Текст книги "Поэтический нарцисс"

Отравой, привлекательной на вкус,

Прибоем – пахнет пусть морским прибоем! –

Пусть льётся музыка, и языку

За счастье этот миг желанный будет

Проговорить в одну лишь только ночь,

Когда покажется ненужно и смешно

Всё то, к чему стремятся люди.

Когда покажется на удивленье глупым

Всё, восходящее нещадно высоко,

Ослушаются скоро и легко,

Предательски, но верно губы.

Московский двор

Московский двор. Двуглавые фонарные столбы,

Стволы деревьев в белых колпачках извёстки,

Блёстки звёзд

И дымчатая пыль.

Я жду тебя. Я знаю, ты придёшь,

Хотя никто из нас не говорил о встрече,

И вроде не за чем и нечего

Теперь искать друг в друге,

Разве ложь?

А всё же ты придёшь. Сказать, как в нелюбви

Ты жил, познал какую боль.

В объятия упасть мои,

Как будто бы они – любовь.

* * *

Отгорел закат, отшумел прибой,

В целом мире закрылись все окна и двери.

Для меня разлука с тобой –

Это крах самой тонкой материи.

Авария на станции

Электричества нет – на станции очередная авария,

Но мобильный заряжен на сто. Хорошо!

Набрала и, пока вызов шёл,

У меня желанье прошло разговаривать.

А ведь надо, мучительно просит душа,

Надо уже объясниться – секунда до края!

И вообще, может, это мой единственный в жизни шанс

Материализации рая.

Возможно, больше уже не захочется

И внутри будет не так… чудно; дивно.

И я, возможно, буду рассказывать, что одиночество

(Господи правых!) может быть позитивным.

Буду идти по улице одиноко,

Выделывать строчки плохо рифмованного стиха

И с праведным гневом морщиться и вздыхать,

Когда кто-то, цитируя, путает Бродского с Блоком.

Позвонить? Сказать? Воспитанье постылое!

Нагло сказать обо всём и прямо?

Так он посчитает, что я позвонила пьяной.

(Как в прошлые четыре раза – каюсь, было).

Нет, так думать можно и до рассвета!

Брошусь к окну: мерзкое-мерзкое марево.

Всё, набрала! Взял. «Привет! А… у тебя есть свет?

Нет? Так это… На станции, говорят, авария».

Со стороны

Под стоны ночи – грязной, пьяной –

Под треск стекла, вслед громким «ахам»

На в ноль убитом фортепьяно

Ты отфальшивливаешь Баха.

«На бис,» – бормочет завсегдатай,

Ты лист проигрываешь снова,

И смотришь девушкам в глаза ты,

Как каждый старый Казанова.

И в их глазах – слезливо-красных,

Умытых в похоти и лени,

Ты видишь пропасть меж прекрасным

И самым страшным во Вселенной.

Ты вспоминаешь, как по нотам

Играл когда-то в полном зале,

Как ящером из чёрных гротов

Тебя глаза людей терзали,

Как лился гром оваций жаркий,

Верней и лучше всяких музык,

Как ты встречал с букетом в парке

Твою единственную Музу.

И там, вдыхая воздух пряный,

Что рвался в душу, рвался в двери,

Был без вина до бреда пьяным

И в счастье юношески верил.

Теперь один в воскресный вечер,

Надев пальтишко цвета саван,

За упокой поставить свечку

Приходишь в храм для православных.

И ты не знаешь, старый демон,

Что Бог, знаток земной стихии,

Счёл подражанием Эдему

Сюжет твоей перипетии.

Любовница Зевса

Над озером гладким, за белой туманной завесой,

В неведомом синем лесу,

Где воздух по-летнему жарок и сух,

Там вылепил скульптор любовницу Зевса.

От солнца лучей покрасневшие нежные щёки,

И бель опускаемой томно руки,

И в волосы впитые розы-венки,

И взгляд не по-женски глубокий.

Богиня, поющая песнь, царица,

Смеётся, вино неразбавленным пьёт,

Последняя сволочь при виде её

Мгновение просит остановиться.

Над озером птицы кричат – их крики разносятся эхом.

Как жаль, что натурщицы плоть холодна!

Но знаю я точно, смеялась она

Когда-то особенным смехом.

Сейчас обречён её голос молчать меж сосен дремучего леса,

Но раньше, когда становилось темно,

Смеялась она, а в душе ли смешно –

Ей было неважно, любовнице Зевса.

Смеялась она, и, на горы взойдя, забыв все обиды и муки,

На пасмурный мир поглядев свысока,

Она убеждала его – простака! –

Что Небо – ничьё и отдастся в хорошие руки.

Разлучники

Как будто чудо совершилось

Над этой гладью голубой,

Как будто всё вокруг ожило –

Мы снова встретились с тобой.

