Электронная библиотека » Пол Остер » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Мистер Вертиго"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 23:27


Автор книги: Пол Остер


Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Мозги мои вернулись на место только после двух происшедших у нас несчастий. В начале декабря ,

Эзоп открывал банку со скользкими, липкими персиками и порезал палец. Сначала это показалось ерундой – обыкновенная царапина, заживет; но ранка не зажила, а, наоборот, загноилась, палец распух, а на третий день Эзоп слег в жару. Счастье, что мастер тогда оказался дома, поскольку наряду с многими прочими талантами он обладал широкими познаниями в медицине, и в то утро он поднялся проведать больного, а через две минуты вышел, часто моргая и вытирая слезы.

– Нельзя терять времени, – сказал он. – Это гангрена, и если не отнять палец, она распространится на кисть, потом на руку. Скорее беги зови мамашу Сиу, пусть все бросает и вскипятит два ведра воды. Я в кухню точить ножи. Операция через час.

Я бросился, исполнять, что было велено, разыскал возле сарая мамашу Сиу, а сам стремглав бросился в дом, взлетел на второй этаж и приземлился возле постели больного друга. Вид у Эзопа был жуткий. Его блестящая черная кожа потускнела, лицо покрылось белесыми пятнами, голова металась на подушке, а в груди клокотало так, что слышно было с моего стула.

– Держись, парень, – сказал я. – Недолго осталось. Мастер тебя вмиг вылечит – оглянуться не успеешь, как будешь опять внизу тренькать на своем пианино.

– Уолт? – сказал он. – Это ты, Уолт?

Он открыл налитые кровью глаза и посмотрел на голос, но глаза были такие мутные, что вряд ли он меня видел.

– Конечно я, – отвечал я. – Кто ж еще бы сейчас тут с тобой сидел?

– Уолт, он сказал, он отрежет мне палец. Он меня изуродует, Уолт, и я буду на всю жизнь калекой, потом меня ни одна девушка не полюбит.

– Ты уж и так изуродован дальше некуда, это же не мешает тебе мечтать о пиписьках, а? Он же тебе какой палец отрежет? Только мизинец – один мизинец, да и тот на левой руке. Главный останется при тебе, будешь девок гонять только так.

– Не хочу, – простонал он. – Если он мне его отрежет, значит, нет на свете справедливости. Значит, Бог отвернулся от меня, Уолт.

– Смотри, у меня тоже не десять пальцев, а мне наплевать. Вот отрежет его тебе мастер, и будем мы с тобой вовсе как близнецы. Члены братства «Девять пальцев», братья до последнего вздоха, мастер так нас и называет.

Что я только ни делал, чтобы его утешить, но началась операция, меня отпихнули, и обо мне забыли. Мастер Иегуда с мамашей Сиу принялись за работу, а я стоял возле двери, закрыв руками лицо, и то и дело подглядывал за происходящим сквозь растопыренные пальцы. Эфира не было, обезболивающих тоже не было, Эзоп выл и выл, с начала и до конца, и от страшного его голоса у меня кровь стыла в жилах. Мне его и так было жалко, а вой этот едва меня не доконал. Вой был нечеловеческий, а ужас, звучавший в нем, был такой бездонный и бесконечный, что я сам с трудом удерживался от слез. Мастер Иегуда работал спокойно и хладнокровно, как опытный хирург, но мамаша Сиу отреагировала на Эзопов вой вроде меня. Такого я от нее не ожидал. Я привык думать, что индейцы не показывают своих чувств, что они храбрей и выносливей белых, но мамаша Сиу, глядя, как хлещет кровь и Эзопу становится все больней и больней, стала сама не своя, начала охать и причитать, будто это резали не его, а ее. Мастер Иегуда прикрикнул и велел ей взять себя в руки. Она попросила прощения, а через пятнадцать секунд уже опять давилась слезами. Для медсестры она оказалась чересчур жалостливой и только мешала мастеру, так что в конце концов он ее шуганул. «Нужна еще горячая вода, – сказал он. – Ну-ка, быстро, женщина. Одна нога здесь, другая там». Это был предлог, чтобы ее выставить, и она метнулась мимо меня прочь, из комнаты к лестнице, ослепнув от слез, закрывая руками лицо. Мне хорошо было видно, как все произошло: как она запнулась о первую же ступеньку, как хотела поймать равновесие, но нога подогнулась, и огромное ее, неуклюжее тело запрыгало, закувыркалось по лестнице и рухнуло на пол внизу. От грохота вздрогнул весь дом. Потом она вскрикнула, потом подхватила левую ногу рукой и суетливо заползала по полу.

