Электронная библиотека » Редьярд Киплинг » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Сталки и компания"


  • Текст добавлен: 13 марта 2014, 06:52


Автор книги: Редьярд Киплинг


Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +
РАБЫ ЛАМПЫ
часть I

Музыкальная комната на верхнем этаже пятого корпуса была полна народа: репетировали «Аладдина»[36]36
  «Аладдин, или Волшебная лампа» – пьеса Генри Джеймса Байрона (1835-1884), английского драматурга и актера, в которой интерпретируются сюжеты «Тысячи и одной ночи». Вдова Тянкей – мать Аладдина, а Абаназар – его коварный дядюшка. После различных приключений Аладдин женится на принцессе Баадрульбадур – дочери Китайского императора.


[Закрыть]
. Диксон Квартус, известный под кличкой Дик Четверка, был Аладдином, режиссером, балетмейстером, половиной оркестра и главным образом либреттистом, поскольку «книга» была переписана заново и насыщена местными аллюзиями. Пантомима должна была состояться на следующей неделе. Аладдин, Абаназар и Китайский император жили в том же корпусе этажом ниже. Раб Лампы, принцесса Баадрульбадур и Вдова Тянкей занимали комнату напротив, так что вся труппа легко могла собраться в любой момент. Пол вибрировал от балетных па, а Аладдин в розовых трико, в синем с блестками жакете и шляпе с плюмажем колотил то по клавишами пианино, то по струнам банджо. Он был движущей силой постановки, как и подобает старшекласснику, который прошел военную подготовку и готовится поступить в Сэндхерст следующей весной.

Аладдин наконец пришел в себя. Отравленный Абаназар лежал на полу, Вдова Тянкей танцевала свой танец, и труппа решила, что «премьера пройдет успешно».

– А что с последней песней? – спросил Император, высокий белокурый мальчик с зачатками усов, которые он мужественно пощипывал. – Нам нужна какая-нибудь бодрая старая песня.

– «Джон Пил»? «Пей, щенок, пей»?[37]37
  «Джон Пил» и «Пей, щенок, пей» – первая охотничья песня принадлежит Джону Вудкоку Грейвсу (1795-1886), вторая – романисту Джорджу Уайт-Мелвиллу (1821-1878).


[Закрыть]
– предложил Абаназар, разглаживая свое мешковатое сиреневое одеяние. Киса Абаназар всегда выглядел полусонным, но у него была мягкая, вялая улыбка, которая очень подходила для его роли Злобного дядюшки.

– Старо, – ответил Аладдин. – Ты еще скажи «Дедушкины ходики». А вот что ты вчера напевал на занятиях, Сталки?

Сталки – Раб Лампы, в черном трико, камзоле и в черной шелковой полумаске, лежа на пианино начал лениво насвистывать популярную мелодию из оперетты. Дик Четверка критически наклонил голову и сдвинул вниз большой красный нос.

– Еще разок, и я запомню, – ответил он, выбивая ритм. – Спой со словами.

– «Эй, Пэт, следи за крошкой! Эй, Пэт, последи, не стой! Заверни его в пальто, а то он устроит вой! Эй, Пэт, следи за крошкой! Посиди с ним, не забудь! Будет он всю ночь лягаться и не сможет он уснуть! Эй, Пэт, следи за крошкой!»[38]38
  Песня из оперетты Эдварда Харригана (1844-1911).


[Закрыть]

– Отлично! Просто отлично! – сказал Дик Четверка. – Только у нас не будет пианино в день премьеры. Мы должны сыграть это на банджо: сыграть и станцевать одновременно. Попробуй, Терциус.

Император подобрал свои длинные рукава и, взяв отделанное никелем банджо, присоединился к Дику Четверке.

– Да, но я почти все время мертвый. Меня убивают в середине пьесы, – ответил Абаназар.

– А это уже вопрос к Жуку, – ответил Дик Четверка. – Попробуй, Жук. Не надо томить нас ожиданием весь вечер. Ты как-нибудь сделай, чтобы на Кису не падал свет, а потом в конце мы все вместе будем танцевать.

– Хорошо, тогда вы вдвоем играйте снова, – сказал Жук, который в серой юбке и в сдвинутом набок каштановом парике со свисающими сосисками кудрей, в сломанных очках, перевязанными шнурком от старого ботинка, изображал Вдову Тянкей. Он махнул ногой в такт громыхающему припеву, и банджо зазвучало еще громче.

– Раз, два, три! «Удалось Аладдину жену получить!» – пропел он, и Дик Четверка повторил за ним.

– «Император спокоен, меняет наряды», – прогудел Терциус свой текст.

– Теперь ты вскакиваешь, Киса! Говори: «Мне кажется, что все же лучше жить!» Тогда мы все беремся за руки и выходим вперед: «Надеемся, что все вы были рады» Ну, ву пониме?

