Текст книги "Потерянная Афродита"

Глава 5. Я слышу плач иконы

Так страшно, что больше не могу жить одна. В начале лета сняла комнату на Кутузовском. Она оказалась чудесной. Если бы комнатам давали человеческие имена, эту назвали бы Лилиан или Виолетта. Почему я раньше не снимала комнаты? В ней ты вроде один, и вместе с тем рядом есть люди. Большое окно, прозрачная штора, взлетающая вверх даже от легкого ветерка. Кровать в полкомнаты. Терпеть не могу узких кроватей, есть в них что-то больничное. Пастельные обои с нежным узором, светлый паркет, белая мебель: комод с шелковым бельем, шкаф с платьями, письменный стол с фотографиями. «Синяя женщина» Пикассо в рамке цвета дождливого неба и густом сливовом паспарту, рядом подражающее ей фото, сделанное Саквояжем. На нем я сижу голая, грустная, повернувшись ко всем спиной, а от шеи до самых ягодиц струится тонкая нитка жемчуга. Я влюблена в этот снимок, как когда-то в его автора. Кроме меня в квартире живут еще две девушки – психолог и художница. Я им сразу понравилась. Я всегда всем нравлюсь. Это один из моих парадоксов – я всем нравлюсь, и я никому не нужна.

Иногда я писала Вове. Он мне иногда отвечал, говорил, что скучает, интересовался как дела, как на личном фронте, что пытается меня забыть, удалил все контакты, чтобы не было соблазнов. Я радовалась, от осознания того, что не я одна такая влюбленная идиотка. Он обращался ко мне «дорогая». Я верила, что это так и опять заводила свою котовасию. Я говорила, что дорогая – это так мило. Подшучивала, что он удаляет мои письма. Сказала, что раны зализала, дела в порядке. На работе хорошо, год проходит под девизом обучения, танцую, в августе в отпуск собираюсь, но много денег на обучение потратила и спросила, можно ли остановиться у него, если конечно семья к нему не переехала. Думаю, вдруг случилось чудо какое-то, и она еще не переехала.

Чудо случилось и не случилось. Вова ответил, что семья к нему не переехала и вообще не переедет, такая жизнь. Он совершенно не против, чтобы я пожила у него, но он не знает точно будет ли он дома, у него сплошные командировки, предлагал списаться позже, ближе к делу. Просил рассказать о себе, особенно есть ли у меня отношения. А я вдруг взбесилась. Это случилось первый раз за пять лет. Я кричала, кричала, кричала… Так же как пять лет назад. Только тогда я орала в пустоту квартиры, а сейчас я выплеснула всё на него: «Это нечестно! Я тебе всё про себя рассказываю, а ты мне ничего. Такого больше не будет, слышишь, не будет!» Я требовала от него точных дат проживания в его доме, так как я первый раз в своей жизни решила что-то запланировать. Обозвала его странным, так как он даже не в состоянии подтвердить даты.

Он был идеален. Даже в такой ситуации он оставался образцом для подражания – спокойным, здравомыслящим, воспитанным. Он ответил, как метрдотель пятизвездочного отеля – холодно, вежливо, не теряя самообладания: «Я тебя понимаю, но у меня не гостиница и я не бронирую номеров заранее. Я не помню, чтобы навязывал свои услуги или настаивал на них и поэтому не намерен выслушивать твои обвинения».

После такого ответа мой голос вышел вон из моего тела и стал существовать где-то отдельно: «О каких услугах и отелях ты говоришь? Ты заболел? Ты несешь чушь! Я в шоке! Уж лучше я остановлюсь в гостинице! Ты ведешь себя как жлоб, фу!» Голос вышколенного метрдотеля ответил, что он вовсе не заболел и совсем не жлоб, он вовсе не против, чтобы я у него остановилась. Но если мне приятнее в гостинице, то он желает мне отличного отпуска.

«Я тебе не дорогая!» – это всё что я крикнула ему напоследок.

Через две недели я попросила у него прощения. Он не ответил. Я поняла, что всё закончилось. Больше я не писала ему. А что вообще закончилось? С момента нашего знакомства прошло пять лет. За это время я видела его три раза, и всегда это было каким-то безумием. Я даже толком не помню его лица, наверное, я даже не узнаю его на улице, если встречу.

