Текст книги "Поэтический нарцисс"

Нет привычки ужаснее лжи,

Но я в силах и ложь довести до искусства.

Невозможно на похоти выстроить чувство –

Докажи ещё раз, если так. Докажи».

Душевный человек

Больно смотреть. Опустошён, разрушен.

Странный ты, слушай!

Разве тебе уже не плевали в душу?

Любой не дурак давно б эту душу бросил

В зелёную тень покоса,

С улыбкой кивал на болезненные вопросы.

А ты её тащишь и тащишь, как на буксире,

Считаешь за первое благо в мире.

Мне кажется, ты счастливый по-своему лирик.

Ты либо романтик, отчаянный умник либо,

По Данте достойный Лимба.

Ты свет не нашёл, но чувства в тебе глыба.

Ты в истину веришь, ты думаешь, правда найдётся,

Тогда тосковать не придётся,

Тогда всё, что было в любви, оживёт и вернётся.

Сегодня под вечер ты снова убит, ты разрушен.

Молчанием лечишь капризную душу,

Она тебе шепчет: «Со мной никому не лучше!»

Но ты ей не веришь, ты чувствовать хочешь,

Не только когда к тебе кто-то приходит ночью,

Не только когда выпит виски и грустно очень.

Понятие любви

Любовь. Из всех понятий и имён

Любовь извращена буквально зверски.

Её швырнули в грязь – святыню всех времён –

И для неё купили занавески.

Мы любим деньги, марки сигарет,

Мы любим тех, с кем спим, и тех, кто сводит.

Любовь нам мстит – а нам и дела нет,

Что мстит она лишь тем, что не приходит.

Мы не прожили даже день, любя,

Но научились расставаться гордо.

Мы перестали уважать себя,

Пустые клятвы произносим твёрдо.

Иногда, чтобы не было больно внутри

Иногда, чтобы не было больно внутри,

Лечат грусть вином, табаком.

Но душа не оттает, чем ушибы ни три;

Всё равно будет ноющим белым льдом.

Бесполезно молчать, бесполезно сбегать к утру,

Бесполезно искать причал.

Невозможно в свече от любви разглядеть зарю

И неправду вздорно копить по ночам.

И любой в бреду от тоски мог бы дать совет:

Не лечись, сбежав в новый ад.

Остановленных истиной в мире нет,

Лишь бы были повёрнутые назад.

«Мне страшно здесь!» – я жалуюсь с упрямством

«Мне страшно здесь!» – я жалуюсь с упрямством,

Ты равнодушно смотришь на закат.

Потом бросаешь: «Мы живём в пространстве,

Где Дьяволу не нужен адвокат.

Вот лампа, – говоришь, – стакан и виски.

Садись, пиши про идеальный мир,

Такой ненужный (десять раз), неблизкий!

Да, не забудь сказать, там вместе мы».

Я улыбаюсь. Ночью город тише.

Я провела, так вышло, в этот год

Переоценку ценностей по Ницше,

Но, как вы поняли, наоборот.

Ночь. Причал в звёздной неге качается

Ночь. Причал в звёздной неге качается.

Подвернулась случайная связь.

Как ты мог?

Ты давно себе дал зарок:

Ничего случайного.

Ты хотел бы его соблюсти, не вышло.

Бант и красная юбка плиссе.

Исключительный секс.

Любовь – никогда не лишняя.

Под Луной утешения хочется,

Утешения в первой росе,

Ты не веришь, как все:

Эта ночь обязательно кончится.

Будешь новую ночь беззаветно выискивать,

Наконец, ты заглянешь в бар,

Там, где много пар,

Там, где будут виски наливать.

Ты рассмотришь любовь под лупой,

Передумаешь всё,

Этот мир – не твоё,

В нём твоя – исключительно сладкая глупость.

Стереотип

Ты говоришь, одежда – это крик,

Счастливый – молчалив.

Костюмы, золото, шелка ведут в тупик,

Полезность тканей – это миф.

И наша страсть к сверкающим камням

Разгадана давно.

Ты твёрдо говоришь и смотришь на меня

Так долго, что уже смешно.

Ты говоришь, важны душа и ум,

Душа всех бед сильней.

Ты говоришь, смотря на белый мой костюм.

И кто из нас двоих скромней?

Приезжие

Так случилось – так не пришлось,

Так сходилось – и не сошлось.

Не хватило сирени в садах,

Не хватило открыток в руках.