– Ну понимон. Хорошо. А что там у нас в финале? Четыре притопа с поворотом. Раз! Два!

 
В конце даст занавес Джон Шорт,
И уж звонить в звонок пора,
Но знайте, прежде чем уйти,
Что мы желаем вам добра!
 

– Прекрасно! Прекрасно! А теперь сцена Вдовы с принцессой. Давай-ка, Турок.

Мактурк, одетый в фиолетовую рубашку и кокетливый голубой тюрбан, сгорбился словно человек, который сильно стесняется. Раб Лампы слез с крышки пианино и хладнокровно ткнул его.

– Играй, Турок, – сказал он. – Это серьезное дело.

Но тут раздался требовательный стук в дверь. Это был Кинг в мантии и шапочке, который наслаждался предобеденной воскресной слежкой.

– Заперли двери! Заперли двери! – сердито закричал он. – Какой в этом смысл и для чего все это нужно... эти женские наряды?

– Пантомима, сэр. Ректор разрешил нам, – ответил Абаназар как единственный учащийся шестого класса. Дик Четверка застыл: уверенность ему придавали тесные брюки, но Жук предпочел скрыться за пианино. Серая юбка принцессы, взятая в долг у мамы одного приходящего ученика и пятнистый корсаж с неравномерно подложенной линованной бумагой выглядели нелепо. Да и в других отношениях совесть Жука была нечиста.

– Как всегда! – презрительно усмехнулся Кинг. – Пустое дурачество и именно тогда, когда все ваше будущее висит на волоске. Ясно! Мне все ясно! Старая банда преступников... объединенные силы беспорядка: Коркран (Раб Лампы вежливо улыбнулся), Мактурк (ирландец нахмурился) и, конечно же, невыразимый Жук – наш друг Гигадибс[39]39
  Гигадибс – персонаж из стихотворения Роберта Браунинга (1812-1889) «Известия Бишопа Блугрэма».


[Закрыть]
.

Абаназар, Император и Аладдин в большей или меньшей степени соответствовали персонажам, и Кинг прошел мимо них.

– А ну-ка, мой чумазый буффон, выползай из-за музыкального инструмента! Ты, видимо, складываешь стишки для этого развлечения! Считаешь себя поэтом, если можно так выразиться?

«Он их нашел», – подумал Жук, заметив красные пятна на скулах Кинга.

– Я только что имел удовольствие прочитать, как я полагаю, твои излияния в мой адрес... и излияния эти были зарифмованы. Значит... значит, ты презираешь меня, мастер Гигадибс, не так ли? Я прекрасно понимаю... можешь мне не объяснять... что это, по всей видимости, не предназначалось мне в назидание. Мне было смешно, когда я читал это... Да, да, смешно. Эти бумажные шарики, которыми стреляют перемазанные чернилами дети – да, ведь мы еще совсем маленькие, мастер Гигадибс, – им не нарушить моего спокойствия.

«Интересно, какие именно», – подумал Жук. Он понаписал много памфлетов для благодарной публики с тех пор, как обнаружил, что все обиды можно рифмовать.

Демонстрируя невозмутимое спокойствие, Кинг продолжал высмеивать Жука детально. Начиная с его развязанных шнурков и кончая поломанными очками (нелегка жизнь поэта в большой школе), он пытался выставить его посмешищем перед учениками... с обычным результатом. Его цветистые речи – а Кинг обладал язвительным злобным языком – в конце концов привели его в доброе юмористическое расположение духа. Он нарисовал зловещую картину конца жизни непристойного памфлетиста Жука, умирающего на чердаке, отпустил парочку комплиментов Мактурку и Коркрану и, напомнив Жуку, что он должен явиться по первому сигналу для исполнения наказания, отправился в учительскую. В очередной раз он праздновал победу над своими жертвами.

– Но хуже всего, – громко вещал он над тарелкой супа, – что я трачу перлы своего сарказма на этих тупоголовых. Я уверен, что для них это недосягаемая высота.

– Да-а, – медленно проговорил школьный капеллан. – Не знаю, как оценивает ваш стиль Коркран, но молодой Мактурк в свободное время читает Рёскина[40]40
  Джон Рёскин (1819-1900) – английский писатель, эстетик, теоретик искусства, литературный критик и поэт.


[Закрыть]
.

– Ерунда! Он делает это, чтобы выпендриться. Не верю я этому темному кельту.

– Ничего подобного. Я зашел в их комнату на днях без предупреждения и видел, как Мактурк переплетает четыре номера «Форс Клавигера»[41]41
  «Fors Clavigera» – ежемесячно издаваемые Джоном Рёскиным памфлеты в виде писем, начавшиеся в 1871 и нерегулярно выходившие до 1884 года.


