Текст книги "Невидимый человек"

Ухмыляясь, ветеран шаг за шагом пятился по лестнице. Но стоило мне задуматься, не надрался ли попечитель вместе с остальными, как три девицы, что, перегнувшись через перила, наблюдали за потасовкой, сбежали вниз, чтобы помочь нам дотащить мистера Нортона.

– Похоже, папаша всерьез разволновался, – крикнула одна.

– Да он в дрова.

– И не говори, белому не впрок здешнее пойло.

– Говорят же вам: он не пьян, а занемог! – разгорячился толстяк. – Ступай, отыщи свободную койку, чтобы белый человек мог немного отдохнуть.

– Конечно, милый. А другие услуги не потребуются?

– Пока нет, – ответил он.

Одна из девушек забежала вперед.

– У меня как раз свободно. Несите его сюда, – предложила она.

Через несколько минут мистер Нортон, едва дыша, уже возлежал на небольшой двуспальной кровати. Я смотрел, как толстяк вполне профессионально измеряет ему пульс.

– Ты никак доктор? – спросила девушка.

– Уже нет, всего лишь пациент. Но определенные познания имею.

Еще один, подумал я и поспешил отодвинуть его в сторону.

– С ним все будет в порядке. Как только оклемается, мы уедем.

– Не волнуйся, парень, я не такой, как остальные, – заявил ветеран. – Я бывший врач и не причиню ему вреда. У него легкий шок.

Мы смотрели, как он снова склонился над мистером Нортоном, прощупал его пульс и оттянул веко.

– Легкий шок, – повторил он.

– «Золотой день» кого угодно повергнет в шок, – сказала одна из девиц, разглаживая фартук, под которым просматривался мягкий, чувственный животик.

Другая убрала со лба мистера Нортона седую челку и гладила его по голове, рассеянно улыбаясь.

– Довольно миленький, – сказала она. – Как белый ребеночек.

– Старенький ребеночек? – переспросила невысокая худышка.

– А хоть бы и так: старенький ребеночек.

– Тебя просто на белых тянет, Эдна. К гадалке не ходи, – подытожила худышка.

Эдна покачала головой и улыбнулась, будто посмеиваясь над собой.

– Не то слово. Просто обожаю их. Пусть даже старик, а всегда милости прошу заглянуть ко мне вечерком.

– Тьфу ты, прибила бы такого дедулю.

– Их голыми руками не возьмешь, – ответила Эдна. – Ты разве не слыхала, дорогуша, что у богатых белых стариков семенники обезьян и яйца козлов? Ненасытное старичье. Весь мир хотят поиметь.

Доктор посмотрел на меня с улыбкой.

– Ну вот, с ними всю эндокринологию выучишь, – засмеялся ветеран. – Я ошибся, сказав, что он просто человек: нет, он, видимо, полукозел или полуобезьяна. Может, и то и другое.

– Так и есть, – подтвердила Эдна. – Был у меня один в Чикаго…

– Ну уж, в Чикаго тебя никогда не заносило, подружка, – перебила ее вторая девица.

– Ты-то почем знаешь? Два года назад… Тьфу, да вы вообще не в курсе. Белый старикан из Чикаго пришивал липовые яйца!

Осклабившись, толстяк-медик поднялся с места.

– Как ученый и врач, вынужден опровергнуть ваши слова, – сказал он. – Подобные операции пока невозможны.

Затем он выпроводил девиц из комнаты.

– Вдруг проснется, услышит подобные разговоры, – объяснил ветеран, – и снова скиснет. Кроме того, научное любопытство может завести их так далеко, что они действительно решат проверить, есть ли у него обезьяньи железы. А это, боюсь, зрелище не для детских глаз.

– Мне нужно отвезти его в колледж, – сказал я.

– Понял, – ответил он. – Помогу, чем смогу. Иди-ка лед поищи. Да сам успокойся.

С галереи открывался вид на макушки ветеранов. Они не желали расходиться, ревел музыкальный автомат, гремело пианино, а в конце зала, словно загнанный конь, лежал упившийся Суперкарго.

Еще спускаясь по лестнице, я приметил большой кусок льда, поблескивающий в недопитом стакане, схватил его и, пока холод обжигал мою горячую руку, помчался обратно.

Ветеран сидел и наблюдал за мистером Нортоном, который дышал с каким-то неровным призвуком.

