Текст книги "Великая легенда"

Глава 12
Храм Фамира

Вспоминая первую неделю, которую Гекамеда провела в моих покоях в качестве рабыни, я с трудом удерживаюсь от смеха, ибо меня тревожило то, что по прошествии времени кажется нелепым. К тому же меня постоянно страшило, что Гекамеда убежит из дворца, так как я не присвоил ей номер в списке дворцовой прислуги и она могла свободно уходить и приходить, как сам царь Приам.

Мне было нелегко скрывать правду от друзей, которые навещали меня. Узнай они об истинном положении дел, надо мной потешалась бы вся Троя, в то время как одного взгляда на Гекамеду было для них достаточно, чтобы осыпать меня поздравлениями.

– За еще одну такую Гекамеду, – заявил Эвен, – я готов в одиночку сразиться со всем греческим войском!

Остальные разделяли его мнение, но я мог лишь улыбаться с болью в сердце, ибо Гекамеда по-прежнему держалась со мной холодно и враждебно. Ее полные губы никогда не улыбались, а в глазах постоянно светились гнев и презрение. Часто я заставал девушку плачущей, но больше не пытался предлагать ей свое сочувствие. Я начинал думать, что Гекамеда в самом деле ненавидит меня, хотя не мог забыть ее ласковый взгляд при нашей первой встрече в шатре Нестора. Кроме того, разве она не помогла мне бежать? Впрочем, Гекамеда могла поступить так назло грекам, убившим ее отца и сделавшим ее рабыней.

Мои обязанности вестника в этот период никак нельзя было назвать обременительными. Каждое утро я составлял расписание дневных празднеств и жертвоприношений, а во второй половине дня посещал заседания совета.

Должен заметить, что меня тревожила враждебность Оилея, жреца Фамира. Он не забыл, что я перенес ежегодные жертвоприношения Елены Аргивской из его храма в храм Гефеста, и не простил мне этого. Конечно, Оилей не мог по-настоящему мне навредить, но его тайные попытки дискредитировать меня в глазах царя Приама и посеять раздоры среди жрецов действовали на нервы.

Я подумывал о том, чтобы попросить царя о его удалении.

Осада протекала как обычно – то есть никак. Греки казались обескураженными повторяющимися успехами Гектора и Энея. Было хорошо известно, что они рассчитывали на капитуляцию Трои в течение первого года, но прошло более девяти лет, а они находились дальше от победы, чем в начале войны, – к тому же не было никакой надежды вернуть Ахилла на поле сражения. Большую часть времени они сидели в шатрах, поедая сухари.

– Если они не поторопятся, – сказал мне как-то Кисеей, – Елена умрет от старости, и сражаться будет не из-за чего.

Я не видел Елену с того дня в ее покоях, когда Гортина обратила ее шутку в потрясение. Она не появлялась даже во время утренних собраний на Скейских башнях.

Несколько раз Елена присылала гонца с вопросами о Гекамеде, на которые я отвечал, что дочь Арсиноя здорова и счастлива, как только может быть счастлива изгнанница.

Я знал, что такой ответ должен тронуть сердце Елены.

Как-то раз после очередного заседания совета я лениво бродил по дворцовому саду. В тот день старый Антенор был разговорчивее обычного, и я улыбался, вспоминая его напыщенные фразы. Потом мои мысли переключились на Гекамеду, и я ускорил шаг, снова почувствовав страх не застать ее по прибытии.

Внезапно я услышал позади женский голос, тихо произнесший мое имя.

Повернувшись, я увидел Елену, сопровождаемую Эфрой и Клименой. На ней была небрежно накинутая мантия, поэтому я решил, что она не ходила в город, а просто вышла подышать вечерним воздухом. Я остановился и, когда она подошла на расстояние вытянутой руки, приветствовал ее поклоном. К моему удивлению, Елена не обратила на меня внимания, и я уже было решил, что меня не намерены удостоить ни словом, ни взглядом, но она внезапно обернулась и еле слышно произнесла:

– Берегись Гортины.

Прежде чем я успел опомниться от изумления и ответить, Елена уже двинулась дальше.

Сначала я хотел догнать ее и потребовать объяснений столь странного предупреждения, но потом решил этого не делать. «Если бы она хотела сообщить мне большее, – подумал я, – непременно так бы и поступила».

