Текст книги "Конфетки, бараночки…"

– Вот это правильно! – похвалил Архип, очевидно бывший здесь в статусе дворника. – Как говаривал Александр Македонский Veni, vidi, vici, то бишь пришел, увидел и купил.

Никифор Демьяныч скептически хмыкнул, поднимая седые лохматые брови, а я скрыла улыбку. Насколько помню, фраза переводится несколько иначе и сказана была отнюдь не Македонским.

– Что же мы стоим? Прошу! – сухо поклонился старик.

– Нет, уж – вы идите впереди, показывайте дорогу.

Впереди показались две серые колонны, поддерживающие свод крыши и точеные перила крыльца с облупившейся краской. Миновав аллею подвязанных низких кустиков, мы подошли к воротам, за которыми установилась странная тишина.

Но узнав причину, я выдохнула с облегчением. За оградой дожидался один растерянный Перекатов, а скандалист Самарский повел журналиста в участок для составления жалобы на ущемления неких достоинств и прав.

– Тем лучше!

Я подхватила Сергея Петровича под руку и повела к хранителям старого особняка. По пути шепнула на ухо:

– Визитки при вас? Народец тут строгий, надо держать фасон.

В ответ он мяукнул что-то по-французски и элегантным жестом стянул белые замшевые перчатки, затем приподнял цилиндр и указал на Никифора Демьяновича тростью.

– Веди-ка нас в дом, любезный!

Глава 12. Жаворонки из теста

Поднимаясь на просторную веранду, я насчитала ровно десять скрипучих ступенек крыльца, но колонны у входа, которые вначале приняла за каменные, при ближайшем рассмотрении оказались деревянными столбами с облезлой штукатуркой под мрамор.

На всем двухэтажном строении были заметны следы былого величия и нынешнего упадка. Рамы двухстворчатых окон обветшали, а местами и сгнили, пожелтевшая лепнина отвалилась с высоких потолков, лестница на второй этаж казалась опасным аттракционом. Кожаные кресла в гостиной выглядели потертыми.

Сначала я решила, что верхние помещения приспособлены под залежи старых вещей. Этакая большая кладовка. Но Никифор Демьяныч рассказал, что там некогда располагались каморки учителя и няни.

Оглядев внизу несколько комнат с зачехленной мебелью и свернутыми коврами, я спросила:

– Кто же сейчас здесь живет?

– Прежде матушка-барыня обитала Анна Карловна Бек, а захворала, так племянник ее в деревеньку забрал, там она быстренько и преставилась. Царствие Небесное! Со святыми упокой!

Никифор Демьяныч размашисто перекрестился.

– А сюда каждую неделю заезжает поверенный в делах молодого барина господин Тарантасов, за порядком следит, платит нам жалованье понемножку, тем и кормимся.

Я поняла, что Никифор Демьяныч состоял здесь в должности швейцара и камердинера, но барыня не захотела брать его с собой в деревню, оставила присматривать за домом.

– Да много ли тут слуг с вами? – небрежно спросил Перекатов, подвигая тросточкой пыльный несессер на столе.

– В бытность много было, не протолкнешься в комнатах, так и снуют с поручениями – туда-сюда, а как новые господа стали плату задерживать, так сразу попросили расчет.

Никифор Демьяныч задумчиво прикрыл один глаз и начал загибать узловатые пальцы.

– Первым повар-француз ушел, потом горничные сбежали…

– А что же вы остались? – мягко спросила я, заметив некоторую перемену в его обращении.

– Кхм… так куда мне податься на старости лет? Место спокойное, родное. Каждую досточку в доме знаю наощупь, каждый скрип половиц отличу.

– А дворник Архип? Что у него с ногой?

– Архип Каргополов – николаевский солдат и медалю за храбрость имеет. Честно служил денщиком у старшего сына Анны Карловны, в Севастопольской кампании турками ранен был, за что обещано ему до конца дней проживанье в сторожке у дома.

– И его барыня в деревню с собой не взяла? – уточнила я.

