Текст книги "Мы умели верить"

2015

Фиона вся извелась и хотела снова выйти на улицы, прочесывать Марэ, но это была дурная идея.

– Не давай мне покидать квартиру, – сказала она Ричарду. – Я наломаю дров.

– Мы тебя запрем, – сказал он, – и будем кормить силой.

Серж готовил для журналистки из Libération, которую ждали к обеду. Фиона вызвалась нарезать что-нибудь, и Серж усадил ее за разделочную доску, с ножом и шестью маленькими луковицами.

– Женщины всегда как второсортные мужчины, – сказал он. – Почему так?

– Может, первосортных не осталось? – сказала Фиона и добавила: – Я не это хотела сказать.

Серж спросил, удивило ли ее, что Курт был арестован. Пожалуй, что удивило.

– Вообще-то, я рада, – сказала она. – Это странно? Это… может, это меня утешает. Что у него неприятности.

Не то чтобы ей было дело до Курта, но ей хотелось, чтобы Клэр увидела, что во взрослой жизни сделала не тот выбор.

Ричард извинился и пошел вздремнуть, и Серж поставил Нила Даймонда и налил Фионе бокал красного вина, хотя она не просила.

Фиона гордилась тем, что никогда не проливала слез над луком. Семейная черта Маркусов, по словам ее отца, и действительно, Клэр также передался этот иммунитет. Возможно, это было единственным, что объединяло их семью. Нора всегда заявляла, что у них в семье отчетливо прослеживаются две генетических линии – художественная и аналитическая – и ты получаешь тот или иной набор генов. В самом деле, отец Фионы, вероятно, хотевший когда-нибудь передать кому-то из детей свою ортодонтическую практику, совершенно не представлял, что делать с Нико, даже до того, как проявилась его сексуальность. Ллойд Маркус пытался сделать из сына шахматиста, пытался научить его вести счет в бейсболе. А все, чего хотел Нико, это вырезать комиксы из воскресной газеты, рисовать космические корабли и животных. Мать пыталась напомнить отцу, в своей безвольной манере, что его тетя Нора как-никак в прошлом художница, и разве не было среди их предков по кубинской линии поэта? А Нора посылала Нико на Рождество камеру, набор капиллярных ручек, фотоальбом Андре Кертеса. Нора интересовалась его работами и высказывала критику.

Сама Фиона не имела художественных способностей – ее сильная сторона проявлялась в том, как она справлялась с тысячами хозяйственных вопросов, возникавших в комиссионном магазине – но, когда появилась Клэр и стала в пять лет рисовать реалистичных лошадей, а в девять она сидела и набрасывала по памяти городской пейзаж, Фиона поняла, что дочь принадлежит к другой ветви Маркусов. Проблема в том, что ни Норы, ни Нико уже не было в живых, а о предполагаемом поэте уже никто и не помнил. Не осталось никого, кому бы можно было отдать ее на выходные подучиться рисованию. Фиона делала все, что могла: покупала ей угольные карандаши и ластики-клячки, водила по музеям. Но она не могла дать ей того, что Нора давала Нико. Если бы Ричард остался в Чикаго, возможно, он бы взял на себя эту роль.

– Ричард рад, что ты здесь, – сказал Серж. – Он думает, ты принесешь удачу выставке.

Фиона сгребла нарезанный лук в миску у плиты.

– Я думаю, – сказала она, – это ты его удача, Серж. Он кажется счастливым.

– Ха! Никогда счастливый. Спроси его о работе, увидишь. Никогда счастливый.

– Может, – сказала Фиона. – Но он выглядит довольным.

Она сомневалась, что Серж понял разницу, но он кивнул. Он расставлял тарелки, раскладывал серебро.

– Можешь достать пять подложек? – сказал он, указав на ящик рядом с Фионой.

– Пять?

– Ричард пригласил еще одного журналиста, который позвонил сегодня. Он делает это, только если я купил достаточно ингредиентов. Американский парень, я не знаю.

– Вот же черт, – сказала Фиона.

Поскольку догадывалась, о ком идет речь.