В наших взглядах блестело не то

И слова получались не в тон.

Помнишь? Яркий, большой Будапешт,

Влюблённый ночью в лунную брешь.

Мир разбит на твоих и моих –

У нас был лишь акцент на двоих.

Помнишь? Улица, зелень и мост.

Ты богемный, весёлый и мой.

Только это на день, на момент,

Пока сглажен не будет акцент.

Светская Софи

Улыбнулась. «Я – за гений в каждом мазке!

Без точки не будет картины, достойной взгляда.

У меня есть пара любимых террас в Москве,

Я пришла на одну, где в розах и пальмах ограда.

Там под пальмами – он. Выпил бренди бокал.

Говорит, он – по жизни свободный художник

И, конечно, такого же вечно искал.

И ругал всех на свете, что долго найти не может!

Мы потом обсуждали Гюго до утра.

Не поверишь! Последний глупец, он… влюбился!

В этом есть удовольствие. Редкая, веришь, игра,

Когда кто-то погиб, заплутал, заблудился.

Он теперь что ни день говорит о любви,

Он ревнует ко всем, его сердце разбито.

Он меня до сих пор называет с акцентом Софи,

Это мило, смешно. Это радость на пресности быта».

Она письма достала и села читать.

Безупречно душевные, без помарок.

Он писал их в сердцах – он хотел о любви рассказать,

А она обещала их тексты пришить к мемуарам.

Пьесы

Красота не в нас, но мы пьём с ней кофе

Трагикомедия в двух действиях

Примечания режиссеру и дизайнеру по костюму

Марта Владимировна. Появляется в новом (преимущественно приталенном) костюме в первом, третьем, пятом явлениях первого действия и первом, пятом, седьмом явлениях второго действия, каждый её костюм сопровождается элегантной аксессуарной группой (сумочка, брошь). Менять для названных явлений весь комплект (а не фрак или жакет, например). Жакеты перекрывают бедро, юбки – ниже колен, брюки – классического кроя, без облегания. Из шести костюмов два – яркие, к ним выбрать обувь альтернативного цвета на невысоком тонком каблуке. Один из костюмов – белый, один – чёрный, к чёрному выбрать чёрную рубашку более холодного оттенка и лакированные туфли, использовать маленькую выразительную брошь и красную помаду при минимуме другой косметики. Рубашки в комплектах преимущественно белые. На мизинце правой руки – перстень. Строгая прическа. Не выбирать для исполнения роли актрису, которая ранее успешно исполняла женские роли (особенно главные). Один из костюмов можно представить в виде блузы и юбки, тогда блузу предпочтительно выбрать однотонную с английским бантом, а юбку ниже колена, но не в пол, чтобы продемонстрировать обувь. Платье в шестом явлении второго действия светло-сиреневого оттенка, с поясом и рюшами; лакированные туфли на небольшом каблуке и чёрные ажурные перчатки; шляпа.

Николай Дмитриевич. Появляется в тёмно-синем классическом костюме и белой рубашке, в лакированной обуви, обратить внимание на первое явление второго действия. Для него использовать белое меховое пальто и шляпу с зелёной стразой. Во втором явлении второго действия использовать атласный кремовый халат в пол с бордовым поясом и бордовым восточным узором. В шестом явлении второго действия – серый костюм.

Крысяткин. Появляется в костюме восточного типа, ярком. К нему выбрать яркую, возможно, даже в меру вульгарную обувь, в качестве дополнения – брошь или объемный платок. Надеть несколько перстней на пальцы обеих рук, волосы уложить набок (волосы должны быть хорошие и свои – не парик). В шестом явлении второго действия использовать золотой эполет в виде мифической саламандры.

Максим и Сильвестр. Красные укороченные пиджаки с блёстками (идентичные), облегающие белые брюки; рубашек под пиджаками нет. Обратить внимание на грим (выразительные глаза, губы).

Иннокентий. Жёлтая рубашка (которая явно не делает комплимент цвету лица – такова задумка), синий пиджак в оранжевую клетку, мнущиеся серые брюки и ремень с массивной пряжкой.

Анатолий. Актёр должен быть молодым, но довольно солидным. Появляется в джинсах, белой рубашке, школьном пиджаке с большими внутренними карманами для шпаргалок.

