Текст книги "Умирающий волшебник внутри меня"

С благодарностью посвящаю эту книгу Марку, что был всегда рядом, Стасе, благодаря которой я вновь начала писать, Аглае и остальным моим друзьям. И, конечно же, тебе, мой дорогой читатель.

Пролог.

Эта книга не обо мне, человеке, с которым случилась довольно странная история. Эта книга о всех нас. О тех, кто не мог понять, кто он и для чего он. Для тех, кто скитался по этому серому миру в надежде найти свет, к которому он протянет руку, и который поведёт его в то место, где он наконец сможет снять свою застывшую маску и пойти навстречу своей судьбе. Эта книга о тех, кто не ищет счастья, а, напротив, бежит от него, ведь истинная красота этой Вселенной находится не где-то там, а вокруг нас. Обернитесь, и тогда вы сможете достигнуть тот свет, за которым слепо бежали все эти годы.

Тем не менее, раз уж вы открыли эту книгу, вы хотите знать, кто я и где я родилась, кем были мои родители, что послужило началом этой истории.

Тогда я начну с того, что мои родители начали свой путь совершенно в разных местах: моя мама родилась в деревне, где и начнется эта история, а мой отец – в столице Империи Лиеми, моей страны, где, как и в деревне, я раньше никогда не бывала. Мои родители встретились совершенно случайно, переехали в новый город, в котором после родилась и я. Мой город не был известен живописной природой или историческими сооружениями, но, тем не менее, о нем знали и за рубежом. Мой город, который называется Робин-Вилль, когда-то давно был самым процветающим городом Европы, и самым серым городом мира. Рабочие уходили на заводы, потому что Робин-Вилль был точкой импорта и экспорта зарубежной и нашей продукций, также здесь располагалась промышленная зона и фабрики по производству военной техники и оружия: моё государство сочло это очень выгодным. Но сейчас мой город такой же разрушенный, как и остальные города Империи. И единственное, что осталось с тех времён – небо, что всегда было серым, будто весь город лишился цветов. Но никого это не волновало, кроме как таких же детей, как я, подобно сиротам, брошенным в центре рабской системы, где работа заменила желание и стремление жить. Из нас жаждали сделать роботов, а не людей, рабов, а не мятежников. И она, власть, всё время пыталась делить нас по шаблонам, не давая ни единого шанса никому из нас. И дети с рождения смирились с мыслью о сером будущем, ненавистной работе на гнилых фабриках и безысходности. Наверное, от этого мы и перестали ценить саму жизнь.

И если подумать, то можно легко догадаться, что в таком мире дружбе и любви учились по молчаливым книгам и однотипным фильмам, а единственные крики души были написаны только на стенах метро или в грязных подъездах старых домов, но и эти слова были рождены в той же тишине, в которой мы все окончательно разучились слышать. И именно в этом городе родилась и жила я. Но кто я?

Глава 1.

Иногда я закрываю глаза в надежде, что, когда я их открою, я вновь попаду в своё беззаботное детство, что я буду вновь чувствовать себя хорошо. Но время уносит меня по течению, подобно реке, в неизвестную даль… Поэтому я хочу закрыть глаза и больше никогда их не открывать.

Я помню этот день, я помню, что это было тринадцатого июня, и тогда я сидела в двадцать третьем кабинете больницы моего города. За последний год это стало моим вторым домом. Я запомнила эту дату, потому что совсем недавно был мой очередной день рождения, который я уже как третий год праздную в компании самой себя и желанием пережить этот день как можно скорее.

– Нет, – возмутился врач, – Я просто не знаю, что с вами делать.

Мама сильнее схватила меня за руку, мне стало больно, и я попросила её не трогать меня.

– Одни анализы говорят одно, другие…другое…– врач продолжал разбирать бумаги в моей медицинской книжке, – И если НДКТ и новые анализы снова дадут тот же результат, мне придётся приписать вам рак лёгких первой стадии.

