Текст книги "Эпоха неравновесия. Общественные и культурные события последних десятилетий"

Э. Д.: У Достоевского очень часто встречается выражение: «и идея съела его»… Как, по-Вашему, человек должен справляться с идеями, чтобы они его не съедали, чтобы он не стал функцией своей собственной идеи, идеологии?

Р. Г.: Конечно же идея идее рознь. Служение матери Терезы, в конце концов, тоже можно увидеть в свете одной идеи. Однако поскольку за этой идеей стоит великий порыв сердца, то сказать, что подвижницу и святую XX в. «съела идея», уже никак нельзя, хотя мать Тереза посвятила всю жизнь без остатка одному делу. У Достоевского обличаются головные, абстрактные «идееносцы», выносившие свою идеологику в безлюдном подполье. Непосредственный гарант от идеологического увечья Достоевский видел в неотрывности от матери-земли и народа, в том, чтобы «жизнь полюбить прежде смысла ее». А последний, исчерпывающий гарант, как можно понять писателя, – в том, чтобы проникнуться духом Христовым. И сегодня, может быть как никогда еще за новую историю, ум человеческий так не нуждался в христианизации, в том, чтобы его снова окрестили.

Э. Д.: Судьба России в XX в. является ли, по-Вашему, прямым следствием идеологических споров в русском обществе конца прошлого и начала этого века? Ведь есть попытки объяснять совершившееся как прямой выход, непосредственный результат этих споров и идей.

Р. Г.: С этим я не могу не согласиться. Безусловно, интеллигенция – это двигатель идеологического прогресса. Но мы все хотим понять, как создалось и оформилось некое идейное устремление и каковы причины, которые могли к этому привести. Так, по поводу начала и истоков гаданий очень много, чрезвычайно много гипотез и объяснений – откуда вести вот этот самый счет, который привел к отрицательному умонастроению и в конце концов к революции. Одни отсчитывают от Анны Иоанновны, другие от Петра. Тут очень много разных начал: когда лишили дворянство привилегий, или когда оставили разночинство неангажированным, без возможности самовыражения на общественной сцене и т. д., когда власть сосредоточила выработку всех дальнейших путей российской истории в своем кругу… Но в итоге действительно идеи правят миром, это правда. В итоге действительно идея разрушила Россию. Идея сама сосредоточила в себе очень много энергий из разных слоев, из разных сфер российского общества. Но все-таки из факторов реальной истории нельзя исчерпывающе объяснить ее перелом, история российская была побеждена идеей.

Это Ленин хорошо понимал (настаивавший на внесении «сознательности в рабочее движение»), об этом замечательно писал Солженицын (в главе «Ленин в Цюрихе» «Красного колеса»): как надо воодушевить небольшую группу людей, чтобы уже казалось, что идет восстание, что оно перерастет в революцию и т. д. А само психологическое состояние общества от этого настолько меняется, что оно уже вступает в революционное состояние.

Э. Д.: Какие идеи из русской религиозной философии Вам кажутся наиболее адекватными современному состоянию России, наиболее современными?

Р. Г.: Те, что высказаны в сборнике начала века – «Вехи». Потому что тот критический пафос, который был у всех собравшихся авторов этой семерки, приложим сегодня идеально к тому, что мы переживаем. Все исходные пункты совершенно правильны, потому что наша интеллигенция – это есть продолжение той самой интеллигенции – в смысле выбора ее дороги, ее «орденского» самосознания, ее непременной оппозиционности. Сейчас могут быть разные акценты, но в сущности весь этот набор остается. Отщепенство от русской истории? – Пожалуйста! Это так ясно из сегодняшней позиции былых правозащитников, хоть бы Е. Боннер и С. Ковалёва по чеченскому вопросу. Их, к тому же, полная односторонность, абстрактность, «идейная беспочвенность» (прямо по Г. П. Федотову), подрывающая собственное государство (между прочим ныне уже демократическое, другой «формации»).

