что они делают, не больше, чем огонь и вода.

Точно так же Cолнце, Луна и другие звезды не осознают своего влияния на рождение и жизнь людей (с. 270).

Все существа пребывают в соответствии со своей собственной природой, но их внешние обстоятельства меняются. Человек, которому холодно, может согреться под лучами Cолнца. Все обстоятельства, которые касаются тленных вещей, зависит от качества сочетания звезд. Узнав особенности их конфигурации, можно представить себе полную реализацию их импульсов. Подобно тому, как магнит притягивает только железо, которому он родственен, так и люди притягивают к себе все согласно положению звезд: один – муд-рость, другой – богатство, третий – власть, и это не зависит ни от их воли, ни от их усилий, но Бог дает им то, что предопределено качеством, созданным для каждого посредством звезд (стр. 270–271). Это «физическое» обоснование астрологии напоминает обоснование Птолемея в преамбуле к «Тетрабиблосу», особенно в отношении совместного действия звезд и элементов. Таким образом, «Стефан» повторяет, пусть и косвенно, фундаментальный аргумент древней астрологии, который Огюст Буше-Леклерк сформулировал следующим образом:

«Разве Солнце, по общему признанию, не регулирует жизнь растений и животных? Разве Луна, которой древние приписывали определенное число особых влияний, помимо движения приливов, не воздействует на любое существо и все земное? И почему то, что бесспорно для Солнца и Луны, не верно – с сохранением тех же пропорций – для звезд, неподвижных или блуждающих?»[26]26
  BOUCHÉ—LECLERCQ, L’astrologie grecque, p. 74.


[Закрыть]

Но, в отличие от Птолемея и древней астрологии, наш автор ставит звезды и элементы на один и тот же физический уровень: первые, несмотря на свою большую высоту, не управляют последними, потому что все они в равной степени инструменты воли Творца. Таким образом, он излагает ту концепцию, которая полностью соответствует христианской космологии и избегает одного из основных возражений против астрологии: что она, как и языческая религия, наделяет небесные тела разумом. Основное возражение Церкви касалось, конечно, астрального детерминизма, который должен был подавлять свободную волю человека и освобождать его от любой моральной ответственности. «Стефан» обращается к нему кратко, но действенно: перечислив природные и политические потрясения, происходящие по божественной воле посредством звезд, он четко выделяет «деяния Божьи», где грех не играет никакой роли, и те беды, за которые мы несем ответственность и в которых виноваты, например, воровство и блуд, «злотворную причину» (πονηροποιὸν αἰτίαν), и которые нельзя приписать Богу.

Недавние исследования связали данный текст с другим, который посвящен исключительно защите астрологии и тоже подписан именем философа Стефана. Этот трактат сохранился в двух больших сборниках астрологических текстов: Marc. gr. 335 и Vat. gr. 1056[27]27
  CCAG II, p. 181–186.


[Закрыть]. Все, что мы знаем о его авторе, содержится во вводной части труда. Приведем его заглавие и две первые главы[28]28
  TIHON, L’astronomie à Byzance, p. 185.


[Закрыть]:

«Стефана философа о математической науке и о тех народах, которые ей пользуются, против говорящих, что она греховна, о том, что не принимающий ее заблуждается, о ее пользе и о том, что она почтеннее всех наук»

1. «Поскольку течение времени и периодическое возвращение иногда одни знания вводят, а другие скрывают вплоть до полного забвения, причем двояко: либо равно у всех, либо лишь в некоторых городах, то, прибыв из Персии в этот счастливый город и обнаружив, что астрономическая и астрологическая часть философии в нем угасла, я подумал, о любимейшее и разумнейшее чадо Феодосий, что следует в удобном виде изложить это самое учение и оживить такое достойное любви знание, чтобы я не был сочтен и причислен к скрывающим свой талант. Чем здесь пренебрегли из-за сложности изложения таблиц и того, что некоторые считают это греховным, удостоилось у язычников такой заботы, что было снабжено инструментами, наблюдено из некоей другой начальной точки и точно вычислено, как это было наблюдено Птолемеем и другими мудрецами. Поскольку же таблицы Птолемея, Аммония и других древних со временем изменились до такой степени, что Солнце даже отклоняется от точного значения на 5 градусов, а кроме того это сложно для обучающегося из-за необычного использования лет и месяцев (ведь Птолемей пользовался годами от Навуходоносора и египетскими месяцами, а Теон, Ираклий и Аммоний – годами от Филиппа и египетскими месяцами, современные же – годами персидских правителей и сарацинскими), то из-за этого я изложил таблицу в соответствии с годами [от сотворения] мира и нашими месяцами и раскрыл для желающего простые и практичные методы, выравнивая отовсюду путь для того, кто поднимается к небесному. Сделал я это для долготы и широты сего счастливого города, который находится посреди пятого климата.

