Текст книги "Эстетическая бесконечность"

Дега мог нравиться и не нравиться. Он отличался самым скверным в мире характером и охотно его проявлял, хотя выпадали редкие дни, когда он умел быть непредсказуемо очаровательным. Тогда он всех веселил, пленяя смесью острот, шуток и вольностей – что-то от живописца-подмастерья былых времен, что-то от его неаполитанских предков.

Я звонил в его дверь, никогда не зная заранее, какой мне будет оказан прием. Он открывал, сперва смотрел на меня с недоверием, потом узнавал. Это был хороший день. Он впускал меня в мансарду вытянутой формы с огромными (плохо вымытыми) окнами, где прекрасно уживались свет и пыль. Там все было вперемешку: лохань, цинковая потускневшая ванна, несвежие халаты, стеклянная клетка, а в ней восковая танцовщица в пачке из настоящего тюля, мольберты, где громоздились рисунки углем – портреты курносых женщин, изогнувшихся всем телом; в одной руке, занесенной над головой, они держат гребень, другой натягивают густую прядь волос. Вдоль окна, слегка освещенного солнцем, во всю стену тянулся широкий подоконник, заваленный коробками, флаконами, карандашами, огрызками пастельных мелков, гравировальными иглами и бесчисленными безымянными предметами, которые всегда могут оказаться кстати…

Иногда я думаю о том, что работа художника – очень древняя по своему складу, а сам художник – остаток прошлого, наподобие уже исчезающего кустаря или ремесленника. Он трудится в своем доме, живет в беспорядке, среди своих принадлежностей, видит то, что хочет видеть, а не то, что его окружает, пользуется им же придуманными приемами, пускает в дело битую посуду, старую рухлядь, вещи, отслужившие свой век… Может быть, все еще изменится, и мы увидим, как на смену этим случайным орудиям и странному существу, привыкшему пользоваться тем, что попадется под руку, придет художественная лаборатория и профессионал, работающий строго по графику, непременно одетый в белый халат и резиновые перчатки, вооруженный приборами и инструментами специального применения и конкретного назначения… А пока что в работе художника по-прежнему еще живы случай, тайна, опьянение творчеством, какое-то неопределенное расписание, однако за будущее я не поручусь.

Эта очень скромная мастерская помещалась на четвертом этаже того же дома на улице Виктора Массе, где жил Дега в то время, когда мы с ним познакомились. На втором этаже он разместил свой музей, состоящий из нескольких картин, которые он приобрел за свои деньги или с кем-то обменялся. На третьем была его квартира. В ней он развесил любимые произведения – свои или чужие: большая и прекрасная картина Коро, карандашные рисунки Энгра и свой собственный этюд танцовщицы, который каждый раз вызывал у меня зависть к его обладателю. Эта фигура, словно на шарнирах, была не столько нарисована, сколько выстроена и походила на марионетку: руки и ноги сильно согнуты, тело напряжено, в рисунке сквозит непреклонная воля, местами проступают красные блики. Глядя на него, я вспоминал рисунок Гольбейна[67]67
  Ганс Гольбейн Младший (Holbein Hans; 1497–1543) – немецкий живописец и график, автор точных по характеристике портретов, картин на религиозные темы, гравюр.


[Закрыть] в Базеле, изображение кисти руки. Представьте себе руку, вырезанную из дерева, наподобие протеза, который надевают на культю безрукого еще до того, как работа завершена: пальцы прикреплены и полусогнуты, но пока не обточены, так что фаланги напоминают удлиненные кубики с квадратным сечением. Такова эта базельская рука. Мне пришла мысль: а что, если Гольбейн рисовал этот этюд как своего рода упражнение, отвергая вялость и округлость в рисунке?

Ганс Гольбейн Младший. Наброски рук и голов. XVI в.

Кажется, некоторые современные художники поняли необходимость такого рода конструкций, но неизменно путали упражнения с конечным продуктом, принимая за цель то, что должно было быть средством. Что может быть современнее?