Мы говорили об ушедшем,

Сидели около цветов,

И на цветах ютился шершень

У рек-нектаров берегов.

Он пел о чём-то грустном-грустном,

Он обходил зелёный шип

И знал, нас разлучили гнусно

Две непутёвые души.

Но снова мы соединились,

Для нас блестит в траве роса,

Над нами солнце, а над ними

Всегда суровая гроза.

В лоне замка

Они любили в лоне замка

В палящем утреннем пурпуре,

Они кружились в центре зала,

Как два весёлых корабля,

Что беззаботно тянет в бурю.

Горела яркая свеча,

И потолок, лазурный свод,

Знал новый танец наперёд,

Торжественно орган звучал.

Как два весёлых корабля,

Они кружились, с бурей споря

И море страстное деля,

Весь мир считая страстным морем.

Слеза

Слеза. Солёная, круглая, злая,

Встречая веснушек золото на пути,

По розовой мягкой щеке сползает,

Шепчет: «Воздай ему! Отомсти!»

«Кому?» – сонный рассудок спрашивает.

«Тому, кто душе не давал ни покоя, ни отдыха!» –

«А! Белокурому призраку вашему. Так ведь это глупей,

Чем бороться с воздухом».

«Призраку? Но непризрачно он целовал ночами.

По-настоящему! Золота жёлтого дарил сундуки, ящики,

Поил кофе и белым чаем. Плед подавал серой осенней полночью,

Штор тёмных приподнимал завесу, казался могущественнее Зевса,

А оказался трусливой сволочью».

«Солнце! – рассудок зевнул, хихикает, нежно обласкан лучами-бликами. –

Солнце, помочь вам, ей богу, рад!

Только не будьте, как роскоши раб, капризны.

Призрак ни капли не виноват в вашей болезни идеализмом».

Солнце

У меня было Солнце. Не описать, какое!

Ярче не сыщешь в мире и горячей.

Я его утром сквозь тучи читала запоем,

Буквы слагая из золотых лучей.

Я его видела в смоге заката-пожара,

На перекрёстках и на кругах колёс,

Но, исчезая под вечер, оно обижало

Больно, до крохотных тайных слёз.

Как-то, кофейный осадок оставив на донце,

В чашке, вышла из дома и – дурачьё! –

Вздумала я заменить это чудное Солнце

Обыкновенной ручной свечой.

Я зажигала её, если огня хотелось,

А надоест – тушила, дунув разок.

В сердце моем поселились гордыня и смелость,

А человек в нём погиб (как и Бог).

Но ведь свеча не гранит: миг – ни шика, ни лоска.

Только теперь что ни утро – решительно тень,

Вижу я лужицу белого-белого воска,

Жарко, и, кажется, криз, мигрень.

Петь бы – да, петь бы, но голос до ужаса тихий.

Плохо! Озноб изнурительней судорог бьёт.

Солнце мне светит в печальной неразберихе,

Но ведь оно – красноликое! – не моё.

Не обижайтесь, Солнце!

Не обижайтесь, Солнце, не надо!

Куда Вы? В тучи, за горизонт.

Я Вас давно не провожаю взглядом

Забывшей зонт.

Раньше лишь скроетесь – жизнь пуста,

Кажутся чёрной клеткой стены,

Раньше я думала, Вас не достать,

А мы ведь в рамках одной системы!

Слышите, солнце? Бриз шуршит,

Облака белую треплет марлю.

Солнце, Вы мыслились мне большим.

Слышите, солнце, красный карлик?

Сколько облили Вы золотом миль?

Сколько в Вас этой обидчивой дури?

Знаете, солнце, а это мой штиль –

Все Ваши взрывы, вспышки и бури.

После долгой разлуки

Она вошла – неповторимо женственная

В каждом шаге и каждой черте.

Красота – ипостась божественная,

Он всегда так думал о красоте.

И янтарь волос озарился вдруг

Соскользнувшим с Луны лучом,

Луч с бесстыдством упал на её плечо,

И свеча пахла смолами в летнем бору.

Так смотрела она, дразня,

Так была велика её власть,

Что, как будто ведя на казнь,

Улыбалась она у платка свечного огня.

То казалась она Мадонной,

То беспомощной Маргаритой,

Наконец, как бутона – бутона! –

Губ коснулась его, повлажнели глаза-лазуриты.

Луч с плеча сполз на гипс острых скул,

Переползшим по лбу, убежал за окно, за ограду.

Он кричал всему миру про эту радость –

Он вернул её, он вернул.

Мой белокурый друг

Мой белокурый друг, усталый,

Но нежный, кудри – колкий шёлк,

Как с гипсового пьедестала

Ты сыном зевсовым сошёл.