[Закрыть]
.

– Я ничего не знаю об их личной жизни, – с жаром заявил преподаватель математики, – но по своему горькому опыту я знаю, что пятую комнату лучше оставить в покое. Это абсолютно бездушные сорванцы.

Он покраснел в ответ на раздавшийся всеобщий смех.

А музыкальную комнату тем временем заполнили ярость и сквернословие. Только Сталки – Раб Лампы неподвижно лежал на пианино.

– Наверное, эта свинья Мандерс показал ему твои стихи. Он постоянно на побегушках у Кинга. Иди и убей его, – медленно проговорил он. – А что это было за стихотворение, Жук?

– Не знаю, – ответил Жук, пытаясь вылезти из юбки. – Одно было про охоту, которой он занимается, чтобы стать популярным у малышни, а другое о том, как он попал в Ад и говорит дьяволу, что он выпускник Балиоля[42]42
  Балиоль – один из колледжей Оксфорда.


[Закрыть]
. Клянусь, что они неплохо зарифмованы. Ей-богу! Может, маленький Мандерс показал ему оба. Я обязательно подправлю для него цезуры.

Жук слетел на два пролета по лестнице вниз, спугнул одетого в бело-розовое маленького мальчика, сидевшего в классе рядом с кабинетом Кинга, который располагался прямо под комнатой Жука, и погнал мальчишку по коридору в класс – священное место для третьеклассников. Оттуда он вернулся сильно растрепанный и обнаружил в своей комнате Мактурка, Сталки и всю честную компанию. Пир стоял горой – кофе, какао, булочки, свежий горячий хлеб, сардины, колбаса, паштет из ветчины и языка, три вида варенья и огромное количество девонширской сметаны.

– Ничего себе! – воскликнул он, присоединяясь к банкету. – А кто же это раскошелился, Сталки? – Семестр кончался через месяц, и ученики иногда голодали неделями.

– Ты, – безмятежно ответил Сталки.

– Черт побери! Ты, что же, лазил по моим сумкам?

– Уймись. Это всего лишь твои часы.

– Часы!? Я давно их потерял. В Берроузе, когда мы пытались подстрелить старого барана... у нас тогда еще разорвало пистолет.

– Часы выпали у тебя из кармана (ты ужасно невнимателен, Жук), и мы с Мактурком сберегли их для тебя. Я носил их целую неделю на своей руке, а ты так и не заметил. Сегодня после обеда я отвез их в Байдфорд. Получил тринадцать шиллингов и семь пенсов. Вот квитанция.

– Это просто красота, – раздался голос Абаназара из-за огромного бутерброда со сметаной и вареньем, пока Жук проверял, на месте ли его воскресные брюки, не выразив даже удивления, не говоря уже о злости.

Как ни странно, рассердился вдруг Мактурк:

– Ты дал ему квитанцию, Сталки? Ты заложил их? Ты просто ужасный гад! Вы с Жуком в прошлом месяце продали мои часы! Никто и не подумал дать мне квитанцию.

– Это потому, что ты запер чемодан и мы полдня бились, чтобы его открыть. Мы бы заложили их, если бы ты вел себя как христианин, Турок.

– Черт побери! – воскликнул Абаназар. – Да вы, ребята, просто коммунисты. Хотя Жуку выражаю официальную благодарность.

– Это ужасно несправедливо, – сказал Сталки. – Я взял на себя все заботы, чтобы заложить их. Жук и не знал, что часы еще существуют. Послушайте, сегодня меня отвез в Байдфорд Яйцекролик.

Яйцекроликом называли местного извозчика – доисторическое существо из Девоншира. Именно Сталки дал ему это нелицеприятное прозвище.[43]43
  Чарльз Лионель Данстервилл (1865-1946), прототип главного героя романа, пишет в «Воспоминаниях Сталки»: «Прозвище Яйцекролик он получил после того, как предлагал купить полдюжины яиц куропатки, гордо сообщая, что их снес кролик. При этом он сам искренне в это верил».


[Закрыть]

– Он был довольно прилично пьян, а иначе бы не повез меня. Яйцекролик почему-то меня побаивается. Но, клянусь, между нами pax и, кроме того, я дал ему шиллинг. На обратном пути он пару раз останавливался у пивных, поэтому сегодня вечером будет страшно пьян. Так, Жук, прекрати читать, у нас идет военный совет. А что это случилось с твоим воротником?

– Загнал шкета Мандерса в его класс. А там вся эта мелкота на меня навалилась, – проговорил Жук, не отрываясь от сардин и книги.

– Вот осел! Каждый дурак знает, куда побежит спасаться Мандерс, – сказал Мактурк.

– Я не знал, – кротко ответил Жук, вылавливая ложкой сардины.