Полина. Во втором явлении первого действия появляется в кожаной юбке и маечке, в седьмом явлении первого действия – в коротком платье из тонкой ткани, в четвёртом явлении второго действия – в блузе и красной юбке (сидит на коленях у Крысяткина), в пятом явлении второго действия – в кружевной ночной рубашке (стучится в дверь к Марте Владимировне). В шестом явлении – в красном платье и босоножках.

Дмитрий. Самый красивый мужской персонаж. В первом действии появляется в тёмно-фиолетовом костюме, меховой накидке, перчатках и шляпе. Во втором действии – в тёмно-синей рубашке и белых классических брюках.

Дарья. На голове – неудачная химическая завивка. Появляется в облегающих джинсах, ремне с логотипом известного итальянского бренда, белой футболке с тем же логотипом, очках с леопардовой оправой, кедах. Нелепый грим.

Охранники, официанты, гости, чайный сомелье, горничные, модели, публика в ресторане, вор (для которого в третьем и шестом явлениях второго действия нужны бубен и костюм шамана).

Действие первое

Явление первое

Марта Владимировна, Иннокентий, Максим.

Занавес поднимается. На сцене – рабочий кабинет Марты Владимировны. Нетривиальный интерьер: стол, на котором стоят букеты цветов и лежат в стопках труды Достоевского, картины на белых стенах, кресла с красными сидениями и модернистки изогнутыми подлокотниками.

Марта Владимировна сидит за столом.

Марта Владимировна (безнадёжно). В России перестали упражняться в аристократизме. Именно поэтому в ней уже не случится ничего хорошего.

Свет гаснет, занавес опускается. Когда занавес поднимается снова, на сцене – та же комната, Марта Владимировна сидит за столом и пьет кофе.

Максим (стоит у шкафа). Ещё кофе?

Марта Владимировна. Нет. Подайте мне Джорджа Тербервиля, пожалуйста.

Максим. Одно мгновение! (Садится на корточки, чтобы достать книгу из нижнего отделения шкафа; кокетливо прогибает спину и поправляет волосы.)

Марта Владимировна оборачивается, чтобы посмотреть на него.

Максим (подаёт книгу). Пожалуйста!

Марта Владимировна. Спасибо.

Максим. У вас был тяжёлый день. Я могу предложить вам массаж?

Марта Владимировна. Да, мы сделаем массаж в спальне, но позже.

Максим (забирает пустую чашку). К вам сегодня приходили несколько человек.

Марта Владимировна (нюхает нарцисс). Помолчите.

Максим (уносит чашку). Прошу прощения.

Марта Владимировна (откидывается на спинку кресла). Искренне жаль, что этот цветок умрёт. (Кладёт нарцисс на стол.) Да, Максим?

Максим (возвращается). Да.

Марта Владимировна. Зачем приходили?

Максим. По разным причинам. Я передал им ваше пожелание об оставлении сообщений в письменной форме. (Достаёт из тумбы кипу бумаг.)

Марта Владимировна. Там есть что-нибудь о моих статуях?

Максим (роется в кипе). Боюсь, что нет.

Марта Владимировна. Жаль. А о чём там?

Максим (читает). «Марте Владимировне от благодарного собственника». «Марте Владимировне от благодарного добросовестного владельца». «Наилучшие пожелания за поддержку». «Просьба оценки рукописи». «Марте Владимировне от любящего…» (Роняет всю кипу). Какая наглость! «Марте Владимировне от любящего её всем сердцем Николая Дмитриевича».

Марта Владимировна (в ужасе). О нет! Избавьтесь от этого. (Снова берёт нарцисс.) Это чудовищная история. Я обрела в этом человеке друга и брата, чего же он ещё хочет?

Максим. Но он мужчина.

Марта Владимировна. Да, именно поэтому он должен любить красивых женщин, а не писать им письма. Мужчина – это не лирик. Если бы все мужчины были лириками, вроде Шекспира, человечество бы давно себя исчерпало.

Максим (хихикает). Ну да.

Звонок.

Марта Владимировна. Это (пауза) брат мой. Откройте ему, пожалуйста.

Максим открывает. В дверях – Иннокентий.

Иннокентий. Добрый вечер!

Марта Владимировна (не поворачиваясь). Добрый!

Максим. Позвольте принять ваш плащ.

Иннокентий. Это пальто.

Максим. Ах, виноват! (Смеясь, убирает в шкаф.)

Иннокентий (в сторону). Скотина! (Марте.) Сестра!

Марта Владимировна. Брат! (Встаёт, протягивает руку.)

Иннокентий (целует). Как твой вчерашний день?

