Текст книги "Византийская астрология. Наука между православием и магией"

Однако меры, принятые Юстинианом, должны были нанести очень серьезный удар по астрологам. Их сдержанность проявляется в той осторожности, с которой Иоанн Лид, юстиниановский чиновник, ссылается на астрологию в своих трактатах «О знаках» и «О месяцах», первый из которых напрямую связан с гаданием[69]69
  JOANNES LYDUS, Liber de ostentis, ed. WACHSMUTH; Liber de mensibus, ed. WUENSCH; см. в целом MAAS, John Lydus and the Roman Past.


[Закрыть]. Мне, кстати, кажется важным, что «Подручные таблицы» Птолемея, необходимые для любого гороскопа, были адаптированы к координатам Константинополя в 619 г. Стефаном Александрийским, причем по указанию Ираклия[70]70
  TIHON, Les Tables Faciles, p. 54.


[Закрыть]. Этот факт многое говорит о состоянии астрологии в Константинополе VI в. и о той мере, в какой ее практиковали: либо украдкой, либо без использования таблиц, либо путем импровизированных вычислений на основе таблиц, предназначенных для применения в Александрии[71]71
  Используемый метод, несомненно, был указан александрийскими мэтрами своим ученикам: ср. THEO, Le «Petit Commentaire», §§ 3–4, ed. transl. TIHON, p. 211–216, 306–309.


[Закрыть]. Может показаться удивительным, что до VII в. не проводилась их систематическая адаптация, но, если предположить, что она все же была произведена до Юстиниана, разве Юстиниан упустил бы возможность предать огню подобные труды?[72]72
  Закон Феодосия II, включенный в Кодекс Юстиниана, требовал от «математиков» сжигать «книги своих заблуждений» перед местным епископом: CJ 1.4.10.


[Закрыть]

Тем не менее, несмотря на его усилия, астрология продолжала оставаться частью культуры образованных кругов. Она подспудно присутствует у Иоанна Лида, и мы довольно четко видим ее в списке тех трудов, который словарь «Суда» приписывает юристу Трибониану, уроженцу Сиды в Малой Азии[73]73
  Suidae Lexicon, ed. ADLER, t. IV, p. 588. Я заменил нумерацию. Ср. HONORÉ, Tribonian, p. 41, 67–69.


[Закрыть]:

«Он написал эпическими стихами (ἐπικῶς)[74]74
  Неясно, применимо ли это уточнение только к первому заголовку в списке или нет.


[Закрыть] (1) памятку к «Канону» Птолемея, (2) «Согласие структуры мира и гармонии», (3) «О доминирующей планете», (4) «О планетных домах, и почему каждый дом таков», (5) «О 24 метрических футах и 285ритмических футах», (6) «Переложение[75]75
  Это не перевод, а парафраза в другом стилистическом регистре, вероятно, в прозе.


[Закрыть] гомеровского списка кораблей», (7) диалог «Македоний, или о счастье», (8) «Жизнь философа Феодота» в трех книгах, прозой (9) «Консульское слово императору Юстиниану», (10) «Царское слово» ему же, (11) «О смене месяцев», эпическими стихами»[76]76
  Согласно TIHON, Les Tables Faciles, p. 77, № 9, 10, это списки консулов и императоров; HONORÉ, Tribonian, p. 67, фактически трактаты о консульстве и о царской власти. Тем не менее я считаю, что речь идет о похвальных словах на случай.


[Закрыть].

Труды № 3 и 4 рассматривают астрологические функции планет и предполагают знакомство с элементами астрологии. № 1 и 2 по-разному относятся к интеллектуальной опоре на нее: с одной стороны, это незаменимый инструмент астрологов, а с другой стороны, теория универсальной гармонии. Однако из этих названий не следует делать вывод, что Трибониан составлял гороскопы, и, хотя их положение в верхней части перечня, видимо, указывает на то, что он отдавал предпочтение математическим наукам, Трибониан, очевидно, не пренебрегал грамматикой, философией и риторикой. Его интерес к просодии, кстати, выражается в том, что он написал по крайней мере две книги эпическими стихами. Создается впечатление энциклопедического труда в древнем смысле этого слова, где подробно освещены различные темы, отражающие ἐγκύκλιος παιδεία, т. е. полную программу средней и высшей школы.

Преподавание этой программы в ее полноте серьезно пошатнулось в Константинополе, Афинах и, возможно, в других центрах из-за репрессий Юстиниана, как идеологических, так и финансовых. Один центр оставался, однако, исключением: в Александрии образовательная программа сохранялась неизменной вплоть до персидского завоевания 619 г.[77]77
  См. из последнего A. SHEPPARD et R. BROWNING in The Cambridge Ancient History ΧIV, p. 843–852, 862–866.