– В беспамятстве увозили барыню… – хмуро пояснил Никифор Демьяныч.

Осмотрев шесть жилых комнат: гостиную, столовую, кабинет-библиотеку и три спальни (вероятно, одна детская на солнечной стороне), я заметила, что важный старик не спешит раздергивать шторы и всячески рекламировать усадьбу. Напротив, он с явным нетерпением ждал, когда мы уйдем и даже нарочно обращал наше внимание на изъяны помещения.

– Водопровода нет, зато напорная колонка у черного входа, печи чадят, полы расшатаны, карниз поржавел, кровля протекает. Цветники все порушены, беседка еще позапрошлой осенью пала.

И вдруг я сообразила, что он как огня боится продажи дома, ведь новые хозяева могут запросто избавиться от прежних слуг, тем более старых и калечных, как солдат-ветеран.

«Повар-француз не зря место сменил…»

– Ну, а чем вы питаться изволите? Сами готовите или посылаете в харчевню за обедом? – дотошно расспрашивал Перекатов.

Явно насмехался, уверенный, что я ни в коем случае не возьму такой дряхлый дом, тут еще сколько вкладываться в ремонт, чтобы балы проводить. Хотя фортепьяно есть, стоит в углу между столиком красного дерева и книжным шкафом. Наверно, расстроено донельзя. А с картины над ним едва проступает образ престарелой дамы в чепце. Отражается в мутном зеркале напротив.

Музей – а не жилой дом! Но разве я мечтаю о балах? Мне бы сыскать дедушку Третьякова и благополучно завершить историческое турне. А с другой стороны, вдруг придется при царях век доживать. Сколько там осталось до революции…

Пока напрягала память и занималась подсчетами, по комнатам пронесся запах теплого хлеба.

– Мы же еще не смотрели кухню! Кто у вас там печет?

– Марфа Ефимовна с утра копошится, – сквозь зубы процедил Никифор Демьяныч. – Большой нынче день, говорит. Сорок мучеников Севастийских.

– Можно ли заглянуть? Проводите, пожалуйста, – попросила я.

– Воля ваша, а только печь немилосердно коптит и полы хлипкие.

Кухня в самом деле показалась мне темной и чересчур заставленной, но среди горшков и сковород ловко орудовала пухленькая старушка с добрым морщинистым лицом. А на столе, застеленном серой льняной скатертью с красной вышивкой по краям стояло блюдо с птичками из теста. Глазки – изюминки, хвостики подгорели чуток.

– Угощайтесь, гостюшки дорогие! – пригласила Марфа Ефимовна. – Отведайте жаворонков по старому обычаю. Сегодня весна в права вступила, а зиме конец.

– Припоминаю эти милые суеверия, – наморщил лоб Перекатов и обратился ко мне: – Есть такой языческий обряд.

– Чудно молвите, сударь. Почему языческий? – улыбнулась Марфа Ефимовна, смахивая с подноса крошки. – У нас в деревне весь люд крещеный, а завсегда с жаворонками бегали на бугор весну кликать. Анна Карловна хоть и лютеранской веры была, а тоже стряпать не воспрещала. Повар устрицы подавал, а я птичек…

– Так вы при доме живете? – спросила я старушку.

– А как бросишь… – вздохнула та. – Почитай тридцать годков верой и правдой служу, барчука выкормила у своей груди, потом за хозяйством смотрела вроде экономки.

– Где же сейчас сын Анны Карловны – герой Крымской кампании? – поинтересовался Перекатов. – Почему всем жадные племянники заправляют?

– Барин уехал за границу и в немецкой стороне на дуэли погиб, – склонила голову Марфа Ефимовна. – Горячий был офицер, за женщину, говорят, вступился. А вы к нам по какому делу, дозвольте спросить?

– Подыскиваем приличное жилье для Алены Дмитриевны, – представил меня Перекатов. – Но вряд ли нам сия обитель подойдет.

– Отчего же… – медленно произнесла я. – Будем торговаться.