Прошло еще два часа прежде, чем позвонили в дверь – все это время Серж корпел над гуляшом по-маррокански – и, ох же божечки, это оказался Джейк, вручивший Фионе бутылку, он улыбался до ушей, словно принес не вино, а охотничий трофей. Она хотела сказать, что она не хозяйка, что это не ее идея, что она не это имела в виду, когда дала ему номер Сержа, но довольно скоро ей пришлось стать хозяйкой, поскольку Серж был занят готовкой, Ричард еще одевался, а другая женщина задерживалась.

Она положила свой телефон на стул, себе под бедро, чтобы в случае чего почувствовать вибрацию. Арно не обещал звонить сегодня, более того, дал понять, что позвонит завтра утром, но он, конечно же, позвонит, если увидит что-то хорошее (или плохое), разве нет?

Джейк («Джейк Остин, как писательница, только с буквой „K”. Моя мама была учительницей английского») принял коктейль от Сержа, и Фиона уселась подальше от него на диване, подчеркнуто потягивая воду. Она не собиралась флиртовать с Джейком Остином, из принципа. Она не хотела, чтобы он думал, будто может вот так впорхнуть сюда и рассчитывать, что она придет в восторг и растает, как школьница, если он похвалит ее колье.

– Это птицы? – сказал он. – По краям.

– Оу, это очень символично. Говоря об уроках английского. Но нет. Это на удачу.

– Вы не носите никаких других украшений, – сказал он.

Значит, он рассматривал ее уши, ее руки. Он мог намекать на отсутствие кольца.

Будь она в Париже по любой другой причине и располагай она временем, когда не знаешь, чем себя занять, она могла бы позабавиться с ним. Какое дело, что он пьян, что он аферист, если она намеревалась просто использовать его? И, судя по тому, как он глазел на ее ноги, его не смущала их разница в возрасте.

После развода Фиона так часто меняла любовников, что друзья в шутку советовали ей вести свое реалити-шоу. Но это было так давно. Потом она занималась магазином, другими делами. А после того, как исчезла Клэр, она подолгу общалась с Дэмианом по телефону. В разговорах не было ничего романтического, но это помогало ей заполнить пустоту. Ей нужно было плакаться в чью-то жилетку, пусть даже за две тысячи миль. Она еще встречалась иногда с мужчинами, но это уже не приносило ей радости, как и секс.

Она призналась себе, что ей все же нравится, что рядом сидит Джейк и рассказывает, как ему нужны новые туристские сапоги. Приятно было знать, что он думает, будто она приехала сюда в отпуск. И когда к ней подошел Серж и почти силой взял у нее стакан воды, заменив его на бокал вина, оставленный ею на кухонной стойке, она посмотрела в окно на вечернюю парижскую улицу и сама в это почти поверила.

Было семь часов. Арно, по всей вероятности, уже на своем посту. Фиона сняла наручные часы и убрала в карман, чтобы не пялиться на них весь вечер.

– Расскажите мне о вашей жизни, – сказал Джейк.

– О моей жизни, – сказала она и хохотнула.

Она никогда не умела этого. Жизнь ее была бурной, но в кратком пересказе казалась скучной. Она поведала ему, что у нее диплом психолога, что поступила в колледж в двадцать четыре, что вышла замуж за преподавателя, потом развелась. Что владеет комиссионным магазином. Она не стала говорить, что отдает доходы в фонд помощи жертвам СПИДа[69]69
  Обычно комиссионные магазины в США связаны с какой-либо благотворительной организацией, которой они отдают часть дохода.


[Закрыть]; это не вязалось с романтической, беззаботной версией ее истории, к тому же, ей совсем не хотелось отвечать на его неизбежные вопросы.

– Помогает ли вам образование психолога управлять магазином? – спросил он.

Ей показалось, она почувствовала вибрацию телефона, но, взяв его, увидела пустой экран. Фантомное чувство, вибрация ее нервов.

– Я родила дочь еще студенткой, – сказала она. – Так что хоть я и закончила учебу, но многое упустила.

– Понимаю, – сказал он. – Понимаю.

Хотя он не мог понимать ее.

Снова позвонили в дверь, и Ричард кинулся открывать.