2. О народах, которые использовали эту науку

Как мы читаем, первым, кто использовал эту науку, был Сиф, а от него ее получили халдеи. Затем от них она перешла к персам, а от тех – к грекам, от которых перешла к египтянам. От них и римляне получили посвящение в нее. Наконец, затем ее переняли агаряне[29]29
  Т.е. мусульмане, считавшиеся потомками Авраама и его рабыни Агари.


[Закрыть]. Вышеперечисленные народы, пока ею пользовались, обладали почти всемирным и победоносным господством. Поэтому я счел необходимым возобновить эту полезную для жизни науку у ромеев и насадить ее у христиан, чтобы они больше не отставали».

Автор представляет себя как христианина, поселившегося в некоем византийском городе после арабских завоеваний, причем в ту эпоху, когда арабская астрономия уже достигла значительных успехов. Для Дэвида Пингри тут все ясно[30]30
  PINGREE, Classical and Byzantine Astrology, p. 238–239.


[Закрыть]: Стефан – современник того, кто называет себя Стефаном Александрийским и кто составил Гороскоп ислама, но, в отличие от того, его собственную характеристику следует воспринимать буквально: он только что эмигрировал из «Персии», т. е. халифата, в Константинополь, привезя с собой астрономию и астрологию, полный комплект последних восточных новинок.

Таким образом, Пингри сделал этого таинственного Стефана первым инициатором первого византийского гуманизма, и его тезис был с энтузиазмом принят арабистом Димитрисом Гутасом[31]31
  GUTAS, Greek Thought, p. 180–181.


[Закрыть]. Но эта – довольно примечательная – соименность нашего философа Стефану Александрийскому наводит на размышления. Она вызывает подозрение, что это вымышленная и экзотическая личность, которая служит для того, чтобы возбудить любопытство и завоевать уважение читателей[32]32
  DAGRON, Les diseurs d’événements; ID., Formes et fonctions du pluralisme linguistique, p. 235.


[Закрыть]. Более того, совсем недавно такая датировка была поставлена под сомнение Анной Тион, которая обратила внимание на то, что некоторые детали (погрешность в 5° в таблицах Птолемея, упоминания о новых таблицах и «современных» астрономах, положение «счастливого города» в пятом климате), больше подходят для ΧΙ в.[33]33
  TIHON, L’astronomie à Byzance, p. 185–190, и личное сообщение.


[Закрыть]

Итак, вполне возможно, что апология астрологии, известная под именем Стефана, «философа персидского», датируется на два столетия позже, чем апология Псевдо-Стефана Александрийского. Ощущается ли такая вторичность в самой апологии? Продолжение текста состоит из четырех глав, которые можно резюмировать следующим образом:

3. «Против тех, кто говорит, что эта наука (математика) греховна»

Астрономия, как и ядовитые вещества, запрещенные законом, может быть весьма полезна, если мы используем ее так, как ей пользуются врачи: она рождает в нас похвалу Творцу и возводит наш дух к созерцанию вышнего света. Достаточно не следовать эллинам, почитающим небесные тела как богов; если мы будем рассматривать их как инструменты, подобно водяному колесу или огню, у которых нет собственного сознания или собственной воли, мы не отклонимся от христианской веры.