Завершить произведение – означает убрать из него все, что указывает на процесс его создания. В соответствии с этим старомодным воззрением художник должен узнаваться лишь по его стилю и вынужден продолжать работу до тех пор, пока не будут уничтожены все ее следы. Но мало-помалу личные и сиюминутные заботы берут верх над заботами о самом произведении и продолжительности его написания, и тогда соображения, касающиеся завершения работы, становятся не только лишними и обременительными, но противоречат истине, восприимчивости и проявлению гениальности. Индивидуальность становится главным условием, даже для зрителей. Эскиз приравнен к картине. Как это далеко от вкусов или, если угодно, от пристрастий Дега!

В квартире на третьем этаже находилась столовая, где меня неоднократно потчевали довольно неаппетитными обедами. Дега опасался засорения желудка или воспаления кишечника: телятина без специй и макароны, сваренные в несоленой воде, которые не спеша подавала старая Зоэ, были на редкость безвкусны. На десерт приходилось угощаться апельсиновым мармеладом[68]68
  Мармелад – густое варенье из апельсинов, стало популярно сперва в Англии, а потом во всей Европе. Название пришло из немецкого языка, Marmelade (нем.) означает «повидло» или «варенье».


[Закрыть] из Данди, который я сначала просто терпеть не мог, но потом в конце концов стал находить сносным и перестал ненавидеть, видимо благодаря связанным с ним воспоминаниям. Если мне теперь снова случается отведать это волокнистое пюре морковного цвета, я тут же представляю себе, как сижу напротив страшно одинокого старика, погруженного в свои мрачные мысли, почти ослепшего и потому лишенного работы, которая была смыслом всей его жизни. Он предлагает мне твердую, как карандаш, сигарету, которую я растираю в ладонях, чтобы ее можно было курить, и всякий раз мои действия интригуют его. Зоэ приносит кофе, наваливается своим толстым животом на стол и начинает говорить. У нее прекрасная речь, – кажется, она когда-то преподавала в школе; огромные круглые очки придают ученый вид ее широкому простодушному и неизменно серьезному лицу.

Зоэ ведет хозяйство, ей помогает племянница, девушка по имени Аргентина. Как-то вечером Аргентина врывается к нам с безумными криками – тетя умирает. Похоже, Дега совершенно потерял голову. Я мчусь на кухню, кладу больную на пол, оказываю самую простую первую помощь; приступ проходит, и мы наблюдаем воскресение Зоэ. Дега поражен и глубоко благодарен: он наблюдал чудо. Я же удивлен отсутствием элементарных знаний и навыков у такого умного человека, к тому же получившего классическое образование. Но у него были самые примитивные представления по многим вопросам.

По-видимому, обучение в лицеях в 1850-е годы было таким же никудышным, как и сегодня, хотя и более основательным. Ни один из получивших первую премию на Национальном конкурсе[69]69
  На основанном в 1744 г. Парижским университетом Национальном конкурсе лицеев и ремесел (Concours général des lycées et des métiers) выбираются лучшие ученики из общеобразовательных, технических и профессиональных средних школ. Кандидаты оцениваются по предметам, которые соответствуют официальной программе, но в контексте более сложных экзаменов, чем экзамен на аттестат зрелости (на степень бакалавра).


[Закрыть] не смог бы показать на небосклоне звезды, которые упоминает Вергилий; хотя они декламировали латинские стихи, но совершенно не подозревали, что существует внутренняя музыка французского стиха. В эти нелепые образовательные программы не были включены ни навыки чистоплотности, ни элементарные понятия о гигиене, ни правила этикета, ни даже основы произношения нашего языка; из них также старательно удалили все, что имело отношение к телу, чувствам, небу, искусствам или социальной жизни.

Что касается спальни Дега, она пребывала в таком же запустении, как и все остальные помещения; все здесь наводило на мысль о том, что ее обитатель уже не дорожит ничем, кроме самой жизни, и то вопреки всему, даже собственной воле. Там стояли какие-то разрозненные предметы обстановки в стиле ампир или Луи-Филипп. В стакане – абсолютно сухая зубная щетка; щетиной наполовину грязно-розового цвета она напомнила мне щетку из дорожного несессера Наполеона, кажется, в музее «Карнавале»[70]70
  «Карнавале» – городской музей истории Парижа, основанный в 1880 г. Назван по имени старинного особняка (Hôtel de Carnavalet, 1560), в котором он размещается.