[Закрыть] Начиная с 488 г. местные преподаватели научились находить общий язык с могущественной местной Церковью[78]78
  DAMASCIUS, The Philosophical History, ed. transl. ATHANASSIADI, p. 280–281, 30–32.


[Закрыть], а со времен Юстиниана преподавательские кафедры постепенно стали занимать христиане[79]79
  Это явствует из их имен: Иоанн Филопон, Илия, Давид, Стефан. Иоанн и Стефан, помимо прочего были активными богословами. См. SAFFREY, Le chrétien Jean Philopon.


[Закрыть]. Методы обучения и содержание предметов мало чем отличались у разных преподавателей, так что зачастую бывает очень трудно отличить авторов комментариев, взятых из их лекций в учебники[80]80
  См. L. WESTERINK, The Alexandrian commentators and the introductions to their commentaries, in Aristotle Transformed, SORABJI ed., p. 325–348.


[Закрыть].

Астрология в Александрии всегда была хорошо развита, и в первую очередь именно александрийская традиция создала для нее интеллектуальное пространство и нишу в ученойкультуре. Александрийская традиция была традицией Птолемея. В III в. она подпитывала Плотина и Оригена своим учением о звездах-знаках, которое станет самым сильным аргументом в защиту астрологии. В IV в., когда законодательство христианских императоров в отношении астрологии стало строже, два александрийских ученых внесли значительный вклад в ее распространение, составив два школьных учебника: «Введение» в астрологию Павла Александрийского[81]81
  Ed. BOER; ср. PLRE I, Paulus 5.


[Закрыть] и комментарий к «Подручным таблицам» Птолемея Теона Александрийского[82]82
  THEO D’ALEXANDRIE, Le «Petit Commentaire», ed. TIHON.


[Закрыть]. В VI–VII вв. эти два текста все еще оставались частью учебной программы последних преподавателей Александрийской школы. Комментарий Теона, в свою очередь, стал предметом новых комментариев. Судьба книги Павла была еще счастливей. Летом 564 г. она стала предметом лекций некоего мэтра, которым, вероятно, был Олимпиодор, последний языческий преподаватель в Александрии[83]83
  PSEUDO-HELIODORUS, ed. BOER, p. 36, 90; ср. WESTERINK, Ein astrologisches Kolleg; ср. PLRE II, Olympiodorus 5.


[Закрыть], и нисколько не потеряла своего значения для христиан последующего периода. Об этом свидетельствует текст, на авторство которого претендуют последние александрийские преподаватели Илия, Давид и Стефан[84]84
  PSEUDO – ELIAS, ed. WESTERINK, p. 38–39.


[Закрыть]. В своем комментарии, основанном на лекциях Олимпиодора по «Исагоге» Порфирия, Псевдо-Илия рассматривает основные авторитеты в математических науках. По большей части это авторы, которых мы также считаем классическими: для арифметики это Никомах, для алгебры – Диофант, для музыки – представители школ Пифагора и Аристоксена; с планиметрией связывают имя Евклида, со стереометрией – Феодосия, с геодезией – Геронома. Но, дойдя до астрономии, мы удивимся, обнаружив там Павла вместо Птолемея, – выбор тем более поразительный, что Стефан, который, вероятно, и был автором текста, знал Птолемея по комментарию Теона, к которому он написал введение. Этот выбор, несомненно, отражает тенденцию, характерную для поздней античности, – заменять чтением антологий и рефератов чтение полных текстов; тем не менее преподавание астрономии обеспечивалось учебником по астрологии, причем в совершенно христианизированной среде. Таким образом как после, так и до правления Юстиниана астрология была неотъемлемой частью школьной программы в Александрии.

Такая интеграция объясняется не только тем, что Птолемей почти полностью отождествил астрологию с астрономией, но и тем, что она была связана с двумя другими элементами александрийской учебной программы, которые приобретали все большее значение на протяжении веков: философией неоплатоников, с ее концепцией единства Вселенной, и медициной, которая допускала мелотезию, то есть соответствие между частями тела и отделами неба[85]85
  О мелотезии см. FESTUGIÈRE, La révélation d’Hermès Trismégiste, 1.1, p. 123–134; об отношениях между астрологией и медициной, см. также PAPATHANASSIOU, Iatromathematica.


[Закрыть].

Трудно оценить удельный вес астрологии в рамках всей программы. Для нас присутствие того, что мы считаем лженаукой, рядом с более или менее нормальными предметами, кажется несоответствием. Заманчиво думать, что александрийские мэтры, чья наука пользуется популярностью до наших дней, например, Теон и Иоанн Филопон, не очень серьезно относились к астрологии и другим оккультным наукам. Так, трудно поверить, что Теон, комментатор Евклида и Птолемея, писал трактаты о гадании и комментарии к орфическим и герметическим книгам. Тем не менее Э. Кэмерон и Дж. Лонг указывали, что дочь Теона, философ Ипатия, проявляла интерес к оккультным наукам, который она предположительно переняла от своего отца и передала своему ученику, будущему епископу Синесию Киренскому[86]86
  CAMERON – LONG, Barbarians and Politics, p. 50–56.