Цистерна ночи всё полнее

Страстями, ленью, табаком,

И воздух комнатный краснеет

Над маленьким свечным платком,

Где для меня вдруг гибнут разом

Все бури всех известных дней,

Когда разбитая экстазом

Твоя рука лежит в моей.

Тревожно спала темнота

Тревожно спала темнота;

Люблю, хочу, боюсь, целую.

И сердце бьется странно так

В минуту эту роковую.

Я ошибаюсь – может быть! –

Но свято верю: это верно.

Свети, Венера – мне любить!

Прошу тебя, свети, Венера!

И будь сегодня нежен ты,

Спеши любить, не расставаться.

Пусть сожжены твои мосты,

Воскреснут – и соединяться.

Прощальный поцелуй

Свет от свечи и страстный поцелуй,

Такой печальный,

Такой прощальный,

Берёза русская, припавшая к стеклу.

Французские слова, раскаты смеха,

На стенах в рамках жители саванн,

В окне стоит туман,

Повсюду аромат азалий и орехов.

Я не могу остаться – но обнимаю,

Шучу, смеюсь и пожимаю руку,

Быть может, оказать ещё могу услугу,

Дразню лениво – и отпускаю.

Опасна ласка в день разлуки.

Ресторан-бар

Где много роз, в районе Сены,

Мучением себя связав,

Я каждый раз смотрю со сцены

В его прекрасные глаза.

Я крашу губы и ресницы,

Но повторяю: «Перестань!»

Он, модельер, художник, франт,

Он в наш приходит ресторан

Побыть вдвоём с другой певицей.

Она моложе и красивей,

И волосы её черней.

Мне не дано того, что ей –

И даже голос перед ней

Мой слишком сиплый.

Когда все весело танцуют,

Когда они вдвоём поют,

На сладости их поцелуев

Я с раздражением смотрю.

Мне то отвратно, мерзко, горько,

То больно, безразлично то.

И я иду в свою гримёрку

Забрать зелёное пальто.

Всю ночь брожу: зловещ и грустен

Уже увядших листьев шум

От шага с невозможным хрустом.

Я утешение ищу.

Лорэнцо

Поднимем бокалы, Лорэнцо!

Здесь небо бездонно и море бездонно,

Лорэнцо-Лорэнцо, я всё-то ребёнок.

Лорэнцо, скажи мне,

Чем ты не похож

На всех остальных друзей?

Лорэнцо, мой ангел, меня не зови, не тревожь,

Любить не проси горячей и сильней.

Помашем плывущему кораблю!

Лорэнцо-Лорэнцо,

Как любит Флоренция!

Любит Флоренция – и я люблю.

И глаз лазуриты, и кожи медь –

Как устоять, Лорэнцо,

Сердце просит когда?

Вовеки серьёзной не быть Флоренции!

И мне – никогда.

Здесь звёзды смеются, здесь роз бутоны

И белый месяц – небесный плуг.

Лорэнцо-Лорэнцо, я страстный ребёнок.

Поднимем бокалы, Лорэнцо, друг!

Ночи

Ты странно нежным был со мной,

Ты провожал меня домой,

И, когда вечер тень сгущал,

Ты видел всё, но всё прощал.

Ты не годился в палачи,

И каждый раз в глухой ночи

Ты ждал меня, как ждут беду,

Ты знал, не жди – я пропаду.

Тёплый человек

Вы очень тёплый человек,

И часто в поздний час,

Смыкая груз усталый век,

Я думаю о вас.

Когда на сердце тяжело,

Я думаю о вас.

В мечте о чём-нибудь живом,

Когда весь мир угас.

Куда я с вами убегу

И брошу время вспять?

Лишь только б сладость ваших губ

Почувствовать опять.

Зачем я с вами ошибусь

И притушить мне в чём

Чужую боль, чужую грусть?

Я стала палачом.

* * *

И только б, зная, вы не мой,

Но жар внутри храня,

К вам приходить, искать покой

И знать: вам жаль меня.

Слово

А, может, это опять любовь?

Всё началось с начала,

На сердце опять печально,

Хочется общеизвестных тайн,

Хоть стократно перечитай.

Снова думаешь, это – всему основа.

Хочется маленького нежного слова,

Смотреть на Луну

И говорить самому –

Хочется маленького нежного слова.

Показывать пальцами

И шептать:

«Венера! Юпитер! Меркурий!»

Гладить мягкие светлые кудри,

Клясться и уверять.

Я умоляю вас к любви

Я призываю вас любить –

Печально, нежно или ревностно,

Я призываю вас к любви,

Но не до слёз и не до ненависти.

Я умоляю вас любить,

Я заклинаю в ста заклятиях,

Я умоляю вас к любви

И в поцелуях, и в объятиях.