– Конечно ты не знал. Ты никогда ничего не знаешь, – Мактурк сильным рывком поправил Жуку воротник. – Не капай маслом на мои журналы или я тебя задушу!

– Замолчи, ирландская морда! Это не твоя книга, а моя.

Книга представляла собой толстый том в твердой обложке, выпущенный в конце шестидесятых. Кинг когда-то швырнул им в Жука, чтобы тот посмотрел, откуда взялось имя Гигадибс. Жук забрал книгу и обнаружил в ней... что-то интересное. С этими стихами, на три четверти непонятными, он жил и ел, о чем свидетельствовали закапанные листы. Он удалился от мира, переместившись в мир удивительных Мужчин и Женщин, пока Мактурк не постучал ему ложкой от сардин по голове, вызвав его недовольство.

– Жук! Кинг тебя унизил, оскорбил и издевался над тобой. Неужели ты это не чувствуешь?

– Оставь меня в покое! В крайнем случае, напишу еще какие-нибудь стихи про него.

– Ненормальный! Совершенно ненормальный! – сообщил Сталки остальным, словно экскурсовод в зоопарке. – Жук читает какого-то осла по имени Браунинг, Мактурк читает какого-то осла по имени Рёскин, а...

– Рёскин не осел, – ответил Мактурк. – Его книги не хуже, чем «Исповедь употребляющего опиум»[44]44
  «Исповедь англичанина, употребляющего опиум» – знаменитая книга английского писателя Томаса де Квинси (1785-1859).


[Закрыть]
. Он говорит, что «мы дети благородной расы, взращенные окружающим нас искусством». То есть это он меня имеет в виду, это же я обставил эту комнату по-человечески, вы бы заполнили ее полочками и рождественскими открытками. Слушай ты, дитя благородной расы, взращенный окружающим искусством, прекрати читать или я засуну сардину тебе за шиворот!

– Два против одного, – предупредил Сталки. И Жук закрыл книгу, повинуясь закону, по которому он и его друзья жили последние шесть удивительных лет.

Посетители наблюдали за всем этим с восторгом. У пятой комнаты была репутация самого безумного места во всей школе и всегда была открыта и радушно принимала соседей по площадке.

– Что ты хочешь? – спросил Жук.

– Кинг! Война! – воскликнул Мактурк, кивая головой в сторону стены, на которой висел небольшой деревянный военный барабан из Западной Африки – подарок Мактурку от его военно-морского дядюшки.

– Тогда нас опять выгонят из комнаты, – сказал Жук, который любил привычную обстановку. – Мейсон нас выгнал в прошлый раз только за то, что мы немного постучали на этом барабане.

Мейсон был учителем математики, который пожаловался на них в учительскую.

– Немного постучали? Боже мой! – отозвался Абаназар. – Когда ты играл на этой адской штуковине, мы у себя в комнате не слышали друг друга. В любом случае, что с того, что тебя выгонят отсюда?

– Мы целую неделю жили в классах, – трагически произнес Жук. – Было жутко холодно.

– Да-а. Но у Мейсона каждый день бегали крысы, пока наши комнаты пустовали. Ему потребовалась неделя, чтобы сообразить что к чему, – сказал Мактурк. – Он ненавидит крыс. Как только он позволил нам вернуться, крысы сразу перестали бегать. Мейсон теперь немного нас боится, но никаких улик не было.

– Еще бы, – сказал Сталки. – После того как я влез на крышу и бросил этих тварей ему в дымоход. Но, послушайте, вопрос в том, насколько у нас хватит характера, чтобы выдержать сейчас эту борьбу за комнату?

– На меня можно не рассчитывать. Кинг клянется, что у меня характера нет, – ответил Жук.

– Да про тебя я и не говорю, – с усмешкой ответил ему Сталки. – Ты же не идешь в армию, старый зануда. Но я не хочу, чтобы меня исключили, и ректор тоже нас побаивается...

– Ерунда! – воскликнул Мактурк. – Ректор исключает только за непотребство или воровство. Да, я же забыл, вы-то со Сталки и есть воры... обычные взломщики.

Посетители охнули, но Сталки принял эту аллегорию с широкой улыбкой.

– Видишь ли, эта мелкая бестия Мандерс видел, как мы с Жуком взломали сундук в спальне Мактурка, когда брали его часы в прошлом месяце. Мандерс, конечно, тут же понесся к Мейсону, а Мейсон всерьез воспринял это как воровство и решил поквитаться с нами за крыс.

– Так Мейсон попался прямо в наши умелые ручки, – ласково проговорил Мактурк. – Мы хорошо к нему относились: он был у нас новым преподавателем и хотел завоевать расположение. Жаль, что он сделал такие выводы. Сталки пришел к нему в кабинет и сделал вид, что рыдает, сказал Мейсону, что начнет новую жизнь, если Мейсон простит его на этот раз, но Мейсон не согласился. Он сказал, что его долг сообщить об этом ректору.