– Ах ты слепая старая сука, – сказала она. – Ах ты слепая старая вонючая сука, ты посмотри, что наделала. Свалилась, треклятая дура, ведь сломала же ногу.

Следующие две недели дом был мрачный, как лазарет. Мы с мастером целыми днями носились по лестнице вверх и вниз, ухаживая за двумя прикованными к постели больными – кормили, поили, выносили горшки, разве что не мыли отлежанных задниц. Эзоп скорбел, мамаша Сиу поливала бранью себя с утра до ночи, а так как кроме них у нас еще была скотина, которую нужно было накормить, были комнаты, в которых нужно было убрать, постели, которые нужно было застелить, посуда, которую нужно было вымыть, печка, которую требовалось растопить, то понятно, что у нас с мастером не оставалось ни единой свободной минуты. Между тем близилось Рождество, истекал назначенный срок моего обучения, а я все равно подчинялся земному притяжению, как раньше. Мне было горько. Я превращался в обыкновенного человека, который живет, делает свое дело, умеет читать и писать, и если так пойдет и дальше, глядишь, я скоро начну брать уроки риторики и запишусь в бойскауты.

Как-то утром я проснулся раньше обычного. Проверил Эзопа, проверил мамашу Сиу, увидел, что они еще спят, и спустился на цыпочках вниз, решив удивить мастера тем, как я рано встал. Как правило, он в это время был уже на ногах, готовил завтрак и все остальное к началу нового дня. Но в то утро я не услышал из-за двери ни запаха кофе, ни шипенья бекона на сковородке и входил в кухню, уже сообразив, что там никого нет. Он в сарае, подумал я, пошел собрать яйца или доить коров, но тут я заметил холодную печку. Зимой первым делом мы разжигали огонь, а в тот день воздух был настывший, холодный, так что в кухне от дыхания шел пар. Что ж, сказал я себе тогда, значит, наш старик наконец устал и заспался. Ну и дела. Значит, сегодня я его разбужу, а не он меня. Я снова поднялся, постучал в дверь его спальни, потом еще и еще раз и, не получив ответа, открыл и осторожно вошел. Мастера в комнате не было. Его там не просто не было – постель стояла аккуратная, нетронутая, несмятая, и по всему было видно, что он дома не ночевал. Сбежал, сказал я себе тогда. Взял и сбежал, только мы его и видели.

Целый час потом я предавался самым разнообразным, но одинаково неприятным мыслям и чувствам. Меня бросало то в гнев, то в отчаяние, я по очереди – негодовал, издевался над своей тупостью, хлюпал носом и клял себя за доверчивость. Мой мир рушился, исходил дымом, и я сидел один, брошенный, на развалинах, среди догоравших углей.

Мамаша Сиу с Эзопом спокойно спали в своих постелях и не слышали ни моих слез, ни моих гневных тирад. Каким-то образом (совершенно не помню, как, я снова туда попал) я опять оказался в кухне и лежал на полу, носом в грязные доски. Слез во мне не осталось, я только всхлипывал, судорожно глотая воздух. Потом я затих, почти успокоился, потом ощущение покоя распространилось по всему телу, потекло по мне к кончикам пальцев. Не осталось ни мыслей, ни чувств. Я стал изнутри невесомым и поплыл на невидимых, безмятежных волнах, отделивших меня от внешнего, ко всему равнодушный. Тогда это и произошло, неожиданно, без малейшего предупреждения. Мое тело медленно поднялось. Движение было настолько естественным, таким простым и спокойным, что с закрытыми глазами я не понял, где я, и открыл их. Поднялся я невысоко – на дюйм или два, – но я там висел, не прилагая вообще никаких усилий, висел, как в небе луна, и чувствовал только при вдохе и выдохе трепетание воздуха в легких. Не знаю, долго ли я провисел, но через сколько-то времени – так же спокойно и медленно, как поднимался, – я вдруг опустился на пол. Все прежнее из меня будто вытекло, я был совершенно пустой, и глаза снова закрылись. Даже не попытавшись понять, что сейчас произошло, я провалился в сон, как камень на дно вселенной.