Журналистка – Коринн – принесла букет георгинов и яблочный пирог. У нее были серебристые волосы и браслет из гладких зеленых бусинок. Казалось, она вся замотана в кашне. Она уже была знакома с Ричардом и Сержем и тепло поцеловала их в щеки. Она достала цифровой диктофон, но в остальном держалась так, словно просто пришла в гости.

– Давайте говорить по-английски, – сказал ей Ричард. – Отчасти для Фионы и… э… Джейкоба, но главным образом, вы понимаете, я хочу, чтобы мои слова звучали умно, если вы меня процитируете. Я все еще лучше владею родным языком.

Он подмигнул Фионе.

Коринн рассмеялась и сказала:

– Да, но что же получится, когда я переведу вас обратно на французский? Вам придется довериться мне!

– Есть вещи и похуже – не так ли? – чем довериться прекрасной даме.

– Видите, что он делает! – сказал Серж. – Сам флиртует для хорошего интервью!

Когда они уселись за стол и Серж принес корзину булочек, Ричард объяснил, что муж Коринн – известный художественный критик, и что ее статья для Libération была не только профессиональной, но и откровенно эмоциональной.

– Просто потому, что я вас так люблю! – сказала Коринн.

Джейк, слава богу, сидел тихо. Фиона считала бы себя ответственной, если бы он стал валять дурака. Она заметила с облегчением, что он все еще баюкает первый коктейль.

Фиона взяла свой телефон и снова подсунула под ногу. Было уже почти восемь. В другом конце комнаты открылась со скрипом балконная дверь. К вечеру потеплело, и теперь дул приятный бриз.

Коринн спросила Ричарда о самом недавнем проекте, крупномасштабных работах, которые, по-видимому, займут половину выставки. Фотография рта, как поняла Фиона, закроет всю стену. Фиона удивилась; она полагала, это будет ретроспектива.

Гуляш по-маррокански, приготовленный Сержем из молодого барашка с абрикосами, раскрывал всю свою пряность только после того, как его проглатывали.

Джейк, который пришел с блокнотом, но оставил его на диване, периодически задавал вопросы – довольно остроумные и краткие – о возрасте Ричарда. Как изменилась его работа, какие физические ограничения он испытывает, какие цели ставит в карьере.

– Забавно, – сказал Ричард, – когда я был в вашем возрасте, я полагал, что после пятидесяти все будет только угасать. Что ж. Страх старости – это единственный предрассудок, который опровергает сам себя, не так ли?

Фиона под столом открыла почту в телефоне. Письмо от Дэмиана: нет ли каких новостей за последние четыре часа. Отписка от сиделки с собакой.

Джейк снова притих, слушая рассказ Ричарда о подготовке к выставке, почтительно прислушиваясь к беседе Ричарда и Коринн о былых временах. Джейк был единственным из присутствовавших, для кого Ричард был Ричардом Кампо, человеком из телевизора, мастером, снявшим эпохальное фото девочки на Берлинской стене и получившим скандальную славу после сериала «Оскверняя Рейгана». Как все по-другому, если сначала ты знаешь художника как человека!

Фиона задумалась, что сказал бы Дэмиан, если бы увидел, как она сидит и отдыхает: удивился бы он, почему она не ищет дочь, или был бы рад, что она бережет себя, доверив это дело детективу. Поиски продвигались в этот самый момент, пусть она сама и не участвовала в этом.

Она повернулась к Ричарду, шутившему с Джейком.

– Хотите быть моим ассистентом? Я все время в поиске новых ассистентов.

– Потому что с ним невозможно работать, – сказала Коринн.

– И оплату обещаю ужасную. Даже хуже, чем у журналиста!

Серж объяснил Фионе, что Коринн дает вечеринку в честь Ричарда завтра вечером, точнее, вечеринку устраивает ее муж, у них дома, в Венсене.

– Ты идешь, – сказал Ричард Фионе.

Фиона кивнула, хотя еще ничего не решила.

– Можете мне рассказать, – обратилась Коринн к Ричарду, – о видеоинсталляциях? Мне особенно хочется написать про них. Мир мало знает ваше видео.

– И мир сам в этом виноват, – вставил Серж.

– Что ж, – сказал Ричард и посмотрел прямо на Фиону, словно это она задала вопрос. – Ирония в том, что исходный материал довольно старый. Это видео, которые я записывал на VHS в течение восьмидесятых. В Чикаго. Вы знаете, работать с VHS – это был кошмар.