– Мстительная свинья! – воскликнул Жук. – Все из-за этих крыс! Тут и я тоже разрыдался, а Сталки признался, что уже шесть лет постоянно занимается воровством, с тех пор как пришел в школу, и что я его научил всему... такой а ля Фейджин[45]45
  Персонаж романа Диккенса «Оливер Твист».


[Закрыть]
. Мейсон просто побелел от радости. Он решил, что мы попались.

– Здорово! Здорово! – воскликнул Дик Четверка. – А мы никогда не слышали об этом.

– Конечно. Мейсон все делал втихаря. Он записал все наши показания. Он поверил каждому нашему слову, – сказал Сталки.

– И все это передал ректору без всяких обиняков. Это заняло около сорока страниц. Я очень ему помог в этом.

– Вы совершенно рехнулись, а дальше что? – спросил Абаназар.

– За нами послали, и Сталки попросил, чтобы ему зачитали «показания», а ректор толкнул его так, что Сталки упал в корзину для бумаг. Потом он назначил каждому по восемь розог... смешно... за... за неслыханные... вольности в общении с новым преподавателем. Когда мы уходили, я видел, как у него тряслись плечи. Ты знаешь, – печально сказал Жук, – что Мейсон теперь как посмотрит на нас на втором уроке, так краснеет? Иногда мы втроем смотрим на него в упор, пока он не начинает трепыхаться. Этот гад ужасно чувствительный.

– Он читал «Эрик, или Мало-помалу», – сказал Мактурк, – поэтому мы дали ему «Сент-Уинифред, или Мир школы»[46]46
  Романы Фредерика Вильяма Фаррара (1831-1903) – английского писателя богослова.


[Закрыть]
. Они там в свободное от молитв и пьянства время постоянно воровали. Это было всего лишь неделю назад, и ректор нас слегка побаивается. Он говорит, что это сознательная дьявольщина. Все это Сталки придумал.

– Смысл ссориться с преподавателем есть только в том случае, если ты можешь выставить его ослом, – сказал Сталки, с удовольствием вытягиваясь на коврике. – Если Мейсон не знал, что такое пятая комната... то уж теперь-то знает. А сейчас, мои дорогие возлюбленные слушатели, – Сталки поджал под себя ноги и обратился к компании. – В наши руки попался сильный, редкий человек[47]47
  Цитата из романа Роберта Смита Сертеса «Гончие мистера Фэйси Ромфорда».


[Закрыть]
– Кинг. Он прошел долгий путь, чтобы спровоцировать этот конфликт. (С этим словами Сталки застегнул свое черное шелковое домино на пуговицы, изображая судью.) – Он унижал Жука, Мактурка и меня privatim et seriatim[48]48
  Privatim et seriatim (лат.) – с глазу на глаз и одного за другим.


[Закрыть]
, вылавливая нас по одному. Но сегодня, здесь, в музыкальной комнате, он оскорбил всю пятую комнату, да еще в присутствии этих... этих охвицеров из девяносто третьей, похожих на брадобреев[49]49
  Цитата из «Страданий Хэндли».


[Закрыть]
. Пусть же, Бенжимин, теперь он кричит capivi[50]50
  Еще одна цитата из «Страданий Хэндли», где Джорокс, коверкая латынь, вместо peccavi (я согрешил) говорит capivi.


[Закрыть]
!

Браунинг и Рёскин не входили в круг чтения Сталки.

– И кроме того, – сказал Мактурк, – он обыватель, любит висячие горшки с кошечками. Он носит клетчатый галстук. Рёскин утверждает, что каждый, кто носит клетчатый галстук, безусловно, будет проклят навеки.

– Браво, Мактурк, – отозвался Терциус, – а я думал, что он просто гад.

– Да он не просто гад, а намного хуже. У него есть фарфоровый горшочек для цветов с синими ленточками, на котором сидит розовый котенок; этот горшочек висит у него в окне, и в нем растет просвирник. Помните, когда мне досталась эта дубовая панель с резьбой из восстанавливаемой церкви в Байдфорде (Рёскин утверждает, что каждый, кто начинает восстанавливать церковь, является совершенным мерзавцем), и я приклеил ее здесь? Кинг пришел и спросил, не мы ли выпилили это лобзиком! Ха! Кинг – король фарфоровых горшочков!

Мактурк повернул вымазанный чернилами большой палец вниз, словно под ним простиралась воображаемая арена с окровавленными кингами.

Placete[51]51
  Placete (лат.) – зд.: ты доволен.


[Закрыть]
, благородное дитя! – крикнул он Жуку.