[Закрыть].

Как-то вечером, когда Дега собирался ужинать в городе и ему нужно было сменить рубашку, он завел меня в свою спальню. Ничуть не стесняясь моего присутствия, разделся догола и начал одеваться.

Захожу в его мастерскую. Он ходит по ней взад-вперед, выглядит как босяк: туфли со стоптанными задниками и сваливающиеся, вечно расстегнутые брюки. Распахнутая дверь в глубине комнаты являет взору самое сокровенное и укромное место.

А ведь прежде этот человек отличался элегантностью, да и сейчас под настроение мог свободно демонстрировать самые изысканные манеры; в былые времена он проводил все вечера напролет за кулисами Оперы, был завсегдатаем лож на ипподроме Лоншан[71]71
  Знаменитый ипподром Лоншан был открыт в Париже в 1857 г. на месте бывшего монастыря. На скачках собирался весь цвет парижского общества.


[Закрыть], слыл одним из самых тонких экспертов в области анатомии человеческого тела и беспристрастным знатоком изгибов и поз, присущих женщинам, был изысканным ценителем чистокровных верховых лошадей, самым умным, вдумчивым, требовательным, самым неутомимым рисовальщиком в мире… А в довершение всего – одним из самых остроумных собеседников, чьи суждения, подкрепленные умело подобранными фактами, хотя и не отличавшиеся объективностью, разили наповал…

И вот перед нами этот раздражительный старик, почти всегда угрюмый, иногда зловеще-мрачный и явно погруженный в какие-то невеселые мысли; вспышки ярости внезапно сменяются желанием острить, или же он вдруг становится по-детски нетерпимым, импульсивным и капризным…

Иногда он вновь обретает душевное равновесие: появляются какие-то проблески, неожиданные проявления трогательной деликатности.

Но сегодня хороший день. Он поет мне по-итальянски каватину Чимарозы[72]72
  Доменико Чимароза (Domenico Cimarosa; 1749–1801) – итальянский композитор, снискавший славу как автор опер, особенно комических.


[Закрыть].

Дега отличался прекрасным вкусом, что редко встречается среди художников. Он вполне справедливо ставил это себе в заслугу.

И хотя он родился в разгар романтизма, в пору зрелости примкнул к натурализму и общался с Дюранти[73]73
  Луи Эдмон Дюранти (Duranty Louis Edmond; 1833–1880) – известный французский романист и искусствовед, приверженец реализма, а позднее импрессионизма.


[Закрыть], Золя, Гонкурами, Дюре…[74]74
  Франциск Жозеф Дюре (Duret Francisque Joseph; 1804–1865) – французский скульптор, представитель романтизма. Участвовал в украшении дворцов Версаля, церкви Мадлен. Он автор знаменитого фонтана Сен-Мишель на бульваре Сен-Мишель в Париже.


[Закрыть] выставлялся вместе с первыми импрессионистами, все это не помешало ему остаться одним из тончайших знатоков, которые сознательно и упорно кичатся узостью своих взглядов, безжалостны к псевдоновшествам, воспитаны на Расине и старинной музыке, неутомимо кого-то цитируют и, будучи «классиками» до мозга костей, готовы ради этого на любую экстравагантную выходку, – увы, эти люди уже практически вымерли.

А может быть, он стал таким в старости, поскольку, несмотря на свое преклонение перед «господином» Энгром, страстно восхищался Делакруа?

Бывает, что с возрастом люди, сами того не сознавая, начинают подражать старикам, которых видели в своей молодости и считали нелепыми и несносными. Постепенно воссоздавая их манеры, они держатся степеннее, учтивее или надменнее, чем прежде, а иногда становятся более обходительными или даже игривыми – одним словом, ведут себя так, как им было совершенно не свойственно в их младые годы.