Любовь возможна, когда я вижу в другом человеке то, что я о себе не знаю. Моя невидимая и непознанная часть отражается в нём как в зеркале. В этот момент и возникает это сладкое чувство единения. Получается все мы Нарциссы, влюбляемся в свое «я», отраженное в другом человеке? Почему некоторые люди так легко находят себе пару? Мне кажется, это от того, что они знают себя очень мало и могут легко отразиться в каждом встречном. Чем больше ты о себе знаешь, тем меньше у тебя шансов на любовь. Пусть у одиноких будет хоть какой-то бонус. В каком-то фильме я слышала, что дежавю – это признак любви. А мне кажется, наоборот. Увидев «уже виденное» женщина отчаивается и завешивает свое зеркало плотной тканью. Мужчина для такой женщины – покойник. И она для него мертва, он хочет видеть только то, что задумал сам. Я устала. У меня нет сил. Я хотела узнать его все пять лет нашей странной связи, но сегодня мне в сотый раз стало очевидно – я не могу его получить.

Гуляя по окрестностям, набрела на реку из моего сна. Смоленская набережная, берег реки гранитный, кругом один камень и нет ни травы, ни земли, ничего живого. Вода в реке мутная, как будто в ней растворили много глины. Небо такого же цвета, как и река. Кутузовский – место счастья. Там я начала дышать. Время – мечта. У меня прекрасная работа, на которую я хожу пешком тремя разными маршрутами в зависимости от настроения. Первый, самый короткий, через Бородинский мост и Плющиху, и дальше по Бурденко до самого офиса. Второй, романтичный, если есть время прогуляться вдоль Саввинской набережной, свернуть к Храму Архангела Михаила, купить там булочки к завтраку и дальше идти к офису через сквер Девичьего поля. Утром в полупустом летнем парке я жую теплые булочек под пенье птиц. Старушка в шляпке с маленькой собачкой на поводке. Спешащий студент в очках-авиаторах.

Третий маршрут – торжественный, когда примерно в восемь утра выходишь из спящего двора, и перед тобой открывается ширина и размах этого города, бурлящий и шумящий Кутузовский, лучи утреннего солнца, от которых тают сердитые сталинские дома. Здесь я сажусь в троллейбус, пересекаю Новоарбатский мост и выхожу на Новинском бульваре. И здесь та же мощь, то же солнце и я иду на любимую работу. Счастье – жить в такой красоте и как я, утром, становиться её маленькой частичкой. Я иду и покупаю стаканчик кофе, обязательно с трубочкой. Жизнь прекрасна!

Я танцую, танцую! Танцую все лето. Сегодня в Екатерининском саду меня пригласили всего один раз, но крайне интересный экземпляр. Танцевал он плохо, но имел прекрасное чувство юмора. Мы танцевали две танды11
  Танда – это четыре танца, которые пара танцет подряд. По танго-этикету, если мужчина пригласил женщину на танец, он танцует с ней минимум одну танду.


[Закрыть] подряд, и я все время смеялась. Мужчины с чувством юмора прекрасны, с ними хочется идти на край света. Потомственный математик вздумал ремонтировать винтажные внедорожники, за что был изгнан из семьи с позором. Еще он был коренным москвичом и потомком древнего казачьего рода со странным для наших дней древнегреческим именем. Он был Гонщиком по бездорожью. Видимо поэтому в меня и влюбился.

Мы потанцевали, обменялись телефонами и разошлись. Больше меня никто не приглашал, и около двенадцати ночи мы поехали в «Mala Junta»22
  Одна из московских танцевальных площадок для аргентинского танго, закрыта летом 2013 года


[Закрыть] на следующую милонгу. Там мы решили пробыть до утра, забить на мужиков, сесть в баре и просто пить.

Я пришла сюда первый раз и была очарована. Старинный дом на углу Старого Арбата и Большого Афанасьевского переулка, уютный московский двор прекрасное танцевальное пространство на первом уровне и полутемный камерный бар на втором, балкон с видом на танцпол, мягкий тусклый свет, кальян и пуфики.