Марта Владимировна. Замечательно. И мы можем поговорить об этом за чаем! (Иннокентий кивает.) Максим, чай! (Максим подает чай.) Вчерашний день действительно был замечательным, я решила отпраздновать тихо, как я люблю, посвятить весь день радости и красоте. (Пауза.) Я счастлива в жизни, Кеша.

Иннокентий недовольно молчит.

Марта Владимировна. Я молода, красива, богата, знаю, что такое страсть. У меня есть любимая работа и у меня нет семьи!

Иннокентий. И ты гордишься этим? Насчёт семьи?

Марта Владимировна. Разумеется! (Элегантно смеется.)

Иннокентий. Но это ложь.

Марта Владимировна. Кеша, мы разные люди, мы как британский монарх и африканский беженец. Мы говорим на разных языках.

Иннокентий. Так как ты отметила? (Пьёт чай.) Всё-таки тридцать лет.

Марта Владимировна. Играла на фортепиано в своём доме.

Иннокентий. Одна?

Марта Владимировна. Разумеется.

Иннокентий. Как всегда.

Марта Владимировна. Ты хочешь виски?

Иннокентий. Хочу. (Максим подаёт виски.) Марта! (Выпивает.) Ты, молодая красивая женщина, ведёшь себя, как затворница. (Выпивает ещё.) Ты решила умереть в одиночестве?

Марта Владимировна. Я не решила умереть, Кеша, я решила жить и работать, и чтобы никто не мешал. Я решила радоваться красоте и жить в красоте.

Иннокентий. А стакан воды-то не подадут!

Марта Владимировна. Максим, воды. (Делает выразительный жест рукой, показывая, как на кольцах мерцают бриллианты.)

Максим. Одно мгновение!

Иннокентий. Это цирк!

Марта. Кеша, накануне ты говорил, что расстроен и придёшь посоветоваться. Я слушаю.

Иннокентий. А, ну да! (С трауром.) У нас в доме подросток повесился.

Максим. Ах!

Марта Владимировна. Максим, вы свободны.

Максим. Извините! (Уходит.)

Иннокентий (в сторону). Гадёныш! (Марте Владимировне.) У нас в доме подросток повесился.

Марта Владимировна. Мне жаль. И что?

Иннокентий. Когда я узнал об этом, у меня дрогнуло сердце.

Марта Владимировна. Что дрогнуло?

Иннокентий. Сердце! У меня трое детей, Марта, и все они – подростки. Анатолий, Сильвестр, Полина, моя прекрасная дочь, мне стало страшно за них! (С трудом.) При всех разногласиях, Марта, я готов признать, что ты умная женщина, ты чувственнее меня и понимаешь намного тоньше.

Марта Владимировна. Я подозреваю, что у нас были разные отцы.

Иннокентий. Бог с твоей желчью, Марта! Скажи мне, как воспитать человека, чтобы он не полез в петлю? Что делать, чтобы человек оставался человеком?

Марта Владимировна. Да, дети – это счастье нашей жизни. Понимаешь, Иннокентий, мне трудно войти в твоё положение. У тебя в доме вешаются подростки, наверное, иногда еще и старики умирают, а в моём доме живу только я. (Пауза.) Максим! Арфу на фоне, пожалуйста.

Максим приносит арфу, элегантно садится за неё и начинает играть.

Иннокентий (в сторону). Горите в аду.

Марта Владимировна. На самом деле, Кеша, ты затронул феноменальный вопрос. Если понять его, можно понять Россию. Откуда убогость и безобразие? Откуда бедность, ненависть, злость? Вопрос, ключевой вопрос для нашего времени, для нашей страны и для многих других стран. В наше время не те люди рожают детей… Родить ребёнка – это прекрасно, но его надо не только родить, но красиво одеть, прочитать ему всего Пушкина, свозить его на Сицилию, иными словами, надо дать ему право выбора: жить в красоте или умереть. Человека надо эстетически воспитывать в детстве. Если этого не сделать в детстве, Кеша, то это уже невозможно, ты знаешь. И гением стать невозможно, и просто порядочным человеком.

Иннокентий. Ты хамка.

Марта Владимировна. Я ответила на твой вопрос?

Иннокентий. Да.

Марта Владимировна (берёт из хрустальной вазы ягоду клубники). Кеша, а ты дурак.

Иннокентий. Сволочь!