– Быстро ты, – сказал бывший врач, приподнявшись и взяв лед. – На нервах еще не так ускоришься, – добавил он, как будто про себя. – Подай-ка мне чистое полотенце, вон там, над умывальником.

Я протянул ему полотенце, а он завернул в него лед и приложил ко лбу мистера Нортона.

– Как он? – спросил я.

– Сейчас оклемается. Чего с ним приключилось-то?

– Я взял его прокатиться, – ответил я.

– В аварию попали?

– Нет, – сказал я. – Он просто поговорил с фермером и, видимо, перегрелся на солнце… А потом уже нас окружила эта толпа снизу.

– Сколько ему лет?

– Не знаю, но он в попечительском совете…

– Да уж, явно большая шишка, – сказал ветеран, промакивая моему пассажиру веки с голубыми прожилками. – Попечитель сознания.

– Что вы сказали? – спросил я.

– Ничего… Ну вот, приходит в себя.

Внезапно мне захотелось выбежать из комнаты. Я боялся того, что мог услышать от мистера Нортона, боялся выражения его глаз. Но не меньше я страшился уйти. Мне было не оторвать взгляда от его подрагивающих век. В бледном свете электрической лампочки попечитель мотал головой, будто бы споря с каким-то настойчивым, не слышным мне голосом. Наконец веки его открылись, обнажив две бледно-голубые туманные лужицы, которые затем собрались в точки, застывшие на лице ветерана; тот без улыбки отвел взгляд.

Люди нашего племени не должны подобным образом смотреть на людей из племени мистера Нортона, и я спешно шагнул к постели.

– Это врач, сэр, – сказал я.

– Сейчас все объясню, – произнес ветеран. – Принеси стакан воды.

Я замешкался. Он бросил на меня строгий взгляд.

– Воды принеси, – повторил эскулап и стал помогать мистеру Нортону сесть.

За водой я обратился к Эдне, которая, проведя меня по залу в маленькую кухню, наполнила стакан из старомодного зеленого бачка.

– Малыш, если захочешь его угостить, у меня есть отменная выпивка, – сказала девушка.

– Ему сейчас вода полезней, – ответил я.

У меня дрожали руки, вода выплескивалась через край. Когда я вернулся, мистер Нортон уже сидел без посторонней помощи и беседовал с ветераном.

– Вот для вас вода, сэр, – сказал я.

Он взял у меня из рук стакан.

– Благодарю.

– Только не слишком усердствуйте, – предупредил ветеран.

– Ваш диагноз полностью совпадает с мнением моего специалиста, – сообщил мистер Нортон. – Мне пришлось обратиться к нескольким титулованным профессионалам, чтобы получить толковую консультацию. Как вам это удалось?

– Так ведь и я некогда был специалистом, – ответил ветеран.

– Но каким образом? На всю страну людей с достаточным образованием – раз-два и обчелся…

– Значит, один из них – узник недосумасшедшего дома, – парировал ветеран. – Впрочем, никакой загадки здесь нет. Выехал из страны во Францию в составе Армейского медицинского корпуса, а после перемирия остался за границей повышать квалификацию.

– Вот как, и долго во Франции пробыли? – поинтересовался мистер Нортон.

– Достаточно долго, – коротко ответил ветеран. – Достаточно долго, чтобы забыть то, чего забывать нельзя.

– Например? – спросил мистер Нортон. – Что вы имеете в виду?

С легкой улыбкой ветеран склонил голову набок.

– Да про жизнь всякое. То, что большинство фермеров и простых работяг обычно усваивают посредством опыта и почти никогда – через посредство сознательного мышления…

– Извините, сэр, – обратился я к мистеру Нортону, – если вам полегчало, может, мы поедем?

– Не сейчас, – ответил он. – Вы меня заинтриговали, – сказал попечитель доктору. – Что же с вами случилось?

Капля воды, повисшая на его брови, сверкала, как осколок алмаза. Я подошел к стулу и сел. Черт бы побрал этого ветерана!

– Вы точно хотите узнать? – спросил ветеран.

– Конечно, уверяю вас.

– Тогда юноше, возможно, лучше сойти вниз и там подождать…

Едва я открыл дверь, как в комнату ворвался гвалт бушевавшего внизу бедлама.

