Текст книги "Конфетки, бараночки…"

Глава 8. Непростая задача

Двое суток зажигали мы по городу на извозчике и пешком, посетили много памятных мест, отведали вкусных блюд – названия и рецепты я даже пыталась записывать в книжечку, чтобы после с Ольгой Карповной обсудить. Нарядов я себе еще прикупила, тонкого белья и расшитых сумочек. Короче говоря, отвела душу.

И правда, великое женское удовольствие с шиком зайти в ювелирный салон и не спеша разглядывать разложенные на красном бархате серьги, крестики, колечки, перстни, диадемы, колье, бусы белого, черного и розового жемчуга.

Благосклонно выслушивать вежливые пояснения приказчиков.

– Осмелюсь обратить ваше внимание, сударыня… Кольцо старинное с изумрудом, россыпь бриллиантиков по краям-с. А это подвеска с александритом, вы верно знаете, что камень назван так в честь императора Российского престола. Желаете примерить?

– Нет, лучше покажите тот браслет в египетском стиле! Какой насыщенный цвет…

– Лазурит, сударыня, в Европе его почитают за камень любви – с. Приносит удачу в делах амурных и навевает высокие помыслы. Недаром колонны иконостаса Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге сделаны из бадахшанского лазурита, который еще царица Екатерина Вторая приобрела по цене фунт серебра за фунт камня.

Далее элегантный черноусый приказчик поведал нам историю открытия топазов на Урале и рубиновые страсти в Африке. Пока меня убаюкивали сказками, Сергей Петрович пил кофей за столиком и читал газету.

Я придирчиво осмотрела витрины и, наконец, выбрала себе несколько дорогих изящных вещиц, которые в любую эпоху не потеряли бы актуальности.

Ближе к обеду воскресного дня, нагруженные коробками и свертками, мы вернулись в сонную заводь Замоскворечья. Двор Ляпуновой изрядно раскис под мартовским солнцем и потому Федор с Васей застилали его свежими досками. На одной из них я чуть не оступилась, пришлось Васе топор бросить и меня за локоток поддержать.

А впереди-то лужа… Я растерялась ненадолго, Вася подхватил меня за талию и одним взмахом вместе с пакетами перенес на сухое. Успела только длинные опущенные ресницы заметить да поджатые обветренные губы.

Мальчишка совсем, едва усики пробиваются. Наверно, и целоваться не умеет. Взяло меня озорство. Я на цыпочки поднялась и чмокнула Васю в щеку.

– Ох, спасибо, выручил!

– Да не за что, барыня, – смутился он, краснея как маков цвет.

А сзади уже Федор подбадривал густым тенорком:

– Ты Васятка не робей, будут ночи веселей!

Перекатов только досадливо сопел, прижимая к груди саквояж с подарками.

– Догоняйте, Сергей Петрович! – весело вскричала я, забегая на крыльцо.

Весь мир хотелось обнять, до того кровь разгорелась.

– Ольга Карповна, миленькая, здравствуйте! От дедушки моего Егора Семеныча не было ли вестей?

– Удивляете меня, Алена Дмитриевна! – нараспев протянула та. – Я и вас-то со вчерашней ночи не жду. Ну, да, я в няньки не нанималась, мне бы вовремя за комнату платили, а дальше своя голова на плечах. Гуляйте, где вздумается…

– И с кем сердечко велит! – хихикнула из-за плеча Ляпуновой сваха Акулина Гавриловна.

«Весь бабский комитет в сборе!»

И не только бабский, оказалось. В гостиной слышалось бряканье гитары, а смутно знакомый тонкий голосок напевал строки романса:

 
Ты спросила сегодня с укором,
Отчего я при встрече молчу,
Так пойми, что пустым разговором
Оскорбить я тебя не хочу…
 

Похоже, за время моего отсутствия Макар Бабушкин значительно укрепил свои позиции в сонном царстве. Я сразу заметила, что без маменьки он чувствовал себя гораздо свободней. Пиджачок серенький расстегнул и фиолетовый галстук расслабил, завитой чубчик лихо на бок заломил.