4. «О том, что весьма ошибается тот, кто ее не принимает»

Божья мудрость поместила Землю в центр небес, чтобы они могли влиять на то, что в них содержится. Об этом свидетельствует сложность их движений, которые производят рождения и смерти, изменения во времени, падения царств и войны. Если мы отказываемся признавать последствия небесных движений, мы отрицаем божественную Премудрость, утверждая, что Логос создал все напрасно. Кто отрицает божественную Премудрость, возводит хулу на Святого Духа, и это непростительный грех.

Далее в этой главе автор переходит к аргументу следующей главы, а именно к превосходству астрологии над другими искусствами и науками. В то время как последние обращены только на свои собственные предметы, польза астрологии распространяется и на другие науки: они нуждаются в астрологии, но астрология не нуждается ни в какой другой науке, потому что она касается всех земель мира и всех человеческих дел.

5. «О том, что она почтеннее всех наук»

Астрология предлагает предвидение будущего, что свойственно Богу и малому числу тех, кто этого заслужил либо благодаря просвещению Святым Духом, либо через трудное изучение математических наук. Более того, она занимается высокими и близкими к Богу предметами. Таким образом, она вдвойне представляется самым почтенным из искусств.

6. «О том, что звезды действуют не самовластно, а силой Творца»

Автор повторяет свой первый аргумент и снова настаивает на том, что не следует рассматривать звезды как одушевленные существа, которые действуют свободно.

«Когда ты слышишь названия знаков зодиака и планет и о приписываемых им воздействиях, не думай, что они одушевлены, имеют чувства или творцы сущего…, но они творения… Божьи. Итак, Он создал их, чтобы они славословили Его, и установил их как знаки на пользу людям, как и остальные элементы на земле, то есть воздух, огонь, воду и различные растения, для пользы и деятельности живых существ: сами они не приносят себе пользы. Ведь, как наши чувственные органы, например, глаза,… не осознают себя…, так и звезды были созданы для пользы живых существ, напоминая им о прошлом, толкуя настоящее и являя будущее, согласно указанию всемудрого Создателя».

7. «О том, что медицинский и астрологический прогноз – это техническое предсказание (ἔντεχνος στοχασμός)»

Сравнивая астрологию с медициной, автор утверждает профессиональную ценность астрологии. Астролог, как и врач, делает свой прогноз на основании симптомов, следуя правилам своей науки. Но симптомы могут изменяться из-за причин, выходящих за рамки технических навыков специалистов: обычаев, законов, мест, образования, молитвы, пророчества.

Данный текст очевидно богаче на аргументы, чем Гороскоп ислама. Физический аргумент, заключающийся в утверждении неодушевленности и тварности природы звезд, имеет решающее значение в обоих случаях, но «Перс» добавляет к нему эпистемологические аргументы в пользу превосходства астрологии и богословский аргумент, который опровергает выдвинутое против астрологов обвинение в нечестии, утверждая, что астрология – это форма благочестивого созерцания. Он старается также не задеть чувства духовенства, признавая, что дар апостолов и пророков превосходит технику математиков, и допуская, что симптомы, предсказанные учеными врачами или астрологами, могут ослабляться из-за общественного строя, пророчества и молитвы. Аналогия с медициной нова, хотя сама идея восходит к Птолемею, чье влияние очень заметно в последней главе. Можно сделать вывод, что Стефан «Перс» идет дальше Псевдо-Стефана, христианизируя аргументы Птолемея. Но он ничего не говорит о проблеме свободы воли, которую некоторым образом решал другой астролог – Псевдо-Стефан.

Итак, у нас создается впечатление, будто мы читаем по крайней мере двух разных авторов, и это впечатление подкрепляется соображениями филологического характера. Сравнение осложняется многочисленными, а иногда и значительными разночтениями в рукописной традиции текста Псевдо-Стефана. Однако даже если оставить в стороне сомнительные отрывки, можно заметить существенные различия в формулировках и лексике.