– Итак, – с сомнением начал Жук, – он хоть и из Балиоля, но я дам шанс этому животному. Я всегда смогу написать стихи, чтобы он подергался. Он не будет жаловаться ректору, потому что он будет выглядеть глупо (Сталки совершенно прав). Но у него должен быть шанс.

Жук открыл наугад книгу, пробежал по странице пальцем и начал читать:

 
Иль тот, кто к царю вероломно
Подкрадывается в Москве,
По серому кремлевскому граниту
Ступают вместе с ним пять генералов...
 

– Это не пойдет. Давай другое, – сказал Сталки.

– Подожди. Я знаю, что там дальше, – сказал Мактурк, который читал через плечо Жука.

 
Что нюхают табак как по команде;
Табак – предлог, чтобы того не видеть,
Как он свой пояс разворачивает,
Как платок – он мягок – но, как цепь...
 

(Черт! Что за предложение!)

 
Стальная, он обовьется вкруг
Высокой белой шеи, и не останется на ней следа.[52]52
  Из стихотворения Роберта Браунинга «Бдительность».


[Закрыть]

 

(Точка).

– Не понял ни единого слова, – сказал Сталки.

– Ну и дурак! Объясняю, – сказал Мактурк. – Эти шесть жлобов свернули шею царю и не оставили улик. Как и с Кингом – actum est[53]53
  Actum est (лат.) – дело закончено.


[Закрыть]
.

– Эту книгу тоже он мне дал, – сказал Жук, облизнувшись.

 
Великолепен текст Послания к Галатам
В нем двадцать девять проклятий найдешь
И если хоть одно минуешь,
То под другое точно попадешь.[54]54
  Из стихотворения «Монолог испанского затворника» Р. Браунинга.


[Закрыть]

 

А затем совершенно другое:

 
Сетебос! Сетебос! Сетебос!
Он думает, что обитает в лунном свете.[55]55
  Из стихотворения «Калибан о Сетебосе» Роберта Браунинга.


[Закрыть]

 

– Он только что вернулся с обеда, – сказал Дик Четверка, выглядывая в окно. – А с ним и мелкий Мандерс.

– Сейчас это самое безопасное место для Мандерса, – сказал Жук.

– Тогда, ребята, вам лучше уйти, – вежливо произнес Сталки, обращаясь к посетителям. – Нехорошо вмешивать вас в этот скандал из-за комнаты. А кроме того, мы не можем себе позволить иметь свидетелей.

– Ты собираешься начать сейчас же?

– Немедленно, а может, и еще раньше, – ответил Сталки, выключая газ. – Сильный, редкий человек – Кинг, пусть же теперь прокричит «Capivi». Отпусти его, Бенжимин. – Компания удалилась в свой аккуратный просторный кабинет в томительном ожидании.

– Если Сталки начинает раздувать ноздри, словно конь, – сказал Аладдин Китайскому императору, – значит, он вступил на тропу войны. Интересно, что они придумали для Кинга?

– Мало не покажется, – сказал Император, – пятая комната обычно платит по счетам сполна.

– Интересно, нужно ли мне что-то заявлять официально, – сказал Абаназар, который только что вспомнил, что он староста.

– Это тебя не касается, Киса. Кроме того, если ты это сделаешь, то они станут нашими врагами, и мы тогда не сможем репетировать, – ответил Аладдин. – Уже началось.

На этот раз звук западно-африканского военного барабана должен был разнестись по всем дельтам и устьям рек. Комнате номер пять было запрещено играть на барабане на расстоянии слышимости от школы. Но глубокое, тревожное гудение заполнило коридоры: Мактурк и Жук начали методично. Вскоре этот звук сменился ревом труб... дикими звуками преследования. Затем Мактурк постучал по другой стороне барабана, словно смазывая его кровью жертв, рев сменился хриплым воем, какой бывает, когда раненая горилла рожает у себя в лесу. Ярость Кинга не заставила себя ждать: он летел вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки и сухо шелестя полами мантии. Кинг ввалился в темноту, призывая на головы нечестивцев все силы ада и обещая им скорый вечный покой.

– Выгнали на неделю, – сказал Аладдин, держа дверь своей комнаты чуть приоткрытой. – Через пять минут ключи должны быть у него в кабинете. «Негодяи! Варвары! Дикари! Дети!» Совсем разволновался! «Эй, Пэт, следи за крошкой», – шепотом пропел он, вцепившись в ручку двери и бесшумно танцуя ритуальный танец воина.

Кинг опять спустился вниз; Жук с Мактурком зажгли газ, чтобы поговорить со Сталки. Но Сталки пропал.

– Похоже, этот беспорядок никогда не кончится, – сказал Жук, собирая книги и чертежные инструменты. – Неделя в классах ничего хорошего не сулит.