– Pardonnez-moi, – буркнул Перекатов, – как лавочники, ей-Богу… Удивляюсь вашему намерению, Алена Дмитриевна, да неуж ли вам по нраву сей пантеон!

– Пока не решила, Сергей Петрович, но вопрос о скидке будет не лишний.

И тут же повернулась к замершему безмолвно Никифору Демьянычу.

– Сведите нас с поверенным нынешнего владельца, надо обсудить некоторые детали продажи.

На хмуром лице старика отразилась досада и неприкрытая скорбь.

– Я тотчас распоряжусь, сударыня.

Слегка поклонившись, он вышел из кухни, а я воспользовалась приглашением Марфы Ефимовны и без церемоний уселась за стол. Перекатов брезгливо ломался, разглядывая трещины давно не беленной печи.

– Усатые зверушки не водятся тут случайно?

– За этим строго слежу, батюшка. Если и забежит какой супостат, сразу на расправу, – усмехнулась старушка.

– А как вы думаете, можно ли здесь в порядок все привести? – обратилась я к Марфе Ефимовне.

Вопрос она приняла на счет своей кухонной вотчины.

– Да ежели толковых людей собрать, выложить новенькую плитку на стенах, трубы прочистить и полы перекрыть, так любо-дорого…

– Вот именно, что дорого и хлопотно! – подал голос Перекатов. – И охота вам связываться, Алена Дмитриевна?

– Полагаю, в вашей Горностаевке сущий дворец? – уколола я. – Вы поймите, Сергей Петрович, я же не старый дом беру. Я кусочек Москвы хочу получить во владения. Хоть на лето, на год… а там загадывать не берусь, как сложатся мои дела. А тут что же – рабочих наймем, проведем некую реставрацию… Или вы торопитесь начинать приемы?

Перекатов смущенно сопел, а я все более вдохновлялась «прожектом». Откусила румяный хвостик у печеного жаворонка и пошла в соседнее помещением с намерением осмотреть кладовую. А там, возле пустых полок сквозь приоткрытую дверь услышала с улицы, как Никифор Демьяныч горько жаловался Архипу:

– Прогонит она меня, как пить дать, прогонит! Ведь я ей грубил, я ее ругал.

– А кто ж знал, что важная барыня полезет через щелку в заборе? Я давно примечаю, переменился народ, кто больше форсит, у того пусто в мошне, а самые-то богачи одеваются просто и неприметно.

– И тебя прогонит, – уныло добавил Никифор Демьяныч. – Вместе на паперть пойдем милостыню просить. Или ты в деревню вернешься?

До носа моего донесся едкий запах табака, видимо, Архип закурил махорку.

– В деревне я никакой работник. А в приживалы к своякам не пойду. Пустые щи хлебать да спитый чаек лакать под вечные укоры – это уж не по мне. Лучше в городе помереть.

– А разве не полагается тебе пенсион за медаль и ранения? – рассудил Никифор Демьяныч.

«Хороший вопрос» – подумала я и подкралась ближе, чтобы лучше расслышать негромкий спокойный говор Архипа.

– Барин обещал похлопотать да понесла нелегкая за границу. От турецкой сабли ушел, от пушечных ядер увернулся, а из-за тощей певички сложил буйну голову во чужой земле. Кабы жив был сейчас Петр Яковлевич, разве б мы с тобой горевали… эх! Не оставил бы стариков без куска хлеба.

– И то верно, – согласился Никифор Демьяныч. – А все же надо было тебе до унтера дослужиться – сейчас бы рубля полтора получал пенсиону.

– Выходит, что не судьба! – почти весело рассудил Архип и совсем тихо добавил: – Никогда не умел своего брата мужика в ряды строить да чуть что не так в зубы давать, характер не тот.

В глазах у меня защипало, я поспешно отошла от двери и вернулась в кухню, где Марфа Ефимовна потчевала Перекатова напитком золотистого цвета из большой бутыли.

Увидела меня, ласково пояснила:

– Вот-с… наливочка своя на шиповнике и кедровом орехе. Для мужского здоровья особенную пользу имеет.

Перекатов смущенно отводил взгляд и хмурился, будто вовсе не при делах.

– Дайте и мне попробовать! – попросила я. – Ух, элитным коньяком пахнет. Крепка-а…

За окнами в кустах сирени весело чирикали воробьи, стайка синичек облепила деревянную кормушку. По двору прошла румяная женщина с полными ведрами на коромысле.

– Это Авдотья Спирина. В работницах у нас состоит, – пояснила Марфа Ефимовна. – Полы скоблит и тряпки моет, какие похуже. Тонкое-то белье барыня раньше прачке сдавала. В соседский дом.

– Значит, Архип, Никифор, Авдотья и вы, Марфа Ефимовна – всего четверо жильцов.

– Стало быть, так! – понимающе усмехнулась старушка.

На следующий день Перекатов свел меня с опытным юристом для соблюдения законности сделки, и мы назначили встречу поверенному Тарантасову. В итоге дом Анны Карловны Бек достался мне по цене семьдесят пять тысяч рублей.

Сэкономленную пятерку рассчитывала потратить на ремонт. Григорий Артамонов составил смету расходов на материалы, обещал прислать надежных плотников и столяров. В смысле, не пьющих.

Конечно, пришлось кое-что и Самарскому уплатить за наводку, вернее, внести залог, чтобы вытащить его из временного заключения. Журналист не поленился засвидетельствовать синяк, да еще здорово отчехвостил обидчика в своей газете. Но улаживать скандал я поручила Сергею Петровичу, а сама занялась домом.

В последний день марта собрала слуг в еще зачехленной гостиной и объявила, что никого не планирую увольнять. На моих глазах старики обнялись и собирались благодарить на коленях, но я этого вынести не могла, строго велела вернуться к своим обязанностям. Осталось решить насущный вопрос с припасами на первое время.

Кладовая пуста. Завтра едем с Марфой Ефимовной по торговым рядам, надо заполнять закрома и сусеки провизией.

Глава 13. Суворовская каша и шоколад

Приобретя дом в Дурновском переулке, с Ольгой Карповной я не думала расставаться, тем более за комнату временных перемещений уплачено на год вперед, а дедушка Егор может в любой момент объявиться, если еще топчет родную землю, а не покоится в ней с миром.

Дружба с Ляпуновой меня ничуть не обременяла, перед Вербным воскресением мы вместе сходили в баню и после, распаренные, долго сумерничали за самоваром, обсуждая затянувшееся сватовство Макара Лукьяныча и сундуки с приданым.

При флегматичном нраве Ольга Карповна была женщина аккуратная и рачительная, все наряды и украшения у нее были тщательно переписаны в тетрадку.

– Дюжина сорочек с кисейными рукавами, платье декосовое на шнурке, платье шелковое с розанами, кашемировая шаль, полдюжины платьев немецкого ситцу, еще турецкого атласу платье и три платка драдедамовых да газовый шарф. Сверх того две цепочки серебряные, вызолоченные, гарнитур с жемчугом и перстень с янтарем.

Волей неволей мне приходилось заучивать новые слова, поскольку и собственный гардероб буду пополнять, а впереди покупка текстиля для дома – шторы, покрывала, постельное белье. Поплин, перкаль, бязь…

Узнала, например, что драдедам – это недорогая шерстяная ткань с ворсом, часто окрашенная в яркие цвета.

Сама Ольга Карповна не могла внятно объяснить значение слова «декосовый», но через Сергея Петровича я узнала, что так именуют английский и в частности шотландский батист – тонкую хлопчатобумажную или льняную ткань высокого качества. (А название ткани происходит от фамилии ее создателя Франсуа Батиста из Камбре, французского ткача, жившего в XIII веке).

Удостоверившись, что я действительно имею капитал и способна совершать такие важные приобретения, как дом в центре Москвы, Ольга Карповна допустила меня в святая святых – личную кладовую тканых запасов. Пока Анисья на кухне молола кофе и месила тесто на пироги, мы наверху затеяли ревизию приданого, среди которого попадались и мужские вещи.

Например, солидный халат, который Ольга Карповна назвала шлафором и мужская куртка – венгерка примерно пятьдесят шестого размера. Коллежский секретарь Ляпунов имел тучную фигуру, чего не скажешь о нынешнем молодом женихе.

Перебирая пестрые наряды в сундуках (проветривая и заново перекладывая мешочками с лавандой, мятой и розовыми лепестками), я научилась отличать тафту от атласа, коленкор от простой бумазеи.

Еще недавно я услышала от Анисьи забавные слово «ксандрейка» и «кацавейка». Первое означало красную ткань, из которого крестьяне шили нарядные рубахи, а второе приталенную женскую курточку или кофту, подбитую мехом.

А в московском доме моем царит небывалая кутерьма – построен теплый клозет с промывной водой, теперь рабочие перестилают полы и меняют в комнатах окна, лестница и паркет заказаны из самого дорогого «зимнего» дуба. Часть старой мебели прежней хозяйки я отдала на реставрацию, очень уж мне понравился комод из ясеня, комплект из четырех венских стульев и оригинальный резной табурет.

Мастер обещал почистить стулья, удалить остатки старого лака, сменить тканевую обивку. А вот диван из гостиной показался продавленным, я хотела выбросить, но Архип попросил перенести его в свой флигерь.

– Как можно такой годный диван на дрова пущать? Моя-то постеля совсем худая, а здесь осталось лишь сверху тюфяк бросить, и тепло и мягко.

С Архипом и Марфой Ефимовной мне было легко общаться, лишь Никифор Демьянович держался несколько особняком, не очень признавая во мне настоящую барыню. Особенно смущал его тот факт, что я сама ездила с Марфой Ефимовной за продуктами и помогала раскладывать покупки в кладовой.

Сахар в лавках продавали обычно прессованный в конусы по несколько килограмм (от пяти до пятнадцати) и обернутый в синюю бумагу. Можно было попросить приказчика наколоть весом поменьше, чтобы дома не возиться с острыми щипцами. Готовый же рафинад, по словам Марфы Ефимовны, стоит «жуть как дорого».

– А я привыкла господские деньги экономить. Зачем переплачивать, Алена Дмитриевна? Я для вас сама дома в ступке измельчу, а Никифор вприкуску чай пьет, не велик барин.

Но я взяла три головы свекловичного сахара с краснодарских заводов и два фунта заграничного тростникового на пробу. Наш-то, конечно, обошелся дешевле…

И чай взяла трех сортов, и кофейные зерна и даже новую мельницу для того, чтобы их молоть. К изумлению Марфы Ефимовны бойкий приказчик «впарил» мне также моднейшую кофеварку-самовар.

– Как в лучших домах Европы, сударыня!

– Заверните, доставьте! Плачу наличными.

Чудеса! В своем времени я привыкла к растворимому кофе с молоком, на скорую руку, так сказать, – дешево и сердито, а сейчас в новом статусе собираюсь попробовать все кулинарные изыски прошлых веков. Кофе, кстати, в Россию из Аравии доставляют, бразильского пока нет и в помине.

– А я кофий завсегда с цикорием мешаю, – делится секретами Ольга Карповна. – И при варке кусочек сливочного масла кладу. От этого получается такая блестящая аппетитная пленочка…

– Образованные люди сейчас кофе с ликером пьют или по-турецки с гвоздикой и кардамоном, – просвещал нас Макар Лукьяныч.

– А мне бы сахарку и сливочек побольше, – вздыхала я.

И думала про себя, что сахар в этом времени почему-то кажется слаще, одного кусочка хватает на чашку чая, и сливки вкуснее, поскольку не имеют привкуса порошкового молока. А уж хлеб-то как отличается от моего современного! Обычный здесь, дешевый калач хватаешь на улице у разносчика и корочку хрустящую в рот, а за ней следом теплый ноздреватый мякиш. Сердце ликует!

У себя в городе я на баранки и сушки вообще внимания не обращала, но тут распробовала и оценила. То ли мука иная, то ли вода – не знаю, в чем секрет богатого вкуса, может, причина в моем возвышенном отношении к еде позапрошлого века. К соленым огурчикам из дубовой бочки, моченым яблокам, копченой розовой грудинке.

Изучив мои пристрастия, Ольга Карповна договорилась с молочницей, и теперь я в каждый приезд ложками трескаю сметану прямо из крынки. Просто остановиться не могу, райские ощущения. А мед? Какой продают здесь мед – густой, тягучий и ароматный. Только у Артамонова насчитала восемь сортов: липовый, цветочный, гречишный, акациевый… Из Томской, Костромской, Самарской губернии.

В Вербное воскресение мы с Ляпуновой и Акулиной Гавриловной посетили грандиозную ярмарку на Красной площади. Казалось, весь город собрался в одном месте на весенние гуляния.

В глазах у меня рябило от обилия разноцветных шаров и лубочных картинок со святыми, героями и разбойниками. Веточки ивы-вербы продавали по несколько копеек в бумажном кулечке. Руки мои были полны мелких покупок, хорошо, что Вася Кудряшов с нами, можно кое-какие свертки ему передать.

У меня душа пела, говорю, Вась, хочешь пирожок с мясом или купить тебе ксандрейку на новую рубашку к Пасхе?

Он синие очи потупил и серьезно так отвечал:

– Спасибо за вашу доброту, Алена Дмитриевна! А дозволите ли сказать… Я слыхал, в доме вашем надобно переложить печи, так отпросите меня у Григория Никитича, я печное дело хорошо знаю.

– Подработка, значит, нужна? Мало платит хозяин, – догадалась я.

– Матушка невесту сыскала, – тихо отвечал Вася. – Велит к лету возвращаться домой, вот, подарок хочу найти.

– А ты сам-то хочешь жениться? – вырвалось у меня.

– Как маменька скажет, я родительской воле покорен.

Глазоньки ясные на меня поднял и робко улыбнулся.

«Теленочек!»

До того был собой хорош, что хотелось расцеловать в сахарные уста, над которыми слегка пробивались светлые усишки. И как нарочно мне на соблазн печи ремонта требуют. Да разве я Васеньке откажу…

– А ты мне еще песен споешь под свою свистульку?

У него на щеках румянец расцвел, влажно блеснули в улыбке белые зубы.

– Да я все для вас… Алена Дмитриевна… только прикажите.

– Может, и прикажу, – задумчиво прошептала я. – Так и быть, Вася, отпрошу тебя у Артамонова на несколько дней. Пошли выбирать ксандрейку.

* * *

Второй месяц пошел, как я пытаюсь освоиться в Российской империи XIX века, а все не могу привыкнуть к большому количеству просителей милостыни. Перекатов утверждает, будто народ после отмены крепостного права так обнищал. Я сомневаюсь, но слушаю его доводы очень внимательно.

– Прежде крестьяне были под крылом помещиков, работали на земле, а ноне подались в город искать лучшей жизни или просто легкой. Но в городе не всем медом мазано. Честным работягам не просто устроиться, зато мошенникам и душегубцам раздолье.

И тут же заботился обо мне.

– Не боязно жить в окружении стариков? Сами посудите, какой из Архипа сторож… Не хотите ли приобресть надежного цепного пса для устрашения праздношатающихся бродяг?

Я пыталась немножко спорить насчет социальных реформ, но скоро оставила эту затею. Сергей Петрович испытывал исключительную симпатию к временам, когда родовое поместье приносило стабильный доход и можно было деревеньку сменять на пару борзых щенков.

При этом Сергей Петрович был человек сентиментального склада, с удовольствием почитывал романы Тургенева и Гончарова. Волновался о судьбах Лизы Калитиной и Лаврецкого из «Дворянского гнезда», строил романтически наивные планы за Обломова. Думаю, барин из Перекатова вышел добрый, но плохо следящий за хозяйством.

По завершению ремонта в моем доме, мы наметили поездку в Горностаевку на вольные хлеба и землянику с окрестных лесов.

А строительство неспешно продвигалось. Заслышав визг пилы и стук молотка, у ограды останавливались мужички в застиранных поддевках, жаловались на бескормицу, просили работу.

– Хоть дров наколоть, барыня! Хлебца к чаю купить.

– На чай, стало быть, заработали… – ворчал артамоновский бригадир.

После придирчивых расспросов он отобрал несколько мастеров почище, остальных быстро отвадил Никифор Демьяныч.

– Им рубанка доверить нельзя – сопрут и в кабак! Знаем мы эту публику.

Кормить оставшихся рабочих было поручено Марфе Ефимовне, но Архип взялся помогать. С моего позволения на заднем дворе развел костер и сварил суворовскую кашу прямо в ведре.

– Отчего же такое название? – спросила я.

Архип важно приглаживал усы, садился на деревянный брусок, начинал «повесть». Мужики рассаживались у огня, слушали.

– Во время альпийского перехода армейская провизия поистратилась, стали солдатики мерзнуть и голодать. И велел фельдмаршал собрать у всякого оставшийся провиант – ну, там луковичка, морква, мешочек пшена или гречи, мерка гороха ли полбы. Кто что припас на последний случай. И все сложили в общий котел.

– Размазня поди вышла? – недоверчиво усмехнулся пожилой печник Захар.

– Зато сытно и горячо, – подытожил Архип. – С пустым брюхом по снежным горам не поскачешь, снаряды-пушки не потащишь, а впереди еще неприятеля бить.

Рецепт знаменитой каши Архип соблюдал свято: поровну перловки, пшена, сухого гороха, три большие морковки и луковицы.

Рабочие, смеясь, предлагали сдобрить кусочками сала или грудинки, но Архип утверждал, что выйдет совсем другое блюдо. А Никифор Демьяныч, наблюдая за полевой, вернее дворовой кухней, наизусть бормотал строки какого-то рецепта из старой поваренной книги или художественного романа:

– «Поутру проснувшись, в кастрюлю положи масла прованского, телятины и ветчины… обжарь, прибавь… чесноку, шалоту, рокамболю… клутэ… рюмку вина шампанского, рюмку уксусу белого, вари в малом огне…»

Кстати, клутэ (буквально «утыканную гвоздями») называют луковицу, пронзенную несколькими бутончиками сухой гвоздики. Добавляют такого «ежика» в бульоны, при тушении мяса и капусты.

Надо Марфе Ефимовне подсказать, а то и самой как-нибудь заняться ужином. Всю сознательную жизнь тайно мечтала о большой кухне с обилием посуды для профессиональной готовки.

Получив московский дом со всем старым скарбом, я чуть ли не первым делом принялась рассматривать столовые приборы и утварь. Похоже, прежняя хозяйка не гонялась за рыночными новинками – по стенам кухни были развешаны медные половники, сковороды и кастрюли, на нижних полках шкафов прятались чугунные котелки и оловянные тазы, а серебро, хрусталь и фарфор могли ушлые племянники забрать.

Зато в кладовке обнаружилась объемная керамическая посудина в виде ладьи с вытянутым рыльцем и ручкой. Марфа Ефимовна умилительно назвало сей предмет ендовой, добавила, что первым царям из такого ковша на пирах подавали хмельные меда и брагу. Надо почистить и сохранить раритет.

Пока седой плиточник Кузьма превращал закопченную комнату в светлый храм Кулины, а дядька Захар с Васенькой перекладывали печь, я наведалась в магазин эмалированной посуды от завода И. А. Мальцева и посетила парочку иностранных салонов на Кузнецком мосту. Вот там у меня глазоньки разбежались!

Сначала застыла у витрины с мельхиоровыми приборами: вилка для сардин, вилка для устриц, лопаточка для икры, щипцы для подачи спаржи, нож для нарезки сыра, молоточек для колки льда и множество ножниц – для рыбы и овощей (еще попробуй отличи и запомни!), а также прибор для ощипывания птицы и резец для теста.

Еще подсказали мне съездить на Ильинку в магазин Годе, там продают посеребренную утварь, и заглянуть к поставщикам мейсенского фарфора – «вот уж где неописуемая красота», нахваливал Перекатов. Хочется везде и сразу! И так недавно в душевном порыве приобрела чайную чашку с полочкой для усов, на ней изображен щеголь охотник, натягивающий тетиву лука. Не иначе направлено орудие прямиком в девичьи сердца…

И представить не могла, что такие изделия существуют в природе. Когда покупала, думала о Зарубине, хотела удивить-потешить при встрече. Да удастся ли свидеться?

Разгоняя мою тоску, Перекатов пригласил посетить на Петровке магазин сладостей Фердинанда фон Эйнема. Даже завистливо вздохнул по поводу предприимчивого немца:

– Ведь с маленькой кондитерской на Арбате начал, а теперь у него фабрика напротив Кремля на Софийской набережной. Что и говорить – ловкий народец!

Я припомнила телевизионную передачу про шоколад «Аленка» и не на шутку заинтересовалась кондитерской Эйнема. В советское время ее переименовали в «Красный Октябрь», – до сих пор является сладким брендом России.

Но и сейчас в магазине на Петровке можно приобрести десять сортов шоколада (пять с ванилью и пять без ванили), чайное печенье, колотый сахар, карамель и пралине. Причем, каждый вид шоколада имеет свою оригинальную обертку.

Например, самый дорогой, «Пуэрто-Кабелла» с тройной ванилью, был упакован в палевую бумагу, «Каракас» с двойной ванилью – в голубую бумагу, «Мартиник» с двойной ванилью – в зеленоватую, «Гуаякиль» с ванилью – в розовую.

Приказчик в белейшем фартуке медовым голосом рекламировал товар:

– Какао «Эйнем» – лучший напиток по утрам, без всякой примеси и повышенную питательность имеет. По отдельному заказу можно изготовить шоколад лечебный с миндалем, с цитварным семенем или исландским мхом, который весьма эффективен против простуды.

Конечно, я купила коробку какао, а к ней прилагалась открытка с изображением морских анемонов. Всего в наборе 12 открыток, хочется собрать все. Прекрасный маркетинговый ход. Есть еще серия «Мореплавание».

– Какао-бобы, орехи и тростниковый сахар доставляются нам из Америки и Африканских плантаций.

– Сколько же человек в вашей фирме? Наверно, сладостями расплачиваетесь? – пошутила я.

Приказчик понял вопрос по – своему, смоляные брови нахмурил. Я даже представила его мысли.

«А вы, барышня, с какой целью интересуетесь? Вы часом не лидерша профсоюза будете?»

Отвечал строго.

– Рабочие наши трудятся в светлых, просторных цехах и имеют самую высокую зарплату среди прочих кондитеров – 20 рублей в месяц, а при большом усердии и премию в два рубля.

– Это прекрасно! Подайте мне, пожалуйста, еще пару тянучек и примите заказ на шоколад с миндалем.

Пока меня обслуживали, успела рекламные брошюры прочесть.

Какао имѢется нѢсколько родовъ. Из них лучшiй Каракскiй, изъ провинцiи Никорагуакской. Этот сорт в сравнении с другими тяжелее, влажнее и толще.

Завтра еду за реку навещать Даньку в сапожной мастерской. По пути загляну в Зарубинские лабазы, может, хозяин уже вернулся… Соскучилась. Хочется позвать в дом, может, дал бы дельный совет по ремонту. Опять бьется моя третьяковская жилка – приятное с полезным совместить. Желательно к общей выгоде!