Только все зашло еще дальше, потому что сейчас нужно говорить о подтачивании нравственных опор и культурных устоев, а это глубже политической революционности. Философия тоже включилась в процесс подталкивания человеческой натуры к низменным инстинктам. Веховцы еще просто не могли предположить, какие монструозные явления встретятся на нашем пути, на пути России. В то время деструктивное воздействие все-таки преобладало в области сознания, а не в области нравственности… Актуален теперь Вл. Соловьёв, который обращался ко всем слоям общества – к интеллигенции, к Церкви, к Победоносцеву, к царю, к символистам, призывая их к самосознанию ради России и ради правды… Это сегодня уместно было бы тоже вспомнить; и это взял на себя А. Солженицын.

Э. Д.: Если мы не знаем, какова идея о России, то какова Ваша идея о России?

Р. Г.: Русский народ воспитывали в общем православные учителя, сельские батюшки и воспитали в таком наивно-смиренном духе, что у Бердяева было достаточно оснований говорить о его «овечьих добродетелях». (И даже святые у нас особого типа – страстотерпцы.) Это с одной стороны, а с другой – все-таки много работников и разных деятелей и созидателей оказалось в русском народе, много богатырей. Оглядывая все это – и народный склад, и обширные пространства – нельзя не проникнуться мыслью, что дано это не зря. Как-то само собой складывается убеждение, что у России (как и у всякой нации) есть призвание. Было время, когда могло казаться, что ей предназначено перенять по эстафете религиозную миссию в мире у древнего монотеистического народа-мессии, что ей остается нести свет веры на Восток, только уже свет христианства. Ведь идея о народе – это то, что думает о нем Бог в вечности, а не то, что происходит с ним во времени (Вл. Соловьёв). Русский народ не оправдал замысла о себе – пока. Ложная большевистская идея провалилась, наша безыдейная, плюралистическая интеллигенция проваливается тоже. Сегодня задача у России скромнее – осознать ближнюю обязанность: привести в порядок и обустроить ту территорию, которую вручил нам Бог и дала природа. Но прежде ей надо встать с колен, не дать побороть себя сгущающимся против нее силам – внутренним «пораженцам», воюющим за власть с нынешним правительством, и неожиданно переменившим тактику силам внешним, геополитическим. Тут вспоминаются слова историка и культурфилософа Георгия Федотова, наследника «Вех»: «У всех народов есть родина, и только у нас – Россия».

8 сентября 1998 г. Москва.

Беседу вел Эмил Димитров

О симптомах реставрации и симптомах новой цивилизации[78]78
  Доклад на конференции (круглом столе) «„Советская цивилизация“: нынешние оценки и симптомы реставрации», организованной редакцией журнала «Посев» и ИНИОН РАН 14 мая 2013 г. Настоящего издания. С. 56–68.


[Закрыть]

Как так случилось, что духовный подъем, широкий народный энтузиазм начала 90-х, вылившийся в миллионные демонстрации против 6-й статьи Конституции за радикальные перемены, за отказ от 70-летнего коммунистического режима, сменился поворотом вспять, к порядкам прежних времен?

Надо сразу заметить: то, что на публичной сцене смог появиться символ кровавого диктатора в позитивном обличии, связано, разумеется, с неудавшимся Ельцину процессом декоммунизации (аналогичным процессу денацификации в Германии, наложившей запрет на символы, образы и идеологию национал-социализма). Однако сама потребность в подобном образе и ускоренный ход ресталинизации народного сознания – вопрос отдельный.

Почему же произошло отторжение демоса от демократии? Ведь августовская революция, точнее контрреволюция, 91-го года поставила своей задачей построение правового демократического устройства, социального государства в форме парламентарной демократии с ее свободами и эффективной экономикой.

А случилось так, что испытания народа в годы перестройки оказались невознагражденными. Всё это известно: предприятия массово закрывались, служилая интеллигенция в разных НИИ оказалась ненужной, социальные службы рухнули. Люди не простили этих тягот, ни физических, ни моральных, а затем и культурных, которые их деморализовали. В отличие от Чехии и Польши, где был последовательно и потому успешно проведен курс на слом одной системы и построение другой путем суровой шоковой терапии, неведомой нам, этот курс в России завершен не был.

