Текст книги "Россия XX века. Вехи и судьбы"

Максим Горький

У «буревестника революции», писателя Максима Горького (1868—1936), жизнь была удивительная и богатая событиями. Родился он 28 марта 1868 года. Многие считают его пролетарским писателем, однако Алексей Максимович Пешков никоим образом не принадлежал к пролетариату. Когда Горький после амнистии в связи с трехсотлетием дома Романовых в 1913 г. вернулся из эмиграции в Россию, он обратился за паспортом в Нижегородскую ремесленную управу, и там ему в 1914 г. выдали паспорт на 5 лет как «цеховому Алексею Максимовичу Пешкову». То есть, если говорить о социальной принадлежности, Горький происходил из достаточно зажиточных слоев российского «среднего класса» – мещанства.

Рано осиротевший, он вырос в Нижнем Новгороде в семье своего деда – цехового старосты красильщиков. Имел все возможности получить образование, по крайней мере, начал учиться на чертежника. Дед разорился и стал попрошайкой уже тогда, когда Алексей покинул свой ненавистный дом, который он считал жестоким, мещанским и злым. Юноша начал бродяжить по России..

Чтение стало его любимым занятием и мало-помалу стал он пробовать писать сам. Его многому научил, сосланный тогда в Нижний Новгород В. Г. Короленко. Однако талантливый писатель-самоучка в своих книгах изобразил не ее пролетариат, а ее дно, и стал безумно популярен. В начале века к нему в Нижний зачастили известные российские писатели «на поклон», как иронически заметил Бунин (который, в конечном итоге, сам ездил к Горькому) – так в России посещали только А. Чехова и Л. Толстого.

Горький был высоким, худощавым человеком, смолоду чрезвычайно сильным, исхудавшим после туберкулеза легких, но все же до старости очень жизнелюбивым и крепким. Преобладающим настроением его были некоторые подавленность и депрессия, которые легко переходили в возбуждение и растроганность. Эти чувства захватывали его настолько сильно, что ему нередко трудно было удержаться от слез.

В самом начале ХХ века он уже был писателем, известным во всём мире. Привлечь Горького на свою сторону стремились многие деятели социал-демократической партии. Среди них один из теоретиков марксизма, развивавший идею «перманентной революции» А. Л. Гельфанд (Парвус) и лидер большевиков В. И. Ленин.

Им деньги были срочно нужны на революционную пропаганду, покупку оружия, организацию и финансирование боевых групп. В. Ленин писал революционеру А. Богданову из Женевы 2 ноября 1904 г.: «Вообще денежный вопрос самый отчаянный… Надо приложить все усилия, чтобы достать большой куш». И тут же предложил использовать Горького.

Однако всех опередил Парвус. Он встретился с Горьким 23 апреля 1902 г. в Севастополе, где писатель находился под надзором полиции. Парвус предложил Горькому сотрудничество с мюнхенским издательством «Мархлевский и К°». Через год они заключили договор, по которому Парвус как литературный агент писателя обязался распространять его произведения в Германии и способствовать постановке новой горьковской пьесы «На дне» на сценах немецких театров. Доход с постановок должен был распределяться так: 20% Горькому, 60% в партийную кассу и 20% Парвусу.

Пьеса вышла в Мюнхене в конце 1902 года, а в следующем она уже шла в известном берлинском театре М. Рейнгардта с огромным успехом. В очерке «В. И. Ленин» Горький вспоминал: «За четыре года пьеса обошла все театры Германии, в одном только Берлине была поставлена свыше 500 раз, у Парвуса собралось, кажется, 100 тысяч марок». И. П. Ладыжников уточнил: «Парвус… растратил около 130 тысяч марок. Деньги эти должны были быть переведены в партийную кассу».

Эти свидетельства говорят о том, что Горький в 1903 году уже регулярно помогал социал-демократам денежными средствами. Тогда же он сблизился с большевиками. Одной из причин этого была любовь к актрисе Художественного театра М. Ф. Андреевой, тесно связанной с Л. Красиным и другими руководителями партии. Известно, что В. Ленин дал ей кличку Феномен, подчёркивая необычную для красивой актрисы и жены генерала увлечённость революционными идеями. С начала 1903 г. Горький стал часто бывать в доме Марии Фёдоровны, а осенью того же года она стала его гражданской женой.