Я вспоминаю весьма глубоких старцев, которых встречал очень давно, еще в провинции: они одевались не так, как большую часть своей жизни, а по моде, которой следовали люди преклонных лет в их молодости. Например, один маркиз в конце концов перешел на серебристые жилеты и монокли квадратной формы.

В этом отношении Дега, обладавший отменным вкусом, оставался старомодным в отличие от многих своих ровесников, хотя, с другой стороны, опережал многих художников-современников истинной неординарностью и точностью своего ума. Например, он одним из первых понял, чему живопись может научиться у фотографии, а чего следует остерегаться.

Эжен Делакруа. Борцы. Рисунок. 1860-е

Возможно, творчество Дега страдало не только от обилия и невероятного разнообразия его художественных пристрастий, но и от его неослабного внимания к самым высоким, но при этом противоположным аспектам его ремесла.

Если внимательно приглядеться, в любом искусстве таятся неразрешимые проблемы. Порою они открываются пристальному взору, а вместе с ними вымышленные препятствия, несовместимые желания, угрызения совести и раскаяние – в зависимости от уровня нашего интеллекта и знаний. Как сделать выбор между Рафаэлем и венецианской школой? Как можно пожертвовать Моцартом ради Вагнера, а Шекспиром – ради Расина? Подобная дилемма отнюдь не представляет трагедии ни для любителя, ни для критика-профессионала. Но художник всякий раз заново испытывает муки совести, когда возвращается к тому, что только что создал.

Пока Дега колебался, оказавшись в западне между классическими идеалами «господина» Энгра и экзотическим обаянием Делакруа, искусство его времени решается обратиться к повседневной жизни. Сюжетная композиция и высокий стиль устаревают на глазах. Пейзаж заполняет собой стены, откуда исчезают греки, турки, рыцари и амуры, разрушает понятие сюжета и за несколько лет сводит всю интеллектуальную составляющую искусства к отдельным спорам по поводу материалов или о том, как нарисовать тень в цвете. Мозг сокращается до сетчатки глаза, и теперь никто не обсуждает, как выразить кистью чувства каких-то старцев, лицезрящих прекрасную Сусанну, или благородное возмущение знаменитого врача, которому предлагают огромную взятку[75]75
  Имеются в виду популярный в мировой живописи библейский сюжет «Сусанна и старцы» и легенда о греческом враче Гиппократе, который отверг лестное предложение персидского царя, отказавшись служить варварам (см. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. М. Т. 1. 1961. С. 448).


[Закрыть].

Эдгар Дега. Пейзаж из путевых дневников. Рисунок. 1870–1903

К этому времени эрудированное познание мира дает новую пищу для радости и вопрошания. Растет число способов ви́дения – доселе неизвестных или забытых. Начинается увлечение «примитивом»: греки эпохи высокой классики[76]76
  Эпоха высокой классики (V в. до н. э.) – вершина развития греческого искусства, самый знаменитый период в истории Древней Греции: воздвигнут ансамбль афинского Акрополя, создавали свои знаменитые статуи выдающиеся скульпторы – Мирон, Фидий, Поликлет, работали великие драматурги-трагики – Эсхил, Софокл и Еврипид, и прославленные философы – Сократ, Демокрит, Протагор и др.


[Закрыть], итальянцы, фламандцы, французы… С другой стороны, художники начинают восхищаться и изучать персидские миниатюры и, прежде всего, японские эстампы, в то время как Гойя и Теотокопулос[77]77
  Доменико Теотокопулос (Domenico Theotocopuli; 1514–1641) – настоящее имя Эль Греко, испанского живописца, архитектора и скульптора, уроженца Греции.


[Закрыть] впервые или вторично входят в моду. Ну и наконец появилась фотографическая пластинка.

Таковы проблемы, стоящие перед Дега, – он осведомлен обо всем, всему радуется и поэтому из-за всего страдает.

Он восхищается и завидует уверенности Мане, безошибочности его глаза и руки, способности неизменно видеть, едва приступив к работе, где именно он сможет полностью проявить себя, в чем дойти до самой сути. Мане наделен этой решительной силой, чем-то наподобие стратегического чутья в живописи. В своих лучших полотнах он достигает поэтичности, то есть вершины искусства, того, что я осмелился бы назвать резонансом техники исполнения.