– А впрочем, лучше останься, – рассудил бывший врач. – Возможно, если бы мне, студенту колледжа на холме, поведали то, о чем сейчас будет речь, не дошел бы я до нынешнего своего состояния.

– Присядьте, молодой человек, – распорядился мистер Нортон. – Значит, вы посещали учебное заведение, – обратился он к ветерану.

Я снова уселся, не зная, что скажу в свое оправдание доктору Бледсоу, а ветеран завел рассказ об учебе в колледже, о врачебной практике и пребывании во Франции в годы мировой войны.

– Дела ваши складывались успешно? – спросил мистер Нортон.

– Вполне себе. Я провел несколько операций на головном мозге, чем привлек определенное внимание.

– В таком случае почему вы вернулись?

– Ностальгия, – просто ответил ветеран.

– Что же вас занесло в эту… – Мистер Нортон осекся. – При вашей-то квалификации…

– Язвы, – сказал толстяк.

– Это прискорбно, но как язвы мешали вашей карьере?

– Особо никак, зато дали понять, что эта работа не принесет мне достоинства, – ответил ветеран.

– Я слышу горечь в ваших словах, – едва успел сказать мистер Нортон, как распахнулась дверь.

В комнату заглянула смуглая рыжеволосая женщина.

– Как чувствует себя наш белый человек? – спросила она и, пошатываясь, шагнула через порог. – Белый человек, малыш, ты проснулся. Выпить хочешь?

– Не сейчас, Эстер, – остановил ее ветеран. – Он еще слишком слаб.

– Да, по нему видно. Самое время промочить горло. Кровь требует железа.

– Будет тебе, Эстер.

– Ладно, ладно… Чего приуныли, как на похоронах? Забыли, что это «Золотой день»?

Нетвердыми шагами она, манерно отрыгивая, приблизилась ко мне.

– Видели бы себя со стороны. Студентик сидит, напуганный до смерти. А белый малыш ведет себя как не знаю кто. Улыбнитесь вы! Я вниз, скажу Хэлли, чтоб прислал выпивки.

Проходя мимо мистера Нортона, она потрепала его по щеке, и тот, я заметил, залился краской.

– Радуйся жизни, белый человек.

– Ха-ха-ха! – заржал ветеран. – Вот вы и зарделись – значит, вам уже лучше. Не стесняйтесь. Эстер славится человеколюбием, щедрой натурой терапевта, искушенностью и целительным наложением рук. А уж какой у нее катарсис – не передать словами, ха-ха!

– Вы действительно лучше выглядите, сэр, – подтвердил я, мечтая поскорее убраться из этого заведения. Я понимал каждое слово ветерана по отдельности, но их общий смысл от меня ускользал, и мистер Нортон вроде бы оказался в сходном положении.

Зато как божий день было ясно, что излишнее панибратство бывшего врача в отношении белого человека добром не кончится. С одной стороны, меня так и тянуло напомнить попечителю, что его собеседник – просто сумасшедший, а с другой, я получал какое-то пугающее удовлетворение от того, что ветеран общается с ним на равных. Манеры девицы отклика во мне не находили. Девкам и без того многое сходит с рук, в отличие от нашего брата.

От волнения меня прошибла испарина, но ветеран продолжал как ни в чем не бывало.

– Отдыхайте, отдыхайте, – приговаривал он, вглядываясь в лицо мистера Нортона. – Все часы переведены назад, а внизу бесчинствуют разрушительные силы. Они могут внезапно осознать, что вы собой представляете, и тогда я ломаного гроша не дам за вашу жизнь. Вас с легкостью вычеркнут, продырявят, утилизируют, превратят в пресловутый магнит, что притягивает всяких чокнутых. И как вы поступите в такой ситуации? Этих людей не подкупишь, и, пока Суперкарго лежит, словно забитый бычок, для них нет ничего святого. Одни скажут: вы мудрый белый отец, а другие – линчеватель душ, но ваше появление в «Золотом дне» сразило наповал всех без исключения.

– О чем вы ведете речь? – спросил я, а про себя переспрашивал: «Линчеватель?»

Да у него закидоны похлеще, чем у завсегдатаев, оставшихся внизу. Я не осмелился поднять глаза на мистера Нортона, когда тот стоном выразил свое несогласие.

Ветеран нахмурился.