Кроме того, мне пришлось бы войти в дом Париса, где я мог случайно столкнуться с Гортиной. Елена не могла вступать со мной в беседу на общественной территории.

Что же могло означать это предупреждение? Знала ли Елена о каких-то враждебных намерениях Гортины в отношении меня? Или она всего лишь хотела сообщить, что Гортина одержима мстительными замыслами? Хотя последнее я уже знал – как и то, что Гортина способна на все.

Внезапно мне пришла в голову ужасная мысль. Я повернулся и со всех ног помчался к дворцу – пробежал мимо стражников у входа, по коридорам и вверх по лестнице к моим покоям.

Но мои страхи были беспочвенны. С Гекамедой ничего не случилось. Она сидела в своей комнате на мраморной скамье у окна, задумчиво глядя на террасу и деревья в саду.

При звуке открываемой двери она встала и повернулась ко мне.

– Кто-нибудь был здесь? – задыхаясь, осведомился я.

Гекамеда казалась удивленной.

– Никого, – кратко ответила она.

– Вот и хорошо. – Я направился к двери, но снова повернулся к ней: – Когда меня нет, Гекамеда, ты должна надежно запирать входную дверь. У меня есть враги, и я боюсь, что они попытаются похитить мое сокровище.

– Твое сокровище? – Она огляделась с равнодушным видом. – Оно здесь? Почему ты не спрятал его в подвал?

– Я имел в виду тебя, Гекамеда, – улыбнулся я. – Ты – мое сокровище. Я не могу спрятать тебя в подвал, хотя ты, несомненно, была бы этому только рада.

– Как будет тебе угодно. Ты мой господин.

– Знаю – незачем напоминать мне об этом. Кстати, сегодня я говорил с дочерью Приама, Поликсеной, – она мой друг. Я рассказал ей о твоем одиночестве, и она обещала навестить тебя.

– Я не желаю видеть дочь Приама и других твоих друзей.

– Мне это известно. Но ты примешь Поликсену, когда она придет?

– Если это твой приказ.

– Отвечай! Ты примешь ее?

– Да, если ты мне приказываешь. Я предпочла бы обойтись без этого.

– Тогда мы обойдемся без тебя! – И я вышел, сердито хлопнув дверью.

Таковы были мои отношения с Гекамедой по прошествии недели. Их трудно было назвать дружескими.

Вечером меня навестил Кисеей, и я напрочь забыл о предупреждении Елены насчет Гортины. Но когда после его ухода я лег спать, внезапно вспомнил об этом и долго ворочался, размышляя, что она имела в виду, покуда мои глаза не начали слипаться.

Следующим утром мы с Гекамедой завтракали вместе. Я с самого начала настоял на этом, хотя ее присутствие не доставляло мне особой радости. Во время трапезы она хранила молчание, если не считать кратких ответов на мои вопросы. Видеть ее холодное презрение и равнодушие было для меня мукой. Этим утром Гекамеда и вовсе не произнесла ни слова с тех пор, как мы заняли наши места.

Внезапно в дверь моих покоев постучали. Ферейн пошел узнать, кто пришел, и вскоре вернулся с сообщением, что Сман, гонец жрецов, хочет поговорить со мной.

– Пригласи его сюда, – распорядился я, думая, что Сман пришел по какому-то незначительному поводу. В качестве царского вестника я часто получал подобным образом сообщения от различных жрецов. – В чем дело? – спросил я, когда Сман вошел в комнату. Он робко шагнул вперед, держа в одной руке кончик своего пояса гонца, а в другой свиток пергамента.

– Ты Идей, вестник царя Приама, сын Дара, жреца Гефеста? – монотонным голосом осведомился Сман.

– Ты отлично это знаешь, – сердито отозвался я.

Парень видел меня неоднократно.

– Это входит в мои обязанности, – виновато объяснил он. – Я должен услышать ответ.

– Я Идей. Продолжай.