Марта Владимировна. Ты злишься, и всё-таки это правда. Ты дурак. Я знала это давно, ещё до школы, но потом, когда ты отказался от родительских денег ради совершенного животного с улицы, мне стало так противно, что даже радостно.

Иннокентий (встаёт, покачивается от выпитого алкоголя). Не смей называть её животным! (Садится и плачет.)

Марта Владимировна. Я не смею называть её человеком. (Отворачивается.) Кеша, я очень брезгаю слезами.

Иннокентий. Откуда в тебе столько желчи? Насколько надо быть пустой, неотёсанной, чёрствой, чтобы так говорить о женщине, которой уже нет!.. (Предпринимает вторую попытку встать). Я тебя ненавижу!

Марта Владимировна. А я люблю тебя как своего ближнего. Максим! Помогите Иннокентию выйти вон.

И ещё, Кеша, на посошок, присмотрись к своей дочери. Она шлюха. И ей обязательно надо иметь беседу с хорошим дизайнером по костюму. Ты когда-нибудь видел, что она надевает? Ты видел её маечки?

Иннокентий. Какие маечки? Она семнадцатилетняя девочка, что же ей носить! Паранджу?

Марта Владимировна. Лучше паранджу, чем безобразные маечки или юбки, которым не хватает двадцать сантиметров длины. Понимаешь, Кеша, твоя дочь красива, и у неё чертовски красивое тело, настоящая фигура Возрождения, именно поэтому, когда она одета просто, она рискует быть вульгарной – пожалуйста, объясни ей, что нужно быть внимательнее к своей одежде и обуви. Скажи ей, что одежда – это не рюши какие-нибудь, а способ избежать беды.

Иннокентий. Иногда после встречи с тобой мне не видится в нас душа.

Марта Владимировна. Душа и не в нас, и красота не в нас, но мы пьём с ней кофе. (Думает.) Душа, Кеша, это и есть то красивое, во что надо влюбиться навсегда, в нас нет ни души, ни красоты, ничего заведомого, это в собачке есть что-то заведомое. Кстати, собачка может любить не меньше нашего. А красота и душа – вот! (Показывает на репродукцию картины Иеронима Босха «Корабль дураков».)

Иннокентий. Но собачка может любить только в известном смысле.

Марта Владимировна. А ты, например, можешь любить в каком-то другом смысле?

Иннокентий. Я могу любить душой, которой, по твоему мнению, не существует, но я не могу его оспорить. Возможно, оно справедливо. Мне пора. (Максим бросает арфу и помогает Иннокентию дойти до дверей.) До свидания, Марта.

Марта Владимировна. Доброй ночи! (Иннокентий уходит.)

Максим. Боже, какой он нищий.

Марта Владимировна. Да, но это его оправдывает. Он нищий, и поэтому он не может заниматься войной и политикой, его нельзя судить, искусством он не может заниматься тем более, а любовью! (После паузы.) Повторите мне кофе, пожалуйста.

Максим. Марта Владимировна, вы просили напомнить вам о господине Крысяткине.

Марта Владимировна. Да, спасибо. А сколько времени?

Максим. Двадцать три двадцать две.

Марта Владимировна. Я поеду к нему через полтора часа, а сейчас мне надо работать.

Явление второе

Полина, Анатолий, Силя и Иннокентий.

Скромная комната с тремя маленькими рабочими столами и серой кроватью.

Полина (глядя на то, как Анатолий фотографирует сам себя). Депривация духовных ценностей. (Брату.) Я изучаю театральную программу, может, сходим на что-нибудь?

Анатолий (продолжает фотографировать себя). Когда? На что?

Полина. На Горького. В воскресенье будут ставить его знаменитую пьесу «На дне». (В сторону.) Может, в театре я познакомлюсь с каким-нибудь богачом. У меня готова умная фраза про депривацию.

Анатолий. А почему бы нет? (В сторону). «На дне» – это история! (Смотрит на Полину, Полина надевает нелепую юбку.) Ты красотка!

Полина. Спасибо!

Анатолий. Куда идёшь?

Полина. На свидание! У меня новый мальчик. (Натягивает чулки.) Сначала я буду встречаться с ним, гулять, целовать его в губы, а потом я брошу его, как и других, потому что я сердцеедка.

Анатолий. А я бы не пошёл с тобой на свидание. Мне нравится другой тип, посмотри! (Показывает фото.) Вот фиолетовые волосы – это я понимаю, это красиво и высоко.

Полина. Ерунда. (Поправляет маечку.)