– Справиться с данной проблемой я могу лишь при помощи уклонения от нее же. Дурацкое положение: руки, с любовью натренированные владеть скальпелем, теперь жаждут праздности. Я вернулся спасать жизни, но оказался не у дел. Ночью десяток мужчин в масках вывезли меня из города и выпороли кнутами за то, что я сохранил человеку жизнь. Меня опустили на самое дно лишь за мои навыки и веру в то, что знания позволят мне снискать уважение – не деньги, слышите, а уважение – и помочь другим.

Тут он внезапно перевел взгляд на меня.

– Теперь ты понимаешь?

– Что? – спросил я.

– Что слышал!

– Не знаю.

– Почему?

– По-моему, нам действительно пора ехать, – сказал я.

– Вот видите. – Он повернулся к мистеру Нортону. – Глаза и уши на месте, африканский нос с раздутыми ноздрями, но он не в силах понять простейшие факты жизни. Понять. Понять? Нет, ситуация еще хуже. Органы осязания его не подводят, но он просто не включает мозг. Все бессмысленно. Он вкушает, но не переваривает. Он просто… Боже! Только посмотрите! Живой труп! Юнец научился подавлять не только эмоции, но и саму человечность. Его уже не прошибить, он настоящее воплощение Отрицания, ваши мечты сбылись, сэр! Механический человек!

На лице мистера Нортона читалось изумление.

– Объясните мне, – с внезапным спокойствием произнес ветеран. – Чем вас привлекает колледж, мистер Нортон?

– В его стенах я следую уготованной мне миссии, – неуверенно ответил мистер Нортон. – Я верил и продолжаю верить, что ваш народ каким-то чрезвычайно важным образом связан с моим предназначением.

– А что вы понимаете под предназначением? – поинтересовался ветеран.

– Как что: предназначение – это, конечно, достижение успеха в сфере моей деятельности.

– Понимаю. А можете ли вы увидеть свой успех?

– Ну конечно могу, – с возмущением в голосе отреагировал мистер Нортон. – Я вижу свой успех всякий раз, когда посещаю кампус.

– Кампус? При чем тут кампус?

– Там куется мой успех, выполняется мое предназначение.

Ветеран залился смехом.

– Кампус – какое потрясающее предназначение!

Он вскочил и зашагал по узкой комнате, не прекращая смеяться. И так же резко остановился.

– Вряд ли вы поймете, но сегодня ваш приезд в «Золотой день» вместе с этим юношей оказался очень кстати, – заявил ветеран.

– Я здесь только из-за плохого самочувствия… Правильнее сказать, что юноша привез меня сюда по собственной инициативе, – заметил мистер Нортон.

– Конечно, но тем не менее вы здесь, и это очень удачно.

– Что вы имеете в виду? – уже с раздражением спросил мистер Нортон.

– И дитя будет водить их, – улыбнулся ветеран. – Но, кажется, вы оба действительно неверно расцениваете ситуацию. Вы не видите, не слышите, не чуете правды происходящего, а еще говорите о каком-то предназначении! Классика жанра! А этот мальчик за рулем машины: его вскормила сама наша земля, но видит он еще меньше вашего. Бедные слепцы, никто из вас не понимает другого. Для вас он всего лишь галочка в списке достижений, вещь, не взрослый, не ребенок, а так, бесформенный черный объект. А вы со всеми вашими возможностями для него не человек, но Бог, великая сила…

Мистер Нортон резко встал.

– Пойдемте, молодой человек, – гневно призвал он меня.

– Нет, послушайте. Он верит в вас ничуть не меньше, чем в биение своего сердца. Он верит в ту гигантскую ложь, которую вы маскируете под мудрость и преподаете рабам и прагматикам; он верит, что белые всегда правы. Я могу рассказать вам о его предназначении. Он выполнит любой ваш приказ, и главный ему в этом помощник – слепота. Он твой человек, дружок. Твой человек, твое предназначение. А теперь спускайтесь в хаос и проваливайте отсюда к чертовой матери. Меня тошнит от вас и вашего бесстыдства! Убирайтесь, пока я не проломил вам головы!

Я увидел, как он тянется к большому белому кувшину подле умывальника, и заслонил собою мистера Нортона, пропуская его в дверной проем. Оглянувшись, я заметил, что ветеран, издающий странный звук, похожий на смесь хохота и плача, прирос к стене.