Сделав еще один шаг, Сман развернул пергамент и начал читать так быстро и монотонно, что я еле разбирал слова:

– «От совета Трои по семейным делам, уполномоченного могущественным царем Приамом, Идею, сыну Дара. Имея право, согласно законам, взять в свои покои в царском дворце одну рабыню, ты обещал это Гортине, женщине из Грей, находящейся в услужении у Елены Аргивской в доме Париса, сына Приама, и получил ее согласие. Взяв вместо нее Гекамеду, дочь Арсиноя Тенедосского, ты нарушил договор и посему должен сегодня же предстать перед жрецом храма Фамира и подчиниться воле богов».

Окончив чтение, Сман свернул пергамент, поклонился и повернулся к двери.

– Сман, – окликнул я его, придя в себя от изумления, – кто автор этого послания? Откуда оно исходит?

Гонец колебался:

– Не знаю. Мне вручили его во время обхода в храме Фамира.

– Оно подписано жрецом? Дай мне взглянуть.

Подойдя, он протянул мне пергамент. Внизу дерзким почерком была выведена подпись: «Оилей».

Этого было достаточно. Я отпустил гонца, дав ему серебряную монету, а когда он ушел, повернулся к Гекамеде:

– Кажется, у меня неприятности.

Обуреваемая любопытством, она не удержалась от вопроса:

– В чем дело? Я не поняла ни слова.

– В жалобе Гортины – служанки Елены, – объяснил я. – Она обвиняет меня в нарушении договора.

Гекамеда прищурилась:

– Ну и что?

– Мне велено предстать перед жрецом Фамира, Оилеем. Он мой враг – не важно почему. Вся штука в том, что его устами говорят боги! Решение известно заранее – Гортина выиграет дело!

– И что это означает? – Она посмотрела мне в глаза.

– Это означает, моя дорогая Гекамеда, что твое желание освободиться от меня, по-видимому, исполнится. Будучи холостяком, живущим во дворце, я обязан подчиниться решению жреца, которое мой враг, несомненно, вынесет в пользу Гортины. Следовательно, в этих покоях место недовольной рабыни займет недовольный хозяин.

На лице Гекамеды не появилось выражения радости, которого я ожидал. Вместо этого она стиснула руки и посмотрела на меня, как будто не поняла моих слов.

– Значит, мне придется тебя покинуть? – спросила Гекамеда дрожащим голосом.

Я решил, что он дрожит в предвкушении грядущей свободы. Мысль о том, что мне предстоит потерять ее, внушала мне ужас. Чтобы не показывать своих чувств, я быстро встал и, не ответив на вопрос, вышел из комнаты.

Я не стал тратить время на праздные размышления.

Теперь мне было ясно, что означало предупреждение Елены.

Гортина, состоя у нее в услужении, несомненно, знала, что я перенес ежегодное жертвоприношение ее хозяйки Афродите в храм Гефеста и что это вызвало враждебность Оилея. Поэтому она обратилась с жалобой в храм Фамира, прекрасно понимая, что Оилей будет только рад расквитаться со мной.

Предупредив Гекамеду и Ферейна, чтобы они не впускали никого, кроме Киссея или Поликсены, я отправился во дворец с надеждой исправить положение.

Дело осложняло то, что у меня оставалось всего два часа – в полдень я должен был явиться в храм.

Не найдя Орхомена, я послал гонцов на поиски Эвена, Киссея, Гектора и Антенора, но время шло, а ни один из них не появился, поэтому я решил играть в одиночку. Поднявшись по широкой лестнице на следующий этаж, где находились покои Приама и Гекубы, я потребовал, чтобы меня немедленно проводили к царю.

Приам сидел на возвышении рядом с Кассандрой, наблюдая за группой лидийских танцовщиц. Присутствие Кассандры меня смутило – при ней царь всегда становился раздраженным, что неудивительно, учитывая ее манеру разговаривать.

Когда я приблизился, Кассандра поднялась и вышла.

Царь отпустил танцовщиц взмахом руки, и мы остались вдвоем.

– Ну, Идей, что тебе нужно? – спросил он, нахмурившись.

– Осуществление твоей власти, о царь, – дерзко отозвался я.

– В твоих личных интересах или в интересах твоих обязанностей?

– В интересах последних.

– Говори.

Я прочистил горло.

– Тебе известны, о царь, жалобы, которые я подавал на Оилея, жреца Фамира. Ты соглашался со мной, что он не подходит для этой должности. Я пришел требовать его отстранения.

– Какой новый грех он совершил?