Любите каждый божий день,

Безумно, до воображения,

Наперекор всему и всем –

Любите до изнеможения.

Я умоляю вас любить,

Не зная, сколько ей отмерено,

Я умоляю вас к любви

Любовью вечной или ветреной,

Я умоляю вас к любви.

Сирень

Горят фонари и танцуют тени,

Я люблю, я мечтаю, я ветрена снова.

Ты сорвал для меня эту ветку сирени –

Откупился сиренью от главного слова.

Это сердце в груди говорит

Я в записке пишу: «Приходи, пожалуйста!»,

Вывожу нежно тонкую линию.

Рука дрогнет от возбуждения и усталости,

Рухнет гром – плагиатор ты, Паганини!

Я пишу: «Приходи! Буду ждать до тринадцати.

Или дольше, неэлегантно признаться».

С ожиданием никогда не расстаться мне,

Моя жизнь встала на побережье Франции.

«Это сердце в груди говорит – пожалуйста!

И сирень, и цветы, и закат ему верят».

Я пишу, я пишу, кто-то в дверь постучит от жалости –

Я растерянно встану у двери.

Январь

Чёрный кофе в синих чашках,

Ходишь от угла к углу,

В городе бурлит, как в чаше,

Снег, присыпавший золу.

Посвежело с новым снегом,

Облака над головой

Стали плавать странным бегом,

А не танцем, как весной.

Но тебе до неба дела

Нет сегодня, ты грустишь.

Кто ответит, что поделать –

Ничего, придёшь, простишь.

Снег в городе

Когда я шла к тебе,

Был снег, как роза, бел.

Ломался лёд скрипуче

Под грузом каблука,

Воспоминания, как злые тучи,

Стоят в моих глазах – увы, стоят пока.

Когда я шла к тебе,

Я думала, к огню

Я странником иду,

Смущенно, но легко, я в двери позвоню,

И больше не бывать

На мёртвых розах льду.

Я думала, весна нагрянет, заискрится,

Но неба, огранён, не светится топаз.

Воспоминания, как злые птицы,

Парят вокруг меня – увы, не в первый раз.

И я хочу забыть

И не могу забыть,

А снег летит себе

В глубь городских траншей!

Что делать, мы рабы

Таких простых вещей!

Мы мечтатели такого счастья,

Неся на пальце то его, то на запястье.

Катрин

Они сидели до зари,

Печальный он и нежная Катрин,

У городских цветов и розовых витрин.

Он тронут был очередным разрывом

С любимой им черноволосой Дивой.

К нему Катрин пришла заместо утешенья,

Прекрасный червь его воображенья –

Любовь. Где суждено любить,

Там жизнь не оставить.

Там умирает крохотный росток,

Рождаясь в тот же час в цветок.

В тот самый, расцвела Катрин в каком,

Она сидела с ним, она тонула в нём,

Дышала громко, нервно, то ему упавши на плечо,

То целовала горячо,

То разливала из кувшина в бокалы красное вино

И упрекала Диву ту и страстью чёрной, и виной,

Когда не тем она сама жила под траурной Луной.

О, как любили до зари,

Печальный он и нежная Катрин!

Когда за шторой только ветер бродил у розовых витрин,

И утром нежная Катрин,

Идя по улице от дома,

Где хоть и было всё знакомо –

Не помня в счастье ничего,

Вдруг Диву встретила его,

Спешащую в тот самый дом

У розовых витрин,

Где обрела любовь Катрин –

Чтоб повиниться в нём.

И я скажу, её простят,

И под венец она пойдёт,

А про Катрин поговорят,

И знает бог, где от тоски Катрин умрёт.

Любовь у моря

Я хочу случайно встретить опять

Возле тёплого моря тебя,

Чтобы ты на песке меня целовал,

Чтобы ты против всех за меня рисковал.

Нам с тобой снова встретиться предрешено,

Пусть любили друг друга мы очень давно,

Так, что, может, уже воскресения нет

И небрежности нашей смыт с берега след,

Только точно сегодня я встречу тебя,

Будет тускло гореть золотая луна,

И не властны ни боги, ни люди, ни смерть:

Только звуки любви, только тела горячая медь.

Мы простимся, и станет над миром светло,

Лодка встанет у берега с белым веслом,

Дни помчатся и долгие ливни польют –

Это знать будет небо, как я люблю.

Как счастливой была я с тобой,

Как нас слушал разбитый о камень прибой,

А теперь он смирён и стих,

Мы с тобой эгоисты – но разве не стих?

Мы бы радость любви не хранили вдвоём,

Точно зная, что скучное время потом.

Мечтательница

Он ей пишет в письме признание –

Она проходится бегло глазами,

Отвечает: «Нет, мне смешон ваш страх,

Вы скучны мне, и мир ваш, простите, стар.