Я попросила освободить стол от карт (пасьянс опять сложился идеально) и начала выкладывать сюрпризы.

– Ольга Карповна, надеюсь, вам будет интересно полистать эту кулинарную книгу. Роскошное издание Елены Молоховец «Подарок молодым хозяйкам». Второе издание, прошу заметить! Дополненное и расширенное. Расходится по Москве, как горячие пирожки.

– Там и картинки есть? Благодарю за заботу, Алена Дмитриевна, очень любезно с вашей стороны. Я право, не ожидала.

Но я уж по глазам вижу, что угодила.

– Акулина Гавриловна! Корзина деликатесов для вас, а в коробке шаль. В остальном сочтемся бумажками. Бабушку Пелагею зовите, скорей к столу. Тут пастила клюквенная и яблочная, на смородине и малине… Анисья! Держи платок. Макар Лукьяныч, как поживаете? Вам могу предложить бутылочку хорошего вина. Надо же отметить выходной! А потом нам еще сыграете? Очи черные, очи жгучие, очи страстные и кипучие…

Создала я веселую суматоху, Анисья бросилась подогревать московский термопот, то бишь самовар обыкновенный, Ольга Карповна – не из тучи гром – углубилась в книгу рецептов, Перекатов подсел к Бабушкину, начал с умным видом какие-то казенные дела обсуждать. Ничего нового – «в департаментах сидит одно жулье, деньги ворует, а на дорогах ямы».

Чтобы отдышаться немного, я подошла к окну, где была посажена резеда в плошках. Душа праздника просит, а на дворе Вася доски таскает в заплатанной рубахе и стоптанных сапогах.

Акулина Гавриловна погладила мою спину пониже лопатки и горячо зашептала на ушко.

– Коли приглянулся соколик, так недолго и в гнездышко присадить, перышки потрепать. Хороши перышки-то, русые, густые, хоть и нечесаны…

– О чем вы? – усомнилась я.

– Да вот молодец один под оконцем топчется, совсем его хозяин работой замаял, а плата невелика и ту Вася в деревню матери отсылает. Ежели бы кто его приголубил да денежкой одарил. Ежели бы нашлась какая славная барыня… уж в долгу б не остался, думаю. Парень чистый, тихий, благодарный.

– Акулина Гавриловна, это нехорошо. Да зачем же? Даже не представляю, – ахнула я.

– И-и, голубушка ты моя, при твоих ли капиталах скучать и жеманиться! Ты лишь глазочком моргни, я тебе Ваську завтра же на золотом блюде доставлю. Хоть ножом режь, хоть сырым ешь. Все в твоей власти, душа моя.

– Зря вы затеяли это разговор! А денег я ему и так дам.

– Так зачем же так, если можно за службу легонькую, – поразилась сваха. – Ты ж у нас красавица писаная, ладная, манкая, словно картинка, не какая-нибудь старая розвальня. Да Ваське за счастье у ног твоих белых посидеть, не говоря уж чего другого.

– Вижу его третий раз в жизни! – натянуто рассмеялась я. – И потом, у меня Перекатов есть.

Тут Акулина Гавриловна всерьез удивила. Подперла острый подбородочек ладонью и, ткнув меня в бок сухим кулачком второй руки, проворковала со знанием дела:

– Чего с Сергуни Петровича взять – одного форса на гривну да нежных вздохов на алтын. А я тебя, голуба, вижу насквозь. Тебе не коняшка цирковая нужна в ленточках с кружевами, а рабочий жеребчик с литой шеей да крутым норовом. Пусть без гривы надушенной, но чтоб на ногах крепко стоял и скака без роздыху.

При таком сравнении меня смех разобрал. Акулина Гавриловна подкрякивала, утирая глаза платочком.

Я обняла ее за плечи и шутливо сказала, желая прекратить разговор:

– Так найдите мне надежного рабочего жеребца. Чтобы без обмана и изъяна. И чтобы не в карман мне глядел, а куда повыше.

Сваха приняла пожелание всерьез, сразу посуровела.

