Текст книги "На острове Колибрии, или Кровь королей"

Глава IV. Человек с дубинкой

Человек со шрамами и сломанным носом, топая сапогами, шел вперед. Его спутники следовали за ним вплотную.

Девушка заговорила снова:

– Не давайте им увести меня.

Она не боялась. Билли сразу заметил это и почувствовал какую-то странную гордость за нее. «Как будто, – в следующий миг подумал он, – она имела к нему какое-нибудь отношение! Как все это нелепо!» – мелькнуло у него в голове. Но все-таки она не боялась, и ее храбрость облегчала ему борьбу, которую он уже предвкушал.

На краткий миг их глаза встретились снова. Он ближе придвинулся к ней.

– Будьте спокойны, я не позволю им увести вас отсюда! – заверил ее Копперсвейт.

– Уходите прочь из ресторана!

И главный противник, кто бы он ни был, говорил теперь на вполне понятном английском языке. Больше того: вытянутой рукой и своим толстым пальцем он указывал столь же понятно на выход, и не было сомнений в том, что он обращался к одному Билли.

Но взгляд Копперсвейта не последовал за этой рукой. Его быстрые глаза не искали пути для отступления. Вместо этого они осматривали предполагаемое поле битвы. Очевидно, эти люди были вооружены. Очевидно, они не намерены были церемониться. У Билли не было с собой оружия, но он с удовольствием заметил на ближайшем столике, за которым еще недавно сидел, графин с водой, не удостоившийся раньше его внимания. С полным спокойствием он ожидал теперь атаки.

– Послушайте минутку, – скромно спросил он. – Вы говорили что-то о короле: что означала эта ерунда?

Человек со сломанным носом продолжал приближаться, но теперь несколько более медленным темпом.

– Это относилось не к вам.

– Отлично! – Билли усмехнулся. Он умел усмехаться весьма грозно. – Если приказ именем короля выйти всем отсюда не относился ко мне, я останусь.

– Вы уйдете!

– И не подумаю. Здесь нет поблизости даже полисмена, не только что короля!

Руководитель атаки, которого Билли мысленно прозвал «капралом», сделал жест, выражавший, по-видимому, нелестное мнение об умственных способностях американца. Последовавшие за этим жестом слова были обращены прямо к девушке, стоявшей рядом с Копперсвейтом:

– Сударыня! – В голосе капрала звучала странная смесь строгости и почтительности. – Я послан, чтобы сопровождать вас…

Девушка немного отодвинулась от Билли. Она выпрямилась во весь свой рост. Копперсвейт залюбовался ее стройной фигурой. Девушка сжимала кулаки, голова ее была откинута назад.

– Я знаю, что вы…

– … в Колибрию, – закончил капрал свою фразу.

– А я, – сказала девушка, – отказываюсь ехать.

Она снова вложила свою ручку в руку Билли, и он сжал ее.

Он взглянул на нее и, встретив ее взгляд, прочел в нем, как ему показалось, отблеск прежнего веселого задора. Он едва верил своим глазам, а между тем… Как бы то ни было, веселость мгновенно сбежала с ее лица, когда она внезапно повернулась к своим землякам.

Она заговорила медленно и отчетливо. И хотя она пользовалась колибрийским наречием, тем не менее Билли ясно чувствовал, что она так выбирает слова, чтобы он понимал ее:

– Я – американская гражданка.

Капрал отпрянул так быстро, что наскочил на своих подчиненных.

– Американская гражданка? Сердце Билли возликовало.

«Я должен был сразу догадаться об этом!» – подумал он.

Он чуть было не высказал этого громко. Однако этой фразе не суждено было родиться. Опасные слова были уже на кончике его языка, но не успели слететь с него.

Бросив искоса взгляд на Билли, девушка прочла их на его лице. Ее пальцы предостерегающе сжали его руку. Она собиралась продолжать свою речь и не хотела, чтобы ее прервали.

– Да, – объявила она, обращаясь снова к субъекту со сломанным носом и слабым кивком головы указывая на Копперсвейта. – Я стала американской гражданкой, так как стала сегодня женой этого джентльмена, которого вы оскорбили, потребовав моей выдачи. Я его жена!

Билли поперхнулся. Он чуть не выпустил ее руку. Голова у него шла кругом.

Капрал заорал что-то, потом оборвал себя и только смотрел во все глаза. А девушка невозмутимо продолжала:

– И этот джентльмен, как всякому ясно видно, американец от рождения. – Она окинула Вильяма восторженным взглядом новобрачной. – Ведь я правду говорю, дорогой мой?