– Поторопимся: он такой же безумец, как и остальные, – приказал мистер Нортон.

– Да, сэр, – ответил я, различив незнакомые нотки в его голосе.

На балконе было не менее шумно, чем внизу. Здесь бродили девушки и пьяные ветераны с напитками в руках. Когда мы проходили мимо одной из распахнутых дверей, нас увидела Эдна и схватила меня за руку.

– Куда это ты уводишь белого малыша? – требовательно спросила она.

– Обратно в колледж, – буркнул я, отодвигая ее в сторону.

– Что тебе там ловить, пупсик? – сказала девица. Мне удалось протиснуться мимо нее. – Без дураков, – не унималась она. – Лучше меня в этом заведении подружки не найдешь.

– Хорошо, только пропусти нас, – взмолился я. – У меня из-за тебя неприятности будут.

Мы начали спускаться вниз, в людской водоворот, и она принялась кричать:

– Тогда платите денежки! Если он для меня слишком хорош, то пусть платит!

Не успел я вмешаться, как она толкнула мистера Нортона, и мы оба, можно сказать, кубарем покатились вниз по лестнице. Я налетел на посетителя, который обвел меня безразлично-пьяным взглядом и отпихнул. Мистер Нортон пронесся еще дальше, а меня затянуло в толпу. Вдалеке я разобрал женский крик и голос Хэлли: «Эй! Эй! Уймись!» По дуновению свежего воздуха я определил, что оказался у выхода, поработал локтями и остановился, тяжело дыша и готовясь вернуться за мистером Нортоном; но тут я снова услышал, как Хэлли приказывает кому-то убраться с дороги, и увидел, что он тащит на себе мистера Нортона.

– Фух! – выдохнул он, отпуская белого человека и качая огромной головой.

– Спасибо, Хэлли… – сказал я и прикусил язык.

Мистер Нортон, весь бледный и помятый, еле держался на ногах и бился головой о противомоскитную сетку на двери.

– Эй!

Отворив створку, я подставил ему плечо.

– Черт возьми, долго вы еще будете тут валандаться? – разозлился Хэлли. – Зачем ты приволок сюда белого, студентик?

– Он что, умер?

– УМЕР! – повторил он с возмущением и отступил на шаг назад. – Еще не хватало!

– Куда мне деваться, Хэлли?

– Ну, в моем заведении покойникам не место, – сказал он и склонился над телом.

Мистер Нортон глядел на нас снизу вверх.

– Никто не умер и не собирается, – ядовито заметил он. – Убери руки!

Хэлли удивленно отпрянул.

– О, как славно. Вы в порядке? А я думал, уже не оклемаетесь.

– Бога ради, умолкни! – не выдержал я. – Радуйся, что мистер Нортон не пострадал.

У попечителя на лбу багровела ссадина, он был явно зол, и я поспешил к машине впереди него. Мистер Нортон забрался в салон без посторонней помощи, а я сел за руль, вдыхая теплый запах мятных пастилок и сигарный дым. Пока я отъезжал от «Золотого дня», мой пассажир не издал ни звука.

Глава четвертая

Руль ощущался у меня в руках как нечто чужеродное; я ехал по шоссе вдоль белой разделительной полосы. Теплые лучи послеполуденного солнца, отражаясь от бетонного полотна, переливались, словно протяжные звуки далекого горна в тихом полночном воздухе. В зеркале я видел мистера Нортона: его отсутствующий взгляд вперился в широкие пустоши, губы сурово сжались, а на белом лбу проступала ссадина, оставленная противомоскитной дверью. Глядя на него, я почувствовал, как у меня внутри разворачивается ледяной клубок страха. Чем все это кончится? Что скажут в колледже? Я представил, с каким лицом доктор Бледсоу будет смотреть на мистера Нортона. И вообразил, как будет ликовать кое-кто из моих земляков, если меня исключат. Перед глазами заплясала ухмыляющаяся рожа Тэтлока. Как отреагируют белые люди, присудившие мне стипендию? Злится ли на меня мистер Нортон? В «Золотом дне» он проявлял неподдельный интерес… пока тот служивый не понес всякую ахинею. Чертов Трублад. Все из-за него. Кабы не сидели с ним на солнцепеке, мистер Нортон обошелся бы без спиртного и мне бы не пришлось переться в «Золотой день». Ну почему ветераны так заводятся в присутствии белого человека?