Проснулся я от голосов и от шарканья ног по деревянному полу. Я открыл глаза и увидел прямо перед собой черную левую штанину мастера.

– Привет, шпендрик, – сказал он, коснувшись меня носком башмака. – Решил выспаться на холодном полу? Не самое удачное место, конечно если ты нарочно не решил простудиться.

Я попытался сесть, однако тело затекло, налилось тяжестью, и всех моих сил хватило только подняться на локте. Голова затряслась от слабости, будто комок паутины, и как я ни тер глаза, стараясь скорей проморгаться, мастер все равно расплывался.

– В чем дело, Уолт? – спросил мастер. – Ты что, ходил во сне?

– Нет, сэр. Не ходил.

– Тогда что случилось? Что за скорбь? Вид у тебя такой, будто ты с похорон.

Я услышал эти слова, и все вдруг вернулось, и я понял, что вот-вот заплачу.

– Мастер, – сказал я, обхватив его ногу обеими руками и прижимаясь к ней щекой. – Мастер, я думал, вы меня бросили. Я думал, вы меня бросили и никогда не вернетесь.

Но, как только я закрыл рот, я сразу понял, что дело не в этом. Отнюдь не мастер был причиной новой вспышки отчаяния и беспомощности, а то самое – то, что недавно произошло и отчего я уснул. Я вдруг живо, до дурноты, вспомнил, как плавал над полом, и со всею возможной ясностью понял, что совершил невозможное. Но ощутил при этом не радость, а отчаянный страх. Теперь я не знал, кто я. Во мне поселилось нечто, что было не я, что-то чужое, незнакомое, страшное, и я даже не решился об этом заговорить. Я заплакал. Я заплакал, и слезы хлынули рекой и, казалось, никогда не иссякнут.

– Милый мой, – сказал мастер. – Мой дорогой, милый Уолт.

Он наклонился ко мне, обнял, прижал к себе и, пока я плакал, все время гладил меня по спине. Потом он снова заговорил, но на этот раз не со мной. Занятый своими переживаниями, я не заметил, что он вошел не один.

– Это самый храбрый парень на свете, – сказал мастер, – Ему слишком досталось в последнее время, так что он просто устал. Возможности тела не безграничны, и, боюсь, наш маленький друг их превысил.

Тут я наконец поднял голову. Оторвался от штанов мастера, обвел кухню глазами и увидел миссис Виттерспун, которая стояла возле дверей на свету. Помню, она была в пальто пурпурного цвета, в черной меховой шляпке, и щеки у нее после прогулки по утреннему морозу горели румянцем. Встретившись со мной взглядом, она улыбнулась.

– Привет, Уолт, – сказала она.

– И вам тоже привет, мэм, – сказал я, в последний раз шмыгнув носом.

– Встречай своего ангела-хранителя, – сказал мастер. – Миссис Виттерспун пришла нас спасать, так что какое-то время у нас поживет. Пока жизнь не вернется в нормальное русло.

– Вы ведь и есть та леди из Вичиты? – спросил я, наконец сообразив, почему ее лицо кажется мне знакомым.

– Да, – сказала она. – А ты и есть тот маленький мальчик, который заблудился в метель.

– Это было уже давно, – сказал я, высвобождаясь из рук мастера и поднимаясь с пола. – Я почти уже все забыл.

– Возможно, – сказала она. – Зато я хорошо помню.

– Миссис Виттерспун не просто друг нашей семьи, – сказал мастер, – она наша главная надежда и деловой партнер. Просто чтобы ты знал, Уолт. Еда, которую ты ешь, одежда, которую ты носишь, огонь в печке, который тебя согревает, – все это у тебя исключительно благодаря великодушию миссис Виттерспун, и я хочу, чтобы ты не забывал об этом: было бы очень печально, если бы ты вдруг оказался неблагодарным.

