Текст книги "Мы умели верить"

1986

Галерея оказалась вся в распоряжении Йеля. Билл Линдси и секретарь болели; завскладом и бухгалтер работали на полставки. Йель отстучал на машинке какую-то новую инструкцию, съел за рабочим столом клеклый сэндвич с индейкой и продолжил работу. Запланировал деловые ужины, изучил гранты и приступил к вопросу с Шарпами. Он снова позвонил адвокату Норы и прослушал сообщение о том, что офис закрыт на праздники. И это седьмого января! Он приготовился говорить, но пронзительный сигнал, после которого оставляют сообщение, так и не прекратился. Йель написал Норе и адвокату, сообщив, что приедет к ним на следующей неделе, если они не возражают. И с головой погрузился в переделку рекламного буклета галереи.

Когда он пришел на следующий день и снова никого не застал, он решил позвонить друзьям, чтобы пригласить их посмотреть, где он работает. Это могло помочь ему отвлечься от мыслей о Джулиане, о том, как близок он был к тому, чтобы зайти к нему тем вечером. Согласием ответили Тедди и Эшер, и появились после полудня. Йель обрадовался, что Эшер пришел не один; он был бы сам не свой с ним наедине. И так же он был рад, хотя и по другой причине, уже из-за Чарли, что Тедди пришел не один. Йель показал им текущую выставку – двенадцать портретов Эда Пашке, от которых у него рябило в глазах каждый раз, как он проходил мимо – и они расселись в кабинете Йеля, где Тедди закурил, стряхивая пепел в кружку Йеля с логотипом MoMA[75]75
  The Museum of Modern Art – Музей современного искусства в Нью-Йорке.


[Закрыть]. Курил он подозрительно быстро, выпуская дым каждую пару секунд.

Они говорили о Джулиане, что было все же лучше, чем думать о нем.

– По вечерам его стабильно нет дома, – сказал Эшер.

– И где же он?

– Бухает, – сказал Тедди. – Ищет других инфицированных, чтобы потрахаться.

– Это он тебе сказал?

– Он шутил о «русской рулетке».

Тедди мог бы проявить больше чуткости – как-никак он говорил о бывшем любовнике – но, очевидно, его любовь к сплетням взяла верх.

– Фиона рассказала тебе, – сказал он, – что нашла его у себя на диване на прошлой неделе, без туфель и плаща? Он сменял их на типа пять метаквалонов[76]76
  Сильный транквилизатор.


[Закрыть] и косяк.

– И это в доме, где она работает няней, – добавил Эшер.

Эшер играл с четырехцветной ручкой Йеля, выдвигая стержни один за другим.

Йель почувствовал, что вообще потерял нить происходящего. Как столько всего могло случиться за неделю? Что ж, было холодно; он почти все время сидел дома. Чарли после Нового года с головой ушел в газету, словно статьи о жилищном законодательстве и шоу трансвеститов могли волшебным образом способствовать созданию вакцины. Если он не был в своем офисе или на собрании, то работал дома, и его «макинтош» гудел, как реанимационный аппарат. Он присоединился к кампании Эшера за повторное голосование по Постановлению о правах человека, хотя раньше был противником этой идеи. Они понимали, что не получат достаточно голосов, что городской совет не имел ни малейшего интереса защищать их права, но это была стартовая площадка; они попадут в «Трибуну» и в вечерние новости. Чарли вдруг заговорил об этом с одержимостью новообращенного.

Он был слишком измотан для секса, или слишком подавлен для секса, а может, не в настроении для секса. Субботним вечером они пошли в кино на «Цветы лиловые полей»[77]77
  The Color Purple – фильм реж. Стивена Спилберга, 1985 года.


[Закрыть], и по дороге домой Чарли без умолку возмущался тем, как Спилберг выхолостил лесбийскую тему до единственного поцелуя.

«У меня с моим дантистом больше близости», – сказал Чарли.

Йель расстегнул рубашку Чарли и попытался направить его в спальню. Но Чарли застегнулся, прижал Йеля к стене, прошелся губами ему по ключице, а затем встал на колени и сделал ему виртуозный минет, который мог бы показаться несколько механическим, если бы не был настолько хорош.

Тедди закурил новую сигарету. Он сказал, что Джулиан решил отказаться от всех антибиотиков и витаминов, даже от энзимов папайи, о которых все время говорил Терренс.