Я лишь заметила, как моя мама начала плакать. А я, уже совсем зелёный из-за болезни человечек, сидевший и убито смотревший на все вокруг подросток, лишь улыбнулась тому, что мне приписали новый диагноз. По правде, мне было уже все равно. Я безразлично смотрела на тихое нытье своей мамы и улыбалась так, как только могла, потому что улыбаться было очень тяжело.

– Но для этого вам придется переехать, – продолжил врач, не обращая на маму ни малейшего внимания, – К сожалению, в Робин-Вилле сейчас нет возможности для вашего лечения из-за большого количества больных, а так, как это далеко не официальный диагноз, вас срочно госпитализировать не будут.

У меня снова начался резкий приступ кашля, мне быстро дали платок и ингалятор. Когда я снова пришла в своё «нормальное состояние», врач подал маме распечатку и продолжил:

– В этой больнице вы будете проходить тот же курс, что и здесь, только в случай чего вас сразу же госпитализируют туда…

– Но…– перебила его моя мама, – Этот город…В нескольких километрах от него находится деревня, где я выросла…У нас там ещё остался домик!

– Это хорошо, очень хорошо.

– Тогда никаких проблем с переездом не будет!

Мама радостно взглянула на меня, а я, из уважения, сквозь зубы улыбнулась в ответ. Она опять сжала мою ладонь, а я в очередной раз попросила её не трогать меня.

Спустя некоторое время мы с мамой решили прогуляться. Меня очень редко выводили на улицу, и эта минутная прогулка после каждого посещения больницы была единственной возможностью для меня вернуться в этот мир, что прятался за моим окном.

– Вижу, тебе очень нравится болеть, – высказала она мне.

Я даже не стала смотреть на свою маму. Я оглядывалась на обёртки из-под дешёвых конфет и пачек сигарет, разбросанных по всей улице, и считала их, чтобы хоть как-то отвлечься от уже приевшихся мне негативных мыслей.

– Я не выбирала судьбу, – наконец ответила я ей.

– Ты хоть понимаешь, как мне тяжело? Тяжело смотреть, как ты кашляешь целыми днями! Днем и ночью, днем и ночью…Эти таблетки! И снова таблетки! Двенадцать штук в день! Такого и пенсионеры не принимают, а ты, в свои четырнадцать!..

– Мама, замолчи пожалуйста, ты меня раздражаешь.

– У тебя же еще детство, впереди столько интересного, а ты сидишь в квартире… Да соседи и знать не знают, что у меня вообще есть дочь!

– Мама, – уже не выдержала я, – Хватит уже! Говоришь так, как будто это ты болеешь, а не я! Будто мне менее тяжело, чем тебе! А знаешь, кто виноват в том, что дошло до такого? Ты! Это ты отказалась вести меня к врачу первые недели, ты мне не покупала таблетки, но зато я ходила в школу! В школу! Вместо того, чтобы хоть раз сходить к врачу! Конечно, с раком легких у меня блестящее будущее, не так ли?!

Я опять же не стала смотреть ей в глаза, а она молча шла рядом. Я злилась на всё вокруг. Я ненавидела весь мир, в особенности самых близких мне людей.

Мы шли под мостом, а над нами гудели машины куда-то торопившихся людей. Вдоль стены лилась вода ещё не до конца подтаявшего снега. Было довольно морозно, и я сжала руки у груди чтобы согреться. Наконец, едва пробравшись через грязь и лужи недавнего дождя, мы снова вышли на грязный асфальт.

Я всегда смотрю вниз, когда куда-то иду, но не потому что смотрю под ноги, чтобы не споткнуться, а потому что не желаю видеть окружающую среду. Вот рядом лежит бездомный, от которого пасёт спиртным. Вот старуха, целуя асфальт, упёрлась коленями на полотенце и молилась то ли божеству, в которого верует, то ли проходящим мимо людям… В любом случае, делала она только из жалости к самой себе, прося окружающих кинуть ей в пластиковый одноразовый стаканчик денег.

В такие моменты мне становилось не страшно попасть в ад, потому что знала, что я уже в аду.