Вы туман наяву, странный сон наяву,

Вы не слышите стука дождя об траву,

Вы не видите роз, вы с утра не рискнёте себя,

Отрекаясь от быта, водрузить на Олимп бытия.

Всё в любви от вас скрыто,

Страх и мысль – ваша свита,

А чувство, а ночь, а огни над Москвой?

Ароматы любви и пробившихся маленьких хвой?

Заберите!» – вернула девица письмо,

Убежала и скрылась за белой рекой,

Он остался один, дело было весной,

Город сыростью пах и еловой хвоёй.

Неудача

Вы предали её, я забыла его,

А оно того, может, не стоило.

Вы с ней строили-строили,

Мы с ним строили-строили,

А теперь там и там ничего.

Только шорох листвы в тишине,

Только в море туманы-огни.

Как смотреть им в глаза?

Нас простили они –

И от этого тошно вдвойне.

Гадко! Пусто, что жуть, на душе.

А они всё молчат и молчат.

Лучше б прокляли нас, лучше б гнали взашей –

Лучше б злились, рубили сплеча.

Лучше б твёрдыми были –

И мы б заплатили!

А они всё молчат и молчат,

А они как над сердцем свеча.

Возможно, ты со мной останешься

Возможно, ты со мной останешься,

Но кто из нас предаст скорей?

И кто из нас скорей поранится,

Кому – любить, кому – сгореть?

Кто просчитается, отравится,

Кто будет ждать, просить, молить,

Но не воскреснет, не оправится

И станет ветошью любви?

Кто потеряется, не справится,

Когда свеча погаснет в ночь,

Когда луна прольёт вино,

Кого на свете не останется?

Кто проиграет с безмятежностью,

А кто придёт, проститься чтоб,

С казнящей, неподдельной снежностью

К нему – и поцелует в лоб?

Мука эстета

Задуй свечу, останься один,

Открой дверь, распахни окна.

Жизнь горбата и кривобока,

Но в глазах её – солнце, как

На гранях океанических льдин.

Ты прощал повально – и до сих пор

Тебя предавали, сживали со света.

Жизнь – беззубое чудище, но цвета

Так много на тощих руках её –

Так много не унесёт и вор.

Ты поверил, что безысходность есть,

Сколько искал – ты не нашёл компромисса.

Так и растёшь ты просто нарциссом,

Жуть нелюбимым

На жуткой земле.

Тебе остаётся молчать и скорбеть,

Ты умолял цвести – но ведь всё больше меркло!

Скорее-скорее-скорее к зеркалу!

Скорее-скорее, скорей.

Равнодушие

Похолодевший мир открыт и зрим.

Когда темнеет лишь, я выхожу из дома,

И тает солнца луч, по протяженности – неизмерим,

По цвету – деревенская солома.

Минута, вечности аксессуар,

Как блеск слезы на старых чёрных плитах!

Я вижу, как идут по набережной в бар

Ладони чьи-то, ноги чьи-то.

И все колокола нещадно бьют в набат,

Они бегут, спешат, и снова, как в тумане.

Мне их немного жаль, я поправляю бант,

Он на груди ложится снегом ткани.

Убийство на проспекте

По проспекту гарцует Дива

Без единственного изъяна.

Всё в ней правильно и красиво,

Но она родилась для драмы.

Дней весёлых не различая,

Эта прелесть эдемского вида

На проспекте сегодня встречает

Тех, кем будет сегодня убита.

Кто на плиты её бросит,

Кто порвёт её платье из кожи,

И её без него вовсе

Обнаружит случайный прохожий.

Рухнул гром, тёплый дождь посыпал,

Завтра будут жалеть – а толку?

Бог абсента из кубка выпил

И убрал детектив на полку.

Вопль

Не буду ввязываться – смолчу.

Элегантность голоса не ставят в грошик!

Это раньше, чтоб не казаться громкими чересчур,

Люди шептали нарочно,

Были хорошими,

Казались хорошими,

С какой ни посмотри стороны –

Изящно-бело-непревзойдённо-стройны.

А теперь! Орут до хрипа и покрасненья гортани,

Куда ни глянь, выкричанные печали.

Теперь даже звонкоголосый не станет

Звонкость беречь молчанием.

А уж чтоб силой звука не поломать талант!

Это не по-людскому вовсе.

В ночь и в скуку рукою, ногами в осень –

И за слово напополам.

Дом

Нас раньше, как вином, пьянил

Дух тонкий красной розы,

Над павильоном плыли звёзды

И громкий колокол звонил.

Та роза дикая была,

С капризным, но прекрасным телом

Она на нас, любя, смотрела –

Увы, та роза умерла!