– Непростая задача, но выполнимая. Ради твоего удовольствия все средства применю, ягодка моя спелая!

– О чем вы все долгие разговоры ведете, Алена Дмитриевна? – подал голос Перекатов. – Идите уже к нам, украсьте собою беседу о высокой поэзии. У нас с Макаром Лукьянычем вышел спор о творчестве Некрасова Николая Алексеевича.

– Не можете рассудить, кому на Руси жить хорошо? А мы породы лошадей обсуждаем, – невинным тоном ответила я. – Кто более пригоден к бою, а кто к параду.

– Не прост вопрос, – значительно нахмурился Бабушкин, следя за плавными движениями рук Ольги Карповны, протиравшей бокалы.

Вечером, при свете керосиновой лампы, в благодарность за привезенные лакомства, бабушка Пелагея поведала мне старинный рецепт настоящего русского сбитня. Не надеясь на свою память, по складам прочитала записи в ветхой тетрадке:

– Следует взять по хорошей щепотке шалфея, зверобоя и буквицы, горсть клюквы, фунт меду, а также перцу и имбиря по изволению, наливши все это добро в кружку воды, поставить на огонь и дать кипеть, снимая при этом пену, потом, словя клюкву, передавить оную в чашке, и процедя туда же, опять вскипятить.

– Да полно вам, сбитень завсегда был напиток бедняцкий! – вдруг заважничал охмелевший Бабушкин.

– Зато пользительный! – огрызнулась беззубым ртом бабушка Пелагея. – Если в него лаврушку или корень валерианы покласть – лучший сонный настой. И тело и душу лечит.

Поймав мой заинтересованный взгляд, Перекатов тоже вступил в беседу.

– А вот я слышал на Хитровом рынке о прошлом годе был случай. Сам граф Лев Николаевич Толстой на свои деньги купил горячего сбитня и даром народу раздал.

– Графьям чего б не чудить, если доходы позволяют! – брякнул Бабушкин, на что глуховатая Пелагея Ивановна вдруг спросила:

– А ты, батюшка, часом не вольтерьянец будешь? Каковской ты веры, не могу тебя разгадать. С виду типичный русак, а речи несешь смурные. Неделю ходишь, даром чаи распиваешь, на струнках брянчишь, а проку пока ни на грош не видать.

За столом повисла неловкая пауза, я кусала губы от смеха, с трудом сохраняя степенный вид. Ольга Карповна щурилась, как сытая кошка на сметанку. Акулина Гавриловна бросила игральные карты, погладила Бабушкина по взлохмаченной голове и грудным материнским голосом произнесла:

– Да светик наш хоть сейчас готов под венец, ждем высочайшего решения!

Все взоры тотчас оборотились на Ляпунову, а та нарочно приняла жалобный вид.

– Мы, женщины, пол слабый, малорассудливый. Нам нельзя поспешные решения принимать, а то недолго вспокаяться.

– В этом вы очень правы, дражайшая Ольга Карповна, – с чувством заметил Макар Лукьяныч, подсаживаясь к ней на диванчик и довольно смело беря ее за голую до локтя полную руку. – Торопливость нам ни к чему. К тому же приданое еще не обговорено, перины не считаны…

– Куры не щупаны, – в рифму пробормотала я, и Перекатов игриво стрельнул в меня глазками.

– Проказница вы, Алена Дмитриевна! Сердце тает, глядючи на вас.

А потом коснулся губами оборочек моего платья на плече и добавил вполголоса:

– Неужели вы намерены киснуть в этом мещанском захолустье с разговорами о сбитне и квасе? Прикажите найти для вас роскошную квартиру в центре Москвы. Можно обделать ее на европейский манер, устраивать интересные встречи и музыкальные вечера. Я познакомил бы вас с образованными, солидными людьми.

Наверно, я была немного пьяна и раззадорена мужским вниманием, если уверенно заявила Перекатову:

– Зачем квартиру снимать? Подыщите мне, Сергей Петрович, приличный домик с небольшим садом в тихом районе города не так далеко от центра, если мне понравится – я его куплю. Хочу быть сама по себе хозяйкой, а то в дедушкины комнаты здесь уже и покупки сложить некуда. Пока Егора Семеныча Третьякова не сыщу, хода мне из Москвы нет.