Я посмотрела на пасмурное небо, которое всю жизнь сопровождало меня, окружало весь мой город и все мои воспоминания. И только сейчас я поняла, что в нём больше не осталось никаких других оттенков, кроме этого серого цвета, который выводит меня из себя, который стал единственным цветом, что я вижу. Это небо тоже мертвое, как и все мы, те, которые больше не видят смысла жить дальше, потому что болезнь пожирает нас изнутри, сокрушая всех нас, убивая. Этот серый цвет станет для меня единственным оттенком, который я запомню, потому что я знаю, что больше жить я не хочу.

И тогда, шагая по мокрому асфальту, такому же серому, что и небо, я стала вспоминать тот день, когда начался этот проклятый кашель…

Это было двадцать восьмого сентября прошлого года, когда я и мои ровесники, глупые и высокомерные семиклассники, поехали на выезд с ночевкой в соседний городок Юкиярви. Там были дети и постарше, и они старались держаться подальше от нас, так что мы были неким подобием изгоя этого веселья. И тогда, ночью на улице, мы танцевали, шутили по-взрослому, оскорбляли друг друга, обсуждали и задирали тех, кто не пришёл…В общем, делали все то, что и обычные дети нашего возраста. Среди тех, кто не пришел, оказалась и моя лучшая подруга Дакота. Её оскорбляли меньше всех. Не потому, что она была идеалом каждого из нас, напротив, её все боялись. Девочка, с которой дружить мне оставалось совсем недолго, девочка, чья страсть была только к власти над людьми. Она не любила шумные компании, но у неё было значительное окружение. Она была не из тех девочек, которые просто задирают других, считая себя королевами красоты и моды. Дакота задирала всех, потому что ненавидела себя, хотя, тогда я этого ещё не понимала. Да, соглашусь, она была довольно умным человеком, в чём я ей очень завидовала. Она знала столько, что её можно было слушать часами, но она стеснялась и злилась, если кто-то знал то, чего не знает она, потому что она не терпит, чтобы кто-то был лучше её. Поэтому её окружение я называю «низкими и жалкими». Это те люди, которые привыкли казаться глупыми, неспособными на что-либо, кроме как глупостей, но и они вместе были тем, без чего Дакота не могла удовлетворить своё желание быть первой и главной, быть выше всех. И да, я была одной из «низких и жалких», потому что мне тоже хотелось быть такой же, как она.

После такой вечеринки не удивительно, что я начала кашлять. Хотя я и была очень усталая, в школу мне нужно было прийти. Я быстро одела школьную форму, накинула пальто и шарф, прихватила портфель и побежала туда. Хотя я и не опаздывала, мне очень хотелось сообщить Дакоте новости и сплетни о ребятах, которые я узнала вчера, в особенности то, что я начала кашлять.

Около кабинета я и встретила Дакоту, игравшую в «Тетрис». Я специально прибеднилась, начала громче и чаще кашлять, чтобы на меня обратили внимание.

– Кашляешь? Вы что, на улице танцевали?

– Тебе тоже привет. Да, а как же без этого.

Больше она мне ничего не вякнула. Она всё также не отрывалась от своей игрушки.

– Я надеюсь, что это бронхит, – снова попыталась обратить на себя внимание, – Это было бы здорово. Бронхит длится две-три недели, как раз пропущу контрольные, а после и каникулы начнутся.

Мечта каждого ученика школы, не так ли? Тем не менее, тогда это и вправду было моей мечтой.

Только теперь Дакота оторвалась от игрушки.

– Мэрилин, – обратилась она ко мне, – Дашь списать домашку?

Меня разбудила мама, постучавшись в мою комнату. Я притворилась, что ещё сплю, чтобы та не заставляла меня выполнять домашнюю работу. Но она лишь позвала меня выпить новые таблетки, что мне прописал врач этим утром в больнице. Я встала с кровати, немного пошатнувшись, взяла у мамы из рук стакан с водой и новые таблетки, затем пошла в туалет. Я стояла у раковины, на стене рядом с которой висело зеркало. Я посмотрела в глаза самой себе.

– Ну что, приятного аппетита! – иронично промямлила я, стукнувши стакан о стакан в отражении, запила этот химический ужас и вновь направилась к кровати.