Влюблённый «как 366 000 гимназисток», под влиянием Андреевой он давал на нужды революции не только собственные деньги, но и собирал пожертвования у богатых фабрикантов и купцов. Впоследствии писатель признавался: «За время с 901-го по 917-й год через мои руки прошли сотни тысяч рублей на дело российской социал-демократической партии, из них мой личный заработок исчисляется десятками тысяч, а все остальное черпалось из карманов „буржуазии“. „Искра“ издавалась на деньги Саввы Морозова, который, конечно, не в долг давал, а – жертвовал. Я мог бы назвать добрый десяток почтенных людей – „буржуев“, – которые материально помогали росту с.-д. партии. Это прекрасно знает В. И. Ленин и другие старые работники партии».

Горький принял непосредственное участие в первой русской революции 1905 года. 9 января он был среди нижегородских большевиков в колонне рабочих Выборгского района и стал свидетелем расстрела людей у Троицкого, Полицейского, Певческого мостов и на Дворцовой площади. Горький был хорошо знаком с Гапоном, но о его провокаторстве не догадывался. Придя домой, он обнаружил там Гапона и продиктовал священнику обращение к народу со словами «Братья, спаянные кровью! У нас нет больше царя». Тем же вечером Горький написал воззвание «Всем русским гражданам и общественному мнению европейских государств». А своей бывшей жене в Нижний он написал: «Итак – началась русская революция, мой друг, с чем тебя искренно и серьезно поздравляю. Убитые – да не смущают – история перекрашивается в новые цвета только кровью».

Сразу после расстрела демонстрации, немедленно названного Кровавым воскресеньем, он выезжает в Ригу, где опасно болела Андреева (у нее случился на гастролях перитонит, по мнению биографов, по причине неудачного аборта). Характерно, что в том же письме он сообщает об этом жене и добавляет о состоянии Андреевой нечто весьма странное, даже жестокое: «Это грозит смертью. Но теперь все личные горести и неудачи не могут уже иметь значения, ибо – мы живем во дни пробуждения России».

Воззвание Горького распространилось по Петербургу стремительно, полиция сработала оперативно, и в Риге, куда он отправился навещать больную Андрееву, его арестовали и этапировали обратно в Питер. В отдельной камере Трубецкого бастиона он пробыл месяц, и все это время в Питере шла беспрецедентная борьба за его освобождение. Вскоре он был выпущен под десятитысячный, гигантский по тем временам залог, без права покидать столицу.

Однако уже 7 декабря Горький вернулся в Москву – и застал там полноценную всеобщую забастовку, сопровождавшуюся настоящими баррикадными уличными боями. «Сейчас пришел с улицы. У Сандуновских бань, у Николаевского вокзала, на Смоленском рынке, в Кудрине – идет бой. Хороший бой! Гремят пушки – это началось вчера с трех часов дня, продолжалось всю ночь и непрерывно гудит весь день сегодня. Рабочие ведут себя изумительно. Вообще – идет бой по всей Москве!» – пишет он в письме К. П. Пятницкому.

Квартира Горького на Воздвиженке, где они жили с М. Ф. Андреевой, стала боевым штабом. Сюда потоком шли революционеры, чтобы получить оружие, деньги для боевой технической группы, бомбы, изготовленные из консервных банок, узнать последние новости. После разгрома восстания на Пресне Горький и Андреева вынуждены были уехать, едва не столкнувшись с полицейскими, нагрянувшими с обыском. Скрывшись в Финляндии, они приняли предложение Ленина и большевистского ЦК отправиться в Европу и Америку для сбора средств на продолжение революции.

Так началось его долгое заграничное странствие – он вернулся в Россию только в 1913 году. Несколько месяцев он с Андреевой пробыл в Америке, а затем поселился в Италии, на острове Капри.

***

Ленин и Красин стремились завязать контакты с иностранными банкирами и предотвратить денежный заём, который царский министр С. Ю. Витте пытался там получить на подавление русской революции. Отправляя Горького в поездку, они позаботились снабдить его рекомендательными письмами не только к хорошо знакомым немецким социал-демократам, но также к американским общественным деятелям и финансистам.

Поездка в Европу и Америку существенно расширила круг знакомых Горького. В Берлине он встретился с А. Бебелем, К. Каутским, К. Либкнехтом, Р. Люксембург, в США завязал связи с американскими социалистами и бизнесменами. Он выступал там с докладами: «Сместить и покарать Витте», «Царь, Дума и народ», «Еврейский вопрос». Пропагандируя дело русской революции, Горький собирал средства на её продолжение и углубление. В своем письменном обращении он призывал американцев: «Не давайте денег русскому правительству!»