– Будем искать, Алена Дмитриевна, я уже наметил план, – утешал Перекатов, деликатно расправляя оборочки на моем плече.

– Да и куда воротиться? – расчувствовалась я. – Экология в будущем неважная, кругом притеснения и нападки, маменька надежно пристроена, у меня самой ни ребенка ни котенка – эх!..

Дабы не наговорить лишнего, я схватила со стола кружечку чая (2 руб. 50 коп. за фунт, то есть примерно 400 г. в лавке купца Артамонова).

А что? Заведу домок-теремок, найму прислугу, куплю фортепьяно, в женихах буду как в сору рыться, каждый месяц новая интрижка. Скукота и транжирство. Нет, гложет душу тревога, не дают покоя третьяковсие гены. Этак нерасчетливо можно капитал промотать. И неизвестно, вернусь ли в свое время. Надо вложить средства в какое-то надежное производство.

Может, чаем начать торговать? Или открыть книгоиздательство, переводить хороших иностранцев, просвещать Отечество, как мечтал господин Разумихин, товарищ Родиона Раскольникова.

Пока я думала да гадала, Ольга Карповна предложила завтра наведаться к родственнику в лавку.

– Грише новый товар поступил. Как раз в доме нехватка перца и корицы. Еще крупчатки надобно закупить на лето.

– Говорят, завтра в лавке самого Зарубина ждут, – уважительно сообщила всезнающая Акулина Гавриловна.

– А кто такой Зарубин? – небрежно спросила я, ожидая, пока чай в блюдце маленько остынет.

– Эге! – присвистнула сваха. – Хороша рыбка, да не по нашим зубам.

– А что так?

– Больно ершист. Уж каких невест я ему не предлагала, каким приданым не сманивала – белые зубы скалит да в лицо мне смеется. «Все это, говорит, суета, Акулинушка. Я плачу только за первый сорт». Вот он каков, Илья Гордеич Зарубин. Статен и красив, оборотист и речист, деньжата водятся, но уж характер больно извилист. Ушкуйники новгородские в роду, так чему удивляться? А батька по слухам, в лесу с кистенем купчиков сторожил. С таким-то наследством боязно и соваться.

– Как бы нам познакомиться, – улыбнулась я.

– А завтра я вас сведу, – обещала Акулина Гавриловна. – Только сразу скажу, дело это пустое.

Глава 9. Зарубин

Поутру на свежую голову я сделала ревизию объемной дорожной сумки, с которой провалилась в прошлое и, тщательно проверив все карманы, извлекла на свет следующие полезные предметы: пачку женских гигиенических принадлежностей, коробочку с таблетками (антибиотик широкого спектра), полупустой спрей от насморка, пару жевательных подушечек «Дирол», блокнот с ручкой и мятую карамельку «Лимонная».

Из всего этого богатства больше порадовалась таблеткам, по крайней мере, в первый раз чахотку переживу, а вообще, можно свести знакомство с учеными, намекнуть им про антибактериальные свойства пенициллина, который только в 1942 году начнут производить в лечебных целях отечественные микробиологи.

Дом Ляпуновой медленно просыпался. Пригретый солнышком, в гостиной радостно защебетал чижик, с крыши побежала звонкая мартовская капель.

После чаепития с сушками и вареньицем из крыжовника отправились мы за покупками в бакалейную лавку купца Артамонова. По мокрой, грязной дороге Голутвинского переулка попался нам двухэтажный дом с виду ничем не приметный среди похожих особняков в окружении голых деревьев, но Ольга Карповна пояснила, что здесь проживают мои однофамильцы – собиратели картин купцы Третьяковы.

– Да, вроде бы, не родня, – с сожалением вздохнула я. – Сомневаюсь, чтобы дедушка с ними дружбу завел. Может, Сергей Петрович наведет справки, обещал помочь.