– Не бойтесь, – сказал я, вдруг ощутив прилив бодрости, и расправил плечи. – Я же не чурбан. Я знаю, как полагается вести себя джентльмену, когда в дом входит приятная дама.

С этими словами я повернулся в сторону миссис Виттерспун, собрался с духом и подмигнул – с таким идиотским, нахальным, с таким приглашающим видом, что едва ли другая женщина удостаивалась подобного. К чести миссис Виттерспун, она отнюдь не смутилась и не покраснела. Она коротко рассмеялась, а потом тоже мне подмигнула, спокойно и хладнокровно, как самая настоящая старая сводня. Я до сих пор люблю вспоминать это наше знакомство, а тогда, увидев ее озорной прищур, сразу понял, что мы станем друзьями.

Я не знал, какие у них отношения с мастером, и почти не думал об этом. Знал только, что она поселилась у нас, избавив меня от обязанностей мойщика и сиделки. С того самого первого утра она взяла хозяйство в свои руки, и дела в доме покатились, будто на новеньких роликах. Если честно, когда я увидел ее в дверях, в красивом пальто, в дорогих перчатках, я в жизни бы не подумал, что она на это способна. Она явно привыкла, чтобы за нее все делали слуги, и выглядела, конечно, отлично, хотя цвет лица у нее был, на мой вкус, слишком бледный, а сама она была слишком хрупкая, то есть тощая, как скелет. У меня она не укладывалась ни в одну категорию, и я долго к ней привыкал. Она была не вертихвостка, не шлюха, не домашнее тесто на опаре, не школьная мымра, не засидевшаяся в девках злыдня, в ней было всего понемножку, отчего мне и не удавалось ее классифицировать, чтобы хоть на два шага вперед понимать, что она сделает дальше. Единственное, что мне было понятно, так это что мастер в нее влюблен. Стоило ей войти, как он становился тихим, начинал говорить мягким голосом, и я не раз замечал, что, когда она отворачивалась, он смотрел на нее, будто был где-то далеко. Поскольку спали они в одной постели и мне было слышно сквозь стенку, как матрас поскрипывал в определенном ритме каждую ночь, я нисколько не сомневался, что и она испытывает к нему те же чувства. Тогда я не знал, что она уже трижды отвергла его предложение, но если бы и знал, вряд ли стал бы над этим раздумывать. У меня было чем занять голову, и это было поважнее, чем любовная история мастера.

При первой возможности я старался уйти к себе и, запершись, за дверью, в одиночестве изучал свой новый, загадочный и жутковатый дар. Мне нужно было его приручить, понять, поймать с ним контакт, точно определить возможности и, наконец, признать главной частью себя. Задачка была не из легких: не только освоить практически, но разобраться со всем, что за ним стояло, а это было как совать голову в пасть зверю. Дар обрекал меня новой судьбе, раз и навсегда проводя черту между мной и другими. Представьте себе, как однажды утром вы вдруг проснулись с чужим лицом, и прикиньте, сколько ушло бы времени, сколько пришлось бы торчать перед зеркалом, чтобы привыкнуть, чтобы почувствовать себя в своей компании снова уютно. День за днем я запирался в комнате, ложился на пол и, собравшись с мыслями, посылал свое тело в воздух. Я так много тренировался, что довольно скоро научился концентрироваться и подниматься буквально за несколько секунд. Недели через две я сообразил, что ложиться не обязательно. Я научился стоя входить в нужное, похожее на транс, состояние и поднимался так, в вертикальном положении, дюймов на шесть, не меньше.

Еще через три дня я обнаружил, что сделать это можно и не закрывая глаз. Можно смотреть вниз на ноги, наблюдать, как они отрываются от пола, – и ничего, колдовство действовало.