Но тут моя голова ещё сильнее закружилась, я покатилась куда-то вправо и, не сумев устоять на ногах, упала прямо на пол, успев опереться на руки. У меня постоянно кружится голова, но не так, как сейчас. Я села на колени, склонила голову вниз, сжала руки в кулак и начала что-то бормотать про себя. Я услышала, как капли дождя целуют моё окно и серый асфальт. Я взглянула в окно. Да, там идёт дождь. Я смотрела на него, чувствуя себя никчемным, кинутым…Я подумала о людях, которые сейчас сидят дома, потому что на улице идёт этот проклятый дождь, и я начала им завидовать. Даже в клетке внешнего мира они свободнее меня. Даже человек, сидящий днями напролёт в офисе, имеет больше возможностей, чем я, брошенный счастьем и миром сего ненужный подросток.

Одолевши свои силы, я встала и подошла к окну. Посмотрела вниз, а на улице никого.

И в тот же миг мне стало жалко этих людей, которые боятся дождя, потому что он мокрый, боятся дождя, потому что он холодный, боятся, что они простудятся…

Но мне стало всё равно. Всё-таки, это их дело.

Я снова легла в кровать, в надежде, что навсегда усну глубоким сном, подальше из этого гнилого мира.

Когда я не хочу думать о своём прошлом, оно всё равно напоминает мне о себе. Бывает, я иду по улице или пишу в дневнике, как вдруг перед моими глазами всплывают неловкие моменты из моей жалкой жизни. Тогда я начинаю стучать по столу или по стене и рыдать, ненавидя себя. Но сейчас мои воспоминания достигли меня даже во сне, окончательно ставши моими самыми назойливыми гостями.

Это было в начале ноября, я кашляла всего полтора месяца. Тогда я ещё не знала Дакоту в целом, но уже была огорчена своими «друзьями». Мама и сестра тогда забирали меня из школы. Я села в машину. Христина, моя сестра, была старше всего на год, но считала себя умнее аж на целую ступень эволюции. Я, как и всегда, сидела и думала о своём, а моя сестра всё говорила про свои успехи в учёбе. Она была круглой отличницей, я всю жизнь ей завидовала. Я, конечно, не двоечник, но я хорошо и честно отношусь к домашнему заданию: моя сестра всегда его списывает. Она плохо понимает, особенно экономические предметы, но зато отлично запоминает текст. Всегда пересказывает его на пятёрку. Я не любила её за многое: за высокомерие, за отличную учебу и за жажду внимания. Чем – то она мне всегда напоминала Дакоту.

Моя сестра наконец закончила рассказывать про свои достижение в этот день, и я решила тоже поговорить о себе. Я хотела поведать маме, как меня наконец заметила учительница по иностранному языку.

Вообще, иностранный язык я знала чуть ли не лучше всех в классе. В своём возрасте, я уже могла спокойно общаться с носителями языка. Но у учительницы всегда был любимец: Юлия. Почему не Дакота? Дакота и не старалась быть отличницей, напротив, по оценкам она была даже ниже среднего. Но она наоборот, считала домашнее задание пустой тратой времени для идиотов. Она действительно была умным человеком, но, в отличие от моей сестры, хорошие оценки – не показатель для неё. Хотя если у человека плохие оценки и он не любимец Дакоты, то в ссоре Дакота всегда припоминала ему об этом.

Если кто-то лучше Юлии, то он высокомерен, если ниже – он тупой. Именно тупой. А я не только была «тупой», но и одинокой. Я сидела одна за партой, и поэтому, когда я что-либо забывала, моей опорой была моя память, но она у меня плохая. В такие моменты я всегда любила наблюдать, как списывает Юлия. Ну не терять же ей свой «статус», а она и половины не понимает, из-за этого и приходится списывать. Я была слишком слаба, чтобы сказать об этом учителю. Я не конфликтный человек, я всеми силами пытаюсь избежать этого конфликта. К тому же у меня всегда такое ощущение, будто сделай я хоть одну малейшую глупость – на меня ополчится весь мир. Поэтому я всю жизнь терпела издёвки других, лишь изредка нелепо отвечая им.