В комнату заходит Силя, бросает на стол кипу листов (листы падают) и хватается за голову.

Силя (кричит). Дикари! Дикари!!!

Анатолий. Началось.

Полина. Что с тобой?

Силя. Что со мной? Что с этой страной! Дикари, дикарство, и!.. Просится ещё одно слово, но я не могу сказать его. Оно неприличное. Вот, посмотрите, газета «Почва». (Показывает.) Два месяца назад я принёс туда свои талантливые стихотворения. (Садится и плачет.) Господи! Я принёс свои стихотворения в «Почву». (Вытирает лицо белоснежным платком.)

Анатолий. И что потом?

Силя. Мне сказали, что их рассмотрят и, возможно, опубликуют в одном из ближайших выпусков. Я покупал эту проклятую «Почву» два месяца – и ничего!

Анатолий. Но они же сказали «возможно».

Силя. Восемьдесят четыре рубля на ветер! А когда я снова пришёл в редакцию за объяснениями, мне сказали, что «Почве» не нужна «предельная эстетика». (Истерично смеётся.) Я думал, они таких слов не знают! Но бог с ними. После этого я захотел узнать, а что же нужно «Почве»? Я открыл их поэтическую рубрику и прочитал (читает): «Весна, крестьянин, торжествуя…» Это что?

Анатолий. Это Лермонтов?

Силя. Ты хотел сказать, Пушкин?

Анатолий. Ну да, Пушкин!

Силя. Да, но у Александра Сергеевича была «зима». А это что? Как это назвать? (Делает элегантный вдох-выдох.) Вы знаете, откуда эта драма?

Анатолий. Нет.

Силя. Первое – идея всеобщего равенства, второе – демократизм в образовании. Причины две! Я написал по этому поводу очень талантливую статью.

Полина (красит губы красной помадой). Что за статья?

Силя (открывает папку). Рассматривая образование как общественное благо, необходимо рассмотреть каждое из понятий, общественное благо и образование соответственно, после чего проанализировать характер их взаимосвязи.

Анатолий. Силя, она спросила из вежливости.

Силя. Общественное благо – это материальный или нематериальный предмет…

Полина (перебивает). Силя, хватит! (Надевает туфли на неактуальной платформе.)

Силя. Подождите! (Лихорадочно разбирает листы.) Я хочу поделиться с вами тем, о чём написал, потому что это важно. Выслушайте, пожалуйста.

Анатолий. Только из жалости.

Силя (радостно). Да! Спасибо! Сядьте рядом… (Садятся; читает.) Отвлекаясь от современной России, позволим себе мысленно перенестись к оливам и морю. Там, ударяясь о берег, поют волны – в этих великих песнях рождается понимание поэзии, и там за бокалом разбавленного вина учит своих приближённых Пифагор, потом Платон, Аристотель и многие другие, все они аристократы, и в их кругу – исключительно те, кто избран ими; менее требовательны софисты, они берут за свои уроки плату, но заплатить может не любой. На фоне этой божественной «антидоступности» и, возможно, именно поэтому высокой ценности образования в глазах общественности Сократ, вещающий с рыночных площадей, выглядит скорее исключением – греческим Христом, который, может быть, был, а может быть, не был, это вопрос веры. (Перестаёт читать.) Образование древности! (Мечтательно.) Любовь к юношеству, море, арфа и красота.

Анатолий. Любовь к чему?

Силя. К юношеству, к молодым людям, к мальчикам то есть.

Анатолий. Фу! Я думал, этого не было в древности.

Силя. Ах, господи! Почитай наконец «Диалоги» Платона, там есть прекрасные эпизоды – например, Алкивиад соблазняет Сократа.

Анатолий. Да я в руки не возьму эти «Диалоги»!

Силя. Ты просто закомплексован. Продолжим. (Снова читает.) Образование в Средние века – преимущественно домашнее и крайне религиозное. Но его ограниченность, как внешняя, так и внутренняя, познавательная, делает знания, недоступные, всё более привлекательными. Я заключаю о таком отношении к знанию небезосновательно. Всем нам известна легенда, положенная в основу знаменитой трагедии Иоганна Гёте «Фауст».

Анатолий. Чё?

Силя (беспомощно). Поясняю. Сельский доктор, во всех чертах честный и праведный христианин, продаёт душу Дьяволу за знания и удовольствия. Понимаете? Знание вожделенно!