В отличие от «Перса», Псевдо-Стефан избегает упоминать астрологию по имени и называть ее наукой: он никогда не говорит ни об ἀστρoλoγία, ни о μαθηματική, ни даже о τέχνη, но использует перифразы: γνῶσιν… τῆς ἐνδεχομένης τε καὶ δυνατῆς ἀστροθεσίας, τῆς ἀποτελεσματικῆς γνώσεως. Он не объясняет упоминание пользы (ὠφέλεια), приносимой астрологией, которую «Перс» позаимствовал у Птолемея. Напротив, Псевдо-Стефан использует богатый понятийный аппарат, который не находит параллелей в творчестве его предполагаемого тезки: слова ἀποτελέσεις-ἀποτελεσματικός, ἀστροθεσία, ἀστρομοιρικός, обозначающие воздействие звезд; оппозиция – фундаментальная для его тезиса – между интеллектом (νοῦς) и природой (φύσις); глагол «творить, создавать» (ποιεῖν) и его производные, созвучные слову ποιότης («качество»). Вообще, он пишет в более высоком стиле, с более длинными периодами и более риторично.

Заманчиво, рассматривая лишь литературную форму текстов, увидеть в них те этапы эволюции, на которых апологетика переходит от изобретения мифа к обоснованной формулировке тезиса: вначале он вводится ободряющим пророчеством и прикрывается авторитетом великого деятеля прошлого, а в конечном итоге заявляет о себе с точки зрения современной реальности. Но, учитывая все это, неясно, насколько один апологет превосходит другого в этом прямолинейном движении: ни один из них не представляет исчерпывающей апологии. Что касается влияния небесных тел на Землю, то эти тексты в основном представляют ту же схему, согласно которой звезды – одновременно знаки и действующие силы. Будучи агентами, они способны вносить изменения как в мир природы, так и в человеческое общество.

Вне зависимости от того, современны ли эти тексты друг другу или нет, характер у них один и тот же: они вышли из греческой или грекоязычной среды, где, пусть и при помощи софистических аргументов, астрологию можно уверенно защищать. Где следует искать эту среду? Если верить Стефану, «философу персидскому», Константинополь следует исключить с самого начала; но независимо от времени написания, он, очевидно, преувеличивает, говоря, что там умерли астрономия и астрология. Для ΧΙ в. это утверждение явно противоречит свидетельствам о деятельности астрологов того времени. Оно гораздо лучше подходит к VΙΙI в., ибо полностью согласуется с тем, как мы представляем себе уровень интеллектуальной культуры в Византии «темных веков», с 600 по 800 г.

Астрология в «Темные века». Впрочем, следует признать, что этот образ во многом обязан damnatio memoriae императоров Исаврийской династии, последовавшей за торжеством иконопочитателей на VII Вселенском Соборе 787 г. и произошедшей окончательно в 843 г. Сторонники иконопочитания стремились не только представить Льва III и Константина V как глупых и неграмотных простецов (ἄλογοι), но и уничтожить все литературные произведения, происходящие из их круга, за исключением тех богословских сочинений, которые оставили для их опровержения. Несмотря на это уничтожение, сохранились следы астрономической активности в окружении Константина V (741–775). Именно правлением этого императора Дэвид Райт, следуя предложению Игоря Шевченко, предложил датировать оригинальную часть рукописи Vat. gr. 1291. Если эта датировка верна, то несомненно, что именно по инициативе Константина V и появляется этот прекрасный список «Подручных таблиц» Птолемея, незаменимого руководства для астрологов[34]34
  WRIGHT, The Date, passim; SEVCENKO, Search for the Past, p. 279. Ср. BOLL, Beiträge, p. 105: «.. эти таблицы были всегда… основным инструментом астрологов».


[Закрыть]. В пользу новой датировки, кстати, можно добавить свидетельство рассказа о возникновении монастыря Одигон, где мы видим готовность Константина V сделать все, вплоть до основания монастыря, чтобы отрегулировать ход дворцовых часов (ὡροσκοπεῖον)[35]35
  Ed. ANGÉLIDI, Un texte patriographique; о Константине V и его иконоборчестве см. G. DAGRON, in Histoire du christianisme, IV, p. 103–114.


[Закрыть]. Что может объяснить такую спешку, если не необходимость правильно использовать астрономические таблицы? В любом случае интересно отметить, что часы отремонтировал именно монах.