Широкая текла река,

И пена над волной бежала,

И небо в ней воображало

Лик ангела издалека.

Реки не видно, за горой

Теперь стоит пустое русло,

И лес склонился в осень русой

Потяжелевшей головой.

Мертвецки тихо, больше шум

Полёта птичьего не слышен,

Как будто грудь земли не дышит

И старый дом я зря ищу.

Аллегория благополучия

Пусть нас минует час зимы,

И только к искреннему вхожим,

Нам небо звёздное поможет

И необъятное, как мы.

Пусть правый сможет отыскать

Приют единственный и краткий,

Как кратко время, и лампадку

Зажжёт в белеющих песках.

Уединившись, замолчав,

Пусть будет счастлив и спокоен,

Как высыхающее море,

Волной над бездной отыграв.

Ревнивый Бог

15.04.2019

18:50

Париж

Как кровожаден был и зол пожар,

Как жрал он страшно чёрных стенищ плоть.

Я думаю, к камням ревнуя прихожан,

Решился на поджог в тот вечер сам Господь.

Я думаю, что Он позвал к себе, смеясь,

Двух бесов, и любезно попросил

Побольше взять огня и поразвлечься всласть,

Палить и, не жалея сил,

Ломать, крушить и рвать,

Рождать повсюду страх,

Чтоб идолов в раю был слышен плач и крик,

Чтоб те из них, кто жару на язык

Не угодил – разбились на камнях.

Кивнули бесы, поклонились и –

Наполненные злой из злейших вер –

Рванули вниз, вернее, вверх,

Рванули к трещинам земли.

И поползло, и пламя поползло,

Огонь взметнулся, дьявольски расцвёл!..

В тот вечер Бог не говорил про Зло,

А Зло смеялось долго, глядя в пол.

Дай мне покой!

Нет в мире вечного, и новый твой роман не будет вечен тоже.

Ты безнадёжен и ужасно рад быть безнадёжным.

Как абсурдно сложен твой ложный путь!

Опять по бездорожью ты мчишься вдаль – она на рай похожа,

Ты мечтаешь о любви до дрожи,

Ты спать не можешь и восклицаешь: «Боже!

Дай мне покой!» И в очередь встаёшь,

И плачешь горько, и годами ждёшь,

Годами ждёшь, всё потому, что то же

С тобою в миг один канючит вал ничтожеств.

Всё, что надо знать об искусстве

Чёрное небо на чёрную землю роняет тумана яркую гжель –

С каждой каплей насыщенней и красивей!

И на фоне этой прекрасной сини

Бездарен любой Джакометти и Фаберже.

А вообще живи они в мире печальном и сером – другом,

Без этой прекрасной сини они бы были?

Нашли бы они искусство в извращении были

До уровня понимания дураком?

До воскресения!

Ты к струнам был излишне резок и груб.

Бил дождь всю ночь по стёклам ледяной,

Благословляя нежно твою игру

И взгляд печальный и глубокий твой.

Ты громок был, как звуки этих струн,

Ты был прекрасен, как рисунок

Их идеальных линий, в такт небесных струй

Играл ты, нотный лист в карман обшитый сунув.

Ты погубил толпу несчастных нотой –

Они не знали нот,

Но слушали игру. Им представлялся грота

Чернюшний рот,

Текущей у него большой реки поток,

И небо в звёздах, и пылающий огонь

Так близко к ним и явно, и в ладонь

Их ангелом положенный цветок.

Все краски обезумевшего мира

В одном цветке, а с листьев – мёд-эфир.

Как будто бы они попали на Шекспира,

Когда был жив Шекспир.

И трепет странный их одолевал,

Глаза, погрязшие в липучей слёзной пене.

Священник плакал, плакал генерал

От водки с примесями умиленья.

Кассирша, коммерсант, поэт и бард,

И, знает чёрт, ещё кто б плакал с ними,

А ты по струнам бил, как бьют в набат,

Ты вожделел их слёзной сини,

Но доиграл, увы. Игры не передашь

Хотя б священным словом, всё напрасно.

Ты доиграл, и тоже в слёзы страстно –

До воскресения, мираж!

Осины скучают

В день – самый последний взгляд,

Самый гордый и мыслью полный.

Осины, согнувшиеся до пола.

Осины скучают, осины во взгибе висят.

Едва ль разогнутся, печальные, бледные, хрупкие,

Ветер ласкает по спинам, щекочет с боков;

Солнце цыплёночком выбивается из скорлупки

Влагой наполненных мраморных облаков –

Не помогает. Вымученно, ночами,

Зло и до слёз, до истерики измождённо

Плачут осины громко, предубеждённо

И предубеждённо скучают.

Мир умирает, мрачно, сентябрьски голый.