Писатель взывал: «Всё должно служить великому делу возрождения жизни, делу Всемирной Революции, которая поднимет нации от рабства к равенству, братству, радости, которая должна стать праздником для всех». Уже в первые дни он рассчитывал на встречу не только с членами «Комитета знаменитых американцев для помощи русской революции», но и с владельцами банка «Кун, Лёб и К°», с Якобом Шиффом, государственным секретарём по торговле и труду Оскаром Соломоном Штраусом и даже президентом Рузвельтом. Встречу с ними должен был организовать приёмный сын Горького Зиновий Пешков (Свердлов), старший брат бизнесмена, а впоследствии американского банкира Вениамина Свердлова.

Однако пуританская Америка была возмущена тем, что писатель приехал в страну с актрисой, бросив в России жену с двумя маленькими детьми. Горький был вынужден на время прекратить поездки по стране, поселившись у супругов Мартин на вилле «Саммер Брук», где писатель начал работу над повестью «Мать».

Работу над этой повестью он продолжил в Италии, куда вместе М. Ф. Андреевой приехал 13 (26) октября 1906 г. К этому времени у писателя наступило прозрение – помогать делать всемирную революцию для господства «клуба международных банкиров» он больше не желал. Написанный в Америке очерк «Город жёлтого дьявола» и особенно памфлет «Один из королей республики» свидетельствуют об этом достаточно выразительно. Итогом поездки Горького в Европу и Америку была переоценка понятий «свобода» и «революция». Этому способствовал и разгоревшийся в немецкой социал-демократии скандал вокруг «дела Парвуса». Выяснилось, что деньги Горького, вырученные от издания его книг, которые планировалось внести в революционную кассу, Парвус истратил на личные нужды.

После 1908 г. Горький реже стал отчислять собственные средства в партийную кассу, тем более, что на Капри денег у него становилось всё меньше. В годы реакции разорилось издательство «Знание», доходы от которого были главным средством для жизни писателя. Он метался, пытаясь организовать собственный журнал или выгодно продать новые произведения И. Д. Сытину. Между тем большевики довольно бесцеремонно пользовались его денежной помощью. Известно, что Ленин в письме А. А. Богданову продолжал настаивать: «…тащите (особенно с Горького) хоть немного». И большевики «тащили», не стесняясь: участвуя в работе Пятого съезда РСДРП в Англии (1907), Горький и М. Ф. Андреева организовали питание делегатов за свой счёт, частично оплачивали их пребывание за рубежом и отъезд.

На Капри Горький с Андреевой жили на вилле «Спинола». Дом располагался на обрыве над морем. На втором этаже в огромной комнате с видом на море располагался кабинет Горького, где он написал множество известных произведений. Здесь он принимал у себя много русских гостей. Бывал у него Бунин, Дзержинский, Шаляпин и еще много известных людей. Приезжала с детьми и жена Горького, Екатерина. В 1908 и 1910 годах навещал писателя Владимир Ленин.

В своих письмах Горький писал: «Здесь удивительно красиво, какая-то сказка бесконечно-разнообразная развёртывается перед тобой. Капри – кусок крошечный, но вкусный. Вообще здесь сразу, в один день, столько видишь красивого, что пьянеешь, балдеешь и ничего не можешь делать. Всё смотришь и улыбаешься…»

На Капри Горький искренне увлёкся работами А. В. Луначарского о социализме и религии, трудами В. А. Базарова о коллективизме и особенно книгами А. А. Богданова об «эмпириомонизме» и «эмпириокритицизме». Горького объединяло с «левыми большевиками» многое: проповедь активности и коллективизма, мечта о новой культуре, но главное – понимание социализма как идеального устроения мира, в котором личность достигнет гармонического единства внутри и вне себя. Чтобы построить такое общество, как изображал Богданов в книге «Новый мир» (1905) или романе-утопии «Красная звезда» (1908), нужно было воспитать нового человека, о котором всегда мечтал Горький, воспевая Человека с большой буквы. Поэтому он высоко ценил философские работы Богданова.

Ленин же резко критиковал Богданова, не одобрил он и организацию партийной школы на Капри, в которую были приглашены рабочие-пропагандисты из России. Она просуществовала с 23 июля (5 августа) до конца ноября 1909 г. Горький читал рабочим лекции по русской литературе, возил на экскурсии. Денежные средства на дорогу рабочим и жизнь на Капри тратил свои, а также получал у А. Амфитеатрова, В. Каменского и Ф. Шаляпина. Однако по инициативе Ленина ЦК большевиков резко осудил «школу на Капри» как фракционную и исключил Богданова из партии.

С тех пор Горький стал ненавидеть «партийные склоки», на время порвал отношения и с Лениным, а главное – перестал спонсировать большевиков. И хотя контакты с Лениным постепенно восстанавливались (в 1910 г он снова приезжал на Капри), писатель приобрёл стойкую неприязнь к членству в какой бы то ни было партии и до конца жизни называл себя «беспартийным большевиком».

***

Вернувшись на родину после царской амнистии 1913 г., Горький занимался уже не партийной, а литературной и общественной работой. Отдалившись в это время от всех политических партий, писатель основал собственную газету «Новая жизнь». Эта газета печатала оппозиционные по отношению к большевикам статьи Горького, в 1918 собранные в книгу «Несвоевременные мысли». Горького окружали в редакции «Новой жизни» так называемые литераторы-интернационалисты. По замыслу Горького, газета должна была консолидировать все здоровые силы общества без различия политических взглядов. Он даже стремился объединить все социал-демократические течения в одну партию.

Из-за военной цензуры Горький в эти годы не поддерживал связи с европейскими социал-демократами, поэтому не мог знать о существовании «Меморандума д-ра Гельфанда» (Парвуса), в котором излагался подробный план новой революции в России и свержения императора Николая II. Не знал он и о контактах Парвуса с немецким правительством, а также о деятельности американских и скандинавских банкиров, тайно финансировавших «революцию Керенского» и мечтавших, как Якоб Шифф, о расчленении России. Но догадывался о многом.

Февральские события 1917 г. Горький воспринял осторожно: радость от того, что «русский народ обвенчался со Свободой», вскоре омрачилась предчувствием грядущих трагических событий. С приходом к власти Ленина начались аресты и казни. Горький с горечью писал: «Чем отличается отношение Ленина к свободе слова от такого же отношения Столыпиных, Плеве и прочих полулюдей? Не так же ли Ленинская власть хватает и тащит в тюрьму всех несогласно мыслящих, как это делала власть Романовых?..». «И Ленин, и Троцкий, и все другие, кто сопровождает их к погибели в трясине действительности, очевидно убеждены вместе с Нечаевым, что „правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно“, и вот они хладнокровно бесчестят революцию, бесчестят рабочий класс, заставляя его устраивать кровавые бойни, понукая к погромам, к арестам ни в чем не повинных людей..» «Ленин.. считает себя вправе проделать с русским народом жестокий опыт, заранее обреченный на неудачу».

О подготовке Октябрьского переворота Горькому сообщили незадолго до его начала. Многие годы общаясь с большевистскими вождями, он узнал от кого-то из них (возможно, от Л. Б. Каменева), что 16 октября на заседании ЦК РСДРП было принято решение о немедленном вооружённом восстании. Считая такой шаг гибельным для России и для революции, Горький решил выступить с воззванием, обращённым к большевикам и народу. В статье «Нельзя молчать!», опубликованной 18 (31) октября, он писал: «На улицу выползет неорганизованная толпа, плохо понимающая, чего она хочет, и, прикрываясь ею, авантюристы, воры, профессиональные убийцы начнут творить «историю русской революции».

Горький понимал, что организация переворота может оказаться в руках безответственных авантюристов и будет провоцироваться специально подготовленными профессиональными революционерами-боевиками. У Троцкого, действительно, был свой отряд боевиков, который именовался «боевым отрядом народного вооружения». Горький писал: «Пугать террором и погромами людей, которые не желают участвовать в бешеной пляске г. Троцкого над развалинами России, – это позорно и преступно». «Недавно матрос Железняков, переводя свирепые речи своих вождей на простецкий язык человека массы, сказал, что для благополучия русского народа можно убить и миллион людей. Я не считаю это заявление хвастовством и хотя решительно не признаю таких обстоятельств, которые смогли бы оправдать массовые убийства, но думаю – что миллион „свободных граждан“ у нас могут убить. И больше могут. Почему не убивать?»

В статьях «К демократии», «Вниманию рабочих» и многих других звучит тревога Горького за судьбы России, которую толкают к социальной революции «по методу Нечаева» «на всех парах через болото». В статье «Плоды демагогии» Горький резко упрекает большевиков в том, что они относятся к русскому рабочему, как к хворосту, поджигая который хотят зажечь костёр всемирной революции. Резко отзывается о большевистских лидерах – Ленине, Троцком, Зиновьеве. На них он возлагает ответственность за разруху в стране, гибель интеллигенции, за то, что «сильно мрут дети».

В одной из статей Горький пишет: «Среди распоряжений и действий правительства, оглашенных на днях в некоторых газетах, я с величайшим изумлением прочитал громогласное заявление «Особого Собрания Моряков Красного Флота Республики»: «Мы, моряки, решили: если убийства наших лучших товарищей будут впредь продолжаться, то мы выступим с оружием в руках и за каждого нашего убитого товарища будем отвечать смертью сотен и тысяч богачей, которые живут в светлых и роскошных дворцах, организовывая контрреволюционные банды против трудящихся масс, против тех рабочих, солдат и крестьян, которые в октябре вынесли на своих плечах революцию»..

Я, как и всякий другой гражданин нашей республики, имею право спросить.. Что же, правительство согласно с методом действий, обещанным моряками?

И.. не само ли оно внушило морякам столь дикую идею физического возмездия?

Вероятно, все помнят, что после того, как некий шалун или скучающий лентяй расковырял перочинным ножиком кузов автомобиля, в котором ездил Ленин, – «Правда», приняв порчу автомобильного кузова за покушение на жизнь Владимира Ильича, грозно заявила: «За каждую нашу голову мы возьмем по сотне голов буржуазии». Видимо, эта арифметика безумия и трусости произвела должное влияние на моряков, – вот они уже требуют не сотню, а тысячи голов за голову».

Все эти статьи вошли затем в сборник «Несвоевременные мысли». После 1918 года эти «мысли» в СССР не издавались, так что многие поколения советских людей о них и не слышали. Для них он навсегда запечатлелся как «буревестник революции». В конце июля 1918 большевики прикрыли «Новую жизнь». Ленин при этом утверждал: «Горький – наш человек и, безусловно, вернется к нам..». Однако Горький к Ленину так и не вернулся, но ценил, уважал и поддерживал Сталина. Но об этом далее..

Еще в 1919 Горький познакомился с баронессой Марией Будберг (Мурой). Об их первой встрече она рассказывала: «Я была изумлена его смесью жизнерадостности, смелостью, целеустремленностью, веселым нравом. С той поры я была с ним тесно связана..». Связь в самом деле была «тесной» – эта загадочная женщина стала последней любовью писателя. Она отличалась деловой хваткой и широкой образованностью, существуют сведения, что Будберг являлась двойным агентом – английской разведки и ГПУ.

В голодные годы (1919 г.) Алексей Максимович организовал в Питере издательство «Всемирная литература», выпускавшее лучшие сочинения всех времен и народов. К сотрудничеству Горький привлек известных писателей, ученых и переводчиков, среди которых были: Блок, Гумилев, Замятин, Чуковский, Лозинский. Планировалось выпустить 1500 томов, получилось всего 200 книг (в семь раз меньше запланированного), и все равно издание книг во время, когда измученные люди не видели хлеба, стало настоящим подвигом.

В ноябре 1919 по инициативе Горького был открыт занявший целый квартал Дом искусств. Литераторы не только работали тут, но и столовались, и жили. Годом позже возникло знаменитое Цекубу (Центральная комиссия по улучшению быта ученых). Под свое крыло Алексей Максимович взял и «Серапионовых братьев»: Зощенко, Тихонова, Каверина, Федина. Чуковский впоследствии утверждал: «Мы пережили те тифозные, бесхлебные годы, и этим в значительной степени обязаны „родству“ с Горьким, для которого все, и маленькие, и большие, стали как родная семья».

Осенью 1921 г. по настоянию Ленина Горький уехал из советской России (фактически был выслан). Вместе с ним за границу уехала баронесса Брудберг. За границей Горький продолжал осмысление уроков Октября. 3 января 1922 г. он писал Роллану: «Ошибочно думать, что русская революция есть результат активности всей массы русского народа.. Революции всегда совершались – Вы это знаете – волею немногих безумцев..» Писатель утверждал, что Октябрьский переворот совершили сорок человек интеллигентов, которых он знал лично.

Подозревая о наличии тайных сил, управляющих событиями, Горький активно критиковал большевиков за попытку осуществления «перманентной» мировой революции. Как доказано в наше время, средства на Октябрьский переворот давали и Якоб Шифф, и Вениамин Свердлов, и Чарльз Крейн, и скандинавские банкиры, и немецкое правительство. Однако сегодня мало кто знает, что Горький был противником и разоблачителем зверств и беззаконий Ленина и Троцкого.

***

В 1921 году Алексей Максимович отправился в Гельсингфорс, а потом в Берлин и Прагу. В это время он написал и напечатал «Заметки из дневника» и «Мои университеты». В апреле 1924 Горький осел в Италии около Сорренто. Почту из России ему доставляли на ослике – иначе почтальоны были не в силах дотащить до писателя тяжеленные сумки. Писали Горькому дети, селькоры, рабочие, и всем он отвечал, с улыбкой называя себя «письмописцем». Кроме того он вел активную переписку с молодыми отечественными литераторами, всячески их поддерживая, давая советы, правя рукописи. В Италии он закончил «Дело Артамоновых» и начал свой главный труд – «Жизнь Клима Самгина».

Горький вступил в самый тяжелый конфликт с большевиками уже после выезда за границу, в связи с процессом над лидерами эсеров. Он написал тогда письмо к заместителю председателя СНК А. И. Рыкову, в котором говорил, что убийство представителей интеллигенции (именно так он квалифицировал возможный смертный приговор социалистам-революционерам) «в нашей безграмотной и некультурной стране» бессмысленно и преступно.

В конце двадцатых жизнь в Сорренто уже не казалась Алексею Максимовичу тихой, он писал: «Жить здесь из-за фашистов становится все тяжелей». В те же годы и власть в России сменилась, Ленин умер и на смену ему пришел Сталин. В мае 1928 Горький вместе с сыном Максимом посетил советскую Россию. На перроне Белорусского вокзала писателя встречал почетный караул из пионеров и красноармейцев. Здесь же присутствовали первые лица страны – Ворошилов, Орджоникидзе, Луначарский.. Горький объехал всю страну – от Харькова до Баку и от Днепростроя до Тифлиса – встречаясь с учителями, рабочими, учеными. Тем не менее, в октябре 1928, писатель отбыл обратно в Италию.

Во время очередного приезда в Россию Горький совершил еще ряд вояжей: он посетил Соловки, читал в театре имени Вахтангова пьесу «Егор Булычев и другие», а Ворошилову и Сталину – сказку «Девушка и Смерть», относительно которой Иосиф Виссарионович сказал, что «штука эта будет сильнее «Фауста».

Создаётся впечатление, что в октябре 1917 года у русской интеллигенции, в том числе у Горького, украли мечту сделать народ России счастливым. Ведь после большевистского переворота Троцкий и Ленин взяли решительный курс на искоренение всех классовых врагов, то есть полному уничтожению подвергались интеллигенция, духовенство, купечество. Сталин же стал проводить несколько иную политику, он вместо расстрелов стал помещать чуждые элементы в трудовые лагеря ГУЛАГа на перевоспитание.

Горький в этом поддерживал Сталина, считал трудовое перевоспитание действенным и гуманным методом, солидаризировался в этом вопросе с Макаренко. Все мы знаем о трудовой колонии Макаренко для перевоспитания асоциальных подростков– шпаны, воришек, беспризорных. Но не все знают, что этот эксперимент был настолько удачным, что на основе этой колонии даже была открыта советская разведшкола.

Осознав изменение внутриполитического курса, Горький решил окончательно вернуться в сталинский СССР в 1932 году. Он поверил, что советская власть может быть властью народа, что страной теперь управляют настоящие хозяева жизни – рабочие и крестьяне, ударники, заседающие в Верховном Совете. 29 января 1928 г. он писал Р. Роллану из Сорренто: «Советская власть по природе своей становится всё более действительной властью рабочих и крестьян». Говорили, что Ленин, несмотря на все старания, не смог приручить Горького, но это удалось Сталину.

Сразу по возвращении в СССР в 1931 г. Горький написал настоящий панегирик ОГПУ. «Никогда еще и нигде не проявилось с такой движущей силой и в таких героических формах большое значение труда, как это проявляется у нас. Мы недооцениваем самое глубокое значение трудколоний, организованных коллегией ОГПУ, да и немногие из нас знакомы с ними». В 1927 г. Ягода, Погребинский и Шанин организовывают первую трудколонию ОГПУ в Звенигороде, в прежнем Савинском монастыре; в следующем году начинается широкий «экономический эксперимент» ОГПУ под руководством Ягоды. Горький знакомится с «перековкой», трудовоспитательной деятельностью Ягоды и других чекистов, идея освободительного и воспитательного труда казалась Горькому правильной.

Говоря о Беломорканале, Горький объясняет «суть» советской пенитенциарной системы:».. это отлично удавшийся опыт массового превращения бывших врагов пролетариата.. в квалифицированных сотрудников рабочего класса и даже в энтузиастов государственно-необходимого труда.. Принятая Государственным политуправлением исправительно-трудовая политика.. еще раз блестяще оправдала себя».

Сталину удалось убедить Горького, что в партии большевиков происходят изменения в приемлемом для него направлении. Горького совсем не смущало устранение от власти старого революционного руководства, которое Горький не любил (в частности, Троцкого и Зиновьева, а с Каменевым он надеялся Сталина помирить).

По мнению писателя мировая революция, которая идет к победе по трупам интеллигентской элиты России, – такая мировая революция отходила в прошлое.

После 1933 г. Сталин предпринимает шаги, которые выглядели как либерализация режима. В частности, это нашло проявление в изменении правовой идеологии. В 1933 г. произошла важная полемика Вышинского с Крыленко, то есть сталинского генерального прокурора против главного обвинителя политических процессов 20-х годов. Вышинский возражал против взгляда на основы «социалистического права», который был принят с 1924 года, согласно которому назначение типичных наказаний за типичные преступления является возвращением к буржуазному принципу абстрактной виновности. Крыленко считал советский суд должен выносить приговор каждый раз в зависимости от личных качеств и классовой принадлежности обвиняемого! Вышинский же повернул юриспруденцию назад к нормальному принципу «преступление и наказание».

Конец 1935 г. был апогеем такой «либерализации». Отмена карточной системы, реабилитация казачества, ликвидация ограничений в связи с социальным происхождением и института «лишенцев» (лишения в правах), возобновление новогодней елки и тому подобное – вершиной этих сигналов, порождавших новые и новые надежды, стала работа над проектом новой Конституции, в которую был вовлечен Бухарин. «Блок коммунистов и беспартийных», ставший политическим флагом нового поворота, воспринимался как предвестник какого-то широкого общественного сотрудничества, олицетворяемого именами Сталина и Горького.

Горький любил повторять: «Превосходная должность – быть на земле человеком». Ни один отечественный писатель не имел при жизни такой завораживающей славы, какой судьба одарила Алексея Максимовича. В 1932 Сталин предложил переименовать в Горький Нижний Новгород, после чего почти в каждом городе стали появляться улицы Горького, а театрам, лайнерам, теплоходам, пароходам, паркам культуры и отдыха, заводам и предприятиям стали присваивать имя легендарного писателя.

Сам Горький к лавине увековечений относился иронически, в 1933 он сказал писательнице Лидии Сейфуллиной: «Теперь меня всюду приглашают и окружают почетом. Был у колхозников – стал почетным колхозником, у пионеров – почетным пионером. Давеча посетил душевнобольных. Очевидно, стану почетным сумасшедшим».

Однако писатель проникся к Сталину доверием и относился к нему с неподдельной симпатией. Он писал Сталину теплые, интимные письма, обстоятельно рассказывал о своем здоровье, беспокоился о его здоровье и жизни. «А Вы, дорогой т, – как я слышал, да и видел – ведете себя не очень осторожно, – ездите, например, по ночам на Никитскую, 6», – шутил писатель, упоминая свою московскую резиденцию на Никитской в доме 6 – место неформальных встреч Сталина с литераторами. Он, кажется, был искренен: «Я совершенно убежден, что так вести себя Вы не имеете права. Кто встанет на Ваше место в случае, если мерзавцы вышибут Вас из жизни? Не сердитесь, я имею право беспокоиться и советовать» (1931).

***

Известно, что Сталин редко принимал решения без учета чужого мнения. А по литературной части Горький был безусловным авторитетом. «И. В. Сталин постоянно советовался с А. М. Горьким по всем вопросам литературы и искусства. Прислушивался к нему. Часто уступал Горькому, даже тогда, когда не был с ним согласен», – вспоминал критик Иван Гронский.