– Есть смесь из двух лекарств из Мехико, да? Я знаю парня, который ее доставляет. А Джулиан не хочет.

– Он же вроде верил, что вот-вот найдут лекарство, – сказал Йель.

– Вера – хрупкая вещь, – сказал Эшер.

Эшер покачивался на задних ножках стула, и Йель нервничал, что он свалится.

– Ты хорошо выглядишь, – сказал Йель Тедди. – Твое лицо. Даже не скажешь.

Тедди поднес пальцы левой руки к переносице.

– Я хочу, – сказал Эшер, – чтобы он подал иск против универа. А он не слушает.

– Ну, в этом просто нет смысла! Все хотят, чтобы я больше бесился по этому поводу. Чарли хочет, чтобы я написал об этом личный отчет. Просто… это не кажется таким уж большим делом.

– Тедди, – сказал Эшер, – на тебя напали. Это мелочь по сравнению с тем, что люди сейчас умирают, но это кое-что. И это связано. Не говори, что это не так.

Тедди рассмеялся и сказал:

– Помнишь, как Чарли орал на Нико? Перед «Парадизом».

Это было еще до болезни Нико. Нико сказал: «Ты знаешь, я думаю, нам надо меньше беспокоиться о том, что нас могут побить. Люди боятся крови. То есть они могу бросить в нас чем-то, но никто не станет бить тебя в рот при выходе из бара, так?» А Чарли сказал: «Ты, блядь, стебешься? Нападают обычно втроем. Ты мог бы почитать газету, которую выписываешь. Втроем, Нико». Остаток вечера они все передразнивали его: «Втроем! Я сейчас употреблю тройное пиво. Воистину! »

В открытую дверь Йеля постучали, и он вздрогнул. Это была Сесилия; он оставил галерею незапертой, когда впустил друзей.

Он надеялся, что она примет Тедди и Эшера за спонсоров или хотя бы за художников, но она вполне могла узнать их, поскольку видела на благотворительном вечере, а Тедди в своих перемотанных изолентой очках, грязной белой футболке и с сигаретой во рту имел такой вид, словно явился прямиком с вечеринки после концерта Depeche Mode. Сесилия, очевидно, решила, что не помешает им, и смело вошла в комнату.

– Надеюсь, ты хорошо провел праздник, – сказала она.

– Вообще-то, даже не один. А ты?

– Я хочу убедиться, что у нас все в порядке.

Эшер поднял брови и указал на дверь. Но Йель покачал головой и сказал обходительным тоном:

– Да, это ты мне скажи. Чак Донован больше не беспокоил?

– В последнее время – нет.

Йель сказал, формально не солгав:

– Из Висконсина в последнее время тоже не было новостей.

Он умел сохранять ровный голос, говоря формальную правду, но совершенно не мог этого при откровенной лжи. Это была одна из тех вещей, которые делали паранойю Чарли такой странной; Йель был ужасный лжец.

– Что ж, хорошо, – сказала она. – Отлично.

Эшеру понадобился туалет перед выходом. Он собирался подбросить Тедди обратно в своем «шеветте», настолько шумном, что приходилось кричать, чтобы тебя услышали. Йель с Тедди ждали его в холле.

– Ты слышал, – сказал Тедди, – Терренса выписывают?

Йель об этом не слышал.

– Это вообще хорошая идея? – спросил он, и Тедди пожал плечами. – Слушай, Тедди, ты теперь не думаешь пройти тестирование? То есть я знаю, как ты относишься к этому, но если есть способы помочь – ты не хотел бы попробовать? Какое-нибудь клиническое исследование? Ты стал бы принимать мексиканские пилюли?

– Я уже прошел тестирование, – ответил Тедди тихо. – Мы пошли вместе. Такой был договор – на его день рождения, он хотел, чтобы мы оба протестировались. Это был мой подарок ему – мое согласие. Я отрицательный. То есть я же говорил тебе. Всегда говорил.

– Господи боже, Тедди, – сказал Йель. – Я счастлив за тебя, но господи боже.

На следующий день Билл наконец вернулся, подозрительно загоревший, и в офисе наконец сделалось оживленнее. После полудня появился стажер Роман. Он уселся на стул с эмблемой Северо-Западного, напротив Йеля, положив на колени свой черный рюкзак, и стал покачивать ногой.