«Я на тебе женюсь», – услышала я, покупая выпивку в баре. Обернулась и увидела воплощение всех моих желаний. Высокий рост, внешность француза, нос с горбинкой, трехдневная щетина, широкие брюки, вальяжные движения, дорогой, но изрядно помятый разгульной жизнью пиджак. Как и положено «французу» он был слегка пьян. «Ты сказал это при свидетелях!» – ответила я, не веря своему счастью. Я чувствовала людей, излучающих каратэ, как недоступную высоту владения собой, которую мне бессознательно хотелось покорить, и физическую силу, вызывающую тревогу и оцепенение, которой желала покориться.

Это был он. Я видела его всего один раз, несколько лет назад, когда только приехала в Москву и начала танцевать. Была поздняя осень или зима, почти ночь, танцевала я плохо и ко всему прочему была бесцветна как моль. Я стояла у раздевалки в одном сапоге, собираясь надеть другой и вдруг распахнулись стеклянные двери фойе и вошёл он. Так заходят короли на свой бал, где все вокруг принадлежит им – музыка и женщины. В бушлате нараспашку, руки в карманах, размашистыми шагами в широких штанах он рассекал воздух. Я застыла с сапогом в руках не в силах оторвать от него взгляда. До того, как стать танцором аргентинского танго он следовал истинному смыслу воинского пути, тренировал сердце и тело для достижения непоколебимого духа, стремился к мудрости и силе, не ведая других желаний. Теперь он самозабвенно кружился в танце с какой-то женщиной, но для него это была не женщина, а инструмент, необходимый для исполнения танца. Как йола для бедуина, сабля для казака или бык для тореадора, не будь их – действо не состоится. В танце с женщиной он был один. Танцуя танго, он демонстрировал зрителям мощь реального каратэ. Он был недосягаем для девочки-невидимки, так недосягаем и нереален, что на следующий день я забыла о нем.

Мы просидели вместе всю ночь и просто разговаривали. Потом опять разговаривали. Он сказал, что это невероятный случай, когда ему интересно говорить с женщиной. Он сказал, что не будет со мной танцевать, так как не хочет видеть во мне танцевальный станок. «Я на тебе женюсь…», – весь вечер носилась в моей голове фраза из сна. «Я на тебе женюсь, если ты сделаешь…». Что? Господи, что мне сделать? Я сделала минет. Кажется, он удивился этому, а я не понимала почему, ведь это так прекрасно отдаваться без остатка тому, кого любишь. А что есть большее, что можно отдать, кроме своего тела?

Мы провели вместе несколько летних вечером и ночей. Вечером сидели в Хунте. Он никогда не танцевал со мной, говорил, что не хочет смешивать меня с работой. Потом занимались сексом, который начисто стерся из моей памяти. Я не знаю почему, то ли он был банален, то ли я слишком пьяна от любви. Рано утром шли завтракать. Я с растрепанными в постели волосами, в прозрачном топе с полуголой грудью, увешанная черным жемчугом и с синей розой на плече. Он еще слегка пьян. Я смеюсь на всю улицу. Мы приносим в благопристойное утреннее кафе бесшабашное ночное настроение. В моей памяти он остался как Мужчина, который любил сыр. Это единственное, что я успела о нем узнать. Он уехал куда-то на все лето, поцеловал меня в нос и сказал: «Созвонимся!». Я была счастлива. Тридцатого июля я узнала, что Хунта закрылась навсегда. Это был недобрый знак.

Теперь в моем холодильнике всегда лежал кусок сыра, но Мужчина, который любил сыр так и не пришёл. Луна в эту ночь вела себя как-то странно. От злости и обиды я достала сыр, выбежала на улицу и запустила в мусорный бак. Двор содрогнулся. Я молча смотрела, как куча отходов поглотила то, что он больше всего любил.