Тем временем жизнь у нас шла своим чередом. Эзопу сняли повязку, мамаше Сиу купили палку, и она начала ковылять по дому, мастер и миссис Виттерспун еженощно скрипели матрасом. Днем, из-за обилия мелких дел, не всегда было просто найти предлог, чтобы уйти запереться. Несколько раз мне казалось, будто мастер меня раскусил и прощает ложь лишь по той причине, что голова у него занята своими проблемами. В любом другом случае я, отвергнутый ради какой-то тетки, наверняка исходил бы ревностью и страдал. Но теперь я – как выяснилось, воздухорожденный – перестал видеть в мастере некое божество, и не так уж он стал мне и нужен. Теперь он был для меня самый обыкновенный человек, не лучше и не хуже прочих, и коли хочется ему тратить время на кувыркания с этой скелетиной из Вичиты, то меня это не касается. У него свои дела, у меня свои, ну, и раз так, значит, так. Я, в конце концов, сам научился летать, по крайней мере – взлетать, так что как-нибудь обойдусь, я теперь сам по себе. Как потом оказалось, я тогда всего лишь приблизился к следующей ступени. Далеко мне было до мастера, с его изощренным умом, так же, как и до звезды, которой, я думал, я стал.

Эзоп, который никак не мог примириться с отсутствием пальца, пал духом, превратился в жалкую тень себя прежнего, а я, чересчур увлекшись своими экспериментами, пусть и проводил с ним почти все свободное время, уделял ему внимания меньше, чем нужно. Эзоп спрашивал, почему я столько сижу у себя, и однажды (кажется, это было пятнадцатого или шестнадцатого декабря) я, желая избавить его от сомнений, решил немножко соврать. Я не хотел, чтобы он подумал, будто я его разлюбил, и потому предпочел в той ситуации мелкую ложь молчанию.

– Дело в том, что я хочу приготовить сюрприз, – сказал я. – Если обещаешь ни словом, ни звуком, так и быть, расскажу.

Эзоп недоверчиво посмотрел на меня.

– Опять ты за свои штучки?

– Никаких таких штучек, клянусь. Все по правде, сам слышал, своими ушами.

– Не крути. Если есть что сказать, говори прямо.

– Ладно, сейчас скажу. Только сначала дай слово.

– Надеюсь, оно того стоит. Тебе прекрасно известно, я не люблю давать обещания просто гак.

– Еще как стоит!

– Хорошо, – сказал он, начиная терять терпение. – Так и о чем же, брат, речь?

– Подними правую руку и поклянись, что не скажешь. Клянись могилой матери. Клянись, чтоб глаза лопнули. Чтоб тебе не переспать даже со шлюхой черномазой.

Эзоп вздохнул, сгреб левой рукой мошонку – потому что у нас было правило именно так давать страшные клятвы – и поднял вверх правую руку.

– Обещаю, – сказал он и повторил все, что я велел.

– Так вот, – сказал я и принялся отчаянно импровизировать. – Дело вот в чем. На следующей неделе у нас Рождество, мы его будем встречать, причем вместе с миссис Виттерспун, и так вот, они говорили про двадцать пятое, а я слышал. Будет индейка, пудинг, подарки и, может быть, даже попкорн, ну, и елка. А коли так – а похоже, что так, – то а я-то чего? Ты ж понимаешь. Мне, значит, подарят подарок, а я? Вот я и бегаю к себе в комнату. Хочу приготовить подарок, самый что ни на есть сюрприз – дошел своими куриными мозгами. Погоди, брат, немножко, через неделю увидишь, стоит оно или нет.

Про Рождество я сказал чистейшей воды правду. Ночью я действительно слышал, как мастер Иегуда разговаривал за стенкой об этом с миссис Виттерспун, только не сообразил про подарок. Но когда эта мысль случайно возникла в разговоре, я сразу за нее ухватился: это и был мой шанс, мой тот самый счастливый случай, которого я ждал. Если праздник и впрямь состоится (мастер в тот же вечер объявил за столом, что состоится), я им воспользуюсь и покажу, на что я теперь способен. Это будет мой всем подарок. Я встану и полечу на глазах изумленной публики, и мир наконец узнает про мою тайну.