В мозгу оторопевшего Копперсвейта роились немые вопросы: «Не сумасшедшая ли она? Как бы то ни было, это необыкновенно приятная для него форма сумасшествия. Но нет, конечно, она в полном уме!»

Не будучи американкой, она обладала тем видом юмора, который он до тех пор считал исключительной принадлежностью своих соотечественников.

Но была ли это только шутка? Не таилось ли за этим в глубине такое же внезапное чувство к нему, какое он так откровенно выказал по отношению к ней?

В чем заключалась опасность? И насколько она была велика?

О, если бы эта опасность не стояла перед ним так явно в лице четырех угрожающе настроенных колибрийцев, он остолбенел бы от неожиданности, или же… закричал от восторга. Но сейчас не было времени ни для того ни для другого.

– Можете быть уверены, что я американец, – сказал Билли.

Свободная рука девушки медленно обвилась вокруг его шеи. Еще раз глаза их встретились. Она подняла к нему ставшее серьезным лицо.

Неужели она собирается…

Да, она собиралась, и не только собиралась, но и сделала. Как слились их взоры, слились и их уста. И это произошло на глазах у капрала и его людей!

И она хотела от него настоящего поцелуя. Билли почувствовал это при первом прикосновении. Но он почувствовал больше того: в вихре пронизавшего его наслаждения он понял, что начавшийся с обоюдного согласия обман, хитрость, порожденная опасностью, перестала быть для девушки только притворством и игрой. Ее поцелуй был искренним, он шел из души.

– Morologia!

Этим возгласом Сломанный Нос возобновил свои враждебные действия. Когда люди целуются, они забывают о времени и обо всем окружающем. Билли не знал, длился ли поцелуй секунду или час и не видел в это время никого кроме девушки. Поэтому восклицание колибрийца Билли ощутил как досадную помеху. Он оглянулся через плечо на певицу, уронившую на пол свой тамбурин.

Лицо капрала пылало яростью.

– Брак? Вздор! – заревел он.

– Ну, это мы посмотрим, – сказал Билли. – Кто вы такой, черт вас возьми, что вы осмеливаетесь явиться сюда и заявлять мне… заявлять моей жене…

Но звук собственного голоса возвратил капралу его уверенность в себе и поднял также дух его товарищей.

Он ринулся вперед, они за ним. Одну руку он положил на плечо Копперсвейту, другую протянул к девушке.

Неизвестно, является ли так называемое американское чувство юмора исключительной привилегией американцев, но зато способность молниеносного действия является чисто англо-саксонской чертой. Иногда французы также проявляют ее в высокой мере, но у всех американцев и англичан она в крови, и Билли почувствовал, как полезна она ему в этом остром положении.

Прежде чем протянувшаяся рука успела схватить девушку, Билли быстро оттолкнул ее назад. Правая его рука вмиг очутилась на столе, за которым он недавно сидел.

Графин с водой, словно по собственной воле, взлетел на воздух. Секунда – и он брякнулся о сломанный нос капрала. За ним последовала скатерть, накрывшая головы троих спутников капрала.

– К стене… держитесь ближе к стене! – крикнул Билли девушке и подтолкнул ее туда.

Предводитель нападавших рухнул на пол с глухим стуком. Копперсвейт прыгнул за высокую деревянную стойку. Перед ней толпилась расстроенная армия врагов. Он уперся плечом в стойку и изо всех сил навалился на нее.

Все произошло в мгновение ока. Тяжелая старинная стойка красного дерева оказалась вдруг весьма полезным и своевременным оружием. С грохотом повалилась она на трех стоявших перед ней колибрийцев и на поднимавшегося в это время с пола их командира.

Упавшие копошились на полу среди обломков дерева и осколков фарфора. Прежде всего оправился и вскочил на ноги их начальник.

– Идем! – крикнул Билли девушке, намереваясь пробежать с ней через кухню и выйти по черному ходу.

Капрал схватил ножку от стола, развалившегося при падении стойки. Он шатался, но все еще был опасен.

– Идем! – снова крикнул Копперсвейт. Девушка все еще стояла у стены, как ей приказал

Билли. Но она не опиралась о стену, так как ей не нужна была поддержка: она не собиралась упасть в обморок. Напротив, она склонилась вперед, ее белые кулачки были прижаты к украшенному серебряными пуговками корсажу, и ее черные глаза сверкали. В ней не было страха ни за себя ни за своего защитника. Она только следила за его действиями с искренним одобрением хорошего бойца, видимо, преклоняясь перед ловкостью и силой американца.