И ближайшая – не вспоминаемая ныне – причина тому – это двоевластие, сложившееся с первых же дней новой России: президента с правительством Гайдара на одной стороне и – Верховного Совета во главе с Хасбулатовым, поддержанным провинциальной массой, возглавляемой местной бюрократией, а фактически и Конституционным судом – на другой стороне, тормозившее все инициативы Ельцина по реформированию страны.

Не так давно мир вспоминал легендарную личность Маргарет Тэтчер, которая вывела Британию из удручающего состояния. У нас была героическая личность – Гайдар, либерализацией цен спасший страну от очередей и грозящего голода и не уступавший «железной леди» ни в отваге, ни в решительности. Гайдар разделял те же либеральные взгляды на экономику, что и Тэтчер (при этом был человечнее в своих действиях). Но если Тэтчер выводила Британию из тяжелого, но в общем рутинного, лейбористского застоя, то перед Гайдаром стояла беспрецедентная задача вывести страну из тупиков «административно-командной экономики», когда – а именно к концу 91-го года, – «хозяйство разорилось дотла ‹…› Магазины были пусты, деньги ‹…› не работали, приказы не выполнялись, нарастало ощущение „последнего дня“. Речь шла об угрозе голода, холода, паралича транспортных систем, развала страны» (Гайдар Е. Государство и эволюция. – М., 1994; с. 152–153). И если Тэтчер была хозяйкой положения, то Гайдар действовал в условиях двоевластия, и решить до конца свою задачу ему суждено не было: VII Съезд народных депутатов в декабре 1992 г. добился смещения Гайдара с поста премьер-министра; с чего и начался сбой нового экономического курса. «Виктор Степанович, – утешал Егор Тимурович Ельцина, – порядочный человек». (Но у нового премьера и бэкграунд был иной, и образование – не реформатора.) Между тем цены были заморожены, взлетела инфляция. И нельзя сказать, что в последующие 90-е Россия двигалась под диктовку младорефоматоров. Нет, «наше было не кончено дело, наши были часы сочтены». Гайдар позже с горечью скажет, имея в виду некоторые итоги начатого (но недоконченного) им дела: «Мы выстроили бюрократический капитализм».

Однако напоминания ни о решительных действиях Гайдара и его команды по выходу из хозяйственного тупика в ситуации тупика политического, ни о заслугах нашего национального лидера Бориса Николаевича Ельцина, выведшего страну «из-под глыб» коммунистического режима и открывшего эру иной, демократической, формации (заслуги, которые не тускнеют при всех его ошибках) нет, – эти аргументы не имеют популярности в сегодняшних идеологических дискуссиях, демонстрирующих намеренную амнезию. Напротив, нынешние политические обозреватели, политологи – судьи «лихих 90-х» (которых по лихости, т. е. по возможностям неправового обогащения, перегоняют двухтысячные), эти организаторы общественного мнения, изобличают курс Гайдара и его команды как чужеродный и вредоносный. Здесь не принимается во внимание ни то, что конечные плоды 90-х – это не совсем их плоды, ни беспрецедентность задачи, ни состояние доставшейся им экономики. Осмелевшими, вылезшими – на свободе – из укрытий коммунистами запущены штампы, клише и подхваченные интеллигентскими вождями: «авторитарный синдром», «развал Союза», «расстрел парламента» («Белого дома», который и парламентом-то не был), «конституционный переворот». (А как же вообще строить новое государство, не меняя старой конституции?) Но на самом деле все законные основания для президентского указа № 1400 в еще действовавшей тогда Конституции РСФСР 1978 г. были[79]79
  Статьи 5, 87, 104.


[Закрыть]. Игнорируя всё это, старо-новые пропагандисты идеологически оформляют и укрепляют разочарование народа в «демократии» и усиливают его влечение к старому режиму с его «крепкой рукой».