Согласно «Хронографии» Феофана, в 695 г. некий монах Павел из константинопольского монастыря Каллистрата объявил себя «астрономом»[36]36
  THEOPHANES, Chronographia, ed. DE BOOR, p. 368.


[Закрыть]. Итак, византийская астрология «темных веков» демонстрирует преемственность с прошлым, которую ей в значительной степени обеспечили «Божьи люди». Примечательно, кстати, что рукопись «Простых таблиц», скопированная для Константина V, содержит, на лл. 3–8, специальные таблицы для климата Византии, отож-дествляющиеся с теми, которые настоящий Стефан Александрийский создал во времена Ираклия[37]37
  STEPHANUS ALEXANDRINUS, ed. USENER, De Stephano Alexandrino, p. 310; ср. WRIGHT, The Date, p. 359–360; TIHON, Les Tables Faciles, p. 54, 61–62.


[Закрыть]. Из этого следует, что копия была сделана со списка, хранившегося в Константинополе, а не привезенного с Востока.

Но Константин V был современником первых халифов-Аббасидов, и трудно поверить, что его интерес к астрологии не имел ничего общего с влиянием астрологов на основателя Багдада. Источник вдохновения для идей, содержащихся в интересующих нас текстах, где более или менее явный «ориентализм» обнажает их восточное происхождение, нужно искать не в Константинополе эпохи иконоборчества. На самом деле, столь положительные суждения об астрологии можно найти лишь в исламском мире. Аль-Кинди, великий ученый ΙΧ в., чья работа принесла ему звание «философа арабов», был «убежденным приверженцем науки о звездах»[38]38
  M.-TH. D’ALVERNY, L’homme comme symbole. Le microcosme, Settimane di studio del Centro italiano di studi sull’Alto Medioevo 23, 1976, p. 149.


[Закрыть]: влияние планет на подлунный мир было основным принципом его философии[39]39
  См., например, Al – Kindi, De radiis, ed. M. TH. D’ALVERNY – F. HUDRY, Archives d’histoire doctrinale et littéraire du Moyen Âge 41, 1974, p. 218, 221; см. в целом ATΙYEH, Al-Kindï, p. 75–76, 79.


[Закрыть]. Его современник, астролог Абу Машар, повторяет Птолемея и развивает философский аргумент, что астрология – это рациональная наука[40]40
  VADET, Une défense de l’astrologie; LEMAY, R. Des sages antiques aux astrologues médiévaux. Falsafa et astrologie, in La science des deux, p. 167–182; BURNETT, The Certitude of Astrology; ADAMSON, Abu Ma’sar.


[Закрыть]. В конце X в. бывший правитель Гранадской таифы Абдаллах ибн Булуггин вспоминает об астрологе, который оправдывал себя, утверждая, что астрономия – форма поклонения Господу[41]41
  The Tibyan. Memoirs of ‘Abd Allah b. Buluggin last Zirid Amir of Granada, A.T. TIBI transl., Leyden, 1986, p. 181, 182–183.


[Закрыть]. Это напоминает Стефана, «философа персидского», и вполне может указывать на то, что этот астролог излагает учение, распространенное среди его коллег в Багдаде в X–XI вв.

Сирийская астрология. Но оправдание астрологии в Багдаде началось задолго до этого. Одним из первых, кто сформулировал его, был христианин-маронит – Феофил ибн Тума из Эдессы, главный астролог второго аббасидского халифа аль-Махди (775–785)[42]42
  TIHON, L’astronomie à Byzance, p. 190–191; PINGREE, From Alexandria to Baghdad to Byzantium, p. 13–20.


[Закрыть]. Труды Феофила имели широкое распространение в Византии. Неизвестно, были ли они написаны на греческом, но автор, безусловно, владел языком Гомера, Галена и Аристотеля, чьи произведения переводил на сирийский. В рукописи Vat. gr. 212 от него дошел небольшой апологетический трактат, адресованный его сыну Девкалиону[43]43
  CCAG V, 1, p. 234–238; PINGREE, loc. cit., считает, что его действительно звали Ноем.


[Закрыть]. Трактат представлен там как дополнение к апологии «математической науки», которую автор уже составил прежде. Та первая апология собрала в себе множество свидетельств из Священного Писания и авторитетных философов, язычников и христиан.