– Никакого. Вернее, никакого нового. Но ты говорил, что мое мнение в подобных делах для тебя решающее, и я подумал, что незачем представлять тебе весь перечень обвинений.

– Ты подумал правильно. Но почему тогда пришел ко мне? Это дело должен решать совет.

– Я предпочел бы не ждать заседания совета. Его поведение вопиюще, и дело не терпит отлагательств. – Не желая упоминать о своих личных затруднениях, ради которых Приам никогда бы не прибег к столь строгим мерам, я попросил его воспользоваться своей властью, не дожидаясь одобрения совета, и отправить начальника стражи в храм с приказом об отстранении Оилея.

Но я напрасно трудился. Выразив удивление моей настойчивостью, царь заявил, что это невозможно.

– Разве что-нибудь невозможно для Приама? – осведомился я.

– Ну… во всяком случае, невыполнимо. Не продолжай – я не желаю тебя слушать. К чему такое нетерпение? Сегодня я представлю дело на рассмотрение совета, который, безусловно, не станет тянуть с решением. Тебе незачем было беспокоить меня по такому поводу, Идей. Можешь идти.

Я повиновался. Спускаясь по лестнице, я бросил взгляд на клепсидру и увидел, что до полудня остается немного. Вернувшись в свои покои, я застал там Киссея, и на сердце у меня потеплело при виде его дружелюбного лица.

– Что случилось? – спросил он. – Гекамеда говорит, что у тебя неприятности.

В нескольких словах я ознакомил его с ситуацией.

– Боюсь, что тебе нельзя помочь, – сказал Кисеей, когда я умолк. – Если дело в руках Оилея, все кончено. Я знаю этого негодяя.

– Вот как?

– Правда, я лучше знаю его брата – мы учились вместе. Его зовут Эпистроф. Кажется, он помогает Оилею в храме.

Внезапно мне пришла в голову идея.

– Насколько близко ты знаешь этого Эпистрофа? – спросил я. – Он твой друг?

– В какой-то степени. Мы с ним члены одного тайного общества.

– Ты мог бы попросить его об одолжении?

– Разумеется. Но предупреждаю тебя, Идей, Оилея не удастся смягчить ни его брату, ни кому-либо другому. Он тверд, как железо.

– Знаю, но выслушай мой план. Времени мало – мы должны действовать быстро. Иди к Эпистрофу, скажи ему, что ты мой друг, и попроси его походатайствовать за меня перед Оилеем. Объясни ему, что я ненавижу Гекамеду и люблю Гортину, но опасаюсь ее страсти – он не поверит, если мы пересолим. Добавь, что, если бы я хотел взять себе рабыню, несомненно выбрал бы Гортину, но сейчас хочу избавиться от обеих. Попроси его убедить Оилея вынести решение в соответствии с моими пожеланиями.

Кисеей одобрительно улыбнулся:

– Неплохая выдумка. Думаешь, Оилей попадется на приманку?

– Будем надеяться. По крайней мере, это лучшее, что мы можем сделать. Поторопись, иначе будет слишком поздно. Повидав Эпистрофа, встреть меня у дверей храма и обними на глазах у Оилея, А сейчас уходи.

Как только Кисеей удалился, я стал переодеваться для выхода, так как храм Фамира находился в западном конце города, довольно далеко от дворца. На душе у меня было скверно – я считал, что Гекамеда для меня потеряна, ибо план, доверенный мной Киссею, был ненадежен и имел мало шансов на успех.

Моя идея заключалась в том, чтобы заставить Оилея поверить, будто мои желания прямо противоположны тому, каковы они были на самом деле, и таким образом побудить его вынести благоприятное для меня решение. У меня оставалась хрупкая надежда перехитрить этого старого лиса.

Закончив приготовления, я направился в комнату Гекамеды снова предупредить ее, чтобы она никого не впускала в мое отсутствие. Каково же было мое удивление, когда она встретила меня у двери, закутанная в плащ.

– Куда ты? – спросил я.

– С тобой в храм, – ответила Гекамеда, словно это было само собой разумеющимся.

Я изумленно уставился на нее, думая о том, каким образом эта странная фантазия пришла ей в голову.