И эта народная тяга вспять как нельзя кстати оказалась нынешней власти, совершающей по сути пошаговый латентный государственный разворот. Подсчитаем появившиеся симптомы реставрации в области внутренней политики.

1. Возврат символов прежней эпохи – армейского красного знамени с пятиконечной звездой; музыки советского гимна с приспособленными Михалковым словами; пятиконечных звезд на крыльях боевых самолетов, а вот теперь и звания «герой труда».

2. Интриги с именем «Сталинград».

3. Реанимация в апологетических тонах образа кровавого диктатора, его заслуг как «эффективного менеджера» и победителя в великой войне.

4. Восстановление крейсера «Аврора» в составе Военно-морского флота – как символа Октябрьской революции.

5. Директивное внедрение в общественное сознание и учебный процесс взгляда на историю России как на единый поток. И хотя эта трактовка не повторяет советскую, она приближает нас к ней.

6. Ложный пафос великодержавности, государственная фанаберия.

7. Разжигание патриотизма на антиамериканской подкладке.

8. Неуклонно усиливающийся «зажим» политических свобод и ущемление независимых самодеятельных сообществ в последнее время все больше принимает формы физического преследования несогласных и возрождения политических судебных процессов.

Все это, кстати, возвращает нас к Постановлению № 1 ГКЧП от 19 августа 1991 г.: «Приостановить деятельность партий, общественных организаций и массовых движений… митингов, уличных шествий».

8. Устрожение идеологического контроля над СМИ и использование их в качестве пропагандистской машины в борьбе с инакомыслием.

9. Из двух демократических приобретений 90-х: свободы слова и гласности – первая, еще остающаяся в урезанном виде, теперь мало действенна и небеспоследственна. Вторая, гласность, понимаемая как информационная прозрачность действий власти, ее обязанность отчитываться перед обществом в мотивах принимаемых решений, теперь практически отсутствует, – как она принципиально отсутствовала при партократии.

10. Установка на доминирование одной партии.

11. Утеснение свободного предпринимательства, а тем самым вымывание среднего класса.

12. Возрождение шпиономании, под флагом чего идет травля гражданских инициатив и ряде некоммерческих организаций как «иностранных агентов».

13. Курс на милитаризацию страны и раздувание военного бюджета за счет жизненно важных статей; возвращение тяжелой техники на военные парады.

14. Возврат в армию замполитов.

15. Системное же нынешнее сходство с отставленным в августе 91-го строем – это: отчужденность управляющих верхов от управляемых низов, несовпадение того, чем озабочено невозмутимое руководство и чем – подведомственное ему население. Проводимая сегодня политика прямо обратна тому, что мы находим в размышлениях Солженицына на темы «обустройства России» и «сбережения народа»[80]80
  В этих же стенах (ИНИОН РАН) 17 мая 2012 г. был проведен круглый стол «Российское обустройство: Возвращаясь к Солженицыну», посвященный обсуждению его работы «Как нам обустроить Россию?» с точки зрения сегодняшнего дня. Материалы обсуждения были опубликованы в журнале «Посев», 2012, № 8.


[Закрыть]. (Русский народ, рассеянный по неустроенным просторам России, существует, наподобие индейских поселений в далекие времена Американских Штатов.)

В этом отношении прошлое на его позднем, сравнительно стабильном этапе неожиданно оказалось привлекательней нашего настоящего. При всей антинародности задач коммунистического строя у его руководства хватало здравого смысла, чтобы осознать зависимость своего положения от настроения масс, и поэтому в стране действовала, пусть элементарная, но работающая сеть социального обеспечения: бесплатное образование, медицинское обслуживание, надежда на жилье, система детских лагерей, санаториев. Исчезновение всего этого сегодня служит для рядового современника мощным стимулом оглядываться назад.

16. Последнее десятилетие выявило еще одно, методологическое сходство с советским прошлым: в принимаемых сегодня государственных программах (Большая Москва, Сколково и другие инновационные проекты, зимняя Олимпиада, волюнтаристское обращение с почасовым временем (последнее вообще из области фэнтези) – дышит тот же утопический дух, то же «планов громадьё», не соотнесенных с жизнью и изнуряющих население, что и в советской гигантомании.