[Закрыть]. Около конца V в. юный Севир Антиохийский, будущий патриарх Антиохии, приехавший учиться в Александрию, обнаружил, что там магия широко практикуется среди студентов и некоторых преподавателей[87]87
  ZACHARIAS SCOLASTICUS, Vita Severi, ed. transl. KUGENER, p. 14–44.


[Закрыть]. В этих случаях речь идет о языческих кругах и о давней традиции, которая связывала обучение в Александрии с посвящением в египетские культы. Тогда возникает вопрос, как христианские мэтры VI в. смирялись с этим постоянным присутствием астрологии в их среде, как на практике, так и в теории. К сожалению, ни одна из их лекций о Павле Александрийском не сохранилась. Излагали ли они эту тему, не принимая ничью сторону, что, по-видимому, имело место на занятиях по философии, которые проводили Илия и Стефан?[88]88
  WESTERINK, The Alexandrian commentators, in Aristotle Transformed, SORABJI ed., p. 328–341; об идентификации Псевдо – Илии со Стефаном Александрийским см. WOLSKA – CONUS, Stephanos, p. 69–82, и PAPATHANASSIOU, Στεφάνου Αλεξανδρέως.


[Закрыть] Или же они публично отвергли астральный фатализм, оставляя открытой дверь для более умеренной астрологии? Ее однозначное отрицание, которое Иоанн Филопон высказывает в своем трактате De opificio mundi («О сотворении мира»), заставляет думать, что так оно и было: резко осуждая гороскопы на дату рождения, он молчаливо поддерживает мнение Оригена о том, что звезды имеют ценность как знаки[89]89
  JOANNES PHILOPONUS, La création du monde, IV 18–20, ed. REICHARDT, p. 195–197; transl. ROSSET, p. 192–200.


[Закрыть]. Что Филопон упорно трудился над тем, как согласовать свою науку со своей религией, становится ясно, если мы рассмотрим все его космологическое учение. С одной стороны, он уступил репрессиям Юстиниана, отказавшись еще в 529 г. от элементов космологии Аристотеля, которые перенял от своего учителя Аммония, но которые явно расходились с христианским учением о творении. Этот его оппортунизм вызвал резкую критику со стороны языческого философа Симпликия, который энергично отстаивал аристотелевскую теорию вечности мира. Однако, с другой стороны, De opificio mundi был написан в значительной степени для того, чтобы поддержать христианскими аргументами космологию Птолемея – а следовательно, александрийской школы вообще – против критики того писателя, которого мы знаем под именем Космы Индикоплова[90]90
  См. в целом WOLSKA, La «Topographie chrétienne».


[Закрыть].

В своей «Христианской топографии» этот автор-несторианин отвергает птолемеевскую концепцию Вселенной, чтобы вместо нее представить чисто библейскую модель, созданную Феодором Мопсуестийским. Вселенная, состоящая из концентрических сфер, с Землей, тоже сферической, в центре, была заменена Вселенной в виде параллелепипеда с плоской Землей внизу. В своей реплике Филопон заявляет, что опасается реакции астрономов: они будут избегать христианства и хулить Бога, если поверят, что глупости блаженного Феодора и его последователей типичны для христианского учения[91]91
  JOANNES PHILOPONUS, De opifio mundi, III 8, ed. REICHARDT, p. 126; transl. ROSSET, p. 133–135.


[Закрыть]. Однако можно задаться вопросом, не были ли эти опасения во времена правления Юстиниана вызваны причинами совершенно противоположными: «Христианскую топографию» оппонента Филопона могли счесть неправославной именно из-за его отказа от светской науки. Сферической Вселенной с самого начала не было гарантировано будущее, несмотря на одобрение Василия Великого. Разве не Иоанн Филопон спас сферическую модель, когда привлек ее на сторону христиан-монофизитов, которых в Египте было большинство, в полемике против Феодора Мопсуестийского? Действительно, христологическое учение последнего было главным предметом рассмотрения на Соборе, созванном Юстинианом в Константинополе в 553 г. в надежде примирить монофизитов и халкидонитов. В любом случае, осуждение Феодора V Вселенским Собором связало космологию Птолемея с имперской ортодоксией. Защищая ее, Филопон защищал всю александрийскую систему, включая астрологию, для которой сферичность Вселенной была необходима.