После ссоры с Вовочкой №2, я поехала на танго-фестиваль в Киев. Там без конца лил дождь, гулять было не вариант, и подруга потащила меня в святые пещеры. В комнатке слева от входа стоял небольшой гробик, над ним икона. Я смотрела на неё и меня охватила волна непонятных чувств, из глаз потели слёзы неизвестной мне радости, будто у меня долго-долго чего-то не было, а потом мне вдруг это дали. Я плакала от счастья, тихонько, едва слышно и вдруг совсем рядом раздался громкий плач младенца. Я оглянулась, но вокруг, кроме подруги никого не было.

Часа через два мы поднялись на свет, и первым делом я возмутилась, кому пришло в голову тащить в пещеры младенца.

– Какого младенца? – спросила она.

– Ты что? Не слышала плач?

– Нет. Какой плач?

Тут я поняла, что никакого младенца в пещерах не было. У меня случилось что-то типа слухового видения, галлюцинации. Мы пошли к выходу и еще долго обсуждали, что это было. Когда я вернулась в Москву, я пыталась вспомнить что это за икона. Я смутно помнила ее образ, кажется это Богородица, но без младенца. Я долго рыла интернет, и пришла к выводу, что это икона, где она узнает, что скоро станет матерью.

– Слушай, а ты когда-нибудь аборты делала? – спросила подруга через неделю после возвращения.

– Не сыпь мне соль на рану… да, делала. А почему ты спросила?

– Я все про пещеры думаю.

– Типа это был плач убитого мной ребенка?

– Я не знаю. Никто не знает. Но надо все версии проверить.

– Я очень переживаю, но это было по безграмотности, мне никто не говорил, что это плохо.

– Возможно, сейчас тебе об этом напомнили.

– Я если честно подумала о другом, видимо я в иллюзиях.

– Пока есть время все исправить, или хотя бы помолиться, покаяться. Я понимаю тебя. Мне бы тоже хотелось думать о другом. Возможно, это и есть правильный ответ.

– Какой?

– Надо все же все проверить, – затараторила она. – Про будущих деток. Короче, на исповедь тебе надо. А там послушаешь, что тебе скажут. Или к старцу какому-нибудь. Это вообще очень хороший вариант. Просто это всё неспроста. Подумай!

– Я не готова идти на исповедь, не могу эти слова вслух произносить.

– Какие?

– Про аборт.

– Напиши на бумажке. Это приемлемо. Я тоже многие вещи не могу произнести, в рев сразу.

– А что это изменит? Я и так раскаиваюсь и, наверное, уже наказана за это.

– Что ж ты думаешь, все наказания на земле раздаются?

– Я не знаю, – ответила я.

– Почитай что-нибудь на эту тему. Просто пойми, просто так плач в пещерах не слышат.

– Я понимаю… зачем ты разрушила мои иллюзии? Я вообще не вспоминала про аборт. Думала только о живом ребенке. Но это теперь невозможно. Знаешь, мне показалось, что я постарела после Киева. Это ужасно. Приехала и поймала себя на этой мысли, что я туда красивая уехала, а вернулась старая.

– Глупыш! Ты что?! Ты красотка! И ты ни разу на свой возраст не выглядишь!!! Прости, что разрушила что-то, но ни ты, ни я не заинтересованы в том, чтобы обманываться!

– Все нормально. В иллюзиях нет ничего хорошего. Спасибо за комплимент, но сегодня я в чёрном. У меня траур по потерянным иллюзиям.

Она начала драматизировать на тему траура и чёрного цвета, и я сказала, что пошутила, и что я в полном порядке, точнее мне все равно, так как я уже ничего не могу изменить. Меня не учили предохраняться ни мама, ни врачи. А после второго аборта, Боженька помог мне – он понял, что не трахаться я не могу, что так я ищу любовь свою, и лишил меня возможности беременеть, видимо для того, чтобы аборты не убили меня. И уже почти двадцать лет прошло. И только у гинеколога я вспоминаю об этом, когда она зачитывает мою медицинскую карту.