Добро было увлекаться ирреалистическим проективизмом тому режиму, который изначально вдохновлялся человекобожеской идеей построения «светлого будущего» и стал «утопией у власти» во главе с всемогущем генеральным секретарем ЦК. Другое дело – когда речь идет о трезвой и скаредной по природе своей парламентарной демократии с подконтрольной ей исполнительной властью. Но вместо того чтобы сосредоточить усилия на рушащейся инфраструктуре – главном условии жизни современного человека, на реконструкции и устранении поломок, наша власть улетает во области заочны на крыльях все тех же помпезных начинаний.

Между тем повсеместные настроения и растущее в народе раздражение явной несправедливостью: разрывом в доходах, неработающими социальными службами, беззащитностью рядового жителя – все это нуждается в громоотводе, каковым официальной пропагандой назначается, во-первых, доставшееся нынешней власти «дурное наследие» 20-летней давности, полученное от реформаторского прошлого 90-х, и, во-вторых, «подрывная деятельность» оппозиции как внутреннего врага России.

Вдобавок в соответствии с советской матрицей мы снова обзавелись крайне полезным внешним врагом, мешающим встать на ноги. С нулевых в нашей внешней политике идет обратный поворот в духе холодной войны – с Запада, с которым начали в 90-е налаживаться союзнические отношения, – на Восток с его когортой прежних полубратских стран из антиамериканского лагеря: Островом свободы, Ираном, Венесуэлой, «униженными и оскорбленными» палестинскими организациями и т. п. И конечно, налицо та же безоглядная готовность жертвовать миллиарды и прощать долги всем недругам Соединенных Штатов. И это – на фоне разора в собственной стране.

Так что же за цивилизация, или формация, строится сегодня на нашей земле?

Политически, как мы выяснили, это – не демократическая республика, но, разумеется, и не тоталитарный строй; может быть, это авторитарное правление на бюрократическом фундаменте…

А что же представляет собой оно экономически?

Ныне образовалась система, которую политолог Леонид Радзиховский назвал «рентно-сырьевым номенклатурным капитализмом», когда создаются огромные госкорпорации, в которых контрольный пакет акций принадлежит государству. Его представители, топ-менеджеры, стоя во главе совета директоров, фактически пользуются государственной собственностью как своей и получают дивиденды и бонусы, сравнимые с доходами пресловутых олигархов, но при этом не отвечают за неуспехи дела. Такая экономическая система покончила с эрой олигархов 90-х, которая при сравнении представляется сегодня, может быть, и не худшим злом. Сложившаяся экономическая система, таким образом, – не свободно-предпринимательский капитализм, но и не социализм. Это – новообразование. Правда, в своем исследовании «Государство и эволюция»[81]81
  Гайдар Е. Т. Государство и эволюция. М., 1994.


[Закрыть] Гайдар рисует нечто подобное еще в советские времена. Вспоминая пугающую картину растаскивания государственной собственности в конце 80-х годов, автор останавливается на эволюции госсобственности, когда она уже обнаруживает себя как собственность бюрократического класса; когда «каждый бюрократ… стремится превратить государственную собственность в свою частную собственность»[82]82
  Там же. С.153.


[Закрыть], и административные должности, не теряя власти, конвертируются в частный капитал. С середины 1980-х по 1991 год при госпредприятиях образуются кооперативы – ТОО, МП, СП и т. п., в которых расходы и риск остаются общественными, а присвоение – частным. Рождается идеальная для бюрократического капитализма форма – «келейная, паразитическая приватизация без включения рыночных механизмов и смены юридических форм собственности»[83]83
  Там же.


[Закрыть].

А как же обстоит дело с «духовными скрепами» и культурой, искаженное лицо которой в последние десятилетия так отталкивает российского человека, что это оказалось еще одним поводом отвернуться от нового порядка вещей и с ностальгией вспоминать об утраченном прошлом?

После отмены советского строя с его коммунистической марксистско-ленинской идеологией (не в последнюю очередь, чтобы предупредить от ее рецидивов) было заявлено об отказе вообще от всякой единой идеологии как от скомпрометированного понятия (см. гл.1, ст.13 Конституции РФ от 25 дек. 1993 г. с изменениями от 30 дек. 2008 г.). Между тем, если учесть, что перечисляется здесь в качестве обязательных к соблюдению принципов почитание предков, вера в добро и справедливость, любовь и уважение к Отечеству, права и свободы человека, то окажется, что в основе идейных скреп государства лежит система ценностей. Но не будучи отрефлексирована и представлена в виде единого мировоззрения (в обыденном социологическом употреблении часто именуемого идеологией), она оставляет брешь и для позднейших тоталитарных проектов, и для заполнения ее идеологическим секуляризмом. В итоге, подхваченные духом времени, мы идейно оказались в одной цивилизации с западным миром.

Дело в том, что после Второй мировой войны Запад из пережитого страха перед тоталитарными системами включился в процесс деидеологизации, которая конкретизировалась затем в философской доктрине «плюрализма» и получила форму, можно сказать, законодательного императива в так называемой «политкорректности».

Между тем эта позиция под лозунгом свободы от идеологии скрывает в себе идеологию не менее, а, быть может, более тотальную в конечном итоге, чем предыдущие. Вдумаемся: она утверждает равнозначность между собой всех истин и мнений, а это означает, что истины вообще нет и что ни одно из мнений ничего не значит. Таким образом, мировоззренческий плюрализм (не путать с гражданским, на котором он спекулирует), считая себя высшей формой либерализма (на котором он также спекулирует, на самом деле являясь его подлогом) и объявляя о защите прав и свобод человека от давящих его идеологических догм, отнимает у него право на серьезное отношение к своим мнениям (то есть к себе самому) и на свободу в поисках истины, в поисках ответов на метафизические запросы, прирожденные человеку как таковому.

Но этот, философский, парадокс остается скрытым от глаз.

Скрытым остается и другой, социокультурный, парадокс: под лозунгом защиты, безусловно, священных (кто спорит!), прав и свобод человека пропагандисты новоиспеченного либерализма, как и всякой тотальной, потому экспансионистской, идеологии, выходят за пределы обозначенной сферы и распространяют свои установки на все области жизни. И мы видим, как, взявшись освобождать человека от политических оков, они лишают его духовно-жизненных опор; как отменяя естественные, согласные с человеческой природой нормы жизни и культуры, они легализует на их месте неестественные, аномальные формы бытия и сознания.

Если окинуть взором панораму жизненного мира христианской ойкумены, то невозможно не заметить, что здесь идет революция, перед которой по степени радикализма отступает даже социалистическая. Нет такой сферы жизни, в которой усилиями лжелиберального авангарда культуртрегеров не внедрялись бы новые, несусветные приоритеты. Положительное и отрицательное с точки зрения действовавших худо-бедно представлений – по сути, ассимилированных заповедей – меняются своими местами. Не нужно никакой наблюдательности, чтобы признать, что на культурной авансцене прекрасное замещается безобразным, нравственное – растленным, созидательное – разрушительным; на месте искусства – ремейки, артефакты и перформансы, усиленное продвижение обсценной лексики и ожесточенный отпор всякому намеку на введение каких-либо ограничений ее. Потому-то никем из передовых идеологов никогда не вспоминается максима, в других случаях непререкаемого, вечно цитируемого «певца империи и свободы» Пушкина: «ценсура есть установление благодетельное… верный страж благоденствия частного и государственного» (т. VI, ч.1, с.141). Между тем, потребность в ней подтверждается такой упрямой вещью, как речевая практика, где «нецензурное» всегда означает непристойное, недопустимое. Нормальное общество так же невозможно без нравственной цензуры, как и – с вездесущей политической цензурой.

Новая идеология не только развращает, но и оглупляет; сам сдвиг всех вещей со своих мест оставляет руины в области мысли, которая все чаще обходится без правил своего «уличного движения». Специалисты по