Похолодев от дурных предчувствий, я миновал краснокирпичные ворота кампуса. Беду, казалось, предвещали даже ряды аккуратных общежитий, а холмистые лужайки дышали той же враждебностью, что и серое шоссе с белой разделительной полосой. Когда мы проезжали мимо часовни с низкими покатыми карнизами, машина словно по собственной воле замедлила ход. Солнце невозмутимо проникало сквозь кроны деревьев, испещряя бликами извилистую подъездную дорогу. Студенты, держась в тени, спускались по ковру мягкой травы к череде кирпично-красных теннисных кортов. Там, вдалеке, на фоне красных, окаймленных газоном площадок отчетливо виднелись белые фигурки в спортивной форме, дополняя беспечный, залитый солнцем пейзаж. На какой-то краткий миг до моего слуха долетели радостные возгласы. Но серьезность моего положения резала меня без ножа. Решив, что автомобиль барахлит, я ударил по тормозам прямо посреди дороги и только после этого, рассыпаясь в извинениях, двинулся дальше. Здесь, в этой зеленеющей тиши, я обрел в себе ту личность, которую единственно и знал, а теперь ее лишался. На этом коротком отрезке пути я прочувствовал, как тесно связаны здешние строения и лужайки с моими чаяниями и мечтами. У меня возникло желание затормозить и пообщаться с мистером Нортоном: не скрывая беззастенчивых слез, какие льет ребенок перед отцом или матерью, повиниться и вымолить прощение за все, чему он стал свидетелем; решительно осудить все, что мы видели и слышали; заверить его, что я не просто далек от тех, кого мы с ним повстречали, но на дух их не переношу; что всем сердцем и душой разделяю принципы Основателя и верю в доброту и благородство самого мистера Нортона, чье великодушие помогает нам, бедным и невежественным, выбраться из грязи и тьмы. Я бы пообещал исполнять его наказы и учить других стремиться к вершинам, быть бережливыми, порядочными, честными гражданами, которые заботятся о всеобщем благе и никогда не сворачивают с узкой, прямой тропы, которую проторили для нас они с Основателем. Только бы он на меня не озлился! Только бы дал мне еще один шанс!

У меня увлажнились глаза, отчего дорожки и строения расплывались, то и дело застывая в туманной дымке, по-зимнему поблескивали, как будто листья и травы уже подернулись инеем и превратили кампус в белоснежный мирок, где кусты и деревья гнутся под хрустальными плодами. Но эта картина в мгновение ока исчезла; вернулось жаркое и зеленое «здесь и сейчас». Только бы мне удалось втолковать мистеру Нортону, как много значит для меня учеба.

– Прикажете доставить вас в гостевую резиденцию, сэр? – спросил я. – Или в главное здание? Доктор Бледсоу, наверно, беспокоится.

– Сейчас в резиденцию – и сразу направьте туда доктора Бледсоу, – жестко ответил он.

– Есть, сэр.

В зеркале я увидел, как он с осторожностью промокает лоб скомканным носовым платком.

– И еще вызовите ко мне нашего врача, – добавил он.

Я запарковался перед компактным зданием с белыми колоннами – ни дать ни взять старинный усадебный дом на плантации, вышел из машины и открыл заднюю дверцу.

– Мистер Нортон, пожалуйста, сэр… Простите меня… Я…

Пронзив меня суровым взглядом, он прищурился, но ничего не ответил.

– Я и подумать не мог… Прошу вас…

– Направьте ко мне доктора Бледсоу, – повторил он, развернулся и по гравию заковылял ко входу.

Я вернулся в машину и медленно поехал к главному зданию. По пути какая-то девушка игриво помахала мне букетиком фиалок. У неисправного фонтана чинно беседовали двое преподавателей в темных костюмах.