Когда я объяснил, что ей не подобает меня сопровождать, она, казалось, не поняла, хотя, насколько я знал, законы Тенедоса не слишком отличались от троянских.

– Но я хочу пойти! – воскликнула Гекамеда, как будто это решало вопрос.

У меня не было времени на споры, поэтому я удалился, строго приказав ей оставаться в покоях до моего возвращения.

Я был настолько поглощен своими мыслями, что не заметил, как оказался возле храма. Верный своему слову Кисеей встретил меня у входа и крепко обнял.

– Ловушка расставлена, но птичка хитра, – шепнул он мне на ухо, когда мы вместе входили в храм.

Один из старейших в Трое, храм Фамира был также одним из самых впечатляющих. Даже такой скептик, как я, входя в него, испытывал чувство благоговейного восторга. Тусклое серое помещение действовало на меня куда сильнее ослепительной белизны храма Аполлона – стройные колонны, исчезающие в тумане свода, словно возносили душу в высшие сферы.

Все было изготовлено из серого антикского камня, вплоть до алтаря жреца, стоящего в дальнем конце храма высоко над головами молящихся.

Под алтарем лицом к двери сидели пять человек.

Один из них был советник Трои по семейным делам, в чьи обязанности входило сообщать волю богов троянским властям; другой, по словам Киссея, был Эпистроф, брат Оилея. Остальных я не знал, но решил, что это низшие служители храма.

Жрец Оилей стоял спиной к алтарю – его голова и плечи возвышались над перилами. Когда мы с Киссеем искали скамью в передней части храма, я заметил, что он смотрит на меня и его маленькие глазки горят торжеством.

Я спокойно выдержал его взгляд.

Как только мы сели, где-то сзади громко прозвонил колокол. Мужчины на скамье под алтарем – за исключением советника, усердно писавшего что-то на свитке пергамента, словно от этого зависела его жизнь, – вскочили на ноги и устремились в разные стороны.

Один поднялся на алтарь, двое других сняли крышки с маленьких урн, где курился фимиам, а четвертый наполнил до краев золотую чашу священным вином и с торжественным видом отпил из нее.

Внезапно послышался голос Оилея:

– Идей может заслужить милость богов своим пожертвованием.

Эпистроф приблизился к скамье, где сидели мы с Киссеем, и протянул руку. Я вынул из-за пояса и вручил ему шесть золотых монет – плату за рассмотрение дела.

Их звон, казалось, послужил сигналом – служители подбежали к подножию алтаря и стали выполнять какие-то замысловатые движения. Я понял их смысл, когда из-под перил потянулись вверх струи дыма, увеличиваясь в размере, покуда передняя часть алтаря вместе с головой и плечами жреца не скрылась из виду.

Запах дыма становился все резче.

Опустившись на колени, служители запели в унисон. Я не понимал, как они могут открывать рты, не задыхаясь от фимиама. Голоса заполняли помещение, дым змеился вокруг колонн, все поплыло у меня перед глазами. Маленький советник продолжал невозмутимо строчить пером.

Это продолжалось достаточно долго – фигура жреца, общающегося с богами, оставалась невидимой. Я начал думать, что боги обратили свой гнев по верному адресу и задушили Оилея дымом, – когда внезапно пение прекратилось и я услышал его звучный монотонный голос:

– Да услышит волю богов Идей, сын Дара!

После краткой паузы голос зазвучал громче прежнего:

 
Коли деянье, Идей, совершил ты дурное,
Пусть достаются тебе ни одна, ни другая, а двое.
 

Когда эхо последнего слова замерло, служители поднялись с колен и начали закрывать урны с курящимися благовониями. Вскоре дымная пелена исчезла. Голова и плечи Оилея вновь стали видимыми – он стоял в той же позе, глядя на меня блестящими маленькими глазками.

– Идей, – заговорил он обычным голосом, – ты слышал волю богов. Желаешь ли ты ее толкования?

Я хорошо знал, что это вопрос для проформы и я получу «толкование», хочу я его или нет.

– Да, – ответил я.

Оилей откашлялся.

– Воля богов ясна, – с удовлетворением возвестил он. – Во-первых, ты совершил черное деяние, нарушив договор с Гортиной. Во-вторых, ты не заслуживаешь ни Гекамеды, ни Гортины. Но по милости богов у тебя будут жить они обе, и ты обязан относиться к ним одинаково и заботиться об их здоровье и счастье.