– Слушай, дуралей, ты, что, не видишь, что Сталки исчез! – воскликнул Мактурк. – Возьми ключ и напусти на себя печаль. Кинг будет тебя пилить от силы полчаса. Я пойду почитаю в классе внизу.

– Всегда я, – простонал Жук.

– Подожди, посмотрим, что получится, – с надеждой сказал Мактурк. – Я знаю не больше тебя, что там задумал Сталки, но наверняка что-то непростое. Иди вниз и подбрось-ка дров в костер Кинга. Ты же умеешь.

Как только ключ повернулся в дверях, крышка ящика с углем, который служил одновременно и подоконником, осторожно приподнялась. Там было совсем немного места даже для гибкого Сталки, голова которого помещалась между колен, а правое ухо прижималось к животу. Из ящика в столе он достал старую рогатку, горсть картечи и дубликат ключа от комнаты; бесшумно приподнял окно и встал коленями на подоконник, повернувшись лицом к дороге, клонящимся от ветра деревьям, темным контурам Берроуза и белой линии прибоя у Пебблриджа. Далеко внизу, с прорезающей холмы девонширской дороги, послышались хриплые звуки рожка извозчика. В них чудилась какая-то призрачная мелодия, которую порождает ветер в пустой бутылке, подначивая запеть: «Так живут у нас в пехоте...»

Сталки улыбнулся плотно сжатыми губами и открыл огонь с предельном расстоянии: лошадь свернула в сторону.

– Куда пшла? – икнул Яйцекролик. Следующая картечина прорвала гнилой полотняный навес с ужасным треском.

– Habet![56]56
  Habet! (лат.) – попал!


[Закрыть]
– пробормотал Сталки, пока Яйцекролик изрыгал проклятия в ночи, уверяя, будто заметил, что за «чертов школяр» атаковал его.

* * *

– Итак, – с жаром говорил Кинг Жуку, которого он отчитывал перед Мандерсом, зная, что пятиклассники болезненно переносят насмешки в присутствии младших. – Итак, мастер Жук, несмотря на все вирши, которыми мы так гордимся, мы все-таки осмелились вступить в прямой конфликт даже с таким скромным представителем учебного руководства, как я, и теперь нас выставили из комнаты, не так ли?

– Да, сэр, – ответил Жук, застенчиво улыбаясь с робкой улыбкой на лице и ненавистью в душе. Надежда почти оставила его, он все еще твердо верил, что наибольшую опасность Сталки представляет, когда он невидим.

– Спасибо, нас критиковать не нужно. Нас выгнали из комнаты, выгнали, как будто мы какие-нибудь мандерсы. Мы всего лишь перемазанные чернилами школьнички, так нам и надо.

Жук насторожился, услышав дикие проклятия Яйцекролика, доносившиеся с улицы, некоторые слова отчетливо проникали через открытую верхнюю фрамугу (Кинг верил в пользу проветривания). Он прошагал к окну таинственный, в развевающейся мантии, – его контур отчетливо прорисовывался в свете газовой лампы.

– Вижу! Вижу! – орал Яйцекролик. Теперь-то он обнаружил врага, и как раз еще один хлопок послышался в темноте где-то вверху. – Д-да. Ты, ты, н'сатый, пуч'глазый, р'жий гад! Старый, а что делаешь! Ай! Уб'ри свой нос! Гврю те! Уб'ри свой длинный нос!

Сердце Жука замерло. Он знал, где-то и как-то, что за всем этим скрывается Сталки. В сердце его зрела надежда и планы мести. Он обязательно использует упоминание о носе в своих бессмертных стихах. Кинг поднял окно и сделал грозный выговор Яйцекролику. Но извозчик уже не ведал ни страха, ни сомнений. Он вылез из коляски и подошел к краю дороги.

Все произошло быстро, как во сне. Мандерс с криком схватился за лицо: влетевший в комнату зазубренный булыжник попал в дорогие кожаные переплеты книг. Следующий булыжник приземлился прямо на письменный стол. Жук рванулся вперед, делая вид, что хочет поймать камень, и в запале перевернул ученическую лампу, масло из которой потекло по бумагам Кинга, по его книгам и жирной струей закапало на персидский ковер. На подоконнике лежала гора битого стекла; фарфоровый подвесной горшочек – предмет отвращения Мактурка – разлетелся на куски, засыпав землей и остатками просвирника красные рапсовые подушки; из порезанной скулы Мандерса сильно шла кровь, а Кинг, выкрикивая какие-то странные слова, каждое из которых Жук добавлял к своей сокровищнице, побежал за школьным сержантом, чтобы Яйцекролика немедленно забрали в тюрьму.

– Бедняга! – воскликнул Жук с притворным сочувствием. – Немножко пройдет и перестанет. Предупреждает апоплексический удар, – и он, мастерски нагибая ничего не видящего, воющего Мандерса над столом, над всеми бумагами, выпроводил его за дверь.

Затем Жук, оставшийся наедине с разрухой, воздал добром за зло. Каким образом от удара одного-единственного булыжника все корешки собрания сочинений Гиббона оказались разорваны, каким образом столько черных чернил, смешанных с кровью Мандерса, попали на скатерть, почему оказавшаяся вдруг открытой бутылка с клеем образовала на полу полукруг и каким образом фарфоровая ручка двери, опять же, оказалась запачканной юной кровью Мандерса, – ничего этого Жук и не собирался объяснять, когда Кинг вернулся в бешенстве, – он просто вежливо ждал его, стоя на вонючем каминном коврике.

– Вы мне не сказали, чтобы я уходил, сэр, – проговорил он с видом Касабьянки[57]57
  В битве у Нила в 1798 году Люк Касабьянка, капитан французского флагмана «Ориент», сражался и погиб вместе со своим тринадцатилетним сыном, который отказался покинуть его.


[Закрыть]
, и Кинг отправил его в темноту ночи.

Он со всех ног бросился к шкафчику для обуви под лестницей на первом этаже, чтобы выплеснуть переполнявшую его радость. Он еще не успел издать первого победного крика, как две руки зажали ему рот.

– Иди в спальню и принеси мои вещи. Принеси их в умывальню на этаже. Я все еще в трусах, – прошипел Сталки, сжимая его голову. – Не беги. Иди спокойно.

Но Жук все же зашел в соседний класс и доложил о выполненном долге ничего не ведающему Мактурку с кратким истерическим конспектом проведенной операции. Потом Мактурк с каменным выражением лица принес одежду из спальни, пока Жук нервно ходил по классу. Затем троица собралась в умывальной, включила все краны, заполнила все вокруг паром и со смехом окунулась в ванны, восстанавливая по частям проведенное сражение.

– Moi! Je! Ich! Ego! – задыхался от смеха Сталки. – Когда ты играл на барабане, я ждал, пока не почувствовал, что перестаю соображать. Спрятался в ящик для угля и... стал стрелять из рогатки в Яйцекролика... а Яйцекролик налетел на Кинга. Здорово? А ты слышал звон стекла?

– Конечно. Он... он... он, – визжал Мактурк, указывая на Жука дрожащим пальцем.

– Конечно, я... я... я все время был там, – взревел Жук, – в его кабинете, он меня отчитывал.

– О, боже! – воскликнул Сталки и погрузился под воду.

– Стекло – это ерунда. Порезало голову Мандерсика. А ла... ла... лампа перевернулась и залила маслом весь ковер. Кровь на книгах, на бумагах. Клей! Клей! Клей! Чернила! Чернила! Чернила! О, Боже!

Сталки выпрыгнул из ванной весь розовый и потряс Жука, призывая его к ясности изложения, но продолжение рассказа заставило их снова покатиться со смеху.

– Я спрятался в шкаф для обуви как только услышал, что Кинг спускается. А Жук прямо на меня наткнулся. Запасной ключ спрятан под половицей. Никаких улик нет, – сказал Сталки.

Они все начали говорить одновременно.

– И он выгнал нас сам... сам... сам! – это был голос Мактурка. – Мы вне его подозрений. Ох, Сталки, такого мы еще никогда не проделывали.

– Клей! Клей! Лужи клея! – кричал Жук, сверкая очками сквозь пену. – Все смешалось – кровь и чернила. Я повозил башкой этого гада над заданиями по латинской прозе на понедельник. Боже, как воняет масло! А Яйцекролик крикнул Кингу, чтобы тот готовил припарки для своего носа. Это ты уделал Яйцекролика, Сталки?

– А кто же, как не я? Я его обстрелял. Слышал, как он ругался? Мне сейчас станет плохо, если я не перестану смеяться.

Но процесс одевания затянулся, потому что Мактурк пустился в пляс, услышав, что фарфоровый горшочек разбился, а Жук пересказал все слова, сказанные Кингом, украшая и снабжая витиеватыми комментариями.

– Потрясающе! – воскликнул Сталки, беспомощно путаясь в штанах. – Как это ужасно для нас, невинных мальчиков! Интересно, чтобы они сказали в «Сент-Уинифред, или Мире школы»... Черт! Я вспомнил, что мы там задолжали молокососам за нападение на Жука, когда он мучил Мандерса. Давай. Это алиби, Сэмивел[58]58
  Цитата из романа «Посмертные записки Пиквикского клуба» Диккенса.


[Закрыть]
, а кроме того, если мы простим их, то в следующий раз будет хуже.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации