Текст книги "Невидимый человек"

Это меня пришибло. Понял я, почему Мэтти Лу на меня не смотрит и ото всех замыкается.

«Если ты останешься, я тетку Хлою приведу, – говорит мне Кейт. – Я, мол, не допущу до того, чтоб греховное отродье на свет появилось и люди бы на него всю жизнь пальцем тыкали, и Мэтти Лу тоже до такого не допустит».

Тетка Хлоя – это, чтоб вы знали, повитуха местная. Хоть у меня от таких вестей ноги подогнулись, мне точно не надо, чтоб она моих баб потрошила. Еще не хватало один грех на другой громоздить. Я так и сказал: нет, дудки, – пусть только посмеет тетка Хлоя к этому дому подойти – прибью, не посмотрю, что старуха. Вот и все дела. Уйду из дому, а их оставлю друг с дружкой горе мыкать. Сперва хотел опять в одиночку уйти, да только куда ж это годится: от беды вот так убегать? Куда ни подашься, беда за тобой по пятам ходить будет. А если уж начистоту: куда мне идти-то? Да и в кармане – вошь на аркане!

События раскрутились немедля. По мою душу явились нигеры из колледжа – тут я разъярился. Побежал к белым за помощью. В голове не укладывается. Хуже того, что я в своей семье наворотил, и не придумаешь, а белые не только из страны меня не стали гнать, но и сделали для меня больше, чем для любого другого черного, даже самого примерного. Хотя жена и дочь со мной знаться не желают, я нынче ни в чем нужды не испытываю. Кейт, даром что от меня отвернулась, принимает обновки, которые я ей из города привожу, а теперь вот очки себе заказала – зрение-то у ней давно садится. И все же в голове не укладывается: хоть я в своей семье таких дел наворотил – хуже не придумаешь, зато жизнь моя стала налаживаться. Нигеры из колледжа меня на дух не переносят, а белые ко мне – со всей душой.

Вот таков был фермер. Слушал я его – и разрывался между унижением и любопытством, а чтобы заглушить стыд, изучал его напряженное лицо. По крайней мере, это давало мне возможность не встречаться взглядом с мистером Нортоном. Но теперь, когда этот голос умолк, я сидел и смотрел на туфли мистера Нортона. Во дворе хриплое женское контральто выводило какой-то псалом. Детские голоса переросли в дурашливую трескотню. Ссутулившись под жарким солнцем, я втягивал резкий запах горящих дров. У меня перед глазами были две пары обуви. Белые с черной окантовкой – туфли мистера Нортона. Ручной работы, элегантные, они сидели на ногах как влитые – не то что фермеровы дешевые броги цвета беж. В конце концов кто-то прокашлялся, я поднял взгляд и увидел, что мистер Нортон молча смотрит в глаза Джиму Трубладу. Я поразился. От его лица отхлынула кровь. А сам он, прожигающий взглядом черное лицо Трублада, стал похож на привидение. Трублад вопросительно посмотрел на меня.

– Вы только послушайте моих малявок, – смущенно сказал он. – Под свою же песенку играют в «Лондонский мост».

Я перестал понимать, что происходит. Нужно было уводить мистера Нортона.

– Вам нехорошо, сэр? – спросил я.

Он посмотрел на меня невидящим взглядом и переспросил:

– Нехорошо? Мне?

– Если позволите: близится время вечернего заседания, – поторопил я.

На меня смотрели пустые глаза.

Я подошел ближе.

– С вами точно все в порядке, сэр?

– Как видно, жара действует, – встрял Трублад. – Чтоб такую жару выдерживать, нужно в тутошнем краю родиться.

– Возможно, – отозвался мистер Нортон, – так действует жара. Надо ехать.

Нетвердо встав на ноги, он впился в лицо Трублада. Потом у меня на глазах достал из кармана пиджака дорогой кожаный бумажник. Вместе с ним из кармана появился и миниатюрный портрет в платиновой рамке, но теперь владелец даже не удостоил его взглядом.

– Вот, примите, пожалуйста, – сказал он, протягивая банкноту хозяину дома. – Это от меня детям на игрушки.

У Трублада отвисла челюсть, глаза расширились и наполнились влагой; двумя дрожащими пальцами он взял деньги. Это была стодолларовая купюра.

– Я готов, молодой человек, – сказал мистер Нортон, понизив голос до шепота.

Обогнав его, я открыл дверцу авто. При посадке он слегка споткнулся, и я подставил ему руку. Лицо его было мертвенно-бледным.

– Увезите меня отсюда, – с внезапным исступлением проговорил он.

– Конечно, сэр.

Я увидел, что Джим Трублад нам машет, и включил зажигание.

– Вот ублюдок, – выдохнул я. – Гнусный ублюдок. И тебе еще досталась сотенная!

Развернув машину и отъехав, я оглянулся: он стоял на том же месте.

Мистер Нортон неожиданно коснулся моего плеча.

– Надо это дело запить, молодой человек. Немного виски.

– Конечно, сэр. Как вы себя чувствуете, сэр?

– Небольшая слабость, но виски…

Голос его сорвался. У меня в груди рос холодный ком. Если с ним что-нибудь случится, доктор Бледсоу обвинит меня. Я втопил педаль газа, соображая, где бы раздобыть для него виски. Ясное дело, не в городе – туда битый час добираться. А поблизости было только одно злачное место: «Золотой день».

– Сейчас все устроим, сэр, – заверил я.

– Поторопитесь, – ответил он.

Глава третья

Я их увидел, когда мы приближались к короткому отрезку шоссе между железнодорожными путями и «Золотым днем». Узнал я их не сразу. Пошатываясь, компания брела по проезжей части и преграждала дорогу от белой линии до пожухлых сорняков, растущих на границе раскаленных солнцем бетонных плит. Я беззвучно их клял на чем свет стоит. Они мешали проезду, а мистер Нортон задыхался. Можно было подумать, что впереди сверкающего изгиба радиатора плетутся закованные в кандалы арестанты, отправленные на дорожные работы. Но арестанты ходят только гуськом и под надзором верхового конвоира. Подъехав ближе, я разглядел свободные серые рубашки и брюки, какие носят ветераны. Черт! Они тянулись к «Золотому дню».

– Глоток виски, – послышался стон у меня за спиной.

– Буквально через пару минут, сэр.

Впереди я увидел ветерана, который, очевидно, воображал себя тамбурмажором и вместе с тем отдавал приказы, длинно и по-строевому шагая от бедра и размахивая поднятой тростью, как будто в такт музыке.

Я притормозил и увидел, что он обернулся к остальным и, опустив трость на уровень груди, укоротил шаг. Ветераны брели вперед и не обращали на него никакого внимания, некоторые сбивались для разговора в группки, а иные, жестикулируя, беседовали сами с собой.

Вдруг тамбурмажор увидел машину и помахал мне тростью-жезлом. Я нажал на клаксон, ветераны начали смещаться в сторону, и наш автомобиль медленно двинулся дальше. Но самозваный тамбурмажор застыл на месте, расставив ноги и уперев руки в бока; чтобы его не сбить, мне пришлось вдарить по тормозам.

Сквозь группу ветеранов барабанщик ринулся к машине, и я услышал удар трости по капоту.

– Что ты, черт возьми, творишь? Солдат решил передавить? Назовись. Кто командует вашим отрядом? Разъездились, паразиты, возомнили о себе черт-те что. Назовитесь оба!

– Это автомобиль генерала Першинга, сэр, – сказал я, вспомнив, что слышал, как он реагирует на имя своего бывшего главнокомандующего. Дикие искры в глазах барабанщика тут же угасли, он отступил и чрезвычайно старательно отдал честь, а затем, подозрительно заглянув на заднее сиденье, рявкнул:

– А где генерал?

– Вот же он, – ответил я и, обернувшись, увидел, как обессилевший и бледный мистер Нортон привстает с сиденья.

– Что такое? Почему мы остановились?

– Нас остановил сержант, сэр…

– Сержант? Какой еще сержант? – Мой пассажир сел прямо.

– Это вы, генерал? – спросил ветеран и взял под козырек. – Мне не доложили, что вы сегодня прибыли с инспекцией на линию фронта. Виноват, сэр.

– Какого?.. – начал мистер Нортон.

– Генерал спешит, – выпалил я.

– Да, оно и понятно, – согласился ветеран. – Ему есть на что обратить внимание. Дисциплина хромает на обе ноги. Артиллерия полностью выведена из строя.