Я с улыбкой поднялся – Оилей не должен был видеть мой гнев.

– Отлично, – сказал я. – Воля богов будет исполнена.

Вместе с Киссеем я вышел из храма. Было уже за полдень – солнце ярко светило, отовсюду слышались пение птиц и крики детей. Свернув за угол, мы направились в сторону дворца.

– Наша уловка удалась – в какой-то мере, – с усмешкой заметил Кисеей. – Счастливчик! Ты не только не потерял Гекамеду, но обзавелся двумя хорошенькими рабынями вместо одной!

Я не ответил, будучи занятым мыслями о том, что, во имя самого Аида,[74]74
  Сын Крона и Реи, брат Зевса, бог подземного царства мертвых. Само это царство также часто называется Аид (отсюда ад).


[Закрыть] мне делать с Гекамедой и Гортиной, оказавшимися на моем попечении.

Глава 13
Я беру еще одну рабыню

Кисеей расстался со мной на Дореонской площади и направился к себе домой, а я вернулся во дворец в одиночестве, не зная, радоваться ли мне «воле богов» или горевать из-за нее. С одной стороны, я не потерял Гекамеду, с другой – Гортина добилась своего, и я знал, что маленькая греянка постарается перевернуть все вверх дном через пять минут после своего прибытия.

Ситуация казалась мне настолько неудобоваримой, что я с радостью избавился бы от них обеих.

Зная, что Гортина не будет терять времени даром, я опасался застать ее в своих покоях, что, конечно, было нелепым. Ферейн отпер дверь в ответ на мой стук, и не успел я войти, как Гекамеда бросилась мне навстречу с выражением жгучего любопытства на лице.

Я ответил на ее вопрос прежде, чем она облекла его в слова:

– Итак, дорогая Гекамеда, ты меня не покинешь.

Девушка застыла как вкопанная:

– Не… не покину?

– Да, – улыбнулся я. – Такова воля богов – только мы с Киссеем их немного одурачили. Тебе придется остаться со мной… О, я знаю, что это тебя огорчает, но ты не права. Подумай, что бы ты делала в противном случае? Куда бы ты пошла? Девушке из Тенедоса – даже дочери Арсиноя – пришлось бы нелегко одной в Трое.

– Думаешь, у меня нет друзей? – отозвалась Гекамеда. – Елена Аргивская защитила бы меня. Кроме того, все лучше, чем… чем это.

Но, несмотря на слова Гекамеды, ее разочарование не казалось мне особенно глубоким. Конечно, лицо девушки не светилось радостью, но и не потемнело от горя. Похоже, она отнеслась к этому с полным равнодушием, что было для меня более неприятно, чем открытая враждебность.

Я решил вывести ее из себя, рассказав о скором приходе Гортины.

– Но это не все. Хотя Гортина не выиграла, она и не проиграла. Пойдем в твою комнату – лучше поговорим там.

– Не могу.

– Почему?

– Там Поликсена. Расскажи все здесь.

– Поликсена? Значит, она пришла?

– Да, вскоре после твоего ухода. Она славная девушка, и мы подружились. Но что будет с Гортиной?

– Расскажу тебе позже. Проводи меня к себе – я хочу поговорить с Поликсеной.

– Нет! Расскажи мне о Гортине!

– Ты ведь часто напоминала мне, что являешься моей рабыней.

Гекамеда покраснела, закусила губу и направилась в свою комнату, даже не обернувшись, чтобы проверить, следую ли я за ней. «Не слишком ободряющие признаки», – подумал я.

Поликсена дружелюбно меня приветствовала, пригласив сесть рядом с ней. Эта дочь Приама казалась мне самой обаятельной из всей царской семьи. Простая и непосредственная, хотя и не забывающая о достоинстве, приличествующем ее высокому сану, она, в отличие от своей сестры Кассандры, обладала чувством юмора и была абсолютно искренна в своих симпатиях и антипатиях.

Что касается внешности Поликсены, то никакие мои похвалы не могут ничего прибавить к ее славе.

Всему миру известны пышные каштановые волосы, стройная фигура и влажные блестящие глаза, которым было суждено завлечь могучего героя навстречу его гибели.

Когда за несколько дней до того я попросил Поликсену навестить Гекамеду в моих покоях, меня озадачила радость, с которой она выразила свое согласие. Я решил разгадать эту загадку, воспользовавшись столь быстро возникшей дружбой между двумя девушками.

– Не знаю, Поликсена, – сказал я после того, как мы побеседовали на различные темы, – поблагодарила ли тебя Гекамеда за твой визит. Возможно, она даже не подозревает, что должна это сделать. Позволишь ли ты мне выразить тебе благодарность?

– Охотно, добрый Идей, если это так необходимо, – ответила дочь Приама.

– По-твоему, мне не свойственна вежливость? – вмешалась Гекамеда. – Я уже поблагодарила ее.

– Вот и отлично, – кивнул я. – Во дворце удивлены, Поликсена, что ты отказалась от развлечений с целью скрасить одиночество Гекамеды. Наверное, ты здесь скучаешь.

– Напротив, – возразила Поликсена. – Твое мнение не слишком лестно для Гекамеды и к тому же неверно. Беседа с ней для меня куда интереснее дворцовых увеселений.

– Неудивительно, – с усмешкой промолвила Гекамеда. – Я случайно обладаю сведениями о том, что живо интересует Поликсену. Она задала мне тысячу вопросов – как ты думаешь, о ком? Об Ахилле!

Краем глаза я видел, что Поликсена подает Гекамеде отчаянные знаки придержать язык. Но Гекамеда не замечала их, глядя на меня, и таким образом все стало ясно. Желание Поликсены навестить Гекамеду было вызвано ее интересом к Ахиллу.

Я с улыбкой повернулся к дочери Арсиноя:

– Безусловно, ты смогла ответить на вопросы, ведь именно Ахилл взял тебя в плен. Я больше не настаиваю на выражении Поликсене нашей благодарности – только надеюсь, что удовольствие, которое доставил ей разговор с тобой, побудит ее посещать нас чаще.

Поликсена собиралась ответить, но ее прервал голос слуги:

– Господин, Парис, сын царя Приама, просит разрешения войти в твои покои.

Я с удивлением поднялся. Зачем, во имя Аида, Парису понадобилось навещать меня? Решив, что он, по-видимому, пришел за Поликсеной, чтобы проводить ее на пиршество, я велел Ферейну впустить его.

Вскоре Парис появился в дверях. Один взгляд на него объяснил мне цель этого неожиданного визита, ибо на нем не было воинского облачения, которое с начала осады стало повседневной одеждой для всех мужчин-троянцев. Парис был одет в хитон из расшитого золотом льняного полотна, опоясанный в талии, и великолепную пурпурную хламиду, наброшенную на плечи. Коротко остриженные волосы блестели от масла и благовоний, а сбоку висел меч в золотых ножнах и с украшенной драгоценными камнями рукояткой.

Руки и ноги также были смазаны душистым маслом, а мягкие сандалии защищали ступни от грубого мрамора.

Короче говоря, Парис был облачен для единственной битвы, в которой ему хватало смелости участвовать. Его намерения были абсолютно ясны. Услышав во дворце сплетни о красоте Гекамеды, он решил убедиться в ней лично, несомненно собираясь почтить девушку своим вниманием, окажись она его достойна.

Стоя в дверном проеме в изящной позе, Парис удостоил меня кивком, потом с братской снисходительностью улыбнулся Поликсене и наконец устремил взгляд на Гекамеду.

При виде девушки Парис вздрогнул и шагнул вперед. Сначала я подумал, что он узнал ее, но, вспомнив, что, по словам Гекамеды, она ни разу не видела Париса во время пребывания у Елены, понял, что это движение – невольная дань ее красоте.

«Придется понаблюдать за этим щенком!» – подумал я.

Быстро опомнившись, Парис двинулся вперед грациозной походкой и промолвил беспечным тоном:

– Ты неплохо устроился во дворце, Идей, – недурные покои. – Он обернулся к Поликсене: – Я пришел за тобой, сестра. Кассандра сказала, что я застану тебя здесь. Ты нашла себе новую подругу? – И Парис бросил дерзкий взгляд на Гекамеду.