Анатолий. Я курить. (Уходит.)

Полина (надевает короткую куртку). Пока!

Силя. Я всё равно договорю! (Откашливается, после паузы.) Но Средневековье минуло, на пороге Новое время, и Бэкон заявляет, что «знание – сила». Я не за элитаризм в образовании, я за отсев, но у меня слабое сердце. Мне жаль человека, но я его ненавижу. (Аккуратно складывает листы.)

В комнату заходит Иннокентий.

Иннокентий. Опять они тебя бросили? А ведь ты старший и должен заботиться о них, воспитывать, в конце концов.

Силя. Я сам не воспитан.

Иннокентий. Марте Владимировне подражаешь? Хамишь?

Силя. Марта Владимировна меня понимает! Она прочитала мою статью, и знаешь, что она сказала? Потом она прочитала мои стихи и сказала то же самое. Она сказала: «Хорошие, Силя, дерзайте, вы молодец». А я ведь чувствую, что всё это пока ещё очень сыро. Я спросил у неё: «Зачем вы меня обманываете?» А она сказала мне: «Это справедливо. Никогда нельзя бить по рукам. Это счастье, когда человек пишет, или пьёт кофе у букета роз, или читает Байрона. Его за это следует похвалить, поцеловать и сказать ему, что он не юродивый и всё делает правильно, что надо работать и быть влюблённым в свой труд. Он ведь таким образом тянется к той самой красоте, под которой я понимаю душу. А лучшим, талантливым, любимым он вряд ли будет для кого-то ещё, кроме вас, скорее всего, не будет. Есть, конечно, редкие исключения, может, это и ваш случай, Сильвестр, но даже если это не так, я люблю вас, и вы можете ко мне приходить». Я чуть не прослезился – вернее, я прослезился, но я скрыл это от неё.

Иннокентий. Она умеет только говорить.

Силя. Но она неплохо наговорила, у неё дом на Кипре.

Иннокентий. Юриспруденция – это низко. (Поправляет волосы и уходит.)

Силя (садится на кровать). Анатолий! Анатолий, вернись, пожалуйста! Я знаю, что ты уже докурил и не заходишь, потому что я в комнате. (Стучит в окно.) Анатолий!

Анатолий (заглядывает в окно). Силя, ты меня заморишь.

Силя. Анатолий, мне нужен совет.

Анатолий (залазит в окно). Тебе?

Силя. Да.

Анатолий (в комнате). Мой совет?

Силя. Да.

Анатолий. Зачем тебе совет? Ты же отличник.

Силя. Да, я отличник, но это не значит, что я всё знаю.

У меня всегда вопросов больше, чем ответов, и я постоянно в поиске, может, в этом моя вина, что я в поиске. А ты видишь и понимаешь предмет.

Анатолий. Так что у тебя?

Силя. Выслушай! Хотя я знаю, что ты очень плохо относишься к Марте Владимировне, всё-таки выслушай и помоги, ты мой брат, и я никому, кроме тебя, не могу рассказать об этом. (Видит, что Анатолий заинтригован.) Анатолий, в детстве я никогда не думал о том, что Марта Владимировна – красивая женщина. Но сейчас детство кончилось, и я подумал. Я не хотел, но я подумал, я понимаю, что это ужасно, я запрещаю себе об этом думать и клянусь, что отрекусь от себя, если подумаю еще хотя бы раз, – и я перестаю думать, тогда я вижу сон. Боже! Это как космогонии древних народов.

Анатолий. Какие народы? Силя! Ты извращенец! И ты ещё хочешь совет? Она твоя тётя, Сильвестр!

Силя. Толя! (Хватает его за руки.)

Анатолий (вырывается). Какой кошмар!

Силя. Толя! (Падает на колени.) Что мне делать? Я всё понимаю, ты всё правильно говоришь, но я ничего не могу изменить! Когда я последний раз гостил у Марты Владимировны, я поймал себя на чудовищной мысли. Ты знаешь Максима, с которым она живёт?

Анатолий. Да, он у неё вроде как в добровольном рабстве и рад. Вообще я не хотел бы о нём говорить, он очень странный, мне кажется, что именно за эти странности она его обожает. Он ходит за ней, как слуга, и делает всё, как собака, – на это противно смотреть.

Силя. Но она хорошо с ним обращается.

Анатолий. Она извращенка! И она довела тебя до извращения. Я помню, как мы шили тебе костюм на выпускной вечер и она давала рекомендации портному. Тут начнёшь, пожалуй, думать о женщине, когда эта женщина ощупала тебя всего и расхвалила твою талию.