Фиона наконец уловила его посыл и склонила голову. Восьмидесятые в Чикаго. Видео.

Взглянув на Коринн, он сказал:

– Я верю, они внушают оптимизм. Они полны жизни. Я смонтировал их современным глазом, но сам материал был отснят двадцать пять, тридцать лет назад. Это…

Он запнулся, и Фионе зловеще пришел на ум тревожный образ Кристофера Пламмера в «Звуках музыки», когда тот не смог и слова выдавить на сцене перед нацистами, пытаясь петь о своей родине.

– Вам нужно взять интервью у Фионы, пока она здесь, – сказал он. – Со мной вы можете увидеться в любое время. Но ее брат и те, другие ребята, они…

Он замолчал, быстро моргнул, помахал рукой перед лицом. И ушел на кухню, откуда спросил:

– Кто желает яблочный пирог?

– Он собирался сообщить вам, – сказал Серж Фионе.

– Там – что, съемка? – спросила она. – Там съемка?

– Нет, не съемка, это искусство.

– Окей.

Но Фиона почувствовала, как у нее запульсировали щеки. Она приехала сюда в поисках Клэр, но вновь обретенная минута с Нико, с Нико и Терренсом, с… Это было что-то. Разве не обещало и это особого рода спасения?

– Я хочу это увидеть, – сказала она.

Коринн рассмеялась.

– Как и весь мир! – сказала она. – Еще больше недели, нам придется подождать. И вам тоже.

Было почти десять вечера, и она примирилась с тем фактом, что Арно не позвонит ей до утра.

Ричард подал пирог с ванильным мороженым, и они взяли свои блюдца и вышли впятером на балкон, где ели пирог стоя, глядя вниз, на перегороженную улицу.

1985, 1986

Университет и галерея закрылись на новогодние каникулы, но Йель и Билл Линдси были рады, что на праздники в город приехали Шарпы – хороший предлог занять себя работой. Аллен Шарп состоял в совете кураторов галереи и, после самих Бриггов, Аллен и его жена Эсме являлись главными спонсорами. Это были прелестные скромные в запросах люди, склонные, скорее, поужинать у Билла, чем шиковать в «Le Perroquet». Йель познакомился с ними еще студентом Художественного института, где они всегда с готовностью спонсировали вечеринки и учебные мероприятия, и он подозревал, что они замолвили за него словечко, когда он устраивался в галерею Бригга. Они настояли, чтобы в гости к Биллу он пришел с Чарли, так что вечером 30 декабря, когда температура приближалась к нулевой отметке, Йель и Чарли с бутылкой мерло стояли на крыльце дома Билла в Эванстоне. Они прогулялись от надземки и пришли на десять минут раньше времени.

– Давай просто обойдем вокруг квартала, – сказал Чарли, который был, в отличие от Йеля, в теплом пальто и толстых перчатках.

Йель отверг эту идею, и они позвонили в дверной звонок.

Дверь открыла Долли Линдси – Йель один раз уже видел ее мельком – с таким видом, словно она бежала сломя голову, хотя комната за ней имела безупречный вид, и пахло томатным соусом. Она уже давно все приготовила. Долли была невысокой и полной, волосы уложены тугими завитками. Если Йель был прав насчет подавленной гомосексуальности Билла, то он выбрал себе подходящую жену: простую, но цельную; достаточно великодушную, чтобы на многое закрывать глаза. Йель не стал делиться этим подозрением с Чарли. Меньше всего он хотел, чтобы Чарли изводил его подозрениями насчет интрижки на работе.

– Давайте скорей заходите с холода! – сказала Долли, а затем, словно произнося реплику в школьной пьесе, добавила: – А это, должно быть, твой друг Чарли. Очень приятно.

Чарли пошел с Йелем без особого восторга – он считал, что пренебрегает работой, и переживал за Терренса, которого приняли с синуситом в Масонский медицинский центр – однако держался молодцом.

– Мы снимем туфли? – сказал он. – У вас такие прекрасные полы, не хочу нанести слякоти.

– О, они видали и не такое, – сказала Долли.