В главном здании было тихо. Поднимаясь наверх, я представил себе круглую, шишковатую физиономию доктора Бледсоу, словно разбухшую под давлением жира, который, подобно газу в воздушном шарике, растягивал свою оболочку, придавая ей форму и подъемную силу. Кое-кто из студентов именовал его Старый Котел. Я – никогда. С самого начала он был настроен ко мне доброжелательно, но, возможно, только благодаря рекомендациям, которыми наш инспектор предварил мое зачисление на первый курс. Но главное – мне во всем хотелось брать с него пример: он пользовался авторитетом у состоятельных людей по всей стране, проводил консультации по расовым вопросам; считался одним из вождей цветного населения, имел не один, а два «кадиллака», хороший оклад и добродушную, приятной наружности жену с лицом цвета топленых сливок. И что еще важнее: он, черный, лысый, отличавшийся и всякими другими приметами, традиционно вызывающими у белых только усмешку, добился уважения и власти; он, черный, морщиноголовый, поднялся выше большинства белых южан. Они могли над ним потешаться, но не могли сбрасывать его со счетов…

– Он тебя обыскался, – шепнула мне девушка у него в приемной.

Когда я вошел, он, разговаривая по телефону, сообщил: «Не важно… он уже здесь» – и повесил трубку.

– Где мистер Нортон? – взволнованно потребовал ответа доктор Бледсоу. – Он хорошо себя чувствует?

– Да, сэр. Я доставил его в резиденцию, а сам сразу сюда. Он хочет вас видеть.

– Что-то стряслось? – сказал он, торопливо вставая и обходя стол.

Я колебался.

– Да или нет?

У меня так заколотилось сердце, что все поплыло перед глазами.

– Сейчас уже все в порядке, сэр.

– Сейчас? Как прикажешь тебя понимать?

– Ну, он вроде как упал в обморок, сэр.

– Господи! Я как чувствовал. Ты почему со мной не связался? – Схватив свою черную хомбургскую шляпу, он бросился к выходу. – Поехали!

Я поспешил за ним, на ходу объясняя:

– Сейчас ему уже лучше, сэр, но мы так далеко заехали, что таксофонов там не было…

– На кой было везти его в такую даль? – возмущался он, прибавляя шагу.

– Куда было приказано, туда и отвез, сэр.

– Куда конкретно?

– В трущобы рабов, – со страхом признал я.

– В трущобы?! Ты в своем уме, парень? Как ты посмел притащить туда нашего попечителя?

– Он сам так пожелал, сэр.

В воздухе пахло весной; мы шли по дорожке, как вдруг он остановился и посмотрел на меня с такой яростью, будто я настаивал, что черное – это белое.

– Да плевать на его пожелания! – все сильнее распалялся доктор Бледсоу, усаживаясь на пассажирское сиденье рядом со мной. – Умишком тебя Бог обидел, что ли, как собаку? Мы доставляем белых туда, куда считаем нужным, и показываем то, что они должны увидеть. Ты не знал? А я-то держал тебя за смышленого парня.

Будто в прострации, я затормозил у Рэбб-холла.

– Нечего тут рассиживаться, – рявкнул он. – Со мной пойдешь!

Новое потрясение ждало меня сразу за порогом. Когда мы проходили мимо зеркала, доктор Бледсоу остановился и, подобно скульптору, изваял из своей недовольной мины невозмутимую маску; только горящий взгляд напоминал о тех эмоциях, которые я видел минуту назад. Он пристально вгляделся в свое отражение, а потом мы молча прошли по безлюдному коридору и поднялись по лестнице.

За изящным столиком с кипами иллюстрированных журналов сидела студентка. Перед большим окном громоздился внушительный аквариум, где над разноцветными камешками и миниатюрной копией феодального замка в неподвижности зависали золотые рыбки, напоминавшие о себе только трепетом ажурных плавников – этакой мимолетной остановкой времени в движении.

– Мистер Нортон у себя? – спросил он.

– Да, сэр, то есть доктор Бледсоу, сэр, – ответила девушка. – Он просил передать, чтобы вы сразу заходили, как только прибудете.

Помедлив у порога, доктор Бледсоу прокашлялся и только потом деликатно постучался костяшками пальцев.

– Можно, мистер Нортон? – На этих словах губы доктора Бледсоу растянулись в приготовленной улыбке.

Получив ответ, мы зашли вместе.

И оказались в просторной, светлой комнате. Сняв пиджак, мистер Нортон утопал в огромном кресле с подголовником. На свежезастеленной кровати лежала смена одежды. Над широким камином висел писанный маслом портрет Основателя: тот всегда смотрел на меня сверху вниз – отстраненно, благосклонно и грустно, а сейчас, в этот критический миг, с глубоким разочарованием. Затем, как могло показаться, упала какая-то завеса.