В этой атмосфере споров и конформизма место астрологии в общей системе не могло остаться без оправдания. Эта проблема возникла у Филопона и его коллег в то самое время, когда сирийское христианство открыло для себя александрийскую науку[92]92
  WOLSKA-CONUS, Stephanos, p. 31–32, и BROCK, From Antagonism to Assimilation, p. 20–24, приводят несколько примеров сирийцев, прошедших через Александрию.


[Закрыть]. Не христианство ли – или даже монофизитство – ее преподавателей сделало привлекательным александрийские школы для преимущественно монофизитского сирийского общества, старавшегося создать клир и культуру, независимые от халкидонитской Церкви? В любом случае то, что выходцы из этого общества усвоили в Александрии и принесли на свою родину, переведя на родной язык, было в первую очередь греческой наукой, включавшей в себя астрологию и интерпретированной в интересах христианской элиты, прежде всего, церковной. Фео-фил Эдесский, выходец из этой элиты, вписывал свою апологию астрологии в интеллектуальную традицию, восходящую к Александрии VI в. Конечно, одной этой традиции было недостаточно, чтобы составить такую апологию, которой не было даже в Александрии. Тут требовались также уникальные условия региона Эдессы и эпохи, в которой жил Феофил: местное наследие Бардесана, близость Харрана и Персии и, как следствие, культурное оживление; гегемония ислама с его ортодоксией, пока бесформенной и открытой для интеллектуальных влияний; новая династия Аббасидов и тот прием, который они оказали астрологам. Тем не менее, новинки всегда подпитываются традицией, и интеллектуальная преемственность от Античности до Средневековья была обеспечена, прежде всего, продолжением александрийской традиции вне ее первоначальной колыбели.

Действительно, средневековая история астрологии, как и науки в целом, связана не с основанием Багдада, а с распространением Александрийской школы: ее воспитанников, преподавателей, методов, книг, учебных программ, менталитета. Это распространение не ограничивается только семитским Ближним Востоком. Персидские (619 г.) и арабские (641 г.) завоевания породили эмиграцию в те земли, что остались от империи.

Перипетии войны, в соединении с политическими причинами, привели к тому, что один из последних александрийских преподавателей Стефан эмигрировал в Константинополь, чтобы возродить там преподавание философии и математических наук после долгого упадка. Как результат, ядро александрийского квадривиума, включая астрологию, распространилось от Армении[93]93
  См. MAHÉ, Quadrivium; WOLSKA-CONUS, Ste2phanos, p. 24–33; SCHMIDT, Die altarmenische «Zenon»-Schrift, особ. p. 17–26.


[Закрыть] до Британских островов[94]94
  LAPIDGE, Archbishop Theodore.


[Закрыть].

Непосредственно под именем Стефана, современника Пророка, и под маркой александрийской школы неизвестный автор конца VΙΙΙ в. решил опубликовать свои астрологические предсказания о будущем ислама. Так мы возвращаемся к нашей отправной точке: независимо от того, в Константинополе ли или на востоке Византии нужно искать истоки этой апологии астрологии, сам ее путь восходит к Стефану Александрийскому.

Глава 2. Стефан Александрийский и «темные века» (VII–VIII вв.)

Стефан Александрийский. Исследуя первые попытки христианизировать астрологию, мы остановились на Александрийской школе начала VII в., а именно на переезде в Константинополь ее преподавателя Стефана, который якобы был автором Гороскопа ислама. Теперь нам необходимо заново рассмотреть данные об этой личности или, точнее, дополнить то досье, которое Ванда Вольска-Конюс тщательно собрала в 1989 г., не подвергая его сомнению, а взяв за основу выводы ее фундаментального исследования, которое она резюмирует следующим образом.

«Странный персонаж – этот Стефан, а точнее те пять или шесть Стефанов, из которых начиная с XVII в. пытались слепить одного-единственного Стефана. Поэтому весьма опасна попытка повторить некоторые из этих старых предположений, и это тем более рискованно, что идет вразрез с современной тенденцией различать, а не отож– дествлять персонажей с одинаковыми именами, особенно тогда, когда речь идет о таком распространенном имени, как Стефан. Эти столь загадочные персонажи, – каждый из этих Стефанов отдельно взятый, – едва упомянутые в источниках и уже исчезающие, вовлеченные в такие разнообразные сферы деятельности, как наука и богословие, появляются по очереди во взаимоисключающих друг друга сферах. И все же, в конечном счете, те данные, которые попадают к нам из анализа их трудов, а не из весьма фрагментарных их биографических данных, позволяют нам, как кажется, составить некую живую личность, которая отлично вписывается в исторический контекст, так что нет необходимости совершать насилие над хронологией событий или правдоподобием профессиональной и религиозной эволюции этой личности, характерной для своего времени»[95]95
  WOLSKA-CONUS, Stéphanos, p. 82.