Она улыбалась, зардевшись. Сказав эти две фразы, Чарли уже покорил ее сердце. Его акцент тому помог, заменяя ему цилиндр с моноклем.

Йель сам не заметил, как они с Чарли оказались на диване, и Билл подал ему «бокал винишка», как он выразился, и стал копаться в пластинках. Кругом был рождественский декор: свечи, и ангелы, и веточки остролиста.

– Надеюсь, вы любите телятину под пармезаном, – сказала Долли.

Чарли не ел млекопитающих, а Йель избегал телятины, но они оба кивнули и сказали, что это звучит восхитительно.

– Если вкус будет так же хорош, как и запах, – сказал Чарли, – я никогда не покину ваш дом.

Долли зарделась пуще прежнего и захихикала как школьница – с обезоруживающей искренностью.

– Я так понимаю, – сказала она Йелю, – в галерее сейчас волнительная пора!

– По крайней мере, скучать не приходится.

Еще до начала праздников вся ситуация подвисла: ни новых вестей от Норы, ни сердитых звонков от Сесилии. И чем больше Йель убеждался в подлинности картин – чем дольше они с Биллом рассматривали фотографии, чем чаще Билл забегал к нему с новыми дедуктивными находками, что да, Фудзита использовал именно этот оттенок зеленого, ты только взгляни! – тем отчетливей он понимал, что ему предстоит иметь дело не только с Сесилией и ее эксцентричным спонсором, но и со всей семьей Норы, которая вполне может сорвать сделку, заперев старушку дома или перехватывая ее почту.

– Что ж, это должно быть чудесно.

Билл поставил альбом Майлза Дэвиса и неловко покачивал головой в такт музыке. Он сел в большое желтое кресло напротив Йеля.

– Скоро будет Роман, – сказал он.

Роман и еще одна аспирантка приступали к работе оплачиваемых стажеров после Нового года, это стало возможным благодаря грантам Фонда Меллона. Йель с Романом еще не встречался, но Билл был научным руководителем его дипломной работы пару лет назад, когда занимал академическую должность. В следующем квартале Роман снова собирался работать с Биллом ассистентом куратора; другой стажер, девушка по имени Сара, будет работать с Йелем.

– Он звонил сказать, что у него отключили воду, так что ему приходится принимать душ в спортзале. Жизнь аспиранта, да? Я по ней не скучаю. Чарли, ты продолжал учебу после бакалавриата?

– Ни единого дня, – сказал Чарли.

Он не стал уточнять, что бросил университет даже раньше. Максимум, что смог выяснить Йель, это что Чарли перестал ходить на занятия, но продолжал околачиваться в окрестностях кампуса Королевского колледжа еще три года, мобилизуя людей и возглавляя акции протеста, чем заслужил себе звание кронпринца голубого студенчества. Чарли не горел желанием объяснять все это Биллу, поэтому он, к облегчению Йеля, извинился и пошел на кухню помогать Долли. Готовить Чарли не любил, но в мытье посуды ему не было равных.

– Я думаю, – сказал Йель, – нам придется снова наведаться в округ Дор. На этот раз нам двоим. Вы сможете поговорить с Норой, а я возьму на себя адвоката, – он поставил свой до краев полный бокал, рискуя пролить красное вино на кремовый подлокотник. – Вряд ли она окажется не дома. И вряд ли мы случайно нарвемся на вечеринку.

– Значит, просто заявимся без приглашения?

– Ей девяносто. У нас нет времени ждать.

Билл вздохнул и оглядел комнату, словно кто-то мог прятаться в углу, грея уши.

– Я хочу убедиться, что ты понимаешь, во что ввязываешься, – сказал он.

– Я понимаю. В худшем случае все будет очень плохо.

Худший случай означал, что их старания получить картины окажутся тщетными или (менее вероятно, но не исключено) что они получат картины, которые окажутся поддельными. В любом из этих случаев Северо-Западный лишится денег Чака Донована ни за что.