На возвышенности у реки стояли лабазы и торговые ряды. По соседству красильня и сапожная мастерская. Пока коляска наша заезжала во двор Артамоновых, я услышала на улице пронзительный детский крик и попросила Федора остановиться.

– Что там случилось? Ребенок плачет.

– А-а, не наша забота, – отмахнулся кучер.

У меня же было другое мнение. По настилу из досок я быстро вернулась к воротам и увидела на улице жуткую картину. Оборванный мальчишечка лет десяти, прикрывая голову руками, бежал от разъяренного чернобородого мужика с деревяшкой в руке. Тот базлал диким голосом на всю округу:

– Язви те холера, чертенок! Я те покажу, как добрую кожу портить. Вернись, шельмец, а то с самого шкуру спущу на ремни.

На моих глазах мужик мальчика догнал, крепко поддал под тощий зад сапожищем и, уронив беднягу на осевший сугроб в канаве, принялся колошматить. Я заметила босые, черные, израненные в кровь детские ступни и закричала, насколько хватило сил:

– А ну, прекратите! Хватит! Не смейте ребенка бить.

Мужик оставил свою жертву, выпрямился во весь рост и, переводя дыхание, сипло рявкнул:

– Вам чего надо? Идите своей дорогой, барыня.

Но я смело встала перед ним, уперев руки в бока.

– Вы в полицию захотели? Я сейчас вызову врача, на ребенке живого места нет. Вы ответите за насилие.

Мужик выпятил грудь в красной рубахе и тоже пошел на меня гоголем, грозно шевеля лохматыми бровями.

– Данька-черт в моем доме служит и пакостит. Имею полное право учить его батогоми. А тебе, барыня, добром говорю, не суйся.

– Ага, счас! Так я тебе позволю человека калечить.

Зажав в горсти подол, я присела к мальчику и тронула его за лохмотья на плече. Сквозь драную одежду виднелись обширные синяки на худом тельце.

– Тебя зовут Даня? Вставай потихоньку, больше никто не обидит.

Еще немного и зареву, так его жалко. Часто моргая сквозь слезы, я присела к мальчику, помогая подняться.

– Пойдем к нам.

Но не тут-то было… С грозным рычанием чернобородый схватил Даню под мышку, как сверток с бельем и потащил по дороге, откуда начиналась погоня. Я помчалась следом, уже не стесняясь в выражениях.

– Ты что творишь, изверг? Еще крест православный надел! Сам ты черт, скотина безмозглая. Оставь ребенка! Ему нужно оказать помощь.

– Не лезь, дура – зашибу! Уйди, припадошная!

Я беспомощно оглянулась, ища поддержки, но у ворот Артамонова бесстрастно взирали на нас незнакомые люди в рабочей одежде, а самой Ольги Карповны и Анисьи не было видно, наверно, в лавку зашли.

Пару мгновений я колебалась, куда бежать за подмогой, потому что отдавать Даньку злодею с бородой совсем не хотелось. Он же его домой принесет и еще отдубасит со злости. На худой конец прослежу, разузнаю адрес и придумаю, как позже вызволить мальчика от этого Карабаса.

Не успела и пяти шагов сделать по размокшей колее, как из соседнего двора вышел высокий статный мужчина в сером двубортном пальто и белой фуражке, надвинутой низко на лоб.

– Стой, Филлипыч! – зычно обратился он к бородатому мужику. – Погоди маленько, есть разговор.

– Некогда мне балакать с вами, Илья Гордеич! – уважительно поклонился тот. – Работа стынет, ученики заказы портят, да тут еще полоумная привязалась.

– Сам полоумный! – возмутилась я. – Что там Даня напортил, я заплачу. Отдайте мне мальчика.

– Чего-о? – промычал мужик, в удивлении обернувшись ко мне.

Опять дрогнули у него в лапах тонкие детские лодыжки, поникла белесая головенка на длинной шее. Ну, точно цыпленка тащит в котел.

– Мальчика отдайте мне… – прошептала я, еле дыша от возмущения и обиды. – А то хуже будет.