Примерно десять дней я потом прожил как в кошмарном сне. Репетиции репетициями, а как знать – вдруг на глазах изумленной публики я возьму да и упаду? Если номер провалится, я же стану посмешищем, темой для анекдотов на ближайшие двадцать семь лет. Наконец наступил самый длинный и мучительный день моей жизни. Рождество у нас в доме, как ни взгляни, удалось на славу, мастер Иегуда устроил настоящий праздник, веселый и шумный, и только один я сидел ничему не рад. Индейка не лезла в глотку, а пюре, приготовленное из репы, казалось на вкус вроде бумажного клея с землей. Когда перешли в гостиную петь гимны и раздавать подарки, мне захотелось удрать. Миссис Виттерспун начала первая и подарила мне синий свитер с красным оленем на груди. Потом подошла мамаша Сиу с парой связанных ею носков, а потом подошел мастер, вручив мне новый, беленький, твердый бейсбольный мяч. Потом подошел Эзоп и преподнес портрет сэра Рэли, вырезанный из книжки, в гладкой эбонитовой рамке. Все это были роскошные подарки, но я, разворачивая очередной пакет, лишь мрачно, почти неслышно благодарил и ничего не мог с собой сделать. Каждый новый подарок приближал к раскрытию тайны, отнимал еще одну каплю и так невеликого мужества. Развернув последний, я сломался – сел и решил ничего не показывать. Я не готов, сказал я себе, еще нужно потренироваться, и, найдя одну отговорку, потом сразу придумал с десяток. Однако не успел я попрочнее приклеиться к стулу, как тут-то оно и случилось – Эзоп сдал меня за два цента.

– Теперь очередь Уолта, – сказал он со всей простотой, думая, будто я человек слова. – Он что-то нам приготовил, и мне не терпится это увидеть.

– Правильно, – сказал мастер, повернувшись и пронзая меня насквозь своим всеведущим взглядом. – Слово за юным мистером Роули.

Все посмотрели на меня. У меня не было другого подарка, и если бы я так и остался сидеть, они сочли бы меня неблагодарной дрянью и были бы правы. Коленки у меня задрожали, я поднялся со стула и пропищал, как церковная мышь:

– Внимание, леди и джентльмены. Может, конечно, ничего не выйдет, но зато никто не скажет, будто я не попробовал.

Они смотрели с таким любопытством, таким удивлением и вниманием, что я, стараясь от них отвлечься, закрыл глаза. Я сделал глубокий медленный вдох, потом выдох, потом широко раскинул руки, тем спокойным, расслабленным движением, какое далось после долгих часов тренировок, потом вошел в транс. Я стал подниматься почти мгновенно, а повиснув примерно в шести или семи дюймах от пола – в начале первого года это был мой предел, – открыл глаза и посмотрел вниз, на свою изумленную публику. Мамаша Сиу, миссис Виттерспун и Эзоп разинули рты, изобразив три абсолютно одинаковые, ровные «о». Мастер стоял улыбался, но по щекам у него катились слезы, и я смотрел на него, а он расстегнул воротник и потянул за шнурок. Я опустился, а он снял с себя шарик и протянул мне. Все молчали. Я пошел к нему через комнату, глядя только ему в глаза, не осмеливаясь посмотреть куда-то в другую сторону. Я подошел, и он сел. Я взял у него свой мизинец и упал перед ним на колени, второй раз зарываясь лицом в его черные брюки. Так прошла, наверное, минута, а потом я собрался с духом и встал. Я выбежал из гостиной, рванул через кухню во двор и стоял там, жадно глотая морозный воздух, глотая жизнь, под бесконечным огромным небом, усыпанным зимними звездами.


Через три дня мы попрощались с миссис Виттерспун, помахав с кухонного порога вслед ее изумрудно-зеленому «крайслеру». Наступил 1927 год, и всю его первую половину я работал с диким упорством, постепенно, еженедельно, понемногу продвигаясь вперед. Мастер ясно сказал, что уметь подниматься в воздух это всего лишь начало. Приятное достижение, только им одним не удивишь. Способностью левитировать обладает масса народу, левитаторов полно даже в «белых», так называемых цивилизованных, странах Европы и Северной Америки, не говоря об индийских факирах и тибетских монахах. В одной только Венгрии и только в начале века их было пятеро, сказал мастер, причем трое в его родном Будапеште. Само по себе это искусство удивительно, однако публике быстро надоедает, когда кто-то просто висит над полом, так что на этом далеко не уедешь. Левитация дискредитирована всякими жуликами и шарлатанами, которые напустят на сцену дыму, чтобы не было видно зеркал, и срывают дешевый успех, а уж номер с «летящей» девицей, какой-нибудь коровой в блестящем трико, способен показать любой, самый убогий, самый безмозглый маг из ярмарочного балагана – в обруче чего ж не взлететь хоть на высоту роста, а туда же: «Посмотрите, никаких веревок! » Без таких номеров теперь не обходится ни одна программа, а настоящие левитаторы оказались не у дел. Трюкачество распространилось настолько, что все привыкли, и теперь, когда публика видит что-нибудь настоящее, она и слышать об этом не хочет, предпочитая свои фальшивки.

– Но интерес к себе вызвать можно, – сказал мастер. – Есть две техники – овладения каждой из них достаточно, чтобы обеспечить нам хорошую жизнь, но если их объединить, свести в один номер, успех будет такой, что трудно даже себе представить. У банков нет таких денег, какие мы заработаем.

– Две техники, – сказал я. – Это чего, опять ступень, или вроде бы мы их прошли?

– Все тридцать три учебные ступени мы прошли. Тебе известно все, что было известно мне в твоем возрасте, и сейчас мы вступаем на новую территорию – на материк, где еще не бывала нога человека. Я могу помочь тебе здесь советом, могу направить и, если ты вдруг свернешь не в ту сторону, предупредить, но дорогу тебе придется отныне искать самому. Мы пришли к перепутью, где все зависит от тебя.

– Что за техники? Расскажите хоть в двух словах, а там поглядим чего как.

– В двух словах это «вверх и вперед». «Вверх» – ты просто поднимаешься в воздух. Но не на пять дюймов, а на три, на пять, двадцать футов. Чем выше, тем номер зрелищней. Три фута – замечательно, однако зрители останутся равнодушны. На высоте в три фута ты будешь чуть-чуть выше уровня глаз взрослого человека, а этим толпу не зацепишь. На пяти футах ты окажешься выше голов, а значит, заставишь головы подняться, посмотреть вверх и, следовательно, отчасти добьешься того, что нам нужно. На десяти эффект будет потрясающий. А на двадцати… на двадцати ты будешь, где ангелы, Уолт, будешь чудом, видением, и в сердце каждого, кто на тебя смотрит – мужчины, женщины или ребенка, – вольются свет и сияющая прекрасная радость.

– От ваших слов, мастер, мурашки бегают. Вас послушаешь, и внутри будто все звенит.

– Подъем лишь половина дела, сынок. Не спеши, поговорим о движении, о том, что такое «вперед». Иными словами, о передвижении в воздухе. Вперед, назад – как получится, – в обе стороны лучше, чем в одну. Не имеет значения, с какой скоростью, важна общая длительность номера, в ней самая суть. Представь себе, что ты походил по воздуху десять секунд. Зрители ахнут. На тебя будут показывать пальцами, глазам не поверят, однако чудо исчезнет прежде, чем мозг зрителей успеет осознать, что произошло. А теперь представь себе то же самое, только увеличь длительность до тридцати секунд или минуты. Сильней, правда? Душа встрепенулась, кровь заиграла. А теперь представь, как ты, легкий, свободный, выписываешь восьмерки, каскады пируэтов, пять минут, десять – скользишь над зелеными лужайками Поло-Граундз, и на тебя снизу смотрят пятьдесят тысяч нью-йоркских жителей. Попытайся это себе представить, Уолт, и поймешь, о чем я мечтал все эти месяцы и эти годы.

– Эх, мастер Иегуда, мне так не суметь.

– Погоди, Уолт, погоди секунду. Просто так – интереса ради – просто попробуй себе представить, что тебе вдруг невероятно повезло: ты все же освоил обе техники и соединил их в один номер.

– «Вверх» и «вперед» одновременно?

– Вот именно, Уолт. «Вверх» и «вперед» одновременно. Что тогда было бы?

– Тогда бы я летал, а то нет? Летал бы, как птица.

– Не как птица, мой юный друг. Как бог. Ты был бы чудом, ангелом, святым. Люди молились бы на тебя и называли великим до тех пор, пока стоит мир.

Почти всю зиму я работал в сарае один. Конечно, коровы и лошадь никуда не делись, но борьба с гравитацией их не интересовала, и они следили за мной тупо и равнодушно. Мастер то и дело заглядывал, смотрел, как идет работа, подбадривал словом-другим, но по делу говорил редко. Тяжелее всего мне пришлось в январе, когда я начал топтаться на месте. К тому времени я научился подниматься в воздух с той же легкостью, что дышать, однако застрял на своих жалких шести дюймах, а о том, чтобы двинуться вперед, назад или пусть хоть вбок, речи быть не могло. Не то чтобы я совсем не понимал, как это сделать, но понимал неправильно, и потому сколько ни бился, сколько ни пытался убедить тело слушаться, ничего не выходило. Мастер помочь здесь не мог.

– У тебя теперь один путь, – говорил он, – путь проб и ошибок, теперь можно идти только так. Ты дошел до самого трудного, а вершин не берут в одночасье.

В начале февраля мастер Иегуда с Эзопом засобирались на Восточное побережье объезжать университеты и колледжи. Пора было решать, куда в сентябре Эзоп пойдет учиться, и потому отбывали они на целый месяц. Нечего и говорить, как я просил взять меня с собой. Они собирались в Бостон, в Нью-Йорк, в огромные города, где были лучшие бейсбольные команды, игровые автоматы и троллейбусы, и трудно было смириться с тем, что я-то ничего этого не увижу. Возможно, будь у меня хоть какие-нибудь успехи, то и перспектива торчать месяц одному в сарае не показалась бы столь печальной, но никаких успехов не было и в помине, и я еще раз попытался объяснить мастеру, что смена декораций – самое то и что потом только работа пойдет веселее. Мастер посмеялся своим снисходительным смешком и сказал:

– Наступит, герой, и твой час, а пока очередь Эзопа. Он, бедняга, семь лет не видел ни машин, ни асфальта, и мой долг отца – показать ему мир. Книги, в конце концов, всего только рассказ о жизни. Наступает момент, когда нужно обрести собственный опыт, узнать, какова эта жизнь во плоти.

– Кстати, о плоти, – сказал я, глотая разочарование, – не забыли бы вы позаботиться о маленьком Эзоповом дружке. Есть один такой опыт, какого он ждет не дождется, пусть уж сунет куда-нибудь, что ж все в руки да в руки.

– Не волнуйся, Уолт. Это включено в программу. Миссис Виттерспун выделила дополнительную сумму специально для этих целей.

– Очень разумно с ее стороны. Может, она когда бы и для меня расщедрилась?

– Безусловно, расщедрилась бы, однако надеюсь, тебе к тому времени никого не придется просить.

– Ладно, посмотрим. Пока все идет как сейчас, мне и самому-то ни до чего.

– Еще одна причина остаться дома и продолжать работать. Трудись – может быть, приготовишь к моему возвращению парочку сюрпризов.

Потому я провел февраль вдвоем с мамашей Сиу, смотрел на падавший за окном снег и слушал, как свистит по канзасским степям ветер. Первые две недели стояли морозы, и в сарай мне идти не хотелось. Не хотелось не то что в сарай, а вообще думать о работе, настолько я был огорчен их отъездом, и большую часть времени я уныло слонялся по дому. Мамаша Сиу целыми днями возилась по хозяйству, хотя нас и было теперь только двое, однако после болезни сил у нее стало меньше и она быстрей уставала. Я все равно приставал, отвлекая ее от дела и упрашивая поболтать. За два с лишним года, прожитых в доме, занятый собой, я редко о ком думал и слишком поверхностно воспринимал окружающих. Я ни разу не задался вопросом, кто они, не дал себе труда подумать, как они здесь жили, пока не появился я. Теперь же мне вдруг неожиданно захотелось узнать все про каждого. Вероятно, потому, что я затосковал – в первую очередь по Эзопу и мастеру, но и по миссис Виттерспун тоже. Когда она жила у нас, мне было хорошо, а после ее отъезда в доме стало ужасно скучно. Вот я и начал спрашивать, а если мамаша Сиу в ответ что-нибудь да рассказывала, они будто бы возвращались и я не чувствовал себя больше таким одиноким.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации