Текст книги "Поэтический нарцисс"

На радость и краткую память людей.

Роза и фортепьяно

Так робко увядает роза, а как цвела,

А как её любили до потери

Сознания,

А кто б поверил,

Какой и для кого она вчера была.

Бедняжка роза!

Мне так жаль, что странно

Устроен мир,

Мне жаль тебя, и это фортепьяно,

Где ты распята, тоже жаль, пойми.

Я знаю, кажется за муку, чересчур

Ему тяжёлым мёртвый груз твой,

И пусть он внешне безразлично хмур,

Ему под клавишами очень грустно.

Бедняжка, роза! Как лоза,

Изящный высох стебель,

Лист увял, вот-вот возьмёт тебя отребье

В руки, испариной по лбу пройдёт его слеза.

Застолье

Я всё время спешу, я всё время в бою,

Я настолько в бою, что побед не ценю.

Запах сливок с вином

Над столом –

Торжества!

А уже опадает листва.

И уже горизонт, покраснев и заплыв,

Сыпет реденький снег

На поля и стволы.

Камин

I

На брови камина

Сползает лепнина,

Из чёрного дерева лоб –

Единственным глазом, горящим, глядит, как циклоп.

II

Немот он моих собеседник,

Когда устаю от людей,

Сидим мы вдвоём, как соседи

Пространств, нам приятных, и дней.

III

И только камин этот старый –

Единственно ясно ему,

Кого мои страшные чары

Не взяли и губят саму.

IV

Как розы, лепнина»

На брови камина

Сползает; квадратная голова,

С горящими рядом и ждущие жара потеют дрова.

V

Как жутко – я стала изгоем

Со списком нескромным побед!

Касаюсь угля кочергой я

И вижу сомнительный свет.

Круг

Частенько в жизненном антракте

Я мыслю о природе смерти.

И верьте мне или не верьте –

Я часто сомневаюсь в факте.

Мне видится, что с жизнью спаян

Любой, не суть, которой выси,

И, будто даже умирая,

Он остаётся в разном смысле.

Всё в той же жиже и обличье

Его несёт горящий круг

И тем он лишь от нас отличен,

Что не протягивает рук.

О публике, пишущем, о неврозах

Ты рвёшься из кожи – а Им смешно,

Когда бы ты знал, что Они – неправда.

Как Фауст у колбы, поправив оправу,

Ты смотришь в небо – а там темно.

Ты хочешь искусства и веришь в искусство?

Поэты – законодатели вкуса.

Ты должен привить элегантность смертным –

Под страхом шипения, брыканий, смерти.

Ночной этюд

Утёс обнажил грудь,

Луна припадает к ней в поцелуе.

Фонтанные брызнули струи,

Легли на траву и кору.

Бокалы теперь пусты,

Мир тонет во мглистой пастели,

И бес на краю постели

Глядит на меня с высоты.

«Вставай!» – говорит.

«Он ждёт!» – говорит.

«Пропади – до зари, до зари!..»

Посвящение другу

Великое вдохновлено вещами.

Когда склонюсь я в суд к Господнему плечу,

Я вспомню о тебе, мой друг, я обещаю.

Он будет знать, что ты мне был не чужд.

Я расскажу, как я тебя любила,

Что с торса твоего – мой Эпикур в саду,

Как я спасла тебя и погубила,

Как мы встречали красную звезду.

Я расскажу, как час бывал мне редок,

Когда я думала, что не тобой дышу.

О том, как ты один меня не предал –

Я обязательно об этом расскажу.

Когда в саду я свой нашла приют

Когда в саду я свой нашла приют,

Там, за забором, гуляли люди.

Меня спросил мой чёрт: «Ты их не любишь?»

А я, смеясь, отметила: «Люблю!»

Он помолчал. «Но ты утомлена?»

«Утомлена. Мне незнакомо счастье

Присутствия, но я влюбляюсь часто.

В иных, как во глоток вина.

Как в кипарис, как в тень,

Которую глазами жадно

Веду я по плите прохладной,

О смерти чьей мой грустный день».

Казнь

У плахи, где цветут оливы,

Стоял голубоглазый вор.

Вор молодой был и красивый,

Судить такого – это вздор.

Шумело море, было жарко,

И очертание серпа

На небе дополняло кару,

Которую ждала толпа.

Из облачного балдахина

Струился свет на горизонт.

Мужчины улыбались длинно,

А женщины молчали зло.

На перроне

Сегодня утром по перрону бежала дама

Средних лет,

В зелёной шляпе с чемоданом –

И от него по тёмным плитам тянулся след.

Она несла письмо в кармане,

Там было много о любви.

Она махнула ручкой маме –

И дунула на край земли.

Ей написали, ждут и жаждут,

Она неслась, чтоб жажду всю

Прийти и утолить однажды,

Немедля всю, неважно, чью.

Она бежала страшно, громко,

И тонких игл-каблуков

Был слышен на перроне цокот

Среди куряк и поездов.

Готовая в любые дали,

Она бежала с мыслью: «Ждёт!»

Увы, её нигде не ждали.

Кто ж думал, что она придёт?

* * *

Жизнь справедлива по природе

И, как мать, тревожно любит нас.

В нужный час всё в жизни происходит

И не происходит – в нужный час.

И, хотя ей скорби не простим мы,

Даже скорбь её душе нужна.

Приближает к счастью пилигримов

Чаша слёз, испитая до дна.

Чуждость

Мне к лицу моя классическая чуждость

Вашим мнениям, и видит Бог,

То, что вам во мне сегодня чуждо,

Он себе бы прикарманить мог.

Я пошла подобия подальше,

Как подобие, я комплимент Творцу.

Мне чужды намерения ваши –

Только ваша чуждость мне к лицу.

Ночь в соборе

Летали демоны под куполом собора,

Впадали, бедные, в молитвенный экстаз.

Им не хотелось утром ни возвращаться в город,

Ни (даже больше) – возвращаться в нас.

Они молили там, чтоб с утром обождали,

Особенно рыдал красивый демон-Страсть,

Он плакал и просил: «О Боже, мы в печали!

Не дайте, я прошу, сильнее нам упасть!

О Боже, я прошу – мы просим! – пощадите,

Пусть дольше длится ночь, здесь тихо и светло.

Здесь хрупкая Венера и с ней гигант-Юпитер

Протягивают луч, как хлеб, рабам в окно».

Но Бог не принимал до сердца эти драмы,

Его не убеждал молитвенный их пыл,

И каждый раз красивый демон самый

Им к самой страшной девке послан был.

Чиновник

Вы что, влюбились?

Лицо глупей, чем обычно.

Держите спину, одеты прилично

И всё, что могли, забыли.

А вас о многом просили!

От вас ждали справок и ждали отчёт,

И тысяча дел поступала ещё –

А вы им: «Да?» – говорили.

Пока вас просили, где вы бродили?

Какое-такое щупали счастье?

С кем были, по розам ходили

И кто вас просил: «Ты – возвращайся!»

Куда спешили, куда бежали,

Какие ждали вас поезда,

Когда за рассеянность вас проклинали,

А вы виновато: «Да?»

Вы больше не айсберг среди льдин,

Вы вежливы. «Да?» – и не допытаться,

У вас раньше галстук был один,

А я насчитала теперь пятнадцатый.

Да точно влюбились!

Печёт, терзает!

К вам все по делам, а вы: «Да?» –

И смотрите глупо на зависть.

Конечно, начальник! Досель

Вы, кстати, не так уж блистали.

На прошлого шефа вы шили досье –

Нашили, его паковали.

Теперь управляете сам вы,

И надо сказать, управляемы вы.

Вы любите деньги и славу,

Но видно, вас гложут не только они.

Чудак вы, чудак! Доберусь я до вас!

Уж я-то добьюсь, что сегодня надо!

Вхожу.

– Что, простите? В который час?

– В семнадцать. Я жду у парадной!

Таня

Ну не смотрите так! Вы мне не по душе.

Смотрите так… на Таню.

Она мила и возраст нежен (уже),

А главное – у Тани воспитанье.

Она таких, как я, не знает слов

И не бывает в клубах нехороших,

И важно, что она узрит лицо

За вашей чистой рожей.

Вы будете любим навечно, весь,

Пусть даже чувством неумелым

За то, что вы как будто есть.

А, впрочем, вам, за что, не будет дела.

Ей незнакома лень и отдаленно – грусть,

Порок один всего, она ранима,

Но как она трагична (я клянусь!)

В пуловере и юбке из денима.

Она родит детей,

Она сготовит ужин,

Вы будете за ней

Всегда: любим и нужен.

Такой-то шанс в гнилой-то этот век!

Бегите звать её скорей на танец.

Я вижу вас насквозь, и вам не человек –

Вам нужно только Таню.

Любовь у пальм

Так пыльно, пыльно. Помнишь, здесь

Когда-то были страсть и спесь?

Когда-то здесь светило солнце,

Ты помнишь это, помнишь, солнце?

Была красива и глупа любовь у роз, любовь у пальм,

Ты здесь рождён и здесь упал.

Здесь были тёмные холмы, а там

Спала развязно Красота.

Но вихрь горячо не спал, и, веселея,

Он кружева приподнимал на ненасытной женской шее.

Здесь были ночи и цветы, и свет, и тени.

И только ты один теперь, как отраженье.

Ты стар, но ясных глаз не прячешь,

Ты смел и смотрят на тебя.

Красив – и, будь одет богаче,

Ты был бы в слугах короля.

Ты приносил цветы бы в залы

И к белой припадал руке.

И много фрейлин бы терзались

Тоской по этому слуге.

Но беден ты и стар уже,

И никому не знать, увы,

Какой огонь в твоей душе,

Как, может быть, несчастен ты.

Тяжёлый грошик утром ранним

С таким же в связке зазвенит –

Тебе княгиня их протянет,

Она тебя вообразит,

Возникнет прошлый юный путник

В её бедовой голове,

И на низине глаз беспутных

Заблещет благородный свет.

Когда в окно звезда глядит

Когда в окно звезда глядит

И призрачности мир покорен,

Тогда колышутся, как в море,

Воспоминания в груди.

Я не прошу великих чуд

И не ищу, как жить, закона,

И мне не больно, а спокойно,

Когда рукой тушу свечу.

Во мне схоронены навек

Мои конфликты и пристрастья,

И многочисленные счастья –

Где был тот самый человек?

Не знаю. Есть предмет мечты,

Но ты ведь сам поставил точку,

Сказав, что ненавидишь ночь ту,

Когда мы перешли на «ты».

Этика Средневековья

Я тебе признаю́сь, что не ставлю в грош

Ни чужие чувства, ни чужую ложь.

Хочешь страсть – найдёшь,

Правду или видимость,

А не сможешь – так можно ж просто выдумать.

Разве упрекнут чистоты педанты

За грехи твои, если грех по Данте?

У глубоких вод ночью тёмной, жаркой

Разве обвинят за грехи Петрарки?

А когда не так, не осудят тоже,

Надо в дом пускать, чтоб к другим быть вхожим.

У ворот церквей днём глядеть на дев,

Ночью – на других, но уже раздев.

От одной брести до другой таверны

И писать стихи про тоску и верность.

Это вроде как мудрых неизбежность –

Жить, как все живут, просто верить в нежность.

Честная танцовщица

«Мне нравится это!» – сказала она, сухо смотря на колье.

Шёл снег и бурлил, как в огромном котле,

У чёрных домов; бури жуткие были.

«Мне нравится это!» – его и купили.

Она примеряла, она восхищалась

Дарителем; не столько, конечно же, как обещала,

Но всё-таки честно и смачно,

За что-то ведь было заплачено.

Она танцевала, она напевала,

И в длинном широком окне

Как будто не тучи стояли, а скалы

При старой Луне.

Под утро шумела метель,

Когда уходила она, брела в темноте

И смотрела на тех,

Кто тоже стоял на черте.

Она проходила у стен, где счастливо кто-нибудь жил,

Капризничал вволю,

Как стыдно позволить,

И выкрасил в тёмный узор витражи.

Дойдя до моста, постояла она,

Холодные зимние ветры подули.

Мир снова упал в темноту.

Ей крикнули: «Инна?» Она развернулась

И быстро ушла по мосту.

Байкальское

О милый Бог, ну как порог

Мне этот не переступить?

Как не прийти к нему опять,

К берёзам тем и ивам тем,

Как бросить верить и понять,

Что всё исчезло в темноте?

Розы в синих спальнях

Последние увяли розы

В горшках на тумбах синих спален.

Скажи мне, друг, ведь ты не мыслишь,

Что возраст

Так материален?

Ведь человек не этот цвет,

Он не угаснет в сути, так ведь?

Он не созреет, будто злаки,

Не потемнеет с ходом лет?

Я умоляю, согласись,

Но ты смеёшься с каждым словом!

Я ссорюсь с ней во всех основах –

Ты видишь, я не знаю жизнь!

Со всем известным на земле,

Не принимая ровным счётом

Ни праздности и ни работы

В непостоянных двадцать лет.

Страх одиночества

Не раз я в людях замечала

Одну коварную черту:

Любя на край кого попало,

Мы упускаем красоту.

Боясь удела одиноких,

Мы ждём не тех, не с теми спим,

Не тем читаем утром Блока,

Не с теми улетаем в Рим,

А после признаём устало:

Любовь прошла, как вздорный сон.

Мы любим тех, кого попало,

И пропускаем свой вагон.

Патетика

Я не твоя, другая. И ты, как мне нужен, не был таким.

Ты рассуждаешь в других категориях,

Мы одинаковы только в горе,

Но – далеки.

Однако весна, расцветшая царственно,

Свела нас вместе, смеялась долго.

Что это? Подтверждение Дарвина?

Доказательство Бога?

Я ухожу, ты уезжаешь,

И в этой вопиющей разности,

Я всё равно тебе не чужая,

До радости.

То обменяемся вдруг приветами,

То случайно встретимся на югах

В большой гостиной среди букетов

С слезой в глазах.

В Сорренто!

Если вдруг ты решил положить конец –

В Сорренто!

И борец ли ты, не борец!

Если ты решил возродиться –

В Сорренто,

Веселиться, влюбиться,

Пуститься в пляс,

Утонуть в глубине незнакомых глаз!

Если ты решил умереть –

В Сорренто!

Где моря и лестниц в праздничном солнце медь.

Умереть шутя, умереть на день,

Прихватить бинокль, костюм надеть,

И идти по улице, и смотреть,

Как расцвёл цветок и стоит в жаре.

Как глядит цветок – утомлён,

Тяжело в жаре, но, как ты, влюблён.

И сплетёт любовь, золотая спица,

Ночь, как вещь, тебе,

И завяжет ленту –

Если вдруг решил ошибиться,

В Сорренто, в Сорренто, Сорренто!

Там не связан ты, как узлом, никем,

Никаким понятием не нагруженный,

Чёрт придёт к тебе – но не в пиджаке,

А в прекрасном кружеве.

О, какой потом будет сладкий сон!

Глубина типического момента.

Чёрт, клянусь, красив, да, красив и он

В Сорренто.

Чувство

Что ты такой, как все, дурак,

Мне было всё равно.

Я подарила много так,

А где теперь оно?

Где нежность первая и шум

Печальных быстрых волн?

Я не жалею, не прошу,

Не вспомню ничего.

И, возвращаясь поутру

С тяжёлой головой,

Я встречу, но не разберу

Прекрасный образ твой.

И потому тревожно мне

На сердце всё сильней.

Так щепки не горят в огне,

Как чувства у людей.

Созерцатели

Когда меня не понимают,

Я выдыхаю облегчённо,

Я знаю, можно жить и дальше,

Не ошибаясь в новом дне,

Пока посредственностей стая

Плюётся желчью увлечённо

И мои собственные счастья взахлёб доказывает мне.

Благодарность

Каким бы ни был текст сырым, плохим,

Как ни был бы он пресен, глуп и сух,

Ты говорил всегда: «Хорошие стихи!»

Насколько правильным был этот лживый суд.

Я знала лучше всех, что этот отклик – ложь,

Но это ложь друзей и мудрецов.

Ты не хвалил отнюдь, ты говорил, что ждёшь,

Так нежа семя будущих стихов.

Ты призывал меня послушать моря шум

И утреннюю песню соловья.

Сегодня посмотри! Сегодня я пишу

И с каждым днём сильней люблю тебя.

Шаткость

Как танцор, танцующий до упаду,

Пока на землю не рухнул мёртвым,

Ты сказал: «Уходи! Мне ничего не надо!

Я ставлю точку!» – (она мной стёрта).

«Я не хочу ни ждать и ни видеть,

И знай, что если тебе угодно,

Я почти готов тебя ненавидеть.

Не смог в любви – в ненависти буду твёрдым!»

Я соглашаюсь. Иду, собираю вещи

И всё-таки спрашиваю, стоя у двери:

«Друг, а тебе ведь, по-моему, жить нечем.

И мне, если ты в меня больше не веришь.

Уйти – я уйду! К кому ведь найдётся,

Но перед разрывом подумай твёрдо.

Если нам встретиться не придётся –

Зачем тогда эта ревность и гордость?»

Молчишь, ни слова не отвечаешь,

Секунда – и всё уже точно в прошлом!

За руку меня виновато хватаешь.

«Погорячился… опять». «Я тоже».

Печаль

Когда печально за окном

И ты опять обижен всеми,

Лечись развратом и вином

По поэтической системе.

Лезь без разбора и стыда

В чужие души и постели,

Из отупевших от труда

Будь научаемым в веселье.

Люби красавиц и актрис,

Но знай своим талантам цену –

Когда они зовут на бис,

Надменно уходи со сцены.

Будь совершенным, Аполлон,

А не обязанным и верным.

Ты будешь быстро сокрушён,

Став символом их нищей веры.

Рождение объяснения

«Любимая! Милая! Моя хорошая!

Я из кожи – а вы всё строже.

Я же, если угодно, в омут брошусь,

Самым изысканным варваром сам себя уничтожу.

Какое б ни выбрали пламя – сгорю, как пленник,

Всё перечеркнув, всё опрокинув.

Мне ни наград не надо, ни денег –

С вами минуту, весь мир покинув.

Ваша пытка смертельна. Кто ни придёт – понимает,

Как я безбожно помешан, как страшно маюсь.

Ваша душа ведь вечно где-то блуждает –

Сколько мучаюсь, всё не поймаю.

Чувство выточу в мысли, как на бумаге!

Видимо, это проклятие, с кем ни увижусь,

Всегда говорю, что вы – безупречный ангел,

Такого не может быть в нашей печальной жизни!» –

Думали вы, пламя свечи терзая

Взглядом мальчишеским, в нерешимости.

Я вас спросила: «Кофе?» А вы сказали: «Я занят!

Минуту, пожалуйста!» – в нерушимости.

Творение Любви из эфира

Надменно скинув пальто,

Не скрываешь любопытный взгляд,

Всё, как всегда. Я для тебя – экспонат,

Ты для меня – никто,

Но Банальность Случая не пугает.

Может, даже случая-подлеца,

Когда твоё сердце убеждено, что знает

Детали очередного «конца».

«Конец» будет коротким разрывом,

Может, даже без слов,

Только жестом – точно таким же наплывом

Страстей, из которого вышла Любовь,

Как первое проявление жизни,

Пошла и всё перед ней померкло,

А Бог с сожалением и укоризной

Влюблённым смотрелся в зеркало.

Его одолевали тоска и грусть,

Голову сплющивали тиски,

Он смотрелся в зеркало, как я смотрюсь,

И, как я, пальцами тёр виски.

Он знал, творения не вернуть,

Оно посмеялось и убежало,

И будет теперь за грудью грудь

Прокалывать ядовитым жалом.

Он сотворил её из эфира –

Любовь, длинноволосую Деву,

Дал ей голос, слова и лиру,

А она погубила Адама и Еву.

И Бог пожалел за своё творение мир,

Хотел обратить в исходное вещество,

Но как увидел милое существо,

Так до сих его не вернул в эфир.

Странник в сердце

У нас сегодня завтрак на траве,

И мне всё нравится: Париж, тепло.

И через облака, как иногда, через стекло

В знамение преображен обыкновенный свет.

Упала роза ниц, в пруду отражена,

Наполнен влагой листовой сосуд.

Ты предлагаешь мне вина,

И, будто роза та, ты смотришь в – от же пруд.

Ты сломан, как она, такой же злой рукой,

Дух увядания к твоим губам склонён,

Ты счастлив для меня, как мог любой другой,

Как будто мы не гости, мир не сон.

Ты просишь о любви, но вечно одинок

Мой странник в сердце, ищущий приют.

Он снова сбился с ног,

Но тишина в ответ – он не был принят тут.

Очередное

Ты больше лжёшь, чем любишь,

Но я не против – лги!

Господь нас сотворил из плоти,

И человек рождается нагим.

Я лгу сама,

Абсурдно спорить с тем, что старше нас –

Любовь и грех. И ангелы влюблялись,

И до сих пор вопрос, что есть успех.

Успешны, кто ушли, успешны, кто остались?

Какому солнцу верить, к какому пасть ключу,

Пить воду алчно, где страх, где охладелость?

Я отгорела – я не хочу,

Ты просишь объяснить –

тебе какое дело?

Луг

Она была глупа и молода,

Ей был к лицу каприз.

На ней любовников стада,

Как на лугу, паслись.

Она ходила по утрам

Пить кофе на Тверской

И у окна по вечерам

Ждала друзей с тоской.

Когда заглянет кто-нибудь,

Наивна страсть была.

И, обнажив развязно грудь,

Она потом спала.

Мы

Мне холодно в толпе,

Мне видеть тяжело,

Как мертвецы, качаясь на столбе,

Играют прахом на живом.

К ним столько глаз обращено

И много так ножей

В руках, чтобы держать вино

И чьё-то неглиже.

Мне иногда до слёз смешны

Желания людей.

Когда есть первый дух весны

И роза у камней,

Зачем смотреть в глубокий гроб,

Зачем на плаху лезть?

И до, и после – хоть потоп,

Мы есть, пока мы есть.

Не вспомнят, выбросят, клянусь,

Нас вехи и века.

Но мы с тобой живём, пока

В нас не иссякли честь и грусть.

* * *

Я вижу взрослых и детей,

Мужчин и женщин.

Чем больше вижу я людей –

Хотелось меньше б.

Палеолит

Пещера ночью снилась мне

У чёрных ног горы скалистой,

И в ней охотник мускулистый

Писал медведей на стене.

Как статуя, он крепким был

И мыслью не обезображен.

Став доброй частью пейзажа,

Он пейзаж не оживил.

Тем пейзаж прекрасней был.

Он прорисовывал черты,

Едва прикрытый грубой шкурой,

И плеч его архитектура –

Буквально крайность красоты.

Одиночество в Италии

И опять ужасным хором

С осуждением и хмуро

На меня глядят фигуры

Одинокого собора.

Приюти меня, скитальца,

В день веселья или скуки!

Сердце рвётся нитью в пяльца

Рукодельницы-разлуки.

Час ещё – совсем порвётся

И узором глупым станет.

Ангел в небе засмеётся

Если только не устанет.

Открывание двери

Здесь раскинулся старый сад,

Здесь трава шелестит и растёт виноград.

Здесь совсем никого, тишина и покой –

Здесь опять мечта завладеет тобой.

Ты на ночь соберёшь всех подруг и друзей,

Будто снова, как раньше, ты любишь людей.

Ты захочешь опять, как когда-то давно,

Целовать, танцевать, слушать вальс, пить вино.

А к утру, когда все разбредутся друзья,

Ты найдёшь, как давно, что растратил себя.

К чашке горького кофе рванётся рука,

А на небе луна и плывут облака.

Как красив, ты рассудишь, насколько богат,

Как любил всех подряд и смотрел на закат,

А потом, повзрослев, отгорел ко всему,

Говорил: «Не здоров!», не ходил ни к кому.

Как отшельник в лесу, только редко теперь

Открываешь просящему нищему дверь,

Посмотреть на него и закрыть перед ним,

Показав ему розы и гипсовых нимф.

О счастье и остальном

Мы не меняем поз. Вот счастье, вот успех,

А вот – печаль. Вот утверждение, а вот вопрос,

Мы подсмотрели всё у всех

И это, кажется, курьёз.

Семья, карьера – ставим плюс,

И, радостные в край,

Мы говорим: «Хочу!», «Люблю!»,

«Вот ад!», «А это рай!»

Мы получаем дурака,

Приличного издалека.

Гордясь позорной кучкой поз,

Мы, правильные все,

Не пьём вино в саду у роз,

Не знаем про Мюссе.

Всё хорошо, довольны все,

Все знают обо всём,

Но дует холод по спине

В пустой дверной проём.

К нам не приходят.

На банкете

– Смотрите-ка! Явился сам! <…>

А с ним – его супруга?

Вообще-то очень ничего!

– Позвольте! Я вижу по его часам,

Что это дочь его.

Иначе слишком молода,

Красива слишком.

– Это да! (Всё тот же шёпот.)

– Посмотри! Сейчас погасят фонари,

И эти двое скромно

Займут одну из комнат.

– А этой бы рожать пора.

– Творит дела старушка!

– А этой замуж бы пора.

– А эта по подружкам!

– А вон, смотри, какой громадный

В углу сидит поэт.

Он пишет строки?

– Он водку ждал, а водки нет,

Но не идти ж обратно.

Ницца

В Ницце такой закат!

Как будто на моря щеках

В Ницце такой загар,

И у порога шинка

Розовый куст растёт,

И тень на гипсовых львах.

У Ниццы есть вкус!

Ницца – сладость и страх.

Ночью в Ницце взойдёт Луна,

Плеснёт молока на тёмную воду,

Ницца – безбожница, ибо «она»,

Животворящий весенний воздух.

До боли шумная, неосторожная,

Пианистка не то ли, не то ли поэт,

И если я б в ней не любила – тоже,

Без Ниццы-мелочи чего-то нет.

(Чтец кладёт руку на сердце).

Искренность

Я не люблю без мизансцены,

Без роз, без в небе лунного костра.

Мне это всё примерно так же ценно,

Как весь твой мир, порыв и страсть.

Я не могу – протестно колет сердце! –

Моя природа не позволит мне

Жить без гулящих лодочек в Венеции

И без ажурной тени на стене.

Как элегантный шарф, как туфли нужной марки,

Любовь – изысканный аксессуар.

Мне не нужна любовь в убогой маске,

Я вожделею ёмкость и нектар.

Небесные этюды

Все шифры от молчания до слов

Разгаданы тобой; ты ничего не ищешь.

Из преисподней солнце поднялось над крышами домов

И на иврите поёт про нищих.

Ты слышишь ноту, белый луч дрожит,

Мелодия в его жемчужной дрожи.

Ты смотришь в небо, и его величественный вид

Тебя к тоске не подвести не может.

Ты предан, как все мы, надеждам и мечтам

И в небо вглядываешься подолгу.

Там много чёрных платьев, но даже там

Есть маленький фрагмент ажурного подола.

Костюм с хрустальным поясом

Ты больше не живёшь в России.

Всё перепуталось, сплелось одним узлом.

Я шла по улице, светало красно-сине.

Как будто солнце встало мне назло.

Я знала, мы увидимся навряд ли,

Так решено: судьба разводит нас,

Поэтому я выбрала наряд

По цвету траурный, но с поясом из страз.

Всё перепуталось, дописанная повесть,

Мечта, любовь – всё это страшный груз.

Я шла, поэты на мой смотрели пояс

И многие – с желанием снять грусть.

Перед напольным зеркалом

Цвет итальянской волны, играющей в море,

Рассвета, пролитого белым, первым лучом.

Как этот милый наряд с вашей сущностью спорит,

Мой элегантный чёрт!

Не овладеть вам красоты оружием,

Всюду просвечивают расчёт и ум.

Нету у вас на душе ни цветов, ни кружева,

Но ведь вы любите этот банальный костюм.

Взявшись за ручку с теми или с другими,

Вы каждый раз расчетливы, с кем.

Вы появляетесь в нём на Монмартре и в Риме,

В нём безнадёжно гуляете по Москве.

Ночь в Сорренто

Видно Луну: далека-далека!

Вокруг облака собираются хором,

Кажется, это вовсе не облака –

Это жакет Луна купила в лавке Диора.

Звёзды блестят в чаше небесной у дна,

То золотые, а то, как стыдясь, покраснели,

Это не звёзды – это купила Луна

Шляпу у Эльзы Скиапарелли.

Сколько, подумай, талантов от шляп без ума,

Вечно поглощены подачей!

Видишь? Совсем не рассвет и не алый туман.

Это вечернее платье Джанни Версаче.

Если б не сущее чудо и мы б не могли

Быть с ним знакомы хотя бы мельком.

Есть благодетель у этой прекрасной земли,

Он – это краски, а мы бы стояли с мелом.

Визит. Март

Не для тебя – сегодня солнце встало,

Не для тебя – куст белых роз расцвёл,

Не для тебя узор на этот пол

Положен мастера рукой усталой.

Ты зря пришёл, почти ворвался с боем

В мир этих хрупких статуй, ярких страз,

Не говори: «Я март люблю! И вас.

Прошу…» – и о другом, совсем другое.

Не оставайся – знак плохого тона,

И эта арка – страшный небосклон,

Как облака в раю, рельеф колонн,

И между вами – тонкая колонна.

Нежное время

Любители Бальзака и Матисса,

Мы, не считая бренных дней,

Не верим в то, что жизнь проходит быстро,

И сами подгоняем лошадей.

Мы видим склеп во всём и мечтаем выйти,

Любой закон деля напополам.

Мы гоним за событием событие,

И молодость толкает кровь к вискам.

Фонтан на крыше Турандота

Струится шёлково из белых глаз

Вода, в лучах похожая на пламень,

Клянусь, так чисто, как никто из нас,

Умеет плакать этот мёртвый камень.

В серебряное зеркало потом

Мы смотримся, склонившись к круглой чаше,

И нам мерещится, что есть любовь, есть дом,

Есть краткое волнительное счастье.

Мы ждём его на всём своём веку,

Как много ран жестоких ни набито,

И каждый раз спустя пять-шесть секунд

Гулящим ветром зеркало разбито.

Летние ароматы

Всю ночь не спав,

Уснуть под утро тревожным и коротким сном,

И, черствым став, холодным став,

Смотреть сквозь дрёму, как опали с сирени листья за окном.

Она цвела, и вы цвели

Таким же чистым, белым цветом.

Был всюду аромат любви

Непостоянного, но радостного лета.

В зелёных листьях и в ручьях, которых мелодичен шум,

В берёзовых высоких чащах,

Как в вечных и красивых чашах,

Мешало пламенное лето свой восхитительный парфюм.

То пахло ливнями, то морем,

То синим мхом, растущим на мосту,

То вставшими на тёмном косогоре

Кустами в мелком розовом цвету.

Да, всё природное прекрасно без границ,

Но и природного прекрасность не сравнится

С Диором, привезённым мною в Ритц,

И с новым, увозимым мной из Ритца.

Есть что-то в этой маленькой традиции!

Отчаяние романтика

Как всё нелепо, всё неловко!

Всё лживо в круге и в кругу.

Твоя надежда, будто лодка

Без дна, стоит на берегу.

Какие плавания были!

Теперь в пыли земной тоски

Над ней просторы голубые,

Над ней смеются моряки.

Себя выцеживать в колбы

Себя выцеживать в колбы и раздавать легко,

А получить хоть каплю в ответ сложно.

Душу доить смозоленной красной рукой

Долго, упрямо и страстно, до дрожи –

Можно. Доить и видеть стеклянный взгляд. Снова. Опять.

Взгляд на интерес, на смак без намёка.

А ты в него рвёшься стучать, стучать и стучать

До сине-чёрных кровоподтёков.

Мягкость и тишина

Будь мягким и тихим,

Мягкость и тишина –

Поэзия мысли.

Кичливость тебя не возвысит.

Будь мягким и тихим

На этом печальном пути,

Всего на пути не найти.

К некрасивым

Все некрасивые похожи,

Пока хоть капля силы будет,

Они готовы лезть из кожи,

Чтоб навредить красивым людям.

С немытым личиком и в брюках,

Которые на них не сели,

Изобразительные в трюках

Вреда, убогость сердца сеют.

Корпят над гадостью, стараются

И забывают беспробудно,

Что некрасивыми рождаются,

А быть красивым – это трудно.

Иконы и прихожане

Красивы лица у святых,

Как будто всё ещё из плоти,

Они глядели вниз с полотен,

Из рам лазурных, золотых.

На чей-то крест, на чей-то шёлк,

Величественно в высшей мере,

Как резко распахнулись двери

И кто-то – просто так! – зашёл.

Поставил свечку, посмотрел,

Как молятся усердно бабы,

И вышел, за стеной ноябрь

Ольховой веткой шелестел.

Прощание с Музой

Поэт лежал в бреду:

«Не уходи!» – он Музу умолял.

Но Муза встала у дверей:

«Прощай!» – и только соловей

Запел под окнами и свет

К ногам несчастного упал.

Поэт боялся – он грешил,

Крал мысли, пил вино, блудил,

Хотя талантлив, страстен, смел,

Он разжигать сердца умел,

Но справедливый суд ему

Был, вероятно, ни к чему.

«Иди со мной! – просил поэт, –

Мне одному идти тревожно

По пыли вечных тех дорог,

Что ждут меня!» Но за порог

Уже одной шагнула ножкой

Гуляка-Муза: «Не могу!»

«Но ты клялась мне верной быть,

Когда ради тебя одной

Я отказался от земной

Причуды верить и любить!»

«И я была!» – второй шажок,

И только локонов янтарь

Янтарь напомнил виноградный,

Исчезла Муза за оградой,

А по поэту очень скоро небесный зазвонит звонарь.

На Небе будет заседанье

У нежных облачных столбов,

И вдохновенье, и любовь

Там будут: жизнь – не оправданье.

Тополь

К моим рукам сегодня тополь

Всю в сучьях руку протянул,

Так скучно в городе ему

Стеречь кладбищенские плиты,

Которые уже ветхи и жалко у краёв разбиты.

И мне вдруг показалось, что

В обыкновенный хмурый шторм,

В обыкновенный день угрюмый

Мне дали ласковые струны.

И стало с ними грустно мне,

Но всё запело на земле!

И в муке их касались пальцы:

И слушать грустно – и расстаться.

Люби, Мари

Смотри, Мари, Луна на небе,

Свидетель тайны и любви.

Ей начат вновь её молебен

За радость всех людей Земли.

Смотри, Мари, как безрассудно

В лучах пушистых и седых,

А за лучом – во мраке скудном

Рождение твоей звёзды.

Смотри, Мари, как будто искры

В пространстве вспыхнули для нас.

Люби, Мари, светает быстро,

И предрассветный жуток час.

Розовый шиповник

Сейчас уже осень, твержу наизусть

Те песни, в которых весны черты.

Но завтра, боюсь,

Я увижу, что розы мертвы.

И солнце не греет, а только глядит свысока,

Глядит с высоты равнодушных небес,

И плавно спускаются облака

Туманом на лиственный лес.

Мир холодно нем,

И среди пожелтевших берёз

Сибирский шиповник склонился к земле,

К наполненным влагой следам колёс.

Бар

Вернулись мы к тому же бару,

Как будто время не прошло,

Как будто всё ещё крыло

Одно белеет – милый парус.

Мы сели за любимый столик,

Уже покрытый скукой лет.

Через стекло осенний свет

Упал на белый подоконник.

Мы сплетничали о знакомых.

Тоскуя, ты вокруг глядел:

Всё изменилось и везде

Теперь уюта нет, нет дома.

И только красным в водах талых

Горят весь вечер фонари.

Ты уезжал отсюда в Рим,

И ты не знал, что я страдала.

Картины, статуи

Не требуйте безумства от людей.

Мы не меняемся, но мы актёры.

Я понимаю, страшный пыл страстей,

Желания, ночные приговоры –

Картины не меняются в цветах,

И гипс на статуе уже застыл надёжно.

Повиснет: «Да!» на жаждущих губах,

Но это «да» смешно и невозможно.

Люстра с ангелами

Вечерний запах роз. Мной решено – влюблюсь,

Не потому, что сердце просит ласки,

Нет – потому что свет двух итальянских люстр,

Где держат ангелы, как свечи, лампы.

Так этот свет красив, что в нём уже любовь

Блуждает маленькой раздетой тенью.

Она прикрылась стразой голубой,

Мерцающей над масляной сиренью.

Смотря в твои глаза, я вижу целый мир,

Навечно в нём хочу оставить сердце.

Мне всё равно, что рвётся даже нить,

Которую Клото ласкает в Греции.

Москва теперь в туманах и дождях,

Бутоны роз застыли в белой влаге;

Мне, опасающейся, хочется тебя,

Куда идти под ночь – конечно, к ангелам!

Привлекательные

Размер, параметры – нет, внутреннее чувство?

Любезность, доброта, тепло?