– Глянь, какая цаца! – начал было бородатый, но Илья Гордеич властно положил ему ладонь на плечо.

– Парень тебе родня или в ученье взял?

– Из Жуковки прислали под Рождество, слезно просили пристроить к серьезному делу, а какой с него прок? Бестолочь неумелая. Только кожу портит, – нехотя проворчал мужик.

– Дяденька, отпустите домой к дедушке, ради Христа, – слабо прошелестел мальчик. – Я летом в подпаски пойду или сапоги чистить приказчику, все до копеечки вам верну. Нету мочи моей в городе жить, совсем пропадаю.

– Молчи, зараза!

– Ты вот что, друг, прямо скажи, сколько он тебе стал за все время? Посчитай урон и на прокорм до лета прибавь. Я сам когда-то был подмастерьем, науку эту на своем горбе до конца дней запомнил, так рассчитаюсь сейчас, как за младшего братишку, – спокойно предложил Илья Гордеевич.

В голосе его была нерушимая сила и уверенность, а сзади с его двора уже подходили два дюжих работника, лузгали семечки с вальяжной ленцой, щурились, примерялись. Встали за спиной хозяина, как верные псы, одно слово и вцепятся обидчику в глотку. С таким не поспоришь.

Мужчины рядились между собой, будто меня не замечая, а я смотрела то на Данькины синие ручки, то на красную рубаху бородача, то на строгий профиль неожиданного заступника. И вдруг догадавшись, что мальчика хотят все же унести в сапожную мастерскую, от волнения ухватила за рукав Илью Гордеевича.

– Нельзя его возвращать этому злодею!

– Да вы кто сами будете? Вам он на что сдался?

– Я – Алена Дмитриевна Третьякова, живу в гостях у Ляпуновой Ольги Карповны в Голутвинском переулке. А мальчика мне жалко безмерно. Я бы его взяла себе на… на воспитание…

Дальше не успела придумать и даже до золотых приисков не дошла, просто этот Илья Гордеевич посмотрел с такой ехидной всезнающей усмешкой, что нахлынула странная не свойственная мне робость.

– Купец 1-ой гильдии Зарубин Илья Гордеич. Вот и познакомились.

– Так это у вас в роду были ушкуйники новогородские? – невпопад брякнула я.

Он коротко хохотнул, приподнимая двумя пальцами узкий козырек фуражки, и снова пробежался по мне с ног до головы изучающим наглым взглядом.

– Слухами земля полнится. Да я не против, коли байка складная. Даже на пользу идет.

У меня сердце замерло и сладко задрожало. Глаза у него были не то серые, не то голубые в опушке длинных черных ресниц под черными же густыми бровями, а зубы белые, ровные и ямочка на подбородке. Да бог с ними с глазами и зубами, меня почему-то ямочка зацепила. Я из всего зарубинского облика только ее и разглядела хорошенько. И губы еще – полноватые, четко очерченные, выразительные…

– Еще разик спрошу, на что вам дался малец? Понянчитесь с ним недельку, а потом, как паршивого кутенка прочь со двора? Так дело не пойдет, парень вам не забава. Пусть у Филлипыча живет, приучается к работе, а я договорюсь, чтобы мастер больше его колодкой по затылку не бил.

– А… а навестить его можно завтра? – робко спросила я. – Пряников принесу, игрушек, мази от синяков. Ботиночки куплю, а то что ж он босой по снегу…

Чернобородый мужик с досадой смачно сплюнул на обочину и, поудобнее закинув живую ношу на плечо, пошагал к дому. Сам Даня уже криво улыбался, одной рукой обнимал хозяина за толстую багровую шею, а другой размазывал по щекам сопли со слезами и мне махал так, что душа разрывалась.

– Данечка, я завтра к тебе приду! Никто больше тебя не тронет.

«Все равно найду способ ребенка забрать и перевести в надежное место. Крепостного права больше нет, не позволю мучить мальчишку».

– Чувствительная вы натура, Алена Дмитриевна! – раздался над ухом низкий волнующий рокот.

Но после краткого замешательства ко мне уже вернул здравый ум и склонность к игривой иронии.

– А разве вам Даню не жалко? Тем более, намекнули, что сами в его шкуре бывали?

– У вас слух отменный и глаз зоркий, – деланно поразился Илья Гордеевич.

– На здоровье не жалуюсь, – парировала я. – А про вас слышала от Жигаловой Акулины Гавриловны. Будто вы самый скользкий судак в ее жениховском решете. Она уже и надеяться бросила, что сыщет для вас невесту. Ну, да это меня не касается, своих дел полно. Подскажите, Даня в том черном домишке живет? Я обещала наведаться и проверить, так слово сдержу.

– Сдержите непременно, если не забудете до утра, такое с барышнями часто бывает. А пока что у вас носик озяб, Алена Дмитриевна, не желаете ли чайком угоститься, кажется, только вас и ждут, – снисходительно заявил Зарубин, указывая на Анисью и Федора, идущих нам на встречу.

– Может, и вы загляните на огонек к Артамоновым, – как можно равнодушнее пригласила я.

– По соседскому торговому делу отчего ж не зайти, – ухмыльнулся Зарубин, подставляя мне локоть.

Я не сообразила, что надо за него ухватиться, гордо пошла впереди и забрызгала подол, промочила ноги в луже, так Зарубин мигом догнал и теперь уже сам взял меня под руку.

– Осторожнее, Алена Дмитриевна, куда вы бежите? Я ведь не кусаюсь, хотя вы меня и назвали судаком, а это рыбина хищная, прожорливая. Не одними пескарями живет, может и окунечка словить, и плотицей закусить.

– В рыбе я не очень разбираюсь, а вот с разными людьми общаться приходилось.

– Откуда же вы к нам прибыли, Алена Дмитриевна? Говор у вас отнюдь не московский.

– Издалека я, Илья Гордеич, из самой Сибири, куда при царе декабристов ссылали.

– Это каких же декабристов? – нахмурился Зарубин. – Тех, что хотели царя-батюшку свергнуть да смуту в стране учинить?

Я задумалась в опаске снова тронуть неловкую тему.

– Ну, Трубецкой, Муравьев, Якушкин… Они в Тобольской губернии у нас школы открывали, музыкальные студии.

– Слыхал! На Урале у меня знакомец хороший остался – Савва Геннадьевич Васильков. Не приходилось встречать? Женился летом, красавицу строптивую за себя взял, повез на перевоспитание в деревню. А вы, что же, путешествуете одна?

Я не стала мутить воду и петлять, как заяц от охотников, выложила все, как на духу, раз пошел промеж нас честный разговор.

– С мужем мы расстались по причине моей бездетности. Я финансово обеспечена, скучать не привыкла, захотела после провинции посмотреть большие русские города да сыскать пожилого родственника. Не слыхали среди торговых людей о купце Третьякове Егоре Семеновиче? Среднего роста, плотный, подвижный… Раньше гладко брился, а теперь, кто его знает, восемь лет прошло, как пропал. И печальней всего, сам не спешит найтись.

– Третьяковы – фамилия известная…

– Илья Гордеевич! – я забежала вперед и умоляюще сложила руки перед собой. – Вы везде бываете, много людей встречаете, вдруг узнаете что-то про моего деда, так не поленитесь весточку подать, хотя бы через Артамонова и Ляпунову. Я, может, скоро от них съеду, но связь буду держать исправно. Мне любая зацепочка важна.

Зарубин сперва осторожно, словно боясь обжечься, коснулся моих запястий, а потом энергично принялся растирать холодные ладони.

– Солнце палит с утра, а вы дрожите нещадно! Нежная, знать, натура. Успокойте, ну, право – найдется ваш дед, коли жив. Алена Дмитриевна, я человек простой, не обижайтесь на прямоту.

Не отпуская моих рук, он поднял голову и крикнул так, что у меня чуть уши не заложило.

– Ефи-им! Вели Антону Терентьичу скорей на стол накрывать да хорошего чайку пусть заварит покрепче. Будем гостюшку из Сибири московскими пирогами греть.