Я шагнул к нему:

– Гекамеда, это Парис – сын Приама и муж Елены. – По его выражению лица я прочел, что последнее упоминание не пришлось ему по вкусу. – Садись рядом с сестрой, Парис. Гекамеда, вели Ферейну подать вино и печенье. – Когда она встала, чтобы позвать слугу, я опустился на скамью поблизости от знатного посетителя.

Каким бы ни являлось дело Париса к его сестре, оно, безусловно, не было безотлагательным. Он пробыл у меня больше часа, попивая мое лучшее вино и то и дело скользя взглядом по лицу и фигуре Гекамеды.

Несмотря на это, я не мог им не восхищаться. Парис, бесспорно, был самым красивым и самым щеголеватым мужчиной в Трое. Одна пурпурная хламида, должно быть, стоила целое состояние.

Мое недовольство усиливало то, что Гекамеда смотрела на гостя с не меньшим интересом – она казалась очарованной его блистательной внешностью и изысканной речью.

Поликсена явно была смущена, так как отлично знала своего брата. Несколько раз она пыталась увести его под различными предлогами, и в конце концов ей это удалось. Парис удалился еще более величавой походкой, чем вошел, фамильярно хлопнув меня по спине, сделав ряд комплиментов красоте Гекамеды и шутливо сказав сестре, что она не должна пренебрегать его компанией, собираясь нанести визит в покои Идея.

Когда они ушли и мы с Гекамедой остались наедине, я хотел продолжить рассказ о событиях в храме, но она, казалось, напрочь об этом забыла.

– Так это Парис! – были ее первые слова.

– Да, – ответил я, с любопытством глядя на нее. – Что ты о нем думаешь?

Гекамеда пожала плечами:

– Не знаю. Он очень красив, но немного женоподобен и невероятно самодоволен. Я не порицаю Елену за то, что она убежала с ним, – все-таки он лучше Менелая.

– Ты не учитываешь моральный аспект в своих суждениях?

– Право, не знаю… Давай поговорим о другом. Да, я забыла – ты собирался сообщить мне что-то о Гортине.

– Кое-что не слишком приятное, – ответил я. – Как я сказал, она не выиграла, но и не проиграла.

– К чему говорить загадками? Объясни, что произошло.

– Ну… по «воле богов» я должен взять Гортину себе в рабыни.

Гекамеда широко открыла глаза:

– Но ведь твоя рабыня я! Значит…

– Значит, ты свободна? Нет – разве я не сказал, что ты останешься со мной? И ты и Гортина – вы обе будете моими рабынями. Тебе не помешает подруга.

– Подруга? – Глаза Гекамеды гневно сверкнули. – Маленькая греянка – подруга дочери Арсиноя? Хоть ты и мой господин, но не имеешь права так меня оскорблять!

Я поспешил объяснить, что пошутил и что ее оскорбляют боги, а не я.

– Мне хорошо известно, Гекамеда, что она неподходящая компаньонка для тебя. Но что я могу сделать? Мне приказали принять ее, и я вынужден повиноваться. Если бы ты ответила на мою любовь и согласилась стать моей женой, Гортина стала бы и твоей рабыней.

На лице Гекамеды вновь появилось выражение угрюмой враждебности.

– Когда прибудет эта девушка? – холодно осведомилась она и воскликнула с неожиданной страстью: – Думаешь, я этому поверю? Ты сам все подстроил! Разве ты не признался, что волочился за ней? Это я должна стать ее рабыней! Я ненавижу ее, а тебя презираю больше, чем когда-либо!

Гекамеда поднялась, дрожа с головы до ног. Я тоже встал, ища слова для ответа, но в этот момент появился Ферейн с сообщением, что меня хочет видеть какая-то женщина.

– Как она выглядит? – строго спросил я.

– Маленькая, очень молодая, господин, – ответил Терсин. – Похоже, из низших сословий. Черные волосы, оливковая кожа…

– Ладно, приведи ее сюда.

Ферейн с поклоном удалился. Вскоре в дверях появилась Гортина.

Девушка являла собой любопытное зрелище. Очевидно, она сразу же повиновалась приказу властей, ибо на ней были только мантия, едва доходящая до колен, и грубые сандалии на ногах. Головной убор и покрывало отсутствовали – спутанная масса волос падала ей на плечи.