– Я понимаю, – сказал Йель, – ты, наверно, думал, что будешь заниматься в основном кураторской работой. Надеюсь, ты не разочарован.

– Нет, то есть… я ко всему готов. У меня нет опыта в общении с людьми насчет денег, но, полагаю, этому стоит научиться, да?

Роман точно не будет говорить со спонсорами – он способен только слушать – но Йель не стал заострять на этом внимание. Ну ладно, хоть в Висконсин съездит с ними на следующей неделе.

– Слушай, – сказал Йель, – я сам люблю искусство. Я не денежный тип, который попал в музейную тему. Я художественный тип, который дружит с цифрами.

Роман просиял.

– Ты написал дипломную работу?

– Давай я лучше перефразирую, – сказал Йель. – Я любитель искусства, учившийся на финансиста.

– Понял, – Роман кивнул. – То есть еще не поздно.

Йель не смог сдержать смех.

– Я получил весьма неплохое образование в процессе.

– Клево, – сказал Роман. – Клево.

Он снял очки и потер о свитер.

Йель поручил ему заняться картотекой – там еще оставалась куча работы. В переднем углу кабинета стоял второй стол, за которым получилось соорудить вполне достойное (если не открывалась дверь) рабочее место. И Йель признал, что это улучшает вид. Если ему хотелось увидеть что-то приятное, он мог посмотреть в окно у себя за спиной или на Романа перед собой, погруженного в работу. В другой жизни Йель мог бы отдаться фантазиям о том, как он стал бы для Романа наставником другого рода, дающим ему уроки в постели. Но на данный момент такая мысль вызвала чуть ли не отвращение.

Перед тем как поехать в Висконсин, Йель принес сумку всякого добра из гастронома – яичный салат, салат с пастой, холодные нарезки – и сложил это все на виду в холодильнике, для Чарли. И заставил его пообещать высыпаться.

– Я тебя не заслуживаю, – сказал Чарли.

Он смотрел в холодильник, как в пещеру Аладдина.

– Вспомни об этом, – сказал Йель. – когда я оставлю окно открытым и пойдет дождь.

Всю дорогу на север Билл рассказывал истории о бывших стажерах – у Бригга и в других местах – о талантливых, и о робких, и об одном, у которого случился нервный срыв. У Йеля сложилось отчетливое впечатление, что для Билла Линдси многие из этих ребят были больше, чем просто стажеры, и что Билл хочет дать это понять Роману. Но Йель не считал Билла подходящим любовным наставником для Романа. Во-первых, ему было шестьдесят. А кроме того, скрытый гей в любом случае не лучшая ролевая модель для робкого юноши.

– Получается, – сказал Роман, – мы просто подойдем к дому и постучимся?

Он ехал на заднем сиденье, словно их сын.

– Таков наш план.

Чем бы ни руководствовался Билл, решив взять с ними Романа, это играло им на пользу: Роман сможет рассказать Норе о перспективах для молодежи, о пользе галереи для учебы. А его внешность вечного студента напомнит ей о годах ее мужа в Северо-Западном. К тому же в дороге Роман показал себя умелым штурманом. И даже залил бензин.

– Единственное, о чем я попрошу, – сказал Йель, – не касаться темы денег. Даже если будем одни с Норой. Избегать даже таких слов, как ценность или стоимость, окей?

– Я не хочу сказать, что это плохо, – сказал Роман, – но… зачем она это делает? Ну, почему нам?

– Полагаю, ее муж отлично провел время в Северо-Западном, – сказал Йель. – И я знаю ее внучатую племянницу.

Ему стало стыдно, что он не упомянул Нико. Первым делом они остановились в мини-отеле в Эгг-Харбор, сняли номера и распаковались. Йель стратегически выбрал средний из трех номеров, чувствуя, что ему следует оберегать Романа на случай ночного визита Билла Линдси. Они снова встретились в лобби – все было выдержано в вишневых тонах, с картинами вишен и вишневых деревьев, а на завтрак предлагался вишневый коблер – и пара, владевшая отелем, забросала их советами, что посмотреть, если они «выкроят время».

Приближаясь к дому Норы, Йель ощутил дурноту. Хотя это была его идея, он терпеть не мог сваливаться людям как снег на голову. Он часто просил Чарли, чтобы тот никогда не устраивал ему сюрпризную вечеринку на день рождения, поскольку его сердце такого напряжения не выдержит.

На этот раз перед домом, помимо двух «фольксвагенов», был припаркован желтый универсал. И, не успели они выйти из машины, как из-за дома выбежал маленький мальчик и, увидев их, ретировался.

– Черт, – сказал Йель.

– Эй, – сказал Билл. – Это может быть хорошо. Это может быть хорошо для нас.

Йель не видел в этом ничего хорошего. Ему пришла мысль, что Нора могла умереть, и эти люди собрались здесь для прощания с покойной. Что, если они опоздали дней на пять?

На лужайке кое-где белел снег, поблескивая в солнечном свете. Они дошли до середины дорожки, когда из-за дома показалась молодая женщина – не Дэбра, рыжеволосая, закутанная в синюю парку – держа за руку ребенка.

– Могу я вам помочь? – сказала она.

– Мы из Северо-Западного университета, – сказал Йель.

Он собирался объясниться, спросить, дома ли Нора, но женщина сказала им подождать на крыльце. Она исчезла с мальчиком внутри, а вскоре вышел тучный лысый мужчина. Он был в рубашке-поло, без пальто, и стоял, положив один палец на ручку приоткрытой двери.

– Не самое удачное время, – сказал он.

Йель протянул руку.

– Йель Тишман, – сказал он. – Вы сын Норы? Фрэнк?

В лучшем случае, если он сумеет перетянуть его на свою сторону, остальные не посмеют вякать.

– Вы не можете приезжать сюда и давить на нее.

– Прошу прощения. У нас не было телефонного номера, но я знал, что она хочет увидеться с директором галереи. Это Билл Линдси, – Билл кивнул, – и мы взяли с собой одного из наших аспирантов.

Йель говорил слишком быстро. Мужчина смерил их взглядом, и Йель увидел их его глазами: трое гомиков разного возраста, дрожащих в стильных пальто и шарфах.

Из дома доносился голос Норы: «Тогда почему я не слышала дверного звонка?» Йель подумал окликнуть ее или проскользнуть в дом под рукой Фрэнка.

Фрэнк скосил взгляд вниз. Он стоял на ступеньку выше.

– Вы нарушаете частную собственность, – сказал он. – Этот дом мой, не моей матери. Если уберетесь раньше, чем приедет полиция, может, обойдется без ареста.

И он закрыл дверь.

Билл начал смеяться тонким, беспомощным смехом. Они вернулись в машину.

Воздух вокруг Йеля сгустился в розовое, удушающее марево, предвещая мигрень. Фрэнк, несомненно, уже был на проводе со своим другом-спонсором, который позвонит своим адвокатам и Сесилии, а заодно и ректору всего университета.

Они остановились в первом попавшемся кафе в Эгг-Харбор, чтобы обсудить ситуацию.

– Я сожалею, – сказал Йель Биллу. – Уму непостижимо, столько времени угробили.

Но он подозревал, что Билл считал иначе, судя по тому, как увлеченно он все показывал Роману из окна машины, как экскурсовод, словно они не сбежали только что с места происшествия. Билл заказал кофе и раздумывал, не пора ли ему уже съесть сэндвич. Йель помнил его предупреждение: лично ему ничего не грозит. А теперь, увлекшись Романом, Билл, казалось, не замечал ни того, что карьера Йеля сейчас катится под откос, ни того, что лицо его – Йель был в этом уверен – побелело как мел.

– А что, если, – сказал Йель, – что, если мы нагрянем к адвокату? Если он вернулся из своего затянувшегося отпуска. И уговорим его позвонить ей. Или дать ее номер. Мы не можем просто так уехать.

Идти на попятную было поздно; в любом случае, им уже неминуемо придется столкнуться с последствиями своей выходки.

Роман шумно отхлебнул кофе и сказал:

– Там, у дороги, был почтовый ящик, да?

– Ага. С номером дома.

– Я в смысле… сейчас два часа дня, так что они могли забрать почту, или нет. Наверно, рыжая забрала, когда гуляла с детьми. Но что, если мы там оставим открытку для Норы? Как будто прислали с почты. Выдумаем адрес отправителя, любой, лишь бы Фрэнк нас не увидел. Мы могли бы там написать, чтобы она нам позвонила в отель. То есть я не знаю. Я понимаю, что смотрю слишком много шпионских фильмов, но думаю, это может сработать.

– Разве он не чудо? – сказал Билл. – Стажер года.

Йель смотрел, как его рука помешивает кофе.

– Идея неплохая, – сказал он. – И к адвокату мы тоже можем съездить.

Они нашли магазин сувениров и купили открытку с бабочками и словами «Думаю о тебе». Они написали Норе, что извиняются за вторжение, но они не могли связаться с ней, а сейчас самое лучшее время встретиться с директором галереи. Открытку они положили в конверт и даже наклеили марку, по которой размазали чернила вместо печати. Они медленно поехали по местной дороге ZZ, и, когда проезжали мимо почтового ящика Норы, Йель опустил стекло и впихнул конверт в пачку лежавших там журналов и счетов, а значит, почту сегодня не проверяли. Они уехали, смеясь, как подростки, забросавшие яйцами дом.

Билл с Йелем оставили Романа в отеле, чтобы он сидел у телефона на случай, если Нора позвонит, и направились в контору Тойнби, Болла и О’Делла, располагавшуюся в переделанном викторианском особняке на окраине Стерджен-Бэй – этот дом можно было легко приспособить и под приемную ортопеда. Контора оказалась открыта, и Стэнли, похоже, был рад их видеть. Он сидел в синем свитере и брюках хаки и, кажется, никуда не спешил.

– Вы, наверно, правильно сделали, что приехали, – сказал он. – Я волнуюсь за нее, с этой семейкой. Они не запирают ее, ничего такого, но каждый второй раз, как я звоню, они ее не зовут. А она соображает. Понимает, что происходит.

– Но она живет одна, так? – сказал Йель. – Я подумал, что остальные просто приезжают.

На стене позади Стэнли висели массивные часы, которые, должно быть, напоминали большинству посетителей о почасовой оплате, а Йеля наводили на мысль о том, что скоро агентурная сеть Фрэнка Лернера снова побеспокоит Сесилию.

– Мне кажется, Дэбра живет там безвылазно уже несколько месяцев. Позвольте рассказать вам об ее отце, сыне Норы. О Фрэнке, – он откинулся на спинку кресла, едва достававшей ему до плеч. – Она родила его, когда ей было тридцать два, что… вы понимаете, по тем временам было поздновато для первого ребенка. Единственного ребенка, вообще-то. Она считает, это ее вина, что он такой задира. Живет небедно и считает себя знатоком вин. Энофилом. Знаете такое слово? Я только недавно узнал. Дочь подарила на Рождество этот лингвистический календарь – в день по новому слову.

Он стукнул пальцем по толстому календарю на пластиковой подставке у себя на столе и повернул книжку к ним. Сегодняшнее слово было патерналистский.

– Да уж, он большой энофил, – Стэнли хохотнул. – Звучит непристойно, да? Я к чему веду: голодать ему не придется, если он расстанется с этими картинами. Он даже не знал об их существовании еще лет пять-шесть назад.

– Это была его жена сегодня дома? – сказал Йель. – С детьми.

– Когда-нибудь она проснется и поймет, что вышла замуж за старика. Ей ведь сколько… вдвое его моложе? Красавица, надо сказать. Фиби. Инструктор аэробики.

Он подвигал бровями.

– Какова вероятность, что он оспорит завещание?

– Высокая. Но совсем другой вопрос – сможет ли он выиграть. А я в этом деле на вашей стороне. Я хочу того, чего хочет Нора, а Нора хочет работать с вами.

– Если бы она сделала дар, пока жива, – сказал Йель, – нам не пришлось бы волноваться насчет завещания.

– Нельзя ведь оспорить дар от живого человека, не так ли? – сказал Билл.

– Ну, – сказал Стэнли, – вообще-то, такое бывало. Знаете, к примеру, старушка в маразме вдруг заявляет, что оставит все свое состояние сиделке. Но вы чертовски правы, в этом случае было бы намного проще. Мой совет – безотносительно – держать наготове вашего адвоката. Здесь я, там ваш адвокат – это уже кое-что.

– А Нора может совершить дар прямо сейчас?

Стэнли уклончиво улыбнулся и покачал головой.