Затем он окликнул шедших впереди ветеранов:

– А ну, посторонись! Дорогу генералу Першингу. Всем расступиться перед генералом Першингом!

Барабанщик шагнул в сторону, я направил автомобиль вдоль разделительной линии, чтобы не задеть ветеранов, а потом так и держался встречной полосы на пути к «Золотому дню».

– Кто это был? – прохрипел с заднего сиденья мистер Нортон.

– Бывший солдат, сэр. Ветеран. Ветераны – они все немного не в себе.

– Но при них должен быть сопровождающий – где он?

– Не знаю, я никого с ними не видел, сэр. Они в общем-то безобидные.

– Все равно, их должен сопровождать медработник.

Мне нужно было довезти его до «Золотого дня» и забрать до прибытия ветеранов. В этот день они всегда ходили к девочкам, и в заведении ожидался кутеж. Мне стало интересно, где теперь остальные ветераны. Еще недавно их было, наверное, человек пятьдесят. Так, ладно, забегу, куплю виски – и мигом обратно. Что вообще нашло на мистера Нортона, почему он так сильно разволновался из-за Трублада? Мне было стыдно, временами смешно, а на мистера Нортона накатила дурнота. Может, ему и вправду требовалась медицинская помощь. Но черт подери, он даже не заикался насчет врача. Чтоб ему провалиться, этому подонку Трубладу.

Просто заскочу, возьму ему пинту, и поедем дальше, думал я. Он и не увидит этот «Золотой день». Сам я заглядывал туда нечасто – разве что в компании друзей, когда проходил слух, что из Нового Орлеана приехали свежие девочки. Конечно, администрация колледжа пыталась превратить «Золотой день» в респектабельный центр досуга, но у местных белых завсегдатаев тоже был свой интерес, и все попытки оказывались тщетными. Самое большее, что удавалось сделать, – это устроить нагоняй застуканным в борделе студентам.

Мистер Нортон лежал как убитый; я выскочил из машины и ринулся к «Золотому дню». Хотел заикнуться о деньгах, но потом решил заплатить из своего кармана. У двери я остановился: в заведении не было ни одного свободного места, там толпились одни ветераны в безразмерных серых рубашках и брюках да сновали женщины в коротких, плотно облегающих, крахмальных фартучках из клетчатой ткани. Сквозь шум голосов и грохот музыкального автомата прорывался и бил в нос, как дубиной, затхлый пивной дух. Как только я переступил через порог, меня схватил за руку незнакомец с каменным лицом и уставился мне в глаза.

– Все случится ровно в пять тридцать, – сказал он, глядя будто бы сквозь меня.

– Что?

– Великое, всеобъемлющее, абсолютное Перемирие, конец света! – воскликнул он.

Не успел я ответить, как мне улыбнулась невысокая пухлая женщина, которая отвела его в сторону.

– Ваш черед, док, – сказала она. – Сперва уединимся наверху, а уж потом будет перемирие. Почему мне всегда приходится вам напоминать?

– Это чистая правда. – Он гнул свое. – Сегодня утром мне телеграфировали из Парижа.

– Поэтому, милый, нам стоит поспешить. Мне нужно деньжат подзаработать, покуда перемирия не случилось. Оно подождет, верно?

Она подмигнула мне и через толпу потащила его к лестнице. С неспокойной душой я принялся локтями прокладывать себе дорогу к бару.

Многие из этих ветеранов некогда служили врачами, юристами, учителями, государственными чиновниками. В основной массе поваров затесались проповедник, художник и даже политик. Был еще один, сейчас уже почти невменяемый, бывший психиатр. Каждый раз при виде этой компании мне становилось не по себе. Они представляли профессии, которые в определенные моменты жизни я, пусть и подсознательно, хотел освоить сам, и, хотя они, казалось, никогда меня не замечали, я все равно не верил, что это просто больные люди. Иногда я думал, что они всего лишь затеяли со мной и другими студентами какую-то большую, непонятную игру себе на потеху; правила же и тонкости этой игры оставались для меня загадкой.

Прямо передо мной стояли два ветерана, и один из них с серьезным видом рассказывал:

– …и вот Джонсон ударил Джеффриса под углом в сорок пять градусов от его нижнего левого бокового резца и вызвал мгновенное замыкание всего таламического канала, заморозив его, как в морозильной камере, и тем самым разрушив его автономную нервную систему; так он и раскачал мощного сопливого каменщика: чрезвычайно сильные гиперспазматические толчки уложили его замертво прямо на копчик, что вызвало невероятно сильную травматическую реакцию в нерве и мышцах сфинктера; а затем, коллега, они его подняли, посыпали негашеной известью и увезли на тачке. Естественно, ни о каком другом лечении не приходилось и говорить.

– Извините, – сказал я, протискиваясь мимо.

За стойкой стоял Громила Хэлли; сквозь мокрую от пота рубашку просвечивала его темная кожа.

– Тебе чего, студентик?

– Двойной скотч, Хэлли. Налей в высокую посудину, чтобы я мог вынести и ни капли не пролить. Человек на улице ждет.

– Фиг тебе! – рявкнул он.

– Эй, ты чего? – Я поразился злому блеску в его черных глазах.

– Ты ведь еще учишься?

– Ну да.

– Так вот: ваши ублюдки снова меня пытаются закрыть, понял? Здесь, внутри, пей хоть до посинения, но если собираешься вынести стакан кому-то на улицу, то я тебе ни капли не налью.

– Но у меня в машине человек сидит, ему плохо.

– В какой еще машине? У тебя отродясь машины не было.

– Это белого машина. Я к нему шофером приставлен.

– Ты разве не из колледжа прислан?

– Это его прислали из колледжа.

– А кому из вас плохо-то?

– Говорю же: ему.

– А что он, слишком гордый, чтоб сюда зайти? Так ему и передай: нам Джим Кроу не указ, тут все равны.

– Плохо ему!

– Пусть хоть подыхает!

– Он важная птица, Хэлли, – попечитель! Богатей, но вот занемог: случись что, меня из колледжа попрут.

– Извиняй, студентик. Тащи его сюда – пусть заказывает сколько влезет – хоть целую лохань. Даже позволю из моей личной бутылки хлебнуть.

Лопаткой из слоновой кости он сбил белые шапки пены с пары кружек пива и толчком отправил их по стойке. Мне стало худо. Мистер Нортон откажется сюда заходить. Он на ногах-то еле стоит. А главное – хотелось оградить его от пациентов и девочек. Я направился к выходу; обстановка накалялась. Суперкарго, санитара в белой униформе, который обычно не давал ветеранам распоясываться, нигде не было видно. Меня это насторожило, ведь пока он кувыркался наверху, они совершенно отбивались от рук. Я пошел к машине. И что я скажу мистеру Нортону? Когда я открыл дверь, он неподвижно лежал на сиденье.

– Мистер Нортон, сэр. Спиртное навынос не продают.

Он не шелохнулся.

– Мистер Нортон.

Он лежал плашмя, как меловой рисунок. С замиранием сердца я осторожно взял его за плечо. Он едва дышал. Я принялся трясти его что было сил; голова нелепо болталась из стороны в сторону. Синеватые губы слегка разомкнулись, обнажив ряд длинных, узких зубов, удивительно похожих на звериные клыки.

– СЭР!

В панике я бросился обратно в «Золотой день», прорываясь сквозь шум, словно через невидимую стену.

– Хэлли! На помощь, он умирает!

Я пытался докричаться до бармена, но этого, похоже, никто не слышал. С обеих сторон меня взяли в тиски. Ветераны сомкнули ряды.

– Хэлли!

Двое увечных обернулись и вылупились на меня; их глаза оказались в какой-то паре дюймов от моего носа.

– У этого джентльмена неприятности, Сильвестр? – полюбопытствовал долговязый.

– За порогом человек умирает! – вскричал я.

– Каждую секунду кто-то умирает, – произнес второй.

– Да, и это благодать – отойти в мир иной, под великий небесный шатер Господа нашего.

– Ему нужно глотнуть виски!

– Ну вот, это другой разговор, – решил один из них, и оба начали прокладывать дорогу к барной стойке. – Последний глоток спиртного, чтобы утолить душевные муки. Будьте любезны расступиться!

– Уже вернулся, студентик? – обратился ко мне Хэлли.

– Виски налей. Он умирает!

– Тебе же было сказано, студентик: тащи его сюда. Пусть умирает сколько влезет, но по рукам-то ведь мне дадут.

– Пойми: если с ним что случится, меня посадят.

– Зря, что ли, штаны в колледже протираешь, придумай что-нибудь, – ответил бармен.

– Джентльмена имеет смысл привести сюда, – сказал ветеран по имени Сильвестр. – Пошли, мы подсобим.

Сквозь толпу мы пробились к выходу. Мистер Нортон лежал в той же позе.

– Гляди, Сильвестр: это же Томас Джефферсон!

– Он самый. Мне давно охота с ним подискутировать.

У меня пропал дар речи: оба оказались безумцами. Или же просто шутили?

– Помогите мне, – обратился я к ним.

– С нашим удовольствием.

Я тряхнул попечителя.

– Мистер Нортон!

– Надо поспешить, а то он даже пригубить не успеет, – задумчиво произнес один из ветеранов.

Мы подняли мистера Нортона на руки. Он повис между нами, словно мешок с обносками.

– Быстрее!

На пути к «Золотому дню» один пациент вдруг остановился, и голова попечителя свесилась к земле; белые волосы подметали пыль.

– Джентльмены, а ведь это мой дедушка!

– Он же белый, его фамилия Нортон.

– Мне ли не знать родного деда! Его зовут Томас Джефферсон, а я его внук, мы с ним из «полевых негров», – объяснил долговязый.

– Сильвестр, я тебе верю. Не сомневаюсь в твоей правоте. Это ясно как божий день, – заключил пациент, не сводя глаз с мистера Нортона. – Только взгляни на его черты лица. Вылитый ты, будто в зеркало смотришься. Ты уверен, что не он породил тебя уже полностью одетым?

– Нет, нет, то был мой отец, – с искренностью в голосе ответил Сильвестр.

И тут же начал с ожесточением костерить своего отца. В «Золотом дне» нас уже ждал Хэлли. Каким-то образом он сумел утихомирить толпу и освободить место в центре зала. Ветераны окружили мистера Нортона.

– Кто-нибудь, принесите стул.

– Да, чтобы мистер Эдди смог присесть.

– Какой же это мистер Эдди? Это Джон Д. Рокфеллер, – поправил кто-то.

– Вот стул для Мессии.

– Отошли все, – приказал Хэлли. – Дайте ему побольше места!

Подбежал Бернсайд, в прошлом врач, и пощупал его запястье.

– Сплошной! У него сплошной пульс! Сердце не стучит, а вибрирует. Очень редкий случай. Очень.

Кто-то его оттащил. Хэлли вернулся с бутылкой и стаканом в руках.

– Эй, кто-нибудь, откиньте ему голову назад.

Не успел я шевельнуться, как появился невысокий рябой ветеран, обхватил ладонями голову мистера Нортона, запрокинул ее с расстояния вытянутой руки, а потом, зафиксировав подбородок, словно брадобрей, собирающийся приступить к делу, пару раз тряхнул из стороны в сторону.

– О-па!

Голова качнулась, как боксерская груша от удара. На белой щеке заалели пять отпечатков, будто пламя под полупрозрачным самоцветом. Я глазам своим не верил. Мне хотелось унести ноги. Какая-то женщина захихикала. Потом несколько пациентов бросились к входной двери.

– Рехнулся что ли, дурень?!

– Обычный случай истерии, – заявил рябой ветеран.

– Прочь с дороги! – потребовал Хэлли. – Кто-нибудь, притащите сюда со второго этажа стукача. Подать его сюда, живо!

– Просто легкий случай истерии, – продолжил рябой, но его оттолкнули.

– Хэлли, выпивку, быстрее!

– Студентик, держи стакан. Это бренди – для себя припас.

Кто-то без выражения прошептал мне на ухо:

– Видишь, говорил же я тебе: это произойдет в пять тридцать. Творец уже здесь.

Это был тот самый мужчина с каменным выражением лица.

Хэлли у меня на глазах наклонил бутылку, и из горлышка в стакан полился янтарно-маслянистый бренди. Опустив голову мистера Нортона пониже, я поднес стакан к его губам и стал вливать в него алкоголь. Из уголка рта по изящно очерченному подбородку побежала тонкая коричневая струйка. Внезапно в зале воцарилась тишина. Под своей ладонью я ощутил слабое шевеление – не сильнее дрожи ребенка, когда тот всхлипывает, вдоволь наревевшись. Веки с тонкими прожилками сосудов дернулись. Он закашлялся. На коже выступили красные пятна, которые сперва медленно расползались, а потом резко хлынули вверх по шее и растеклись по всему лицу.

– Поднеси ему бренди к носу, студентик. Пусть нюхнет.

Я поводил стаканом у его носа. Бледно-голубые глаза открылись, водянистые на фоне густого румянца. Он сделал попытку приподняться и сесть, правая рука задрожала у подбородка. Глаза расширились и перебегали с одного лица на другое. На мне его взгляд задержался: мистер Нортон определенно меня узнал.

– Вы потеряли сознание, сэр, – сказал я.

– Что это за место, молодой человек? – в изнеможении выдавил он.

– «Золотой день», сэр.

– Как-как?

– «Золотой день». Своего рода игорно-спортивное заведение, – с неохотой пояснил я.

– Дай-ка ему глотнуть еще бренди, – приказал Хэлли.

Я наполнил стакан и подал его попечителю. Тот втянул носом запах, прикрыл глаза, будто в замешательстве, и выпил; щеки его раздулись, будто маленькие меха: он полоскал рот.

– Спасибо, – произнес мистер Нортон, уже более уверенно. – Итак: что это за место?

– «Золотой день», – хором протянуло несколько голосов.

Он повертел головой по сторонам, а потом начал рассматривать деревянную галерею с резными завитушками. К полу безвольно свешивался большой флаг. Попечитель нахмурился.

– Что здесь было раньше? – спросил он.

– Сперва церковь, потом банк, потом ресторан с шикарным казино, а теперь здесь обосновались мы, – объяснил Хэлли. – Поговаривают вроде, что в свое время тут даже тюрьма была.

– Нас сюда пускают раз в неделю – покутить, – раздался чей-то голос.

– Взять алкоголь навынос мне не позволили, сэр, вот и пришлось занести вас внутрь, – пояснил я, внутренне содрогаясь.

Он осмотрелся. Проследив за его взглядом, я был поражен, сколь неоднозначно реагировали пациенты на его внимание. На лицах читались и враждебность, и раболепие, и ужас; самые лютые в своем кругу теперь смотрели на него с детской покорностью. Некоторые странным образом забавлялись.

– Вы все – пациенты лечебницы? – уточнил мистер Нортон.

– Я тут за главного, – начал Хэлли, – а остальные…

– Мы – да, пациенты: сюда нас приводят на лечение, – пояснил толстый коротышка вполне разумного вида. – Но, – улыбнулся он, – к нам приставлен санитар, своего рода блюститель порядка: его задача – удостоверять, что терапия не приносит результатов.

– Ты спятил. Я динамо-машина. И прихожу сюда подзарядиться, – с нажимом заявил один из ветеранов.

– Я изучаю историю, – перебил его другой, драматически размахивая руками. – Мир, словно колесо рулетки, движется по кругу. Вначале черные правят миром, срединная эпоха – время белых, но скоро Эфиопия расправит свои благородные крылья! Вот тогда ставьте на черное! – Его голос дрожал от избытка чувств. – До той поры солнце не согреет этот мир, и сердце земли будет постоянно сковано льдом. Пройдет полгода, и я наконец созрею, чтобы искупать свою мать-мулатку, эту сучку-полукровку! – взорвался он и в приступе злобы запрыгал на месте с остекленевшим взглядом.

Поморгав, мистер Нортон выпрямился на стуле.

– Я врач, можно пощупать ваш пульс? – Бернсайд стиснул запястье мистера Нортона.

– Вы его не слушайте, мистер. Никакой он не врач уже с десяток лет. Его застукали, когда он пытался превращать кровь в деньги.

– У меня получилось! – вскричал пациент. – Я сделал открытие, но Джон Д. Рокфеллер украл мою формулу.

– Сам мистер Рокфеллер? – переспросил мистер Нортон. – Я уверен, вы ошибаетесь.

– ЧТО ЗА ШУМ, А ДРАКИ НЕТУ? – прогремел чей-то голос с галереи.

Все разом обернулись. На лестничных ступенях покачивался черный гигант в одних белых трусах. Это был Суперкарго, санитар. Я с трудом его узнал без привычной крахмально-белой униформы. Обычно он прохаживался среди пациентов, угрожая им смирительной рубашкой, которую всегда держал наготове, и в его присутствии ветераны становились шелковыми. Но сейчас они, будто бы его не узнав, разразились проклятьями.

– Как ты собираешься поддерживать порядок в заведении, если нализался в стельку? – заорал Хэлли. – Шарлин! Шарлин!

– Чего тебе? – из верхней комнаты раздался на редкость пронзительный недовольный голос.

– Слушай, забери обратно этого зануду-полудурка-стукача и приведи в чувство! Потом надень на него белую форму – и пусть спускается блюсти порядок. К нам пожаловали белые гости.

На галерею вышла девица, запахивая розовый махровый халат.

– А теперь ты слушай сюда, Хэлли, – протянула она, – я, знаешь ли, женщина. Хочешь, чтоб он был одет, – займись этим сам. Я одеваю только одного человека, но тот сейчас в Новом Орлеане.

– Ладно, забудь. Сделай хотя бы так, чтобы стукач протрезвел!

– Эй, всем соблюдать порядок, – взревел Суперкарго, – а если сюда пожаловали белые, всем соблюдать двойной порядок.

Внезапно у стойки раздались гневные мужские крики, и я увидел, как горстка ветеранов ринулась к лестнице.

– Спускай его!

– Сейчас мы ему покажем, что такое порядок!

– Прочь с дороги.

Пятеро мужчин стали штурмовать лестницу. Я увидел, как гигант согнулся, вцепился обеими руками в балясины на верхней площадке и напрягся всем телом; обнаженное туловище в белых трусах заблестело от пота. Коротышка, хлеставший по щекам мистера Нортона, бежал первым, и, когда он преодолел длинный пролет, передо мной развернулась следующая сцена: санитар приосанился и уже на самой верхотуре сильно пнул ветерана в грудь, отправив его по дуге прямо в гущу соратников. Затем Суперкарго вновь изготовился для удара. По узкой лестнице мог за раз подняться только один человек. Как только кто-нибудь из смельчаков оказывался наверху, гигант тут же встречал его пинком. Ногой смахивал обратно одного за другим, как бейсболист, отбивающий подачу. Засмотревшись на него, я забыл про мистера Нортона. «Золотой день» погрузился в хаос. Из комнат на галерее выскакивали полуголые девицы. Мужчины горланили и улюлюкали, будто на футбольном матче.

– Я ТРЕБУЮ ПОРЯДКА! – взревел гигант, отправляя вниз очередного неудачника.

– ОНИ БУТЫЛКАМИ КИДАЮТСЯ! – завопила одна из девиц. – ПОЙЛО ПРОПАДАЕТ!

– Такой порядок ему не нужен, – заметил кто-то.

На галерею обрушился град из бутылок и стаканов с виски. Я увидел, как Суперкарго резко выпрямился и схватился за лоб; алкоголь заливал ему лицо.

– И-и-и! – заверещал гигант. – И-и-и!

Санитар застыл от самых щиколоток и выше, отметил я: он лишь махал рукой. На какое-то мгновение атакующие замерли на ступенях и наблюдали. Потом рванули вперед.

Суперкарго отчаянно цеплялся за балюстраду, но подопечные оторвали от пола его ступни и поволокли вниз. Словно пожарная команда со шлангом, они тянули санитара за лодыжки, и его голова пересчитывала ступеньки с грохотом, напоминающим пулеметную очередь. Толпа подалась вперед. Хэлли что-то кричал мне в ухо. Я видел, как гиганта оттащили к центру зала.

– А ну-ка, покажем ему, что такое порядок!

– Мне сорок пять, а он строит из себя моего папашку!

– Пинаться любишь, да? – спросил долговязый, целясь носком ботинка в голову санитара. У того правое веко тут же вспухло, как надутый шар.

– Хватит, хватит! – услышал я поблизости голос мистера Нортона. – Лежачего не бьют!

– Слушайте, что вам белые люди командуют, – сказал кто-то.

– Это приспешник белых!

Ветераны уже запрыгивали на Суперкарго ногами, и внезапно мне передалось их возбуждение – до такой степени, что захотелось к ним присоединиться. Даже девицы визжали: «Так его!», «Ни разу мне не заплатил», «Кончайте его!».

– Умоляю, ребята, только не здесь! Не у меня!

– При нем слова лишнего не скажи!

– Вот именно!

Каким-то образом толпа оттеснила меня от мистера Нортона, и я оказался рядом с Сильвестром.

– Смотри внимательно, студентик, – заговорил он. – Видишь, вот здесь, у него кровоточат ребра?

Я кивнул.

– А теперь гляди внимательно.

Как заговоренный, я уставился в точку между нижним ребром и тазовой костью, а Сильвестр тщательно прицелился и пнул санитара, как мяч. Суперкарго застонал, словно раненый конь.

– Не стесняйся, студентик, давай. Отведи душу, – предложил мне Сильвестр. – Бывает, я так его боюсь, что он у меня из башки не идет. Получай! – выкрикнул он и пнул Суперкарго еще раз.

Затем у меня на глазах еще один ветеран прыгнул санитару на грудь, и тот потерял сознание. Пациенты начали поливать его холодным пивом, чтобы привести в чувство, и опять пинали до бессознательного состояния. Кровь и пиво уже лились по нему ручьями.

– Отрубился, гад.

– Вышвырнем его.

– Нет, стойте. Подсобите-ка мне.

Санитара закинули на стойку бара и, как покойнику, скрестили руки на груди.

– А теперь и выпить не грех!

Хэлли не спешил занимать свое место за стойкой, и на его голову посыпались проклятья.

– А ну, живо за стойку, обслуживай нас, ты, мешок с дерьмом!

– Мне ржаного виски!

– Шевелись, жирдяй!

– Давай, двигай задницей!

– Ладно, ладно, угомонитесь, ребята, – зачастил Хэлли и стал немедля наполнять стаканы. – Готовьте денежки.

Пока Суперкарго беспомощно лежал на стойке, пациенты кружили рядом, как одержимые. Возбудились, казалось, даже наиболее спокойные. Кто-то начал с пафосом произносить воинственные речи против лечебницы, государства и всей вселенной. Называвший себя бывшим композитором ветеран стал наигрывать на расстроенном пианино единственную известную ему галиматью, ударяя по клавишам кулаками и локтями и аккомпанируя себе басистым, как у медведя в агонии, рыком. Один из наиболее образованных пациентов коснулся моей руки. Когда-то он был химиком и носил на груди блестящий ключ – знак студенческого братства Phi Beta Kappa.

– Как с цепи сорвались, – гаркнул он, перекрывая шум. – Думаю, вам лучше уйти.

– Да, хотелось бы, – ответил я, – вот только найду мистера Нортона.

На прежнем месте его уже не было. Заметавшись среди шумной толпы ветеранов, я стал выкрикивать его имя.

Нашелся мистер Нортон под лестницей. Оттертый туда в буйной толчее, он растянулся на стуле, как старая кукла. В тусклом свете обозначились резкие черты его белого, ладно скроенного лица с закрытыми глазами. Перекрикивая толпу, я звал его, но он не откликался. Мистер Нортон опять потерял сознание. Сначала осторожно, потом все решительней я стал его трясти, но морщинистые веки даже не шелохнулись. И тут в общей толкотне меня так сильно пихнули, что я чудом не влетел носом в белую массу; это было всего лишь его лицо, но меня затрясло от безотчетного ужаса. Никогда в жизни я так резко не приближался к белому человеку. В панике я отпрянул. С закрытыми глазами попечитель казался еще более грозным. Он напоминал бесформенную бледную смерть, которая внезапно явилась предо мной, смерть, что всегда ходила рядом и вдруг обнаружила себя посреди безумия в «Золотом дне».

– Умолкни! – скомандовал чей-то голос, и меня оттащили в сторону. Оказалось, это все тот же коротышка-толстяк.

Я зажал рот, только сейчас осознав, что все это время пронзительные вопли исходили от меня самого. Растянув уголки рта, толстяк просветлел лицом.

– Так-то лучше, – гаркнул он мне в ухо. – Он простой смертный. Запомни. Простой смертный!

Я порывался сообщить ему, что мистер Нортон – далеко не простой смертный: он богач, за которого я отвечаю головой, но сама идея ответственности за него просто не укладывалась в слова.

– Давай-ка поднимем его на галерею, – сказал ветеран, подталкивая меня к ногам мистера Нортона.

Я машинально взялся за костлявые щиколотки, а толстяк рывком подхватил под мышки белое тело и поволок к лестнице. Голова мистера Нортона болталась на груди, точно у пьянчуги или покойника.