– Да и есть ли такие слова, чтобы говорить о живописи?

Вот, что рассказал мне Дега 28 июля 1904 года.

Когда ему было года четыре или пять, мать как-то взяла его с собой навестить мадам Леба, вдову знаменитого члена Конвента, друга Робеспьера, который застрелился девятого термидора[78]78
  Филипп Франсуа Жозеф Леба (Philippe-François-Joseph Le Bas; 1765–1794) – французский политический деятель. Отец Филиппа Леба, археолога и наставника будущего Наполеона III.


[Закрыть]. Филипп, сын мадам Леба, был выдающимся ученым и наставником дядьев Дега.

Эта пожилая дама жила на улице Турнон. Дега вспоминал красный цвет блестящего, выложенного плитками пола.

Когда визит подошел к концу, мадам Дега, держа сына за руку, направилась к выходу в сопровождении хозяйки и увидела в коридоре, ведущем в переднюю, портреты Робеспьера, Сен-Жюста и Кутона…

– Как, – воскликнула она, – вы все еще храните физиономии этих монстров?

– Замолчи, Селестина, они были святыми…

В тот же день, 28 июля 1904 года, Дега, пустившись в воспоминания, рассказывает мне о своем деде, которого застал и чей портрет в Неаполе (или в Риме?) написал в 18.. году[79]79
  Дега написал портрет деда Илера Дега в 1857 г.


[Закрыть].

Этот дедушка во время Революции был перекупщиком пшеницы. Как-то в 1793 году, когда он пришел по делам на Зерновую биржу, находившуюся в то время в Пале-Рояль, к нему сзади осторожно подошел кто-то из друзей и шепнул на ухо: «Уноси ноги!.. Спасайся!.. Они сейчас у тебя дома…»

Не теряя ни минуты, тот собрал все ассигнаты[80]80
  Ассигнаты – бумажные деньги, выпущенные во время Французской революции.


[Закрыть], которые смог добыть на месте, и немедленно покинул Париж, загнав двух лошадей, добрался до Бордо и сел на корабль, готовый к отплытию. Корабль зашел в Марсель. По словам Дега (с которым я не осмеливался спорить), он взял на борт груз пемзы, что мне кажется малоправдоподобным… Скорее, он направлялся на Сицилию за серой…

Дега. Портрет отца, Огюста де Га. Рисунок. 1855

Наконец господин де Га прибыл в Неаполь и обосновался там. Он отличался такой деловой хваткой и порядочностью, что два года спустя ему было поручено учредить Главную книгу государственного долга Партенопейской республики[81]81
  Партенопейская (Неаполитанская) республика – государство, провозглашенное в январе 1799 г. неаполитанскими республиканцами, которые свергли монархию Неаполитанского королевства, и просуществовавшее до июля 1799 г.


[Закрыть] – недавнее изобретение Камбона[82]82
  Пьер Жозеф Камбон (Pierre Joseph Cambon; 1756–1820) – французский политический деятель, член Конвента, управляющий финансами. Составил Главную книгу государственного долга, благодаря которой был внесен порядок во французские финансы.


[Закрыть]. Он женился на девушке благородного происхождения из Генуи из рода Фраппа и завел семью[83]83
  Де Га Рене-Илер, дед Дега, во время Революции бежал из Франции в Италию, женился на Жанне-Авроре Фраппа, американке из Нового Орлеана французского происхождения. По совпадению отец Дега, Огюст де Га, в 1832 г. тоже женился на американке французского происхождения, также из Нового Орлеана, Мари-Селестине Муссон, дочери французского гугенота, который бежал в Америку из Франции. Через два года родился их первый сын Эдгар Дега. В 1847 г., когда будущему художнику было тринадцать лет, его мать внезапно умерла. Отец больше не женился и сам воспитывал пятерых детей.


[Закрыть].