Йелю представилась занятная картина, как они втроем входят завтра в галерею Бригга, неся стопки картин, Сесилия видит Модильяни – и Чака Донована с его чеком на два миллиона и небольшими пожертвованиями типа пианино уносит ветром, точно мошкару.

В приоткрытую дверь кабинета постучала костяшками секретарша Стэнли.

– К телефону просят ваших посетителей, – сказала она.

Роман задыхался от волнения:

– Она звонила. Она хочет нас видеть. Она сказала, приводите адвоката.

И через час за обеденным столом Норы расселись семеро человек – неловкое получалось заседание. Нора сидела во главе стола в кресле-каталке.

– Не первый раз в каталке, – сказала она, – но это всегда ненадолго.

В окне позади нее заходило солнце. Йель сел между Фрэнком и его дочерью, Дэброй, так что по другую сторону стола оказались Билл, Роман и жена Фрэнка. Откровенный антагонизм был смягчен. На другом конце стола, напротив Норы, сидел Стэнли. Детей Фрэнка – мальчика и девочку, которые, по идее, должны быть в школе, но, возможно, у них продолжались рождественские каникулы – отправили в подвал смотреть телевизор. Йель позвонил начальнику юридического отдела Северо-Западного, и тот пообещал приехать, как только освободится. По всей вероятности, он прибудет не раньше восьми, но даже если к тому времени им придется покинуть дом Норы, они смогут сделать все утром.

Йель чувствовал, что начать разговор должен он, чтобы снять напряжение, заставлявшее Дэбру скрещивать руки на плоской груди, а Романа барабанить ногой по полу, так что весь стол дрожал, но первой заговорила Нора, элегантно откашлявшись:

– Меня воодушевляет ваше присутствие. Фрэнк, ни слова. Я хочу, чтобы ты был в курсе моих планов, но я не нуждаюсь в советах.

Фрэнк фыркнул и откинулся на спинку. Ему было под шестьдесят, и его жидкая шевелюра поседела, но что-то в его влажных, темных глазах придавало ему вид великовозрастного ребенка.

– Полароиды весьма впечатляют, – сказал Билл Линдси. – И, по рассмотрении ваших артефактов, фотографий Парижа, писем и так далее, их тоже можно будет выставить.

Нора выразила удивление, но затем сказала:

– Не думаю, что там есть что-то интимное. Надо будет проверить.

– Подожди, бабуль, – сказала Дэбра, – ты что, отдаешь и архивы? Мы об этом вообще знали?

– Ну, документы прилагаются к картинам, милая, – сказала Нора, и Фрэнк закатил глаза, застонав. – Так, вам все понравилось? И работы Новака? Потому что я хочу, чтобы люди их видели.

Не дав высказать Биллу что-то не вполне восторженное, Йель сказал:

– Я прямо запал на ту, что с мужчиной в жилете ромбиком.

Нора рассмеялась и закрыла глаза, словно эта картина была у нее под веками. Дэбра прошептала, чтобы все слышали:

– Ранко был ее парнем.

– Ааа, – сказал Билл. – Тогда понятно.

И он выразительно посмотрел на Йеля.

Единственное, что удалось выяснить о Новаке стажерке Билла Саре, это что он был в числе трех студентов, получивших престижную премию «Prix de Rome» в 1914 году, однако начало войны помешало им отправиться в Рим, так что награждение было отложено. Дальнейших сведений о Новаке найти не удалось.

Билл стал излагать свое видение экспозиции.

– Мы всегда можем принять работы во временное пользование и выставить на какой-то срок, – сказал он, – но в таком случае мы не сможем провести оценку подлинности и реставрацию.

Он только что сболтнул лишнего – Йель не хотел даже упоминать возможности временного пользования, и поэтому он тщетно пытался поймать его взгляд.

– Мы хотели бы пообещать вам, – сказал Йель, – что обеспечим этим картинам бессрочный уход.

Нора повернулась к сыну и сказала:

– Ты ведь понимаешь, Фрэнк? Это стоит денег. Все картины без рам, и за ними нужен уход.

Она влажно откашлялась в ладонь.

– Можно и мне сказать? – произнес Фрэнк. – Слушайте, я знаю парня, который работал в сфере искусства, в галерее в Торонто. Он сделает проверку подлинности за так. В качестве личной услуги.

Йель покачал головой.

– Вы, наверно, говорите об оценке стоимости, а не подлинности, но даже если и так…

Йель видел, что Фрэнк был оскорблен.

– Слушай, – сказал он, – мне неприятно использовать этот аргумент, но у меня есть близкий друг, который, скажем так, имеет очень большой вес в Северо-Западном, и…

– Мистер Донован держит связь с отделом развития, – сказал Йель. – Нас это в данном случае не касается.

Фрэнк разинул рот, словно собираясь наорать на Йеля, но затем повернулся к Норе.

– Мама, я плачу за этот дом. Ты подумала об этом? Ты урезаешь меня и моих детей, а сама сидишь здесь, в моем доме.

– Ты собираешься меня выселить? – спросила она спокойно.

Прежде чем Фрэнк ответил, его жена накрыла его руку своей и сказала:

– Фрэнк, почему бы тебе не выйти подышать воздухом?

Фрэнк встал, намереваясь, по-видимому, так и сделать, но тут из подвала донеслись визги и плач, и Фрэнк с Фиби бросились смотреть, что случилось. Роман спросил, где уборная, и вскоре все разбрелись по дому. Йеля это полностью устраивало. Нора переместилась на каталке в гостиную, Йель последовал за ней, и она указала ему на тот же диван, на котором он сидел в прошлый раз, с Сесилией. На этот раз он сел посередине – более свободно, но менее удобно. Ему в копчик упирался шов между двумя плоскими подушками. Йель попросил Билла кивком оставить их с Норой наедине, и Билл послушался и вышел на крыльцо покурить, а вскоре к нему присоединился Роман. Стэнли остался в столовой, слушая издалека.

– Хочу, чтобы вы знали, – сказала Нора, – я умираю. У меня эта… застойная сердечная недостаточность. Попросту говоря, у меня слабое сердце, и я неподходящий кандидат для операции, как вы, думаю, понимаете. Мне дают максимум год. Казалось бы, врачи должны знать побольше. Забавно, что я почти не чувствую недомоганий, но мое сердце, очевидно, считает иначе. Вероятнее всего, я умру во сне. Не так уж плохо, да? Я всегда считала, что получу рак легких, но вместо него – вот эта штука. Вы не курите, нет? Нико всегда курил, и я ненавидела это, хотя не думаю, что это в итоге имело значение. Я бросила в сорок, и посмотрите, докуда дотянула. Так вот, Фрэнк и Дэбра знают о моем состоянии, но терпеть не могут, когда я говорю об этом.

Йель не мог придумать, что сказать. С недавних пор у него появился опыт в этом деле – когда кто-то смотрит на тебя и говорит, что болен – но во всех других случаях он мог крепко обнять друга, пореветь с ним вместе, сказать: «Пиздец как я тебе сочувствую». Но сейчас все это было немыслимо. Он просто кивнул и сказал:

– Я вам так сочувствую. Вы прекрасно выглядите.

Она рассмеялась.

– Не знаю, как насчет прекрасно. Видел бы ты меня в двадцать пять. Черт, ты же видел меня в двадцать пять. Ну что, была я прекрасна?

– Были.

– Теперь нам предстоит работа, потому что я не просто хочу отдать вам картины – я знаю, вам нужен провенанс, история их происхождения, а моя память до сих пор идеальна. Я могу рассказать, где и когда была создана каждая из этих картин.

– Это было бы бесценно.

Он слышал, как Фрэнк и Фиби кричат на своих детей в подвале. Дэбра зло мыла посуду. Йель рассказал Норе о Шарпах, об их желании помочь.

– Если мы запустим процесс, – сказал он, – эти работы будут висеть в галерее, пока вы еще с нами, чтобы увидеть их.

– Что ж, это мне нравится. Правда. Какой порядок действий?

Из подвала донеслись тяжелые шаги. Он быстро рассказал ей о том, что нужны профессиональные фотоснимки для установления подлинности и что по каждому художнику работают отдельные эксперты.

– И в итоге они захотят увидеть все лично, – сказал он. – Если вы желаете передать эти работы в наши руки, тогда они приедут к нам. Мы все устроим.

В дверях стоял Фрэнк.

– Похоже, умно, – сказала Нора, – не правда ли?

Йелю хотелось, чтобы вернулись Билл с Романом, но, с другой стороны, он не хотел, чтобы хоть что-то нарушило волшебство момента. Вся комната представилась ему этаким суфле, едва поднявшимся, и малейшая небрежность могла разрушить его.

Фрэнк уперся обеими руками в дверную раму.

– Ты вот так раздариваешь миллионы долларов, – его голос походил на джинна, запертого в бутылке. – Если ты это сделаешь, твои внуки не смогут учиться в Северо-Западном.

– Стэнли, – сказала Нора, – ты не подойдешь к нам?

– Я рассматриваю это как злоупотребление влиянием, – сказал Фрэнк. – Есть такое понятие, Стэнли? Злоупотребление влиянием?

В комнату вошел Стэнли и напряженно взглянул на Йеля.

– Вот именно поэтому вам сейчас нужно присутствие юриста с вашей стороны. Просто… чтобы не пришлось разбираться с чем-то подобным через год, через два.

Йель взглянул на свои часы. Только четыре вечера.

– Тогда, – сказал Фрэнк, – я хочу, чтобы здесь был и мой юрист.

– Это ваше право, – сказал Йель.

Вернулся Роман и сказал, что пошел снег.

– Вы определенно привезли с собой бурю, мистер Тишман! – сказала Нора.

Йель прищурился в окно. Был такой прогноз? За всю дорогу они не включали радио. Снег валил густыми хлопьями. Это и удача, и неудача одновременно: адвокат Фрэнка мог не приехать из Грин-Бэя, но и юрист из Северо-Западного наверняка задержится. Юрист, которого звали – нарочно не придумаешь – Герберт Сноу[78]78
  Snow – снег (англ.).


[Закрыть]. Шутка века.

– Можно мне воспользоваться вашим туалетом? – спросил Йель.

Роман, который уже побывал там, указал через столовую. Йель прошел мимо полированного стола и сервантов и вошел в кухню – образцовую бабушкину кухню: травы на подоконнике, кулинарные книги на полках, столик с клеенкой, разрисованной корзиночками со снедью.

На плечо Йеля опустилась рука, мясистая и холодная.

– Стой, где стоишь, – сказал Фрэнк.

– Я понимаю, – сказал Йель, – вы расстроены. Семья всегда…

– Этой ванной пользуются мои дети, – сказал Фрэнк. Йель пытался понять, что он имеет в виду. – Я знаю, кто ты такой. Я знаю, откуда ты. В моем доме ты свои штаны расстегивать не будешь.

Рука по-прежнему лежала на его плече, и Йель присел и вывернулся. Он был на добрых шесть дюймов ниже, но лучше сложен. И подбородок у него был острее – Йель поднял его на Фрэнка.

– Откуда я – из Мидлэнда, штат Мичиган.

– Вот туда и отправляйся.

Йель мог бы наговорить жутких вещей. Он представил, что Терренс в той же ситуации заверил бы Фрэнка, что он воспользуется гостевым полотенцем, когда подрочит. Он представил, как на него с возмущением смотрят Эшер и Чарли, называют его трусом, и фуфелом, и кем похуже. Но это был он, и он не мог позволить себе раззадоривать этого типа, поэтому просто сказал:

– Я здоров. Если вы об этом – я не болен.

Но его голос дрогнул на последнем слове, что не пошло ему на пользу.

Фрэнк посмотрел на него с отвращением, словно сами эти слова были заразными.

– В этом доме дети, – сказал он.

Йелю хотелось сказать: «Включая вас?»

– Может, будет лучше, – сказал Йель, – если мы встретимся с Норой утром в банке, чтобы закончить с этим. Там, где ее сейфовая ячейка.

За спиной Фрэнка появилась Дэбра.

– Все в порядке, пап?

– Мальчик из галереи уходит, – сказал Фрэнк.

Йель, Роман и Билл надели пальто в гостиной, и Йель вынул из кармана карандаш и переписал номер с таблички на телефонном аппарате Норы.

Дэбра привезет ее в банк к десяти утра. Стэнли также пообещал быть там.

– И я там буду, – сказал Фрэнк.

И его жена успокаивающе почесала ему шею своими розовыми ногтями.

В 6:30 вечера им в отель позвонил Герберт Сноу: он доехал аж до Уокегана и развернулся. Он выедет завтра утром.