И в самое время ему сейчас

Взгляд гордый и мыслью полный,

День простоявший и брошенный в ночь – на фарт

В пожарище жёлтых дугообразных фар!

Там, в этом пожарище, тлеют осины. Маются и ревут.

Плачут, скучают, бьются. Ломкие талии

Скукой иссушены; сгорблены до корней,

Скучают. Иуды вешаться перестали, и

Никто уже не выводит чертей.

Никто под кроватью не прячет, чтобы быстрей уснуть,

Никто через ветви не смотрит в небесную синь.

Скучают. И даже ветер стесняется слишком дуть –

Из уважения к скуке подруг-осин.

Ночью

Сорбет растаял на пламени языка,

Утомлённого долгой беседой.

В белой летней беседке

Потянулась к цветам рука.

Ночью в цветы туман вкраплен

И мотыльков у фонарика шум, рой.

Подобно встрече влюблённых, капли

Первого ливня встречаются с тёплой землёй.

Вздох – оторвана ветвь, разделена пополам:

Два цветка спешно вплетаемы в косу.

И ложится уставший взгляд косо

На узор дорогого стола.

Поэт у стен Петровского Пассажа

Истерика – это искусство.

Истерика ради

Искусства.

Во взгляде ночь. Тени ползут осторожно.

Тысячецветье пирожных

И кустовые розы, связанные у щиколоток на бант.

Ва банк идёшь, за словом произнося слово – страсть!

В небо смотришь – в небесную высь, даль;

Там, у Медведицы, слёзкой готова упасть

Вот-вот новородившаяся звезда.

А ты! Глупо выдавливаешь рифмы,

О сокровенном каешься на листах,

Как будто б кому-то хочется нырять в твои рифы,

Видеть твой смех, чувствовать твой страх,

Разгадывать твои выверенные знаки,

Как будто бы ты не знаешь, что новую эру

Открыл Эрос,

Заехавший на прозаике.

Канатоходец и балерина

На сцене – на одной из лучших в мире плах! –

В ночь было ярко, хоть и коротка

Так неуютно яркость.

Струилась платьев кремовая ткань,

И гнулись в танце белые тела,

И зрителю приятен страшно был чуть уловимый дух игры,

Когда б в игре предположить необходимость духа.

Канатоходец, получивший аванс за срыв,

И балерина-шлюха –

Играли.

В ложе виски: бокал, бокал, удар!

Луна висела низко,

И в цвет её лучей окрашена вода

Захорошевшего у здания пруда

Была.

Стекали тени с липких берегов,

А там, на небесах, в тот вечер очень зол был

Товарищ Бог; глядел, пыхтя, из-под стекла очков

И клял себя за неразбитье колбы.

В частном саду

Не спится, тяжёлая голова,

На часах уже очень и очень поздно,

Выйдешь в сад. Там кудрявый повеса Вакх

Держит в пухлых руках виноградные грозди,

Чуть левее его Зевс – мускулистый и грозный.

Афродита, морю и ветру верная

Дива; только однажды встреть – и уже беда!

Печальным гипсовым взглядом смотрит Венера,

Утренняя звезда.

Редкий солнечный луч бель длинных волос тронет,

Почувствуешь свет и безумно потянет к Неве,

Начнут птичьим голосом по сторонам реветь

В золотых колесницах кони.

Раб пробуждающийся из камня

Рванёт; судорогой сведённый торс.

Вернёшься; уставшими от красоты руками

Закрыть ворота бархатных штор.

В частном доме

Глядя в жерло пламенного рассвета

И говоря о пустом,

Бросить на стол

Руку с небрежно вложенной сигаретой.

Смеяться, когда солнце ползёт по кругам пруда;

Тихая камышовая дрожь,

Запах сосны, и цвет облаков похож

На подолы танцовщиц Дега.

Кажется, мир сам с счастьем тебя венчает,

Тысячецветен, ярок;

И никогда не бывать огарком

Твоим терпеливым свечам.

И, сомненье последнее истребя

Тебя снова решили предать,

Вероломно обманут ты

И уже не стремишься туда –

На вершины твои, на мечты.

Сердце броситься хочет вон

Из груди и в дыму умереть,

Оно больше не вытерпит никого

Принимать, обожать и хотеть.

Оно, сердце, устало, оно дрожит,

Зная правду, взахлёб клянёт,

И всех тех, кому хочется биться и жить,

Оно больше уже не поймёт.

И, сомненье последнее истребя

В том, что стоит еще раз спеть,

Ты качнёшься по дням, где, увы, для тебя

Никому уже не гореть.

Сбежавшая Муза и Сатана

В темноте

В фате лунной

Под мотыльковый гул

На берегу

Является Муза.

Каждая тень, толсто, пружинисто, грузно

При виде её кривляется, прячется,

Бьётся под камень, лишь бы ей не заметиться:

С её руками

Боится встретиться.

Звёзд бельмовские лучики-жала

Слепят безбожно, собаки лают;

Муза – рассерженная! – сбежала,

Преданная до слёз и злая.

Хоть каждая тень, любая свету преграда –

При виде её исчезают, бегут,

Хрупкая Муза села на берегу

У роз отцветающего сада.

«Муза, прекрасная! – слышится стон поэтов,

Глухо, как из могильных ям. –

Вы оскорбились. Я плохо пишу – за это?

Господи, Муза, так я ведь пишу бл***м».

Холодом в мир из-под земли проникло

Чьё-то дыхание, полное нежных музык,

С Музы ветер сорвал голубую тунику;

Чьё-то дыханье очаровало Музу.

Эмигрант

Ливень шёл, шумно шёл,

Молний пламень горел до рассвета

Через белый шторочный шёлк,

Раздуваемый лёгкими ветра.

И теперь только тишь; и молчат

Струны мира, певца и вора,

Только слышно крики грачат

И колёс по воде шорох.

Только-только приблизился новый миг,

Нам готовит судьбу большую,

Я на тёмный смотрю камин,

И от дыма его я щурюсь.

И теперь только я, истребя

За бокалом вина мысль скуки и лени,

Эмигрирую внутрь себя,

Наклоняюсь к огню, обнимаю колени.

И губы роз

Свеча, прошу тебя, свеча, не тлей!

Не будь так схожа

С желанием людей.

Ты в жаре этом не согрета – нет!

Ты им разбита лишь, подобно мне.

Свеча! Горишь, и губы роз

Так красно в темноте протянуты к тебе,

Но будет день,

Кому тогда твой будет нужен воск?

Когда, как поезд, гулко ночь

Когда, как поезд, гулко ночь, с звездой печальной и метелью,

Летит сквозь чёрные дома

И быстро снега бахрома

Садится на иголки елей,

Когда тяжёлый зимний воздух

Труба московская коптит,

Ты думаешь, куда идти

И в талую ты смотришь воду.

Я сад разобью

Я сад разобью.

Пусть там розы растут,

Пусть птицы поют,

Старый месяц глядит в тихий пруд.

Я сад разобью,

Пусть он будет большим,

Пусть звёзды там золото льют

На острые груди вершин.

Я сад разобью,

Я сиреней хочу и осин,

Поставлю под кроны скамью,

Пусть с листьев сойдёт нежно пламень росы.

Я сад разобью.

Пусть там встанут холмы,

Разносится пение вьюг,

Но долгой не будет зимы.

Я сад разобью.

Пусть там будет светло.

Смеются и пьют

Пусть за белым столом.

Комплекс

Не надо звать к себе глухих

И равнодушных к инструменту,

Они цветут до зимнего момента,

Им безразличны песни и стихи.

И всё, что им дано и хочется чего,

Травой присыпать белый цвет свой

И простоять в убожестве всё лето,

Не мысля, что за летом – ничего.

Им захочется закутаться в песок,

Как в одеяло, жёсткое, шершавое,

Смотреть завистливо, как чистенькую паву

Из их куста благословляет Бог.

Им хочется сбежать и скрыться в чёрный грот,

Не знать ни тишины, ни громовых раскатов.

Как будто бы завидев виноватых,

Они вульгарно открывают рот.

В саду вечерело

В саду вечерело, и над прудом ютились в саду мотыльки,

Качались послушно на ветках листки,

В закате краснели у камня пески.

И яблоком пахло в вечернем саду,

И дым поднимался вверх

Из чёрной трубы;

И росы стояли, и розовый дух

Вползал косолапо под дверь.

Темнело. Свет солнца исчез,

И лишь, завершая круг,

Он вспыхнул, как крошка огня, на плече

И золотом вспыхнул вокруг.

Фонарь в снегу висит

Фонарь в снегу висит, горит,

А снег несёт по кругу.

И этой ночью эта вьюга –

Есть ода, тон, есть некий ритм.

Снежинка липнет на стекло

И от тепла рождает воду,

Выходит, увлажняя воздух,

Испариной на плоский лоб.

Ещё вчера – вчера! – шмели

У роз на берегу жужжали,

Сегодня мир безмерно жаль и

Срывает вздох сам вид земли.

Наблюдение

Я выйду на берег. Там пахнет солёной водой,

Там старые лодки стоят без дна

И смотрит одна золотая луна,

Как девушка с длинной гуляет косой.

Ступает неровно и где-то тоска

Запуталась в чёрных южных глазах.

Нагнувшись, цветок достаёт из песка,

Который прибила ночная гроза.

Отцветшая роза, когда-то она

Была не дурнее, а, может, красней,

Такая же полная сока-вина