Дега поддерживал отношения с неаполитанскими родственниками и изредка их навещал. Во время одного из таких путешествий он стал жертвой ограбления на железной дороге. Он утверждал, что, пока он дремал, ему сделали укол сильного наркотического средства, он впал в забытье, и у него украли бумажник.

Дега любил делиться своими неаполитанскими впечатлениями. Он говорил на неаполитанском наречии бегло и без акцента, иногда напевал куплеты из каких-то популярных песенок именно так, как их исполняют на улицах Неаполя.

В рассказе Дега, который я только что привел, есть одна весьма важная деталь.

Его дед, который, спасаясь от эшафота, так ловко сумел сбежать с Зерновой биржи, был внесен в список подозрительных лиц как жених одной из знаменитых «верденских дев»[84]84
  После того как в Вердене, захваченном прусской армией, 2 сентября 1792 г. был убит один прусский военный, пошли слухи, что неприятель сотрет город с лица земли. Тогда городские власти направили к прусскому королю Фридриху Вильгельму II группу из семнадцати девушек в белых одеждах, с цветами и знаменитым верденским драже, чтобы просить его о милости, но король их даже не принял. 14 октября французская армия отбила Верден, и позднее революционный трибунал приговорил к смерти тридцать пять жителей города «за заговор против французского народа», среди казненных были «верденские девы»: шесть женщин и восемь девушек от четырнадцати до двадцати четырех лет, трех более юных помиловали. Гюго написал об этом историческом эпизоде стихотворение «Верденские девы» (1826).


[Закрыть]; многие из них поплатились жизнью за то, что в 1792 году встречали цветами и белыми флагами прусскую армию, вторгшуюся во Францию, чтобы восстановить монархию. При этом одни считали пруссаков врагами, другие – союзниками и освободителями.

Жан-Луи Форен. «Парижская комедия»

Я полностью забыл о нашем разговоре с Дега, но через несколько лет после этого у букинистов возле «Одеона»[85]85
  «Одеон» – знаменитый театр, расположенный в Париже, в Латинском квартале. Построен в парке при бывшем особняке принца Конде, открыт королевой Марией-Антуанеттой 9 апреля 1782 г.


[Закрыть] мне как-то раз попалась книга по истории. Речь шла о Революции. Я уже собирался ее закрыть, как мне бросилось в глаза имя Малларме[86]86
  Франсуа-Рене-Огюст Малларме (Mallarme François-Rene-Auguste; 1755–1831?) – деятель Великой французской революции, член Конвента (с 1792 г.), его председатель (май-июнь 1793 г.), голосовал за казнь Людовика ХVI без обращения к народу и без отсрочки. Во время Термидора выступил против Робеспьера, во время Ста дней присоединился к императору. После битвы при Ватерлоо арестован прусскими властями за казнь «верденских дев», помещен на полгода в тюрьму, а затем изгнан из Франции как «убийца короля».


[Закрыть]. Я прочел, что Комитет общественного спасения[87]87
  Комитет общественного спасения – один из комитетов Национального конвента, получивший к осени 1793 г. всю верховную власть, – назначал и смещал чиновников, послов, генералов в действующей армии. Принимал решения об арестах, распоряжался специальным финансовым фондом. Решения Комитета утверждались Конвентом и становились законами.


[Закрыть] в 1793 году обвинил члена Конвента Малларме в том, что, рассматривая в суде «верденское дело», он вынес обвинительный приговор не только тем, кто непосредственно участвовал в этом акте проявления симпатии к армии неприятеля, но также (как это водится в политических преследованиях) и тем, кто был так или иначе с ними связан.

Я знал, что этот Малларме приходился родственником поэту, правда не уверен, что по прямой линии.

Я охотно задержался на восхитительной мысли об одном из Малларме, который так радел о том, чтобы обезглавить одного из Дега, а затем принялся размышлять об отношениях Эдгара Дега со Стефаном Малларме.

Эти отношения не были, да и не могли быть простыми. Умышленно твердый и до резкости прямолинейный характер Дега никак не походил на умышленно мягкий характер Малларме.

Малларме жил ради одной идеи – идеи высшей цели, идеального сочинения, оправдывающего его существование, единственного смысла мироздания, – только это и занимало его. Он изменил, перестроил внешнюю сторону своей жизни, свое отношение к людям и обстоятельствам, дабы хранить и совершенствовать эту главную – чистую и высокую идею, эталон всех ценностей. Вероятно, он оценивал людей и произведения в зависимости от того, насколько ощущал в них приверженность к истине, которую сам открыл. Это значит, он должен был в мыслях строго осуждать многих и даже выносить им смертный приговор: именно это заставляло его внешне быть крайне любезным, проявлять поистине изумительные терпение и куртуазность, открывать дверь любому визитеру, отвечать на все письма в самых изысканных выражениях, причем никогда не повторяясь… Он удивлял необычайным, утонченным соблюдением приличий, своей универсальной системой обходительного обращения, которые иногда приводили меня в простодушное замешательство. Но потом я понял, что это была его непроницаемая защитная броня, именно так этот человек, отличавшийся особыми, свойственными лишь ему странностями, сохранил незадетой свою изумительную гордость, сокровище, доступное только ему.

Джеймс Уистлер. Портрет Стефана Малларме. Литография. 1892

Его ровная, приветливая, деликатная, очаровательно-ироничная манера поведения была полной противоположностью бурной нетерпимости Дега, его всегдашней готовности к шутливо-беспощадным суждениям, поспешным и язвительным приговорам, его желчности, резким перепадам настроения, вспышкам гнева.

Думаю, что Малларме не мог не испытывать страха перед этим характером, столь отличным от его собственного.

Дега же весьма любезно отзывался о Малларме, но в основном как о человеке. Его творчество казалось ему плодом легкого безумия, овладевшего умом этого замечательно одаренного поэта. Подобное непонимание зачастую встречается среди творческих людей. Скорее всего, они созданы для того, чтобы абсолютно не понимать друг друга. Впрочем, сочинения Малларме давали прекрасную пищу насмешникам и критиканам всех мастей. Мнение Дега полностью совпадало с мнением завсегдатаев гонкуровского «чердака»[88]88
  Гонкуры, братья Эдмон (Edmond Huot de Goncourt; 1822–1896) и Жюль (Jules de Goncourt; 1830–1870), – романисты, историки, художественные критики и мемуаристы. Их имя было присвоено Академии и премии, основателем которой стал Жюль. Литературный салон Эдмона Гонкура, основанный в 1885 г. на третьем этаже его дома, был известен под названием «чердак», под этим названием он и остался в истории французской литературы.


[Закрыть], где иногда бывал Малларме.

Андре Жилль. Карикатура на Эдмона де Гонкура. 1860-е

Все эти писатели находили его очаровательным и поражались, что человек столь тонкого ума, наделенный даром так ясно и точно выражать свои мысли и пробуждать чужие, сам сочиняет такие чудовищно усложненные и заумные тексты. Их еще больше удивляло, что он не боится бросить вызов публике, благосклонности и внимания которой сами они так упорно добивались. Это небольшое сообщество великих авторов, жаждущих больших тиражей и яростно завидующих друг другу, было бы потрясено, узнай они, что не пройдет и полувека, как значимость их теорий сойдет на нет, слава и популярность их романов уменьшатся, в то время как небольшие по объему, немногочисленные abscense[89]89
  Скрытый, потаенный, в данном случае – непонятный (лат.).


[Закрыть] сочинения Малларме, не зависимые ни от моды, ни от количества экземпляров, только благодаря своим формальным качествам, достигнутым долгим и кропотливым трудом, откроют всю мощь совершенства самым проницательным умам.

Однажды во время спора на «чердаке» Золя сказал Малларме, что, на его взгляд, дерьмо равноценно бриллианту.

– Да, – ответил Малларме, – только бриллианты встречаются реже.

Дега не мог удержаться от всяческих нападок на поэзию Малларме:

«Пожертвовать судьбе такую красоту!»[90]90
  Малларме С. Иродиада. Пер. Р. Дубровкина.


[Закрыть]

Он, например, рассказывал, что как-то раз Малларме прочитал ученикам свой сонет, те пришли в восторг и, желая постичь его смысл, принялись объяснять, каждый на свой лад: одни видели в нем заход солнца, другие – торжество зари. И тогда Малларме сказал им:

– Вовсе нет, это мой комод.

Кажется, Дега даже осмелился повторить эту историю в присутствии ее главного героя; говорят, тот в ответ улыбнулся, хотя улыбка выглядела несколько натянутой.

Добавлю от себя, что мне самому этот анекдот кажется маловероятным. На моей памяти Малларме никогда не читал свои стихи публично. Правда, в 1897 году он прочитал мне «Le coup de dés»[91]91
  «Бросок игральных костей» (фр.).


[Закрыть], но мы тогда были вдвоем, и ему, по-видимому, хотелось проверить, какое впечатление окажет на меня смелое новаторство этой вещи.

Нужно добавить, между Дега и Малларме случались разногласия, неизменной причиной которых был несносный характер художника.

Как-то Малларме пришла в голову мысль, что государство должно приобрести картину Дега. В конце концов ему удалось добиться от своего друга Ружона[92]92
  Жозеф Анри Ружон (Joseph Henry Roujon; 1853–1914) – чиновник, эссеист и романист. С 1891 г. директор Академии изящных искусств.


[Закрыть], тогдашнего директора Академии изящных искусств, положительного решения, и он отправился к художнику.

Дега, которого одно название «Академия изящных искусств» приводило в бешенство, распалился до предела, начал изрыгать проклятия и оскорбления, стал метаться по мастерской, как разъяренный зверь в клетке.

«Казалось, что у него под руками летают мольберты», – говорил Малларме…

Как рассказывала мне впоследствии супруга Эрнеста Руара, к этому он еще добавлял, «что предпочел бы вызвать у Дега взрыв хорошо разыгранного и точно дозированного благородного негодования, а не припадок этой необузданной и грубой ярости».

Между ними возникали и другие разногласия.

И поскольку мне были известны их бурные отношения, то случайно сделанное мною открытие – роль члена Конвента Малларме в бегстве в Неаполь дедушки Дега и, соответственно, в появлении на свет нашего художника – меня весьма позабавило.

Этот Малларме (Франсуа-Огюст) родился в Лотарингии примерно в 1756 году, был депутатом Законодательного собрания от департамента Мёрт, потом членом Конвента и голосовал за смертные приговоры. Девятого нивоза Второго года[93]93
  29 декабря 1793 г.


[Закрыть] Комитет общественного спасения направил его в департамент Маас-и-Мозель с особой миссией – «для осуществления мер общественного спасения и для учреждения революционного правительства». Именно там он познакомился с «верденским делом» и по всей строгости закона был вынужден преследовать зачинщиков смуты, которые предстали перед революционным судом. Слетело тридцать пять голов. В Лотарингии на его место был назначен Шарль Делакруа – не кто иной, как отец (разумеется, номинальный) Эжена Делакруа[94]94
  Существует предположение, что настоящим отцом Делакруа был Шарль Талейран (1754–1838), политик и дипломат, занимавший пост министра иностранных дел Франции при трех режимах.


[Закрыть].

В 1814 году Наполеон назначил Франсуа-Огюста Малларме супрефектом Авена. Во время вторжения[95]95
  30 марта 1814 г. состоялось последнее сражение эпохи Наполеоновских войн – союзные русско-прусско-австрийские войска атаковали и после ожесточенных боев захватили подступы к Парижу. В результате столица Франции капитулировала, а Наполеон отрекся от престола.


[Закрыть] тот потратил свое состояние на поддержку формирований партизан. Реставрация заклеймила его как «цареубийцу». Он умер в 1835 году[96]96
  Существует версия, что Малларме был вынужден бежать из Франции, куда смог вернуться только в 1830 г., и умер год спустя, в 1831 г., в возрасте семидесяти шести лет.


[Закрыть].

Все подробности о роли Малларме и о нем самом я обнаружил в «Заметках о революции в Вердене» – очень интересной книге господина Эдмона Пионье (1905).