Но именно в этот день я получила пятёрку. Это было необычно, потому что учительница докапывалась до всего, вплоть до неправильно написанной заглавной буквы. Для меня похвала моей мамы – одна из самых главных вещей в этой жизни, по крайней мере тогда. Мама всегда восхваляла Христину, да и не только она. Многие учителя часто припоминали мне об успехах моей сестры, жалуясь на то, почему я не такая, как она. Мама ругалась на мою сестру, если у той была хоть одна четвёрка, но, если я закончу семестр всего с тремя тройками, мама устроит целый праздник.

Наконец, когда моя сестра прекратила самоутверждаться и сделала недолгий перерыв, я решила тоже похвалить саму себя. Но когда я только начала говорить, мама, будто, не услышав мои слова, продолжила говорить с сестрой. Потом, я пыталась подойти к маме, пока мы были в продуктовом, но она болтала по телефону с подругами. Дома мама смотрела телевизор, но я уже решила не мешать ей. В любом случае, мои оценки ей не особо интересны, потому что мною гордиться она никогда не будет.

Глава 2.

Я проспала более тринадцати часов, под утро у меня сильно болела голова, но мне нужно было собираться, ведь скоро у меня поезд.

У меня было очень много вопросов, например, почему я никогда не была в домике в маминой деревне, если он там пустовал всю мою жизнь? Но в последние месяцы своей жизни я потеряла какой-либо интерес в происходящем вокруг меня, просто принимая всё таким, какое оно есть, поэтому я просто собирала вещи.

Я стала разбирать стол, ища на нём ручки, карандаши и альбомы для рисования… И тут я нашла листок, рисунок детства, если быть точнее. Там была изображена молодая девушка с микрофоном и клавитарой на плече, а в нижнем правом углу было написано «Мэрилин». Мэрилин – не моё настоящее имя. Я ненавидела своё имя не потому, что оно было самым обычным именем, а потому что оно принадлежит моему самому главному врагу. Но почему я выбрала именно Мэрилин? Мэрилин – как имя Мерлина, известного волшебника, и, зачастую, рядом с этим именем я предписывала слово «Смерть». Поэтому меня часто обзывали «Мертвый Мерлин волшебник», или «Смерть волшебника», но при моих обстоятельствах я втайне подшучивала «Умирающий волшебник». Но, как ни странно, это было связано вовсе не с моей болезнью, а с разочарованием в детской мечте. Я всегда мечтала стать волшебником, управлять стихиями и исполнять свои желания. Но это лишь сказки, потому что реальный мир невыносимо скучный. К тому же, Мэрилин была персонажем книг, которые я писала, когда мне было грустно. Мэрилин была воплощением моего идеала – смелая, бесстрашная волшебница, чей жизненный путь был наполнен опасными приключениями. Короче говоря, Мэрилин была моей полной противоположностью, которой я всегда мечтала стать.

Снова посмотрев на этот рисунок, мне хотелось плакать. Одним из самых сокровенных желаний моего детства, как и у многих, было стать певицей, или участником известной музыкальной группы. У меня была своя группа, но меня оттуда выгнали. Из-за моей болезни петь я больше не могла, приходить на «репетиции» тоже. Участников этой группы я считала своими лучшими друзьями, но они меня ни раз не навестили, после того, как сами выгнали из-за болезни. Сейчас я не знаю, написали ли они хоть одну свою песню, или всё также страдают ерундой, как и раньше. В любом случае, мне уже всё равно. Хотя это и было очень важно для меня.

Я собрала вещи и ждала бабушку, которая должна будет поехать вместе со мной в деревню. Мама не может ехать: нам нужны деньги на моё лечение.

Когда бабушка приехала, мы поехали на вокзал. Мама провожала нас, через каждые пять минут говорила мне, что очень любит меня и молилась за моё здоровье.

Вокзал был довольно большим: дорогие магазинчики с некачественным товаром, грязный сортир и целый притон для попрошаек. На вокзале мне снова стало плохо, и я побежала в сортир, чтобы проблеваться. Помимо вечного головокружения, меня также всегда сопровождала тошнота и головная боль. Из-за этих симптомов у меня даже упало зрение, но я никому об этом не говорила: видеть окружающий мир мне совсем не хотелось. Пока меня рвало, перед моими глазами всё время темнело, а я постоянно оборачивалась назад, так как мне казалось, что кто-то постоянно стоит позади меня и смеётся над моим несчастьем.

Я вернулась в зал ожидания. К сожалению, все сидящие места были заняты бедными пенсионерами и их набитыми барахлом сумками. Просить у них места я не стала, потому что они никогда не поверят, что кто-то из молодых может чувствовать себя плохо. Поэтому я просто села на грязный пол и закрыла глаза, чтобы голова меньше кружилась. Благо, поезд долго ждать не пришлось. Я в очередной раз попрощалась с мамой. Крепко её обняв и скромно поцеловав, я пробормотала:

– Я люблю тебя, прости за мои слова, я точно вылечусь.

Хотя я и сама в это не верила, и мама, знаю, тоже. Но от слов «я вылечусь» мне и ей становилось гораздо легче на душе.

Мы нашли свои места в вагоне, и когда поезд тронулся, я села рядом с окном и стала всматриваться в мир. Я не желала смотреть на всех этих жалких людишек, что ехали со мной в одном вагоне. Все люди были мне так противны. От каждого я ждала грубого слова, поэтому я всегда заранее готова высказать этим мерзким чучелам всё, что я о них думаю. Я просто привыкла к такому взаимоотношению в своём городе, хотя ни капли его и не поддерживаю. И я была права. Не успел проводник проверить все билеты пассажиров, как какие-то пьяные мужики успели из-за чего-то поссориться и подраться. Всё, что меня спасло от очередного наплыва ненависти и стыда, так это плеер, наушники и любимая музыка.

Я живу в самой большой стране на нашей планете – Империи Лиеми. Здесь проживает несколько сотен народов и более сотни миллионов человек. И, ясное дело, ты никому не нужен. Ты лишь какая-то капля в этом мутном болоте, где ты всегда кому-то за что-то должен.

После того, как я вспомнила свою музыкальную группу, меня невольно стали мучать воспоминания о том, как я окончательно разочаровалась в дружбе.

Конечно, от таких людей, как Дакота, мало чего можно ожидать, но тогда я этого ещё не понимала. Когда мой кашель длился уже больше двух месяцев и у меня начались сильные боли в груди, ребята из класса и учителя стали обращать внимание на меня. Директор вызывала мою маму:

– Почему это ваша дочь ходит в школу больной?

Вообще, это был часто задаваемый вопрос. Однажды, когда моя мама забирала меня после уроков, сзади в нас врезалась машина. После столкновения, меня отвезли в больницу со смещением позвонков. Я была привязана к кровати около недели! И вот однажды мой врач спросил у моей мамы, почему я кашляла. Но мама лишь пожала плечами. В разговор вступилась я:

– Я кашляю вот уже как полтора месяца, может, даже больше.

– Это ненормально, – испугался врач, – Может, вас записать к лору на завтрашний день?

– Нет, – наконец выдавила из себя мама, – Это просто остаток бронхита, – она сделала такое лицо, будто лучше врача во всём разбирается. Сморщив нос и надув губы, она продолжила, – Не надо нам ко врачам. Она и так школу пропускает, отлёживаясь здесь.

– Но… – хотел переубедить её врач, но мама перебила его.

– Я ходила с ней к врачу, – соврала она, хотя ни разу даже не сопроводила меня за эти месяцы, – И он сказал, что она будет кашлять ещё месяц или два, так как это остатки… – Моя мама раскрыла глаза, потому что наконец осознала, что говорит какую-то чушь, в которую сама с трудом верила. Она просто не хотела лишний раз заботиться обо мне, – Скоро прекратит кашлять, – резко закончила она.

Когда я вновь вернулась в школу, меня никто не поприветствовал. Никто даже не поинтересовался, что со мной стало и где я была эти две недели, пока лежала в больнице. Но спустя некоторое время всё изменилось. Дети стали подшучивать надо мной подобно тому, как смеются над умственно отсталыми или с физическими отклонениями детьми. Не знаю, что в этом всём находят смешное, но мне было жутко неприятно. И больше всего мне было неприятно слышать это от Дакоты. Тем не менее, я привлекла к себе внимание окружающих. Они стали интересоваться не только моим кашлем, но и моей жизнью. На уроках я старалась кашлять меньше обычного, сидеть на самой последней парте, да и не выходить из кабинета на перемене. Но всегда так бывает: чем дальше стараешься держаться ото всех, тем больше на тебя обращают внимание. Дакота многое разбалтывала про меня, даже неправду. Отныне я стала самым настоящим изгоем класса. Поверив своему вранью и окружающей ненавистью, ко мне она начала относиться как к отшельнику. Хотя я и не отрицала того, что у них могла возникнуть причина ненавидеть меня, но эта причина была для меня неизвестна. Как бы то ни было, Дакоте всегда нравилось унижать других, но почему? Неужели это действительно ей помогает?..

От этого мне стало очень грустно. Мне всегда грустно, но, когда я думаю о своём прошлом, мне приходится бороться с паническими атаками. А так как я думаю о своём прошлом постоянно, бороться с ними мне приходится едва не каждую секунду. Я схватила себя за горло и тихо произнесла:

– Это же всего лишь кашель!.. Жалкий, никчемный…кашель…

Завтра я уже должна буду приехать в эту деревню… Но я ни о чём не жалела. Напротив, впервые за долгое время я была взволнованной. Я очень редко выезжала за пределы своего города. Что же ждёт меня впереди?

– Проснись уже.

Я проснулась от того, что бабушка толкала меня в бок. Мы все еще ехали в поезде, но скоро должны были подъехать к станции.

– Уже проснулась, отойди… – бросила я, поднимаясь на ноги.

Голова почти перестала кружиться, но все равно укачивало.

Пока бабушка убирала наши постели, я нашла в сумке таблетки, налила в кружку воду и запила их. Это было моей самой нелюбимой частью – принимать таблетки. Они были не то кислые, не то сильно порошковые… Впрочем, их вкус описать было сложно.

Когда мы выходили из купе и проходили к выходу из вагона, по пути нам попались мамаша и её сынок, у которого появился насморк. Мамаша обняла своего сынишку, будто бы он умирает. К ним подошла пожилая женщина, видно, его бабушка, и она сказала ему:

– Бедный малыш, у тебя насморк? Ой, бедный ребенок…

Даже если бы меня не мутило, после таких слов меня бы все равно начало тошнить. Да уж, бедный ребенок, видите ли, насморк… Я оглянулась на малыша, а он на меня. Я вглядывалась в него, как и в остальных: как на врага, но его это не испугало. Он просто смотрел на меня, открывши рот. Неужели этот взгляд кажется ему нормальным? С каких пор ненависть стала нормальной?

Наконец мы ушли от них и стали ждать, пока остановится поезд и проводник откроет нам дверь из вагона.

Когда мы вышли с поезда с пяти большими сумками, мы стали искать такси. Пока бабушка суетилась, вспоминая знакомый город, я пристально рассматривала его. Он мало чем отличался от Робин-Вилля, вот только небо было ясным. Дома не отличались друг от друга, только количеством этажей. Самым высоким был девятиэтажный дом, но и он был того-же серого оттенка, что и остальные рядом стоявшие дома.

Наконец мы нашли такси. Мужчина лет тридцати помог нам положить в машину сумки. Мы сели сзади, он – за руль, и мы поехали в деревню под названием «Бирюзовый лес». Я спросила, почему эта деревня так называется. Оказалось, что из-за реки Бирюза, у которой расположена эта деревня. Правда в реке мало кто купается. Одни из-за разных страшных историй, другие из-за того, что эта река сильно загрязнена. А сама деревушка расположена у леса, поэтому её и назвали Бирюзовый лес.

Пока бабушка расспрашивала таксиста о новостях этой местности, я вглядывадась в окно. Меня удивила природа, изобилие цветов и оттенков. Яркое солнце, голубое небо…Это всё казалось таким чужим. Здесь лес был не из домов, а из деревьев разных оттенков зеленого и коричневого.

– А почему вас занесло сюда, в это захолустье? – поинтересовался таксист.

Бабушка немного промолчала, а я посмотрела на неё, улыбаясь.

– Вот, – ответила она, – решили отдохнуть от города, а у нас тут и дом и всё такое…

– А, ну это правильно, – похвалил нас таксист, – Тут и воздух свежий, и люди хорошие…

Таксист и бабушка болтали о чём-то своём, но я вновь перестала обращать внимание на их болтовню. Окружающие пейзажи не давили на меня, как это обычно бывало дома. Мне даже показалось, что я стала немного счастливее, будто бы все мои проблемы внезапно покинули меня, оставшись в Робин-Вилле.

За окном начали появляться маленькие магазины, домики, пятиэтажки, за домами был лес. Мы остановились у одной из пятиэтажек. И когда мы вышли из машины, я впервые почувствовали здешний воздух. Он был настолько лёгкий, что я не могла никак надышаться. Здесь не пахло химией, пахло как-то…приятно? И легко… ох уж этот лёгкий воздух…

Бабушка дала мне две довольно тяжелые сумки и три остальные – таксисту, который решил проводить нас до самой двери. Бабушка достала ключи и открыла дверь в подъезд. Подъезд был такой же, как и в любом другом доме Империи, включая даже Робин-Вилль: эти наполовину белые и наполовину голубые стены. В каждом доме они одинаково старые, украшенные чёрными пятнами от зажжённых спичек. Мы стали подниматься по лестнице аж до четвертого этажа, так как лифта здесь не было. На каждом этаже было по четыре квартиры, расположенных напротив друг к другу. Пока бабушка искала ключ от двери, я засмеялась:

– Я, конечно, городской житель и многого не знаю, но это на деревню ни капли не похоже.

– Ну так, – ответил мне таксист, – Бирюзовый лес только называют деревней, а так-то это микрорайон. Но это только вы живете в пятиэтажке, за километр от сюда, у самой реки, на другой стороне и вправду находится деревня.

Но я не стала его слушать. Как только открылась дверь, я увидела двухкомнатную квартиру с облезшими обоями, треснувшим потолком и сломанной мебелью. Здесь жутко воняло чем-то сырым.

– А почему нельзя было сдать эту квартиру в аренду? – поинтересовалась я, но бабушка лишь засмеялась мне в ответ.

– А кто приедет в такое захолустье? – ответил мне таксист.

– Почему? – вступила в разговор моя бабушка, пока расчёсывала свои редкие чёрные волосы, стоя у зеркала, – Здесь же рядом университет, не так ли? Но студентам снимать жильё дорого, они все живут в общежитии напротив, – Моя бабушка указала на угрюмое пятиэтажное здание, которое виднелось из окна кухни, – Сколько бы я ни старалась, всё равно никто даже не позвонил.

Бабушка распрощалась с таксистом, отдала ему деньги, и мы дальше пошли осматривать квартиру. Пока я рассматривала каждый уголок квартирки, бабушка рассказывала, как месяцами искала жильцов в квартиру, расклеивала объявления повсюду… Но никто ей, как она постоянно повторяла, так и не позвонил. А за квартирой, как оказалось, следили соседи, которым бабушка каждый год присылала за помощь дорогие подарки.

Сама квартира была довольно большой: прихожая, хотя и не просторная; две спальни, в одной из которых есть выход на балкон; туалет и ванная комната; и, напоследок, кухня, которая была ещё меньше, чем прихожая. На деле, всё оказалось не так плохо, как мне причудилось в первый раз: сыростью воняло, потому что прорвало трубу, обои были отклеены только у входа, и трещина на потолке оказалась не такой уж и длинной, какой она мне показалась изначально. А что до мебели, то только у одного кресла была сломана ножка.