– Если Сесилия пронюхает, чем мы занимаемся, – сказал Билл, – или если мы напортачим в итоге, она не поленится довести это до самого верха, просто чтобы прикрыть свой тыл. На кону всего два миллиона, но она… в последнее время ей не везет, – он придвинул свое кресло ближе к Йелю, замяв задними ножками край светлого восточного ковра. – Я готов, в случае чего, попытаться взять вину на себя, поскольку мне не грозит увольнение. Просто потому, что у меня пожизненный контракт. Но не могу гарантировать возможных последствий. Они могут решить уволить кого-нибудь просто из принципа, и это будешь ты, – Йель не очень понял, кто эти они, но кивнул. – Я сомневаюсь, что они спустят собак на всю галерею, хотя…

Чарли просунул голову в дверь.

– Мне велели проверить, не надо ли вам вина!

Йель поднял и пригубил свой полный бокал; Билл поднял большой палец. Чарли, должно быть, понял, что у них деловой разговор, и тихо исчез.

– Долли уже наседает, чтобы я ушел на покой, – сказал Билл. – Я полагаю, что продержусь еще от силы пару лет. И, слушай, я с радостью рискну концом своей карьеры. Но ты молодой парень, Йель. У тебя все впереди. А мы высоко замахнулись.

Еще год назад Йель мог бы отказаться от всей этой затеи, пожалев свои нервы, но теперь он чувствовал себя готовым. Последние несколько недель он был полон энергии, природы которой сам не понимал. Возможно, дело было в том особом взгляде, каким на него смотрел Джулиан на благотворительном вечере, в том ощущении своей избранности, или это могло объясняться тем, что повсюду он видел свидетельства скоротечности жизни и убеждался, что ничего нельзя откладывать на потом.

– Я хочу это сделать, – сказал он.

– По смежной теме, – сказал Билл, махнув средним пальцем, – Давай поговорим о стажерах. Наберись терпения, потому что это связано. В общем, есть Сара и есть Роман. Оба отличники. Ожидалось, что ты получишь Сару, но я решил поменяться. Хочу, чтобы ты взял себе Романа.

Йель смутился.

– Он ведь изучает историю искусств, да? Он вряд ли захочет работать по развитию.

– Ну конечно захочет. Мы это обсуждали. Его интересует управление музеями. Может, он защитит по ней следующий диплом – кто знает? Он по жизни вечный студент.

– Окей, я…

– Тема его диссертации – Бальтюс, так что он… ну, это не совсем период Норы – да? – но довольно близко. Он не испорченный. Прелестный юноша. Я хочу, чтобы ты его взял.

Долли снова вошла в комнату и поставила пиалку с орешками.

– Роман – просто чудо! – сказала она.

– Спасибо, – сказал Йель Биллу.

Он не очень понял, что произошло, но почувствовал, что от него ожидают благодарности.

– А я возьму Сару.

Долли, похоже, была в полном восторге. Не такой реакции следовало ожидать от жены, узнающей, что ее муж берет себе в помощницы молодую практикантку.

Когда она исчезла на кухне, Билл сказал:

– И, если ты думаешь, что это пойдет нам на пользу, можем взять его с нами в Висконсин.

Когда явились Шарпы, весело повизгивая с мороза, Йелю сразу полегчало. Эсме обняла его и воскликнула при виде Чарли, что именно таким его и представляла. Теперь Йель мог свободно встать и пройтись по комнате. Шарпам было слегка за сорок, но Аллен Шарп владел патентом на отсекатель бензина, применяемый в заправочных пистолетах почти на каждой бензоколонке в мире, так что они проводили время между Мэном, Аспеном и небольшой квартирой в башне Марина-Сити. Они были нетипичными спонсорами, проявлявшими особый интерес к формированию Бриггом своего собрания – Аллен учился в Северо-Западном, а Эсме изучала архитектуру – однако сами они не владели произведениями искусства. Они были прекрасной парой, с сочетающимися каштановыми волосами и греческими носами. Однажды Эсме сказала Йелю: «Я понимаю, нам пора начать формировать коллекцию, но не вижу смысла копить что-то для себя». Он бы хотел, чтобы Шарпы усыновили его и выделили им с Чарли комнату у себя в башне Марина-Сити.

Билл разложил фотографии на кофейном столике, и Йель рассказал Шарпам всю историю. Билл велел ему убрать фотографии работ Ранко Новака – Йель не стал возражать, тем более что установить их подлинность все равно не представлялось возможным; они не относились к текущему разговору. Чарли и Долли тоже внимательно слушали, и Йель понял, что еще не рассказывал всего этого Чарли, не в таких подробностях. Что ж, Чарли был так занят.

– Это потрясающе, – сказал Аллен. – Стыдно сказать, но я впервые слышу о Фудзите.

И Йель, видя, что Билл не среагировал, пояснил:

– Он получил признание в двадцатые, в Париже, стал знаменитостью. Едва ли не единственный японец во Франции. Был досадный период перед второй мировой, когда он вернулся на родину и занимался пропагандой. Но это больше никого не волнует.

– Неужели? – Аллен хохотнул. – Думаю, мой старик разволновался бы.

Йель придвинулся ближе, словно собираясь поделиться секретом.

– Ну, один из его рисунков недавно ушел за четыреста тысяч в Париже. Не думаю, что покупателю было до этого дело.

Чарли взглянул на Йеля, и Йель не сразу понял значение этого взгляда: Чарли был под впечатлением, гордился им. Чарли редко доводилось видеть Йеля за работой. Будь Йель женат, его жена таскалась бы с ним на каждый обед со спонсорами, каждое мероприятие с выпускниками. Она бы носила короткое платье и льстила мужчинам, а по пути домой изображала бы их жен. Или, ну, ладно. Может, будь он натуралом, он нашел бы себе жену вроде Чарли – слишком занятую собственной жизнью, чтобы играть при нем вторую скрипку.

Прозвенел дверной звонок, и Билл с Долли подскочили и кинулись к двери.

Йель представлял, что стажер по имени Роман будет похож на солдата, но вошедший молодой человек оказался невысоким блондином, дрожавшим от холода, в очках в черной оправе с увеличивающими глаза стеклами. На нем была черная водолазка и черные брюки. Он с чувством извинился перед Долли за опоздание и вручил ей букетик пуансеттий, купленный наверняка на послерождественской распродаже в торговом центре. Он выглядел как старшекурсник, хотя, как вскоре выяснил Йель, ему исполнилось двадцать шесть лет, и он поначалу хотел стать магистром искусств по живописи, но затем перешел на историю искусств. Роман отказался от алкоголя и, неловко присев на край дивана, заговорил с Шарпами об исследовании, которое он проводил в Париже прошлым летом. У него был тихий голос, а руки словно приросли к коленям.

– Моя мама волновалась, – сказал он, – что я не захочу возвращаться.

Эсме рассмеялась и сказала:

– Так почему же ты вернулся?

– Ну… То есть я… мое образование и моя…

– Она тебя дразнит, – сказал Аллен. – Господи, Эсме, ты нанесла ребенку травму!

Роман был просто чудо, и Йель сразу подумал, что он гей – с чего бы еще он сторонился Билла? – к тому же он совершенно этого про себя еще не сознавал. Йель сам мог бы оказаться в подобном положении, если бы ему не повезло на втором курсе в Мичигане встретить Марка Брина, наставника по макроэкономике – старше себя, прекрасного, уверенного, убедительного. Пять минут в квартире Марка – и Йель не мог вспомнить, кем он был и что чувствовал раньше.

Долли спросила Романа, ездил ли он домой на Рождество.

– Да, ну, мы… у меня шесть братьев и сестер. Так что мы все съезжаемся домой. Северная Калифорния.

– Семь детей! – сказала Эсме.

Вскоре выяснилось, что они мормоны.

Чарли тоже, несомненно, присматривался к Роману. Это был не его типаж, но Чарли был неравнодушен к парням в очках. До того, как он стал ревновать, они играли в «С кем бы ты потрахался?» на пляже или в аэропорту (один из них выбирал троих мужчин, а другой загадывал одного, строго одного, с кем бы хотел переспать, и первый пытался отгадать), и Чарли всегда западал на мужчин в очках. Йель дразнил его, что он фанат Кларка Кента[70]70
  Кларк Кент – человеческая ипостась Супермена.


[Закрыть].

– Так ты будешь работать в галерее? – спросил Чарли.

– Вообще-то, – сказал Билл, – он будет работать под началом Йеля.

Долли всех пригласила к столу, и, когда Чарли пошел мыть руки, Йель пошел с ним, за угол и по коридору. Перед ванной комнатой он тронул его за руку и сказал шепотом:

– Билл меня огорошил. С этим стажером.

Чарли тонко улыбнулся.

– Я вот думаю, это, наверное, Долли заставила его поменять их? – продолжил мысль Йель. – Что ты думаешь? Это так неожиданно. Очень странно.

Тем временем все рассаживались за столом, охая и ахая над ароматами.

– Все в порядке, – ответил Чарли шепотом. – Ты думал, я устрою сцену? – Именно этого Йель и ожидал. – Я не какой-то монстр, окей? Я не собираюсь взрываться каждый раз, как ты знакомишься с кем-то.

– Я понимаю, – сказал Йель. – Я не это имел в виду.

За столом, после того как Шарпы хорошенько выпили и расспросили Чарли о его газете и поинтересовались о туристических рекомендациях, а также выразили восторг по поводу кулинарных талантов Долли, Йель решил, что пора брать быка за рога. Он снова завел разговор о пожертвовании и о повторном визите к Норе (умолчав о том, что их не приглашали, как и обо всей ситуации с семьей Норы, а также Чаком Донованом и его условиями) и сказал:

– Я хочу провернуть кое-что не вполне традиционное.

– Я люблю нетрадиционное! – сказала Эсме.

– У нашего донатора нет других средств, кроме этого собрания. Она не может оплатить установление подлинности и обеспечить уход за своими картинами. Иногда выдают гранты на реставрацию, но не на установление подлинности. Потому что…

Эсме кивнула.

– Это риск.

Аллен отложил вилку на тарелку.

– Так вот, – сказал Йель, – я не представляю, насколько это будет приемлемо для нее, хотя ее сложно заподозрить в тщеславии. Я думаю, если бы кто-то захотел вложиться в это дело, мы могли бы присвоить собранию двойное имя. Не то чтобы quid pro quo[71]71
  Услуга за услугу (лат.).


[Закрыть], но, знаете, соглашение из разряда «в честь вашей щедрости».

– Собрание Лернер-Шарпа, к примеру, – сказал Билл.

Эсме и Аллен переглянулись.

– Мы заинтригованы, – сказала Эсме.

– Мы пока, можно сказать, делим шкуру неубитого медведя, – сказал Йель.

Эсме подняла бокал.

– Что ж, за медведей. С хорошими шкурами.

По пути к надземке Чарли сказал:

– Если уж тебе дадут горячего стажера, пусть это будет мормонский девственник.

Йель рассмеялся.

– Нет, погоди, – сказал Чарли, – не девственник. У него есть девушка, миниатюрная блондиночка, живущая всего-навсего в трех часах пути. Кардиганы-джемперы и жемчужные сережки. Навещает ее каждый выходной.

– Ей и невдомек, – сказал Йель, – почему он все никак не сделает предложение.

– Республиканцы. Она, по крайней мере. И ее родители. Он просто делает вид. Даже не голосует.

– Но его диплом по Бальтюсу! – сказал Йель. – Ты знаешь, кто это? Все эти голые девочки-подростки. Весьма предосудительно.

– Вот-вот.

– Что вот-вот?

– Тебе достанется бисексуальный лопух.

На улице было пусто, и Йель развернул Чарли и поцеловал его.

На следующий день у Чарли был намечен предновогодний ланч для сотрудников газеты, прежде чем все разъедутся по своим тусовкам. Чарли и Йель, в свою очередь, планировали навестить Терренса в медицинском центре. Он звонил накануне и сказал, что готов принимать посетителей. В новом отделении для больных СПИДом явно постарались создать праздничную атмосферу, но Терренс не рассчитывал на особое веселье, учитывая, что для многих пациентов этот Новый год станет последним. Но это был его любимый праздник, и он хотел отметить его правильно. Насколько возможно. Фиона собиралась заглянуть пораньше, а затем пойти в дом, где работала няней, чтобы родители детей смогли выбраться в город.

«Вы тоже нужны мне, парни, – сказал тогда Терренс. – Не обязательно дожидаться полуночи. Просто хочу с вами отметить».