– Я себе места не находил, сэр, – заговорил доктор Бледсоу. – Мы вас ждали к дневному заседанию…

«Сейчас начнется, – подумал я. – Вот-вот…»

И вдруг доктор Бледсоу метнулся вперед.

– Мистер Нортон, вы поранились! – В голосе доктора Бледсоу зазвучали непривычные нотки, как у заботливой бабушки. – Как такое могло случиться?

– Пустяки. – На лице мистера Нортона не дрогнул ни один мускул. – Царапина, только и всего.

Пылая гневом, доктор Бледсоу развернулся в мою сторону.

– Марш за доктором, – приказал он. – Ты почему не доложил, что мистер Нортон расшибся?

– Меры уже приняты, сэр, – тихо проговорил я ему в спину.

– Мистер Нортон, ах, мистер Нортон! Вот беда! – заворковал он. – Я считал, что вверяю вас заботам исключительно разумного и ответственного юноши! У нас ведь никогда не случалось никаких эксцессов. Ни разу за все семьдесят пять лет. Смею вас заверить, сэр, что этот молодой человек получит взыскание, самое строгое дисциплинарное взыскание!

– Но его управление автомобилем не вызвало нареканий, – мягко сказал мистер Нортон, – а сам юноша ни в чем не виноват. Пусть пока идет, сейчас он нам не понадобится.

У меня внезапно заволокло глаза. От таких слов в душе разлилась волна благодарности.

– Никакого снисхождения, сэр, – сказал доктор Бледсоу. – С ними надо построже. Нечего баловать эту публику. Что бы ни случилось с гостем нашего колледжа, которого сопровождает студент, отвечать придется именно студенту. Это наше незыблемое правило! – И добавил в мою сторону: – Ступай к себе и никуда не отлучайся до особого распоряжения!

– Но от меня ничего не зависело, сэр, – возразил я, – как только что сказал мистер Нортон…

– Объяснения предоставьте мне, молодой человек, – с полуулыбкой перебил меня мистер Нортон. – Все будет расставлено по местам.

– Благодарю вас, сэр, – выдавил я, отметив, что доктор Бледсоу с застывшим лицом буравит меня глазами.

– А знаете что, – сказал он, – вечером я бы хотел видеть вас в часовне, вы меня понимаете?

– Да, сэр.

Похолодевшей рукой я открыл дверь и столкнулся с девушкой, которая прежде сидела за столиком.

– Сочувствую, – сказала она. – Похоже, Старый Котел взбеленился.

Я молчал, пока она семенила рядом, явно неспроста. Дорогу через кампус освещало предзакатное солнце.

– Можешь кое-что на словах передать моему парню? – заговорила девушка.

– А кто твой парень? – спросил я, стараясь по мере сил не выдавать своих тревог и опасений.

– Джек Мэстон, – ответила она.

– Ну валяй, мы с ним соседи.

– Ой, здорово, – обрадовалась она и расцвела улыбкой. – Сегодня декан назначил меня дежурной, поэтому мне было не вырваться. Просто передай, что трава зеленая…

– Что-что?

– Трава зеленая. Он сразу догадается: это наш секретный код.

– Трава зеленая, – повторил я.

– Именно так. Спасибо тебе, дружочек, – сказала она.

Так бы и обложил ее в три этажа, когда она на обратном пути хрустела по гравию своими плоскими подошвами. Игры у нее тут, видите ли, с каким-то тупым секретным кодом, а у меня вообще-то решается вся дальнейшая судьба. Ну да, трава зеленая, самое время поваляться, а потом выпрут ее по причине беременности, но все равно позору будет меньше, чем у меня… Вызнать бы, что там за моей спиной говорится… И тут меня осенило, я помчался за ней в гостевой корпус и взлетел вверх по лестнице.

В коридоре солнечный луч высветил пылинки, разбуженные ее торопливым уходом. А ее самой и след простыл. Я-то собирался просить ее об ответной услуге: погреть уши под дверью и после мне пересказать. Но передумал; ведь если ее застукают, виноватым окажусь и я. Да и вообще стыдно будет, если кто-то прознает о моих неприятностях, настолько нелепых, что даже поверить сложно. Проходя по длинному широкому коридору, я услышал на лестнице чьи-то сбегающие вниз шаги и песенку. Нежный, исполненный надежды девичий голосок. Я бесшумно вышел и припустил к общежитию.