Подруга опять обернулась причитающейся старушкой и всё говорила и говорила, что еще можно что-то сделать, ведь я-то жива. Я поняла, что она сама в иллюзиях. Что можно сделать с ушедшим временем? Я думала, что самое полезное будет родить девочку в счастливой полной семье и растить ее так, как надо растить девочку. Но нет договора, который мы могли бы заключить с Вселенной. Я никогда не рожу девочку и никого видимо уже не рожу. И все, что мне остается – жить дальше. Подруга все отрицала, говорила, что я не права, и что нельзя так думать, что я умная, целеустремленная женщина. Мне нужно взять стрелу, выстрелить в нужном направлении и у меня все получится.

«Я не понимаю, о чем ты. Ты что реально думаешь, что я могу повлиять на то, чтобы выйти замуж и родить?»

В ответ она опять затараторила старческой моралью, что надо исправлять ошибки молодости, что за всё будут расплачиваться наши дети, если не покаяться и не вымолить прощение. Я в пятый раз сказала ей, что раскаиваюсь-раскаиваюсь-раскаиваюсь и постоянно хожу в церковь. Она, словно не слыша моих слов, все говорила и говорила: «Иди, молись, молись, молись, исповедуйся, исповедуйся». Меня достал этот нравоучительный разговор ни о чем.

«Послушай, – сказала я ей, чтобы закрыть тему раз и навсегда. – Я в пещерах испытала ощущение счастья. Ты это понимаешь? Я чувствовала то, что чувствует человек, который хотел чего-то очень сильно и получил это. У меня там были позитивные эмоции, понимаешь? Я не знаю, что это значило, но я знаю, что надо прислушиваться к себе». Ее словно заело на мысли о церкви, не слыша, что я ей говорю, она посылала меня туда. От ее глухоты громкость моего голоса росла как лавина: «Если я почувствую, что мне надо это сделать, я поеду и к старцу и куда угодно. Сейчас я ориентируюсь на то, что я там испытала. Это счастье! И вообще, ты в курсе, то мёртвые дети не плачут? Мёртвые молчат!»

«Только не забывай, – она подняла вверх указательный палец правой руки, – не забывай про то, что наши детки возьмут в наследство наши грехи! Когда мы вышли из пещер, мне тоже хотелось видеть только радостную сторону, но я же копатель!»

«Копай, копатель, – заорала я, – только смотри, что в выкопанной яме можно похоронить себя заживо. Есть естественный ход вещей, надо ему довериться. Мне кажется, это самое правильное, потому что человек не знает задачи своей души. И никакие раскопки не помогут ему это понять. Только инстинктивное слушание себя. Надо слушать свою душу, тихо спокойно слушать. А если человек начинает мнить себе, что он тут хозяин вселенной и все может в ней поменять – это и есть настоящий грех. И нечего копать там, где все ясно. Ребенок плачет, когда рождается. Это символ рождения. Мёртвые не плачут и точка».

Глава 6. Красный – прекрасный

В попытках изменить свою жизнь и себя грязну в образованиях. Почти год изучаю имиджелогию. Особенно мне нравится психология имиджа. Гармоничная личность никогда не обратится к имиджмейкеру, так как может это сделать сама. Способна ли на это я? Раньше я считала себя человеком со вкусом, но оказалось со мной всё не так. Не те брови, не те губы, не те волосы, не та одежда. Аксессуаром к неправильному костюмному ансамблю стало, вызываемое мной чувство страха. О котором мне поведала одна из новых знакомых. После некоторого периода тёплой дружбы она вдруг выстроила социальную дистанцию. Это произошло так внезапно и резко, что ввело в недоумение.

– Что случилось? – спросила я.

– Не хочу с тобой общаться! – ответила она. – Ты вызываешь у меня страх!

Я ничего не поняла, ведь ни ссор, ни скандалов не было, но к сведению приняла, и отошла от неё, пожав плечами. Я своего общества не навязываю, и лезть не буду. Я же не садист, в конце концов. Но через какое-то время она сама подошла ко мне, хлопая ресницами, и пригласила на кофе. Благодаря этой ситуации я почувствовала себя мужчиной и немного больше поняла их. Кажется, теперь я знаю, почему они «просто так» пропадают. Я вызываю страх. Неожиданно. Мне кстати Вова об этом говорил. Допустим, так и есть, правда непонятно, как и при каких условиях, я это делаю. Но, если и так – что в этом такого? Разве он выйдет на зов, если в вас его нет? Именно! Если в вас нет страха, я не смогу его вызвать. Стало ясно, что я зеркало, в котором отражаются чувства другого – сложные, неприятные, тяжёлые. В них он и сам не заглядывал и другим не позволял.

Сама я тоже боялась. Страшно быть другой. Несколько месяцев я привыкала к мысли, что мне идет красный. Спустя полгода смирилась с мыслью о покупке красной помады. Зашла в ЦУМ, накрасила губы красным и поняла, что четыре года была человеком без цвета и запаха. Удивительно, как некоторые люди вообще замечали меня. Я не переносила запахи духов и одевалась в серые кофточки и чёрные водолазки. Потом возникло жуткое желание от этого избавиться. И не просто избавиться, а совершить что-то из ряда вон. Это произошло внезапно и резко. Я шла по переходу метро и знала, что сделаю. Дома я сняла водолазку, взяла большие ножницы и совершила переход в другой мир, искромсав её на куски. После этого я перешла в другую крайность – полюбила белые рубашки. Сейчас на мне была точно такая рубашка, джинсы и единственное ярко-красное пятно на губах.

Очнулась от воспоминаний, услышав, как вошедшая в магазин девушка требовала у продавца помаду как у меня. Выходить на улицу в красной помаде было страшно, но я это сделала. Я шла долго-долго, через Петровку и Столешников, Тверскую и Газетный, Большую Никитскую улицу и бульвар, но никто не показывал на меня пальцем. На Арбатской площади села в троллейбус-двойку и он мчал меня по Кутузовскому до самого дома. Меня, старую и новую, яркую и бесцветную, взбалмошную и логичную, несчастную и счастливую.

С тех пор со мной всегда красная помада, а ЦУМ стал местом моей силы. В нем я училась придавать своему телу контуры, по нескольку часов исследуя духи, помады и карандаши. Эти пограничная оболочка между моей кожей и окружающим миром.

Половина третьего ночи. Я больше не покупаю сыр, но все равно жду его звонка. Россия – страна высокого контекста, где «созвонимся» означает «мы больше никогда не увидимся». Но я, кажется, американка. Понимая рассудком, почему он на мне не женился, сердце не верит, что он меня бросил. Его рвёт на части и разъедает изнутри. Ночи особенно невыносимы. Днем можно работать, потом учиться, но что делать ночью? Все, что мне остается – это лайкать его фотографии в социальной сети, где он, словно Пигмалион, обнимает белокаменную статую, бомбить письмами с разными дурацкими комментариями, какой он красивый, умный и тому подобное. Иногда молча возмущаться его постам о немытой «рашке», в глубине души не соглашаться, но помалкивать о своем мнении из-за любви и надежды не понятно на что. Он игнорировал, разжигая мою ярость.

Этой ночью гнев и обида переполнили настолько, что я не смогла сделать глубокий вдох, мою грудь словно заткнули пробкой. От невозможности высказаться заболело горло. Так внезапно и сильно, как при тяжелейшей ангине, что мне захотелось защитить себя от этого разрушающего чувства любовной имитации. Пробку прорвало. Я применила к каратисту свой коронный способ защиты, который Юля назвала «словесный удар коленом в дых», холодный и логичный, положивший на лопатки немало мужчин. На самом деле я просто назвала вещи своими именами, сказав, что я на самом деле о нем думаю.

«Привет. Вот ты любишь размещать в сети посты про российское болото, возмущаться о всякой российской неустроенности. Знаешь, что я хочу тебе сказать? Да, наша страна далеко не идеальна, но прежде, чем злиться на неё и разглагольствовать в общероссийском и мировом масштабе – начни с себя! Посмотри на свою школу и во что ты ее превратил. Да у тебя в ней такое же болото. В раздевалке хавоз и психологическая атмосфера оставляет желать лучшего. И не удивительно, что люди уходят. Чем злиться на страну, в которой ты живешь, навел бы порядок в своей «маленькой стране». А сейчас ты ничем он наших политиков не отличаешься. Прости за прямоту, но ты также как они сотрясаешь воздух».

Написав письмо, я успокоилась и заснула. Мне приснилось, что я поворачиваюсь на левый бок и вижу, как на моем белом комоде, на самом краешке, сидит толстый чёрный кот, а над письменным столом еще один, рыжий, висит в воздухе нога на ногу, словно сидит на невидимом стуле.

Утром я извинилась, списав всё на ночь, усиливающую теневые стороны человека. Но на самом деле о сказанном я не жалею. Я люблю свою страну со всеми ее недостатками, и меня бесят те, кто её клянёт, не желая сам делать элементарные, зависящие от него вещи. Это мировоззрение подростка. То же самое, что предъявлять претензии к матери, которая является местом, где ты появился на свет.

Я никогда не мечтала выйти замуж за иностранца и жить за границей. А любитель сыра, хотел сбежать и возможно подумывал взять меня с собой, так как в разгар нашего романа, поставил условие – я должна заговорить по-английски. Я честно старалась ему угодить, даже купила абонемент на целый год. Но бесконечные, в каждой дырке затычки, «хавы», «хавинги» и «хавготы» свели меня с ума. После месяца мучений мой организм заговорил на своем языке. Только я переступала порог класса и усаживалась за стол, меня одолевал такой сильный насморк, от которого не помогали ни носовые платки, ни медицинские препараты. Я чихала, краснела и обливалась слезами. Стоило выйти с урока – болезнь прекращалась. Я поняла, что с английским надо завязывать, тем более что в ситуации несостоявшейся женитьбы его привлекательность в моих глазах померкла. Я вспомнила, что когда-то давно у меня появилась мечта поехать в страну Басков и проникнуться её непокорённым духом и перевелась на испанский, там у меня не было никаких соплей.

Горько, что я не могу получить любовь, которая мне так нужна. Почему так? Говорят, что я красивая и руки из нужного места растут. Я умею шить, вязать и готовить. Хотя готовить не сильно люблю, а шить и вязать при московской жизни почти перестала. Я терпеливая и могу сама зарабатывать, хотя Вова всегда считал это недостатком. Со мной интересно разговаривать. Я, правда, не понимаю, что со мной не так, и почему мужчины, с которыми меня сводит судьба, эмигрировали или готовятся это сделать. Мне кажется, если бы вдруг по каким-то причинам я покинула страну, я бы очень скучала. Наверное, я так успокаиваю себя, чтобы заглушить боль от того, что он меня бросил.

После разгромного письма в защиту России, я написала любителю сыра и английкого еще несколько писем. Поздравила с Новым годом, дала несколько советов, как правильно продвигать танго-школу, порекомендовала политические посты не размещать на танго-страничке, научила, как правильно отвечать на комментарии танго-поклонников. Предложила танго с борщом не сравнивать, чтобы не уродовать сексуальный имидж танца, отправила свой любимый сонет Шекспира под номером «Сто тридцать», зачем ума не приложу. Поздравила с Днем защитника отечества и записалась на его семинар. Только после этого он мне ответил, чтобы уточнить детали – темы, даты, деньги и все такое. Я была счастлива, что могу говорить с ним.

В прошеное воскресенье я снова попросила у него прощения. Я всегда просила у мужчин прощения за то, что любила их слишком сильно. В ответ он написал, что не получил денежный перевод за семинар.

Ночью справа от меня, совсем рядом, сидел зверёк. Лёжа, я видела только его торчащий пушистый хвостик. Это был не кот, а белочка. Я протянула руку, чтобы схватить её или прихлопнуть, а она ущипнула меня ртом за руку – не больно и не щекотно, просто похватала и всё. Я проснулась и включила свет, страшно не было.

Пролетела зима. Я отлично защитила диплом. Готовясь к выступлению, подобрала новый имидж. Собрав костюмный ансамбль, мы с подругой устроили ритуал расставания со старой одеждой, потому что старые образы «я» надо снимать и выбрасывать как вещи, которые вышли из моды. Теперь в моём письменном столе живёт диплом имиджмейкера, а в шкафу – красное платье и красный жакет. Распахивая по утрам его дверцы, сталкиваюсь взглядом с поселившимся в нём цветом жизни, но полюбовавшись, надеваю старую добрую белую мужскую рубашку.

Вот так и живут во мне любовь и страх к красному. Каждый день жду вечера, чтобы положить голову на подушку и заснуть. Захожу в листопад, в лицо дует холодный ветер. Саркофаги, стоящие вдоль аллеи, и сама аллея, покрыты жёлтыми опавшими листьями. Печальное, но подходящее случаю, местечко. Я жду последней встречи с женщиной, которую теперь почти ненавижу. Наше расставание длится несколько лет, и я очень надеюсь, что хоть сейчас она, наконец, даст мне развод. Жуткий народ эти женщины: злые, завистливые, кровожадные, они лучше убьют, чем допустят мысль о том, что ты можешь разлюбить их. А я разлюбил и уже давно. Небо затянула серая туча, вокруг ни души, всё умерло, как наши чувства друг к другу.

«Хорошо, что у меня есть зонт», – сказал я сам себе и поёжился от холода. «Не хватало еще вымокнуть до нитки. Если она опять возьмется за своё, заколю её этим зонтом и уложу в саркофаг», – подумал я и сразу согрелся. От такого удачного решения вопроса я расправил плечи, поднял глаза и сразу же увидел перед собой это мерзкое существо, семенившее ко мне на своих жирных коротеньких ножках. Я, наверное, был не в себе, когда влюбился в неё. Сейчас всё в этом облике раздражало меня: и старомодное платье, и грубые манеры, и одутловатое блёклое лицо с хитрыми глазами, и её мерзкий голос. Несколько секунд я молча смотрел и думал, что совершенно разочаровался в женщинах, как вдруг случайно повернул голову вправо и увидел даму в красных одеждах. Высокая и стройная, она величаво двигалась навстречу, превращаясь для меня в музыку новой жизни, в моих ушах зазвучали фанфары и страстные тона виолончели. Пошёл дождь, и дама открыла красный зонт, несколько огромных капель упали на него и дополнили музыку звуками колокольчиков. Подул ветер, игриво зашуршал в пышном красном подоле, и на первый план выступила скрипка, ясная и певучая. Я смотрел на красное видение и улыбался.

«Ну что ты стоишь как столб? – моя музыка резко оборвалась – Забирай свой развод! И подавись им!». Бывшая со злостью сунула мне в руку конверт, а я улыбался от счастья. Мне вдруг стало её очень жаль, она стояла такая несчастная и одинокая в окружении саркофагов.

Утром я открыла шкаф, чтобы надеть белую рубашку, но вспомнив свой сон, передумала. Я взяла красный жакет, ощутив в груди лёгкое волнение. Что-то изменилось во мне, словно я созрела для чего-то большего! Сейчас я выйду на улицу, и зазвучу у кого-то в душе прекрасной мелодией.

Бывало ли у вас желание совершить поступок, совершенно на вас не похожий? Я шла на день рождения к незнакомому человеку, к тому же без приглашения. Один из моих виртуальных друзей сделал объявление, что давненько не устраивал у себя шумных вечеринок и в субботу ждёт всех на Большой Никитской. В постскриптуме значился адрес и пометка «Мне 33. Подарков не надо. Несите бухло». Хозяина торжества я видела пару раз на милонге, но казалось, знала его всю жизнь. Мне было знакомо его маленькое худое тело, вечно одетое в чёрное, его большая голова с густой шевелюрой и острыми, словно вырубленными из камня чертами лица. Танцуя танго, он скользил низко над полом, выделяясь из общей массы, чем и привлек моё внимание. Удивившись сама себе, я подошла познакомиться. Мне не забыть его окутывающее близкое объятье, мягкие кошачьи шаги, скольжение в танце на полусогнутых; эффект полного слияния – словно ты заходишь в него и растворяешься, становясь его рукой, ногой и телом. Возвращаясь в себя, когда стихает музыка. Он сказал мне: «Ты – коктейль на тонком льду». Я тогда его не поняла, ведь я ненавижу коктейли. Мне казалось, что я коньяк или ром.