Силя. Это ни при чем. Я уже не помню об этом костюме и о талии, но я ревную её к Максиму. Толя! Я стал бояться оставаться с Мартой Владимировной наедине. Я очень боюсь, что сделаю плохой жест, ты же знаешь, как она любит мою шевелюру! Недавно я заглянул к ней на кофе, чтобы обсудить одну английскую книгу о Пастере и Бешане, это было утром. Когда я вошел, она сидела за столом в кремовом махровом халате, похожем на пальто, и брючной зелёной пижаме. Как всегда, с макияжем, высокой причёской и в украшениях, Толя, ты же знаешь, насколько она красива! Когда она увидела меня, то заулыбалась, пригласила меня сесть на диван, я, конечно, сел там, где она сказала, а она села рядом и, как в детстве, погладила меня по волосам со словами: «Силя, вы Аполлон! Я как-нибудь позову сюда моего скульптура, и моя седьмая садовая статуя будет написана с вас. Вы такой молодой и нежный». Как в детстве, Толя, а я уже не ребёнок. И вот мы сидели на диване и говорили о Пастере и Бешане.

Анатолий. А кто это?

Силя. Какая разница! Толя, что мне делать?

Анатолий. Ты просто переучился.

Силя. Шутник! (Обижается и уходит.)

Анатолий. Подожди! Вернись, я знаю, чем тебя утешить. (Силя неохотно возвращается.) Давай присядем! (Садятся на кровать.) Я серьёзно, давай попросим у папаши море. А? Поехали на Сицилию. Тебе уже девятнадцать, а на меня мы оформим доверенность, Марта Владимировна, кстати, и оформит. Как тебе? Вот, смотри! (Достаёт из-под кровати глянцевую брошюру.) Чефалу, жемчужина Сицилии. (Листает.) Сицилийская кухня! Рисовые зразы «Аранчини», спагетти с морскими ежами, кускус по-трапански, бифштекс по-сицилийски и рыба-меч в томате. Слюнки бегут, а?

Силя. Не очень.

Анатолий. А я захлебываюсь слюной! Я вот люблю покушать, а ты нет, и это плохо на тебе сказывается, ты уже, извини, дошёл до страсти.

Силя. Толя, мне кажется, это не страсть.

Анатолий. Сицилийская кассата, сицилийские трубочки «канноли». Господи, как я хочу такую трубочку и обязательно вприкуску морского ежа! Ты когда-нибудь ел морского ежа? И я нет. Но я буду есть!.. (Убирает брошюру, забирается на стремянку и аккуратно поправляет часы.) У нас такая маленькая комната! Когда я вырасту, у меня будет большой кабинет и я поставлю в нём две позолоченные статуи – двух пантер у стола (изображает), а над головой повешу не часы, а картину Каспара Фридриха «Вход на кладбище».

Силя. Каспара Фридриха? Я смотрю, ты порядочно развиваешься.

Анатолий. Развлекаешься, Силя, развлекаешься. Я, между прочим, тоже иногда интересуюсь искусством, но это в утилитарных целях – только для женщин.

Силя. Какие женщины, тебе четырнадцать лет!

Анатолий. Для будущих женщин! У меня будет много женщин, а у тебя нет. (Вздыхает.) Поедешь со мной на Сицилию?

Силя. Папаша, наверное, не отпустит и денег не даст. Он жмот.

Анатолий. И не образован.

Явление третье

Крысяткин, Марта Владимировна, Николай Дмитриевич, охранники, официанты, сомелье, швейцар и горничные Крысяткина, вор.

На сцене – королевская комната в королевских хоромах Крысяткина. Повсюду стоят роскошные кресла с подушками и изогнутыми подлокотниками. Посередине – кофейный столик с тремя ножками. За столиком сидит Крысяткин, перед ним – бокал шампанского. За его спиной – три молоденькие домработницы в тёмных платьях, ажурных фартуках и чепчиках белого цвета.

Крысяткин (обращаясь к одной из них). Твой лунатизм начинает меня утомлять. Ты опять подметала сегодня ночью?

Домработница. Разве? Не может быть! Я положила у постели мокрое полотенце.

Крысяткин. Тщетно. Полы блестят, а ты моешь и моешь! (Выпивает бокал шампанского.) Разводишь сырость. А я не люблю сырость.