– Идем! – в третий раз закричал Билли и запустил в капрала подвернувшимся под руку стулом.

Девушка была словно очарована зрелищем боя. Теперь она очнулась, но – слишком поздно. Она бросилась к Копперсвейту. В тот же миг один из колибрийцев, вскочив на ноги, кинулся на нее.

Билли не стал смотреть, какое действие произвел брошенный им стул. Он повернулся к девушке и стремительным ударом по подбородку отбросил нападавшего на нее детину, который распластался на полу.

– Живо теперь! – крикнул Билли. Он схватил девушку за руку и потащил ее за собой.

Она с ужасом оглянулась через плечо:

– Берегитесь!

Поспешность заставила ее выкрикнуть это предупреждение на колибрийском диалекте, и возбуждение, в котором находился Билли, помешало ему быстро понять ее.

Дубинка человека со сломанным носом опустилась на него.

Глава V. «Неверный номер»

– Они говорят, что я был пьян, – жаловался бедный Билли. Он лежал на кожаной кушетке среди носов Доббинса и поправлял повязку, слишком туго стягивавшую его белокурую голову. – Они говорят, что я был пьян, но что они не хотели арестовать меня и предать это дело гласности, считаясь с положением моего отца!… Пьян!… И это вся помощь, которую я получил от нью-йоркской полиции!

– Вероятно… гм… оно так и было, – заметил Доббинс.

Билли приподнялся на своем ложе.

– Вы когда-нибудь пили одобести, разбавленное для контрабандной торговли?

– Я никогда не пил его и в натуральном виде.

– Так смею вас уверить, что вас скорее стошнит от него, чем вы почувствуете себя хоть немного под парами.

– В дозапретные дни какой-нибудь пьяница говорил то же самое про пиво – до тех пор, пока пиво позволяло ему еще двигать языком!

– Но я говорю вам, – настаивал юный Копперсвейт, – что я помню все это совершенно ясно до того момента, когда этот негодяй с пробитым носом хватил меня по черепу. Потом я очнулся на тротуаре, позвал полисмена, вернулся с ним в ресторан. И что же я застаю? Все идет чинно и мирно, ресторан работает; только исчезла стойка, исчез Сломанный Нос и исчезла девушка. Хозяин вернулся на свое место и разыграл удивление, как заправский киноактер. Слуги, посетители – все выражали такое же недоумение. Очевидно, они боялись осложнений с полицией. Все клянутся, что я пришел навеселе и что меня пришлось выпроводить на улицу. Что вы на это скажете? Что я могу поделать, если все клянутся, что не было ни стойки, ни Сломанного Носа, ни девушки?

Доббинс покрутил свои нафабренные усы. Он особенно гордился своими волосами и усами и имел на это право: они были в значительной мере его собственного изготовления. Слуга каждое утро чернил ему ваксой сапоги, а Доббинс сам чернил свои усы и волосы.

– Почему ты спрашиваешь моего совета? – удивился он.

– Разве эти субъекты не колибрийцы? – спросил Билли. – И разве вы не получили назначение в их страну? Как полномочный представитель Соединенных Штатов на их трехдюймовом острове вы более какого-нибудь другого известного мне лица являетесь ответственным за них!

– Чепуха! Кроме того, ты знаешь, как я отношусь к этому назначению. Почему ты не обратишься к своему отцу?

Билли усмехнулся.

– Это дело не совсем семейного характера, – заметил он.

С того момента, как его отпустила полиция, он развил лихорадочную деятельность и был далеко не в таком отчаянии, какое он изображал. Но в его планы не входило посвящать ни отца, ни даже Доббинса в то, что служило предметом его хлопот. Прежде чем заглянуть в контору «Объединенной прессы», он успел раздобыть кое-какие сведения. Между прочим он узнал, что греческий пароход отбыл в различные порты Средиземного и Черного морей незадолго до того, как он заехал в бруклинские доки. Далее он выяснил, что среди пассажиров, севших на пароход в последнюю минуту, находились четверо мужчин и молодая женщина, не назвавшие своих имен. Почему-то он был уверен, что девушке не грозила никакая опасность. А потому он принял решение…

– Да, я не собираюсь советовать тебе, – сказал Доббинс, прерывая раздумья Билли.