[Закрыть].

Эта «опасная попытка» мадам Вольски-Конюс оказалась тем полезней, что ей удалось не только решить, насколько возможно, весьма сложную проблему отождествления Стефанов, но и удвоить значение своего «странного персонажа» для истории византийской культуры. Превратив нескольких тезок в одного-единственного Стефана, она заставила его пожить в Афинах, прежде чем отправиться через Александрию в Константинополь, и дала ему все знания, присущие афинским и александрийским философам поздней Античности: касательно логики, медицины, математики, риторики и богословия. Вольска-Конюс показала, что он был способен заниматься, кроме того, алхимией и астрологией, хотя и усомнилась в подлинности тех лекций по алхимии, которые переписывались под его именем[96]96
  Ibid., p. 15; тексты в ed. IDELER, Physici et medici II, p. 199–253, и TAYLOR, Alchemical Works; ср. PAPATHANASSIOU, Stephanus of Alexandria.


[Закрыть], и, как и все предыдущие исследователи, скептически отнеслась к приписывавшимся ему астрологическим трудам[97]97
  WOLSKA-CONUS, Stéphanos, p. 13–15; речь идет о Гороскопе ислама (см. выше, с. 17–19) и о трактате о соединениях Сатурна и Юпитера: ed. PINGREE, Historical Horoscopes.


[Закрыть].

Итак, заключив, что Стефан «из античного ученого и философа превратился в средневекового ученого и философа»[98]98
  WOLSKA-CONUS, Stéphanos, p. 89.


[Закрыть], она оставила открытым вопрос о том, про-изошла ли эта трансформация при его жизни или в последующей традиции.

Позднее Мария Папафанасиу попыталась развеять эти сомнения. В своей докторской диссертации и в нескольких последующих статьях она подтверждает подлинность того алхимического труда, который переписывался под именем Стефана Александрийского, а также его авторство Гороскопа ислама[99]99
  См. четыре ее работы, указанные в библиографии.


[Закрыть]. Ее аргументы основаны, с одной стороны, на близости языка и идей данного труда к другим текстам, уверенно атрибуируемым Стефану, а с другой стороны, на попытке уточнить хронологию тех астрономических данных, которые можно получить из рассматриваемого труда или для него. Остается только приветствовать такую работу, обещающую важные результаты, однако мы должны констатировать, что она пока не завершена. Первый метод здесь явно сильнее второго, который, с одной стороны, зависит от первого, а с другой стороны, не дает никаких новых аргументов, поскольку избранный автором хронологический диапазон астрономических координат определен периодом правления Ираклия (610–641). Кроме того, выводы Папафанасиу касательно алхимии кажутся более убедительными, чем касательно астрологии, так как позднейшая традиция по меньшей мере исказила память о гороскопах Стефана.

Итак, об этих сомнениях тут всегда следует помнить, и справедливости ради для начала необходимо их выслушать. Астрологические и астрономические труды, приписывавшиеся Стефану, отличаются как по стилю, так и по содержанию от его медицинских и философских комментариев, которые больше соответствуют тому, каким нам представляется афинский и александрийский преподаватель поздней Античности. Можно легко представить себе, что авторы трактатов по оккультным наукам стремились надписать их именем последнего христианского преподавателя Александрийской школы: это несомненно для трактата о соединениях Сатурна и Юпитера[100]100
  Ed. PINGREE, Historical Horoscopes, p. 501–502. Текст отражает разделение мира на «западные части», «ромейские части» и «части Аравии», что, по – видимому, указывает на ситуацию после исчезновения Персидской империи и конца византийской гегемонии в Италии.


[Закрыть]. Вполне вероятно, что данный труд Псевдо-Стефана, аналогично многим другим псевдоэпиграфам Средневековья, был создан путем превращения исторического персонажа в легендарную личность, соответствующуютому образу философа, который существовал в VIII–IX вв. Это философ из «воображаемого Константинополя» патриографов, ученый, занимающийся магией и гаданием наряду с толкованием собственно философских текстов[101]101
  DAGRON, Constantinople imaginaire, гл. III, IV и passim.


[Закрыть]. Такой образ, вдохновленный пифагорейской традицией и легендами об Аполлонии Тианском, соответствует, как мы увидим ниже, двум реальным фигурам IX в.: Иоанну Грамматику и Льву Философу. Вполне естественно было трансформировать Стефана Александрийского так, чтобы он служил образцом и оправданием для философов более позднего времени. Именно рассказывая о событиях IX в., «Жизнеописание Василия I» (867–886) сообщает о предании, согласно которому «Стефан Математик» (Στέφανος ὁ Μαθηματικός), изучив гороскоп на дату рождения императора Ираклия, предрек ему гибель от воды, – это предсказание заставило императора засыпать открытые цистерны внутри Большого императорского дворца[102]102
  Theophanes Continuatus, p. 33.


[Закрыть]. Впрочем, интересно отметить, что император Феофил (829–842) поступил аналогичным образом после того, как его старший сын Константин утонул в цистерне Большого дворца[103]103
  Ibid., p. 88; ср. TREADGOLD, The Byzantine Revival, p. 286–287, n. 393.


[Закрыть].

Заметим, что Иоанн Грамматик играл при Феофиле ту же роль интеллектуального гуру, которую Стефану Александрийскому приписывают при Ираклии. Но тут следует задаться вопросом, а действительно ли столь очевидна разница между историческим Стефаном, последним александрийским философом, и легендарным Стефаном средневековой традиции. Основано ли это различие на реалиях VII в.? Или оно связано с нашим нежеланием видеть преемственность между александрийской наукой и «лженаукой» философов при византийском дворе, чья «философия» кажется нам ближе к народным суевериям, чем к научному знанию? Без сомнения, школьные и ученые традиции Античностипострадали от тех вторжений, гонений и бедствий, которые сотрясали в это время средиземноморский мир. Несомненно и то, что эти потрясения способствовали эволюции знаний в том плане, что сделали их более элементарными, более поверхностными, более подходящими для практических и догматических потребностей военных и религиозных элит, более открытыми для устной культуры и более способными ответить на вопросы о будущем мира, чей близкий конец был предсказан. Такая эволюция сопровождалась разрывом с прошлым, но этот разрыв не везде проходил одинаково. Он был сильнее на территории Византийской империи, но слабее, как мы видели, на территориях, завоеванных арабами. Были даже такие регионы, как Армения и Англия, где преподававшийся Стефаном Александрийским предмет только тогда впервые пустил корни. Карьера Стефана показывает и то, что научный разрыв в одном месте может привести к продолжению традиции в другом: Стефан переехал из Афин в Александрию, а из Александрии – в Константинополь. Более того, проведенный Вандой Вольской-Конюс анализ показал, что каждое такое перемещение сопровождалось адаптацией к условиям проживания на новом месте. Ученый, который предстает перед нами после этого анализа, оказывается чем-то бóльшим, чем просто последним представителем античной науки, ведь этапы его карьеры уже знаменуют собой начало перехода к философу IX в.

На самом деле, дихотомия в трудах, приписывавшихся или приписываемых Стефану Александрийскому, не абсолютна. Между произведениями, возникшими из его афинских или александрийских лекций, и трудами по астрологии и алхимии, приписываемыми ему ошибочно или сомнительно, находится трактат по астрономии – введение в комментарий Теона Александрийского к «Подручным таблицам» Птолемея[104]104
  Частично изд. в USENER, De Ste2phano, p. 295–319; ср. WOLSKA-CONUS, Stéphanos, p. 11–13; NEUGEBAUER, History, II, p. 1045–1051.


[Закрыть]. Хотя его атрибуция Стефану подтверждается только одной рукописью, Vat. Urb. gr. 80, имя императора Ираклия, который упомянут как его автор в других списках, не создает проблем, так как «Ираклий безусловно не обладал необходимыми компетенциями для написания такого трактата»[105]105
  TIHON, L’astronomie byzantine, p. 608, но автор указывает также на атрибуцию Ираклию некоторых «рудиментарных схолий» в рукописи Vat. gr. 1291: ed. J. L. HEIBERG, Claudii Ptolemaei opera astronomica minora, Leipzig 1907, p. CXCI.


[Закрыть]. Атрибуция трактата Ираклию указывает скорее на сотрудничество императора с настоящим автором текста. Однако из него ясно видно, что он был написан в 619 г. в Константинополе, причем с использованием таблиц, которые автор составил для климата Византии: иными словами, он адаптировал те таблицы, которые Птолемей сделал для Александрии. Итак, очевидно, это был астроном, прибывший из Александрии в Константинополь по приглашению Ираклия. Данные этого трактата согласуются и со свидетельством Феофилакта Симокатты, который в предисловии к своей «Истории» ссылается на возрождение философии в Константинополе при Ираклии[106]106
  THEOPHYLACTES SIMOCATTA, Historia, ed. DE BOOR, p. 20–22; ср. LEMERLE, Le premier humanisme, p. 77–79.


[Закрыть].

К этим двум свидетельствам, в свою очередь, можно добавить сообщение армянского писателя Анании Ширакаци, который рассказывает, что его учитель Тихик Трапезунтский учился в Константинополе у «знаменитого мужа, дидаскала из Афин, города философов, учившего философов Города»[107]107
  Trad. BERBÉRIAN, Autobiographie d’Anania, p. 192.


[Закрыть].

Все это хорошо известно, и Ванда Вольска-Конюс, к счастью, отбросила те сомнения, которые мешали однозначно идентифицировать этого «афинского философа». Но никто удовлетворительно не объяснил уникальность самого феномена, два аспекта которого заслуживают внимания. Во-первых, перед нами факт возрождения светских наук в ту эпоху, когда к ним уже давно относились с презрением и недоверием: мы не знаем ни одного преподавателя философии в Константинополе VI в. ФеофилактСимокатта, как и следовало ожидать, возлагает здесь вину на «тирана» Фоку (602–610), свергнутого Ираклием: Фока якобы изгнал философию из «царского портика», т. е. из Базилики, где заседали юристы и преподаватели[108]108
  См. LEMERLE, Le premier humanisme, p. 65–66; MAGDALINO, Constantinople médiévale, p. 38.


[Закрыть]. Но с трудом можно представить себе, чтобы предшественники Фоки: Юстиниан I, Юстин II, Тиверий, ревностные защитники Православия и яростные гонители эллинизма, приняли ученого из Афин или Александрии и назначили его в столице на кафедру философии. Тем не менее именно так поступил благочестивейший император Ираклий в разгар самого серьезного военного кризиса, который когда-либо знала христианская империя. Более того, Ираклия в его инициативе поддержал патриарх Сергий: это следует как из предисловия Феофилакта, так и из автобиографии Анании.

Второй момент, на который следует обратить внимание, заключается в том, что из всех элементов философского курса, который преподавал Стефан, астрономия интересовала императора Ираклия, по-видимому, больше всего. Автобиография Анании также создает впечатление, что прежде всего именно изучение квадривиума и особенно астрономии и заставило Тихика задержаться в Константинополе у Стефана, а затем привлекло Ананию к Тихику в Трапезунт. Этот интерес к астрономии весьма примечателен, учитывая, что она вроде не занимала столь выдающегося места среди тех предметов, которые Стефан преподавал в Афинах или Александрии. Астрономией пренебрегали и в Константинополе, судя по тому, что Стефану пришлось адаптировать таб-лицы Птолемея к координатам столицы.

Короче говоря, это была экстраординарная инициатива, и следует предположить, что она появилась не вопреки кризису империи, а как раз благодаря ему. Иными словами, изу-чение светских наук и особенно астрономии внезапно было признано полезным для государства и достойным одобрения Церковью. Как объяснить эту довольно заметную перемену в официальном курсе?

Во-первых, тут следует подчеркнуть, что Стефан Александрийский, как и его предшественник Иоанн Филопон, был убежденным христианином и искусным богословом, хотя и весьма схоластического направления. Это следует из рассказа «Хроники» Дионисия Телль-Махрского о той роли, которую сыграл некий «софист Стефан» в христологических спорах, сотрясавших монофизитскую общину Александрии около 581 г.[109]109
  WOLSKA-CONUS, Ste2phanos, p. 60–68.


[Закрыть] Этот Стефан, монофизит по происхождению, убедив себя собственными силлогизмами в двойной природе Христа, перешел на сторону халкидонитов. Здесь еще раз следует отдать должное Ванде Вольске-Конюс, которая показала, что данные сирийского хрониста заполняют пробелы в биографии Стефана Александрийского.

Итак, вместе с ней можно допустить, что именно искусность и, прежде всего, гибкость Стефана в области богословия и обратили на него внимание патриарха Сергия, стремившегося найти формулу для примирения монофизитов и халкидонитов. Поэтому патриарх якобы «попросил у него… помощи в обучении молодых клириков, способных продвигать новую политику сближения между монофизитами и православными»[110]110
  Ibid., p. 87.


[Закрыть]. Напомним, что несколько представителей восточной иерархии, причем как монофизитской, так и халкидонитской, получили свое образование именно в Александрии.

Астрология в образовательной программе VII в. Таково было, несомненно, намерение патриарха, но этого еще недостаточно, чтобы объяснить очевидное значение астрономии среди всех предметов, которые Стефан преподавал в Константинополе, а также интерес к ней у императора Ираклия. Все это легче понять, если установить связь между данным фактом и трактатом об исчислении времени, написанным в 630 г. или вскоре после этого в форме всемирной хроники[111]111
  Chronicon Paschale, ed. DINDORF; ср. BEAUCAMP et al., Temps et histoire.


[Закрыть]. Последние записи в этой «Пасхальной хронике» глубоко проникнуты официальной идеологией того времени, из чего можно сделать вывод, что ее автор занимал некий важный пост, предположительно в клире Великой церкви, и трудился с одобрения императора и патриарха, а еще не был ярым халкидонитом. Его технические навыки позволяют, кстати, предположить, что он изучал квадривиум; но где, как не у Стефана Александрийского, поселившегося в Константинополе еще до 619 г.? Заметим попутно, что именно Стефану Александрийскому приписываются прототипы тех хронологических таблиц, которые имеются в одном из старейших сборников астрономических текстов – Leid. BPG 78: первый список императоров завершается здесь Фокой (602–610), а список консулов заканчивается на 630 г.[112]112
  TIHON, введение к THEO, «Petit Commentaire», p. 191; TIHON, Les Tables Faciles, p. 59; см. le chapitre suivant, p. 55.


[Закрыть] Эти таблицы, современные «Пасхальной хронике», указывают на то же увлечение хронологией. Весьма показательно, что они встречаются в контексте рукописной традиции «Подручных таб-лиц» Птолемея, которая, несомненно, восходит к Стефану.

Таким образом, изучение астрономии в VII в., по-видимому, отвечало официальной задаче установления – причем с идеальной точностью – календаря пасхального цикла и хронологии мировой истории. За «Пасхальной хроникой» последовали еще два трактата, посвященных исчислению времени, но довольно частных: трактат Георгия Монаха (638 г.)[113]113
  Ed. DIEKAMP, Der Mönch und Presbyter Georgios.


[Закрыть] и трактат Максима Исповедника (641 г.[114]114
  PG 19, col. 1217–1280.


[Закрыть]). Официальный проект был направлен на внедрение усовершенствованной системы календаря, которая заменила бы собой разнообразные хронологические системы разных сообществ. Таким образом, он был частью политики примирения, которая примерно тогда же продвигала догматы моноэнергетизма и монофелитства. Но цель этих хронологических разысканий не так понятна, если она касается только прошлого. Поэтому можно задаться вопросом, не были ли они обращены и на будущее и не использовалось ли изучение астрономии для предсказания грядущих событий. Другими словами, они готовили своих последователей к занятиям астрологией, как то предполагает автор Гороскопа ислама в своем предисловии. Не для нужд ли христианизированной астрологии, изучающей цель Провидения в движениях небес, наука Стефана Александрийского и была признана реально полезной для ромейской державы, сражавшейся с империей Сасанидов в «последней великой войне Античности»?

Как бы необычно ни выглядела эта гипотеза, мне кажется, что ее подтверждает сумма косвенных свидетельств. Можно с уверенностью утверждать, что астрология была частью того «математического» образования, которое Стефан привез из Александрии в Константинополь.

Как мы видели выше, александрийская школьная программа VI в. включала в себя занятия по учебнику Павла Александрийского, где кратко излагался метод Птолемея и других классических авторов. Речь идет о свидетельстве некоего языческого преподавателя, вероятно, Олимпиодора, датированном 564 г.; к нему примыкает указание его христианского преемника, Псевдо-Илии, преподававшего вдали от Александрии[115]115
  См. выше, с. 29.


[Закрыть]: Ванда Вольска-Конюс доказала, что Псевдо-Илия – не кто иной, как Стефан Александрийский[116]116
  WOLSKA-CONUS, Stéphanos, p. 69–82.


[Закрыть]. Наши скудные знания об учениках Стефана дают косвенные подтверждения этому. Анания Ширакаци сообщает касательно библиотеки своего учителя Тихика в Трапезунте, что «у него были книги, доступные для всех, и тайные книги, книги других народов и книги по искусству, книги по истории медицины и хронологии»[117]117
  Trad. BERBÉRIAN, Autobiographie, p. 192.


[Закрыть]. Эти «тайные книги», согласно Вольской-Конюс, были книгами по астрологии и алхимии. К этому описанию познаний ученика Стефана, причем того самого, которым патриарх хотел заменить его учителя, можно добавить свидетельство об архиепископе Кентерберийском Фео-доре из Тарса, чье византийское образование было недавно прояснено[118]118
  M. LAPIDGE, The career of Archbishop Theodore, in Archbishop Theodore, LAPIDGE ed., p. 11–19.


[Закрыть]. По словам Беды Достопочтенного (Historia Ecclesiastica IV, 2), Феодор преподавал математику и астрономию. Такую программу подтверждает и один из его англосаксонских учеников – Альдхельм, который добавляет, что Феодор был сведущ в искусстве астрологии (astrologiae artis peritiа) и умел составлять сложные гороскопы (perplexa oroscopi computatio)[119]119
  ALDHELM, Opera, ed. R. EHWALD, MGH Auct. Ant. 15, Berlin 1919, p. 476.


[Закрыть]. Феодор находился в Константинополе тогда, когда там преподавал Стефан. Таким образом, весьма вероятно, он приобрел свои астрологические и астрономичес-кие познания у этого знаменитого преподавателя.