Девкалион должен не бросать астрологическую науку и не допускать никаких сомнений в ее отношении, ибо она превосходна и возвышенна, она царица всех наук, даже если ее высмеивают многие, особенно некоторые церковные иерархи. Одни говорят, что она ничто, другие – что она ошибочна. Пусть Девкалион не позволяет себе отступить, ибо Феофил уже в своей предыдущей книге обуздал тех, кто восстает на святейшую и возвышеннейшую астрологию. Далее следует краткое изложение, призванное продемонстрировать подчинение планетам семи дней недели; в конце автор рассуждает о значении числа семь. Соломон говорит, что мудрость построила себе дом с семью столпами; Исаия – что у Господа семь очей, глядящих на обитаемый мир. «Что может быть яснее и правдивее этого факта? Семь планет, пересекающих зодиак в противоположном направлении и меняющих своим положением и конфигурацией изменчивую природу подлунных вещей. Творец возложил на них эту задачу: рождение, уничтожение и возрождение тварей».

Аргументация здесь, возможно, менее развита, чем в трактатах так называемых Стефанов: прежде всего, отсутствует основной аргумент о неодушевленной природе звезд. Но это можно объяснить дополнительным характером труда, который находится в нашем распоряжении. В любом случае текст Феофила содержит зародыши нескольких аргументов, которые мы находим у Стефана «Персидского»: «святейшая и возвышеннейшая астрология» – царица наук; влияние планет – действие Провидения; астрология, как медицина и натурфилософия, – законная наука, хотя и менее совершенная, чем духовная мудрость пророков, апостолов и подвижников.

Вполне вероятно, что Феофил сформулировал эту аргументацию, чтобы защитить себя от обвинений, которые выдвигались против него представителями духовенства, будь то марониты или яковиты, когда он стал придворным астрологом. Поэтому очень заманчиво заключить, что попытка христианизировать астрологию получила беспрецедентную популярность у первых Аббасидов. Но во времена аббасидской революции Феофилу, родившемуся около 695 г., исполнилось пятьдесят лет, и его научное образование, несомненно, было полным. Тогда мы должны задаться вопросом, не было ли в той среде, где он сформировался, чего-то такого, что стимулировало бы астрологию как в теории, так и на практике.

Эдесский регион, расположенный на границе римского мира и Персии, имел древние интеллектуальные традиции, основанные на соединении греческой и восточной культур. Стремление христианизировать астральный детерминизм возникло там очень рано: оно прослеживается еще в труде Бардесана Эдесского (154–222)[44]44
  См. в целом F. NAU, Bardesane, DTC, II, col. 391–397, и DRIJVERS, Bardaisan, который оспаривает эпитет «астролог», использованный Но.


[Закрыть], который Фотий резюмирует на основе его критики Диодором Тарсийским. По мнению Бардесана:

«душу [астрология] делает свободной от рока и от так называемого гороскопа, сохраняя ей свободную волю, но подчиняет его управлению тело и все, что с ним связано: я имею в виду богатство, бедность, болезнь, жизнь, смерть и все, что не зависит от нас; и все это она считает действиями рока»[45]45
  PHOTIUS, Bibliothеса, ed. transl. HENRY, IV, № 223, p. 8–9.


[Закрыть].

Это действительно соответствует той мысли, которая выражена в дошедшем до нас основном труде Бардесана «Книга законов стран»[46]46
  Ed. transl. NAU, Bardesane, и DRIJVERS, Bardaisan.


[Закрыть]. Его влияние проявляется в той полемике, которую он вызвал у нескольких богословов IV–V вв., прежде всего у святого Ефрема Сирина.

Опровержение идей Бардесана и его сторонников сопровождало формирование знаменитой богословской школы в Эдессе, которая блистала в течение полувека, прежде чем переехать в персидский Нисибин[47]47
  См. из последнего E. HUNTER, The Transmission of Greek Philosophy via the «School of Edessa», in Literacy, Education and Manuscript Transmission, HOLMES-WARING ed., p. 225–241. Автор не следует цитируемому ею тезису из BROCK, From Antagonism to Assimilation, что перевод философских текстов на сирийский язык был сделан позднее (VΙ—VΙΙ вв.), чем перевод религиозных сочинений.


[Закрыть]. Нет сомнений в том, что память об «арамейском философе» была жива еще в VIII в.[48]48
  См. NAU, Notes d’astronomie syrienne, p. 209–219, и DRIJVERS, Bardaisan, p. 185–212.


[Закрыть], причем настолько, что Феофил Эдесский сознательно ввязался в этот спор, уже давно шедший в его стране, – спор, который Ф. Но характеризует так: «Натурфилософия и адаптация этой философии к догматам, предпринятая Бардесаном, были безжалостно запрещены монахами, из которых самой выдающейся личностью был святой Ефрем; их заменили мистическим богословием, которое сочло разумным оторвать людей от изучения мира, чтобы вести их к постижению Бога»[49]49
  NAU, Bardesane, p. 23.


[Закрыть].

Недалеко от Эдессы находился город Харран (Карры), который вплоть до Х в. оставался важным центром неоплатонической мысли и языческой религии, с ярко выраженным поклонением звездам[50]50
  См. TARDIEU, Sabiens; T. GREEN, The City of the Moon God: Religious traditions of Harran, Leyden, 1992.


[Закрыть]. Дэвид Пингри предполагает, что Феофил обучался именно там, и это вполне возможно[51]51
  PINGREE, From Alexandria to Baghdad to Byzantium, p. 13.


[Закрыть]. Однако можно усомниться в том, что именно у харранских сабейцев он научился отстаивать дело астрологии перед широкой аудиторией. Чтобы лучше понять род занятий Феофила, необходимо поместить его в контекст той культуры, которая была для него общей с другими христианами, говорившими на сирийском языке, потому что именно их симпатии он и хотел завоевать. Сирийский христианский мир в начале VII в. находился на пересечении двух сфер, благоприятствующих астрологии: с одной стороны, это было влияние зороастрийской Персии с ее традициями культа Cолнца и официальной астрологии, обогащенной контактами с Индией; с другой стороны, сравнительно недавняя рецепция греческой науки и философии интеллектуальной культурой сирийских общин[52]52
  См. BROCK, From Antagonism to Assimilation; IDEM, «The Syriac Background», in Archbishop Theodore, M. LAPIDGE ed., p. 30–53.


[Закрыть]. Феофил Эдесский был не единственным, кто испытал такое влияние. Приведем пример Севера Себокта, переводчика греческих и персидских текстов, защитникавосточной науки от интеллектуального снобизма греков[53]53
  NAU, Notes d’astronomie syrienne, p. 225; La cosmographie chez les Syriens, p. 248–250; ср. BROCK, From Antagomism to Assimilation, p. 23–24; «The Syriac Background», p. 48.


[Закрыть], автора трактата об астролябии[54]54
  Ed. NAU, Le traité sur l’astrolabe plan.


[Закрыть] и трактата о созвездиях[55]55
  Ed. NAU, Le traité sur les constellations.


[Закрыть]. Или вспомним Иакова Эдесского, тоже переводчика и автора энциклопедического комментария к «Шестодневу», который демонстрирует хорошее знание астрономии[56]56
  Ed. CHABOT, transl. VASCHALDE; ср. H. J. W. DRIJVERS, Jakob von Edessa. Theologische Realencyclopädie, XVI, Berlin, 1987, p. 468–470.


[Закрыть]. Упомянем, наконец, Давида бар Павлоса, который выразил восхищение греческой философией, назвав Порфирия «образом Божества»[57]57
  Cité par BROCK, From Antagonism to Assimilation, p. 25.


[Закрыть]. Притом все трое были монахами, а Север и Иаков даже стали епископами. Правда, оба они критиковали астрологию[58]58
  Ed. NAU, Le traité sur les constellations, гл. V.


[Закрыть], но их критика свидетельствует о знании этого предмета и его важности для их аудитории.

Подобно отцам IV–V вв., чьи аргументы они повторяют, Север и Иаков выступают против этого явления, очень актуального для их общества, с той лишь разницей, что, отказываясь от астрологии, не презирают светскую науку, которая в их интерпретации зависима от богословия. В отличие от греческой пайдейи, сирийская школа, как и латинское и славянское Средневековье, была основана на Священном Писании, а философские и научные тексты переводились с греческого, чтобы служить толкованию Библии и изъяснению догматов[59]59
  R. BROWNING, in Cambridge Ancient History XIV, p. 868–869, 882–883.


[Закрыть]. Адаптированное таким образом, изучение мира больше не было противопоставлено постижению Бога, и на него можно было взирать без недоверия.

Сирийский христианский мир VII в. действительно отличается высокой оценкой астрономии, которую трудно отделить от астрологии, несмотря на недовольство ее церковныхсторонников. Такая оценка, которая объясняется обстоятельствами, характерными для этого региона и того времени, была беспрецедентна для позднеантичной Церкви. Тем не менее научное и философское образование, на которое она опиралась, было основано на школьной культуре той же христианской империи, в первую очередь на школах Александрии. Вместе с этим отметим, что ни один из элементов апологии астрологии у Феофила не чужд греческим и христианским традициям. Итак, можно задаться вопросом, не восходят ли истоки этого к позднеантичной Александрии. Прежде чем в следующей главе мы углубимся в тот культурный контекст, в котором развивалась астрология в Византии VII в., важно проанализировать ее судьбу там в предшествующем столетии.

Византийская астрология в VI в. В целом VI в. был тяжелым для астрологии, как и для любого другого отклонения от ортодоксального христианства. Юстиниан (527–565) возобновил и решительно применял законы Диоклетиана, Констанция II и Феодосия II против «математиков»[60]60
  CJ I. 4.10; IX. 18.2, 5, 7, 8; о греческом образовании вообще см. MARROU, Histoire.


[Закрыть]. По словам Прокопия Кесарийского, он наказывал астрологов как обычных воров: беззащитных стариков избивали плетьми и с позором возили по Городу на верблюдах только за то, что они осмелились заниматься в столице наукой о звездах. В результате многие из них бежали к варварам или в дальние провинции империи[61]61
  PROCOPE, Anecdota, XI. 37–40.


[Закрыть]. Вероятно, эта мера была связана с описанным у Иоанна Малалы указом, которым император запретил преподавание философии и астрономии в Афинах[62]62
  MALALAS, Chronographia, ХѴІII. 47, ed. THURN, p. 379; великолепный анализ см. в J. BEAUCAMP, Le philosophe et le joueur.


[Закрыть], – запрет, который можно сопоставить с известием Агафия Миринейского о добровольной эмиграции семи философов, покинувших империю, ко двору персидского царя[63]63
  AGATHIAS, Historiae, II30–31, ed. KEYDELL, p. 79–81.


[Закрыть]. Однако астрологи, несмотря ни на что, продолжали заниматься своим делом: они обнаруживаются в Смирне[64]64
  Anthologiа grecа X 365: эпиграмма Агафия на крестьянина, который советуется с астрологом по имени Аристофан.


[Закрыть], Антиохии[65]65
  Vita Symeonis Stylitae Junioris, ed. trad, VAN DEN VEN, § 78, 157, 161, 1.1 p. 67, 138, 144; t. II p. 84, 161, 168.


[Закрыть], Египте[66]66
  Примеры начала VII в. cм. в PINGREE, From Alexandria to Baghdad (Реторий, автор астрологического трактата); SOPHRONIUS, Miraclula SS. Cyri et Joannis, ed. MARCOS, № XXVIII, p. 294–298.


[Закрыть] и даже Константинополе, при Юстиниане[67]67
  AGATHIAS, Historiae, ed. KEYDELL, p. 169: предсказание конца света людьми, которые изучали положение звезд на время землетрясений 557 г.


[Закрыть] и Маврикии[68]68
  JOANNES DE NICIU, Chronica, transl. ZOTENBERG, p. 525: «один магистрат, разбиравшийся в астрологии, и другой, по имени Лев Логофет, которые наблюдали появившуюся на небе звезду, утверждали, что эта звезда указывает на убийство императора»


[Закрыть].