Затем, в силу любопытства, свойственного всем холостякам, достигшим известного возраста, он добавил:

– А что же ты намерен предпринять?

В это время раздался телефонный звонок. Копперсвейт проявил необычайное для раненого человека проворство и опередил Доббинса.

– Предпринять? – переспросил Билли, отодвигая хозяина в сторону. – Прежде всего я намерен ответить за вас на звонок, пока вы прогуляетесь к вашему аптечному шкафику в ванной и приготовите мне что-нибудь для головы: она у меня прямо отваливается.

Он взял трубку.

Доббинс пристально посмотрел на него, помедлил, потом принял решение и вышел исполнить просьбу Билли.

– Алло! – проговорил Билли.

Он оглянулся через плечо. Все обстояло благополучно: Доббинс ушел в ванную и закрыл за собой дверь.

– Это мистер Фредерик Доббинс? – спросил голос с другого конца провода. – Могу я говорить с мистером Фредериком Доббинсом?

Копперсвейт заговорил тихим басом знатока телефонного дела:

– Да, с вами говорит мистер Фредерик Доббинс.

– А, благодарю вас! Добрый вечер, мистер Доббинс. С вами говорят из конторы «Объединенной прессы».

Этого Билли и ждал. По этой причине он и командировал Доббинса в ванную. Набравшись духу, Копперсвейт принялся выполнять свой план:

– А, «Объединенная пресса»? Хорошо, хорошо, чем я могу быть вам полезен?

Он старался придерживаться тона, среднего между обычным для Доббинса и тем, какой, по мнению Билли, должен был отличать свежеиспеченного дипломата.

Голос ответил:

– Ваш секретарь, мистер Доббинс, заходил к нам полчаса назад и говорил с нами от вашего имени. Он сказал, что, если мы позвоним вам примерно через полчаса, то у вас, вероятно, будет кое-что сообщить нам.

– Мм… а… да. Я действительно просил моего секретаря передать это вам, когда… гм… он пойдет домой. Да, да.

– В связи с вашим назначением в Колибрию, мистер Доббинс, мы были бы очень рады поместить все, что вы хотите нам сказать. Мы полагаем, что именно относительно вашего назначения вы и желали побеседовать с нами?

– Вот именно. Совершенно верно. Гм… в сегодняшних послеобеденных газетах вы, кажется, напечатали сообщение о том, что президент предложил мне представительство при влофском дворе. Все вечерние газеты повторили это как неопровергнутый слух.

– Да, сэр, мы напечатали это. Мы получили это известие от нашего постоянного вашингтонского корреспондента. Надеемся, что мы не сделали ошибки?

– Нет. Строго между нами, ошибки нет. Но, вы понимаете, я, конечно, не могу ничего говорить, пока этот слух… гм… не получит официального подтверждения из Белого Дома. Утверждено ли… гм… это известие для печати.

– О да. Нам сообщили об этом, мистер Доббинс, уже под вечер, и мы не успели включить это известие в последние выпуски. Как видите, у нас было основание думать, что не выйдет ошибки.

– О нет, как я уже сказал, вы не ошиблись. Ха-ха! Видите ли, я, конечно, получил личное извещение от президента. Но прежде чем говорить для печати, я должен был убедиться, что правительство разрешило это известие для опубликования.

Доббинс мог теперь вернуться каждую минуту, хотя, придя к нему, Билли прежде всего зашел в ванную и потрудился переставить все пузырьки, которые могли бы пригодиться при головной боли. Да, надо было спешить!

– Ну, хорошо, если дело обстоит так, то, может быть, вы не откажете поместить в завтрашних утренних выпусках маленькое сообщение. Вы согласны? Так вот, сообщите определенно, что я приму это назначение.

– Разрешите принести вам наши поздравления, мистер Доббинс.

– Благодарю вас. Вы можете сказать, что я надеюсь принести действительную пользу нашей стране на моем посту при влофском дворе, так как я давно уже специально изучал историю и политическое положение Колибрии и всегда интересовался ими. Я в восторге от… гм… колибрийского искусства. Я очень высоко ставлю и эту страну и ее население.

– Позвольте поблагодарить вас, мистер Доббинс. Все будет напечатано в точности, как вы сказали. Я записал ваши слова.

– Так вы записали их? Гм! Тогда, пожалуй, вы можете еще добавить, что я отправляюсь первым же пароходом. «Ну, теперь самое главное!» – подумал Билли и продолжал: – И, будьте добры, добавьте еще следующее. У вас хватит бумаги?

– О да!

– Так вот: по специальному соглашению с Белым Домом я беру с собой в качестве моего… гм… атташе (так, кажется, это называется?) известного и популярного в обществе сына видного американского экс-дипломата, которому, несомненно, самому предстоит не менее блестящая, чем у его отца, карьера, а именно мистера Вильяма Ванастрена Копперсвейта. Вы записали?

– Да, сэр.

– Я повторю во избежание ошибки: Вильяма Ванастрена Копперсвейта. Вы знаете, как это пишется?

– О да, мы отлично знаем, кто такой Билли Копперсвейт, мистер Доббинс! Вы имеете в виду университетского чемпиона по фехтованию, не так ли?

– Совершенно верно. Благодарю вас. Гм… теперь все в порядке? Благодарю вас. Так это, наверное, попадет в утренние газеты?

– Безусловно, сэр.

– Тогда – доброй ночи!

Бряк! Трубка повисла на крючке.

– Уф! – сказал Билли и вытер влажный лоб под своей повязкой.

В ту же секунду открылась дверь ванной, и оттуда показался Доббинс. Он нес высокий стакан, в котором шипела какая-то смесь от головной боли.

– Я долго не мог найти нужной бутылки; мой слуга только вносит беспорядок… Кто звонил?

– Не знаю, – сказал Билли.

– Как это ты не знаешь?

– Неверный номер.

– Ты что-то долго выяснял это!

– Дайте мне выпить эту штуку.

– Я слышал, как твой голос стрекотал, точно аэроплан.

Доббинс передал своему крестнику стакан. Билли поднес его к губам, скорее для того, чтобы успеть собраться с мыслями, чем для облегчения своей головной боли.

– А вы слышали, что я говорил? – осведомился он, прищуривая свои голубые глаза.

– Конечно, нет.

– Мне кажется, что не мешало бы запить это вашим бренди семидесятого года.

– Сомневаюсь в этом. Бренди при головной боли может принести только вред, и мое бренди семидесятого года – вообще не для мальчиков. Почему ты так долго объяснял этому господину, что он ошибся номером?

– Потому что этот господин не был господином, а я «господин», – рассмеялся Копперсвейт. – Если бы у вас так болела голова, вы тоже медленно объясняли бы, дядя Фредерик. – Билли часто называл своего крестного дядей, когда хотел особенно умаслить его. – А когда услышишь в трубку такой чудесный голос, как у этой девицы, то подавно не станешь торопиться. Но не пора ли мне теперь идти? Который час?

Был час ночи. Когда на пути в верхний город Билли, в роли секретаря Доббинса, зашел в «Объединенную прессу» и предложил знаменитому газетному агентству вызвать через полчаса будущего американского представителя по телефону, добавив, что мистер Доббинс весь вечер увертывается от репортеров отдельных листков. Когда Билли нанес этот визит, он уже осторожно выяснил, что в утренние газеты могут попасть только такие известия, которые были представлены до половины третьего ночи. Поэтому теперь он занимал привыкшего поздно засиживаться дипломата до трех часов, – рассчитав время с запасом, – а затем спокойно покаялся в своем прегрешении.

– Теперь уже поздно посылать опровержение, – сказал он, – и если вы сделаете такую попытку, то только выставите себя в смешном свете. А к тому времени, когда послеобеденные газеты идут в машину…

– Иди сам…

Считается, что дипломаты умеют скрывать свои чувства. Но Доббинс в данном случае сплоховал. Он проявил свои чувства самым недипломатическим образом. Он разнес Билли как молодого лжеца и притворщика и объявил, что, прежде чем он поедет в Колибрию, он увидит сына своего друга отправляющимся в другую, более жаркую абсолютную монархию.

– О, все обстоит благополучно, – сказал Билли, – мы поедем в Колибрию. Вы – слишком добрая душа, чтобы выругать меня в газетах, а, кроме того, человек, которому президент оказал честь, не может утром принимать дипломатический пост и отклонять его вечером. Вы погубили бы этим свою карьеру. Судя по тому, что я сегодня вечером видел, Влоф несравненно более интересное место, чем Лондон.

– Ты отлично знаешь, что я не поеду! – стоял на своем Доббинс.

Но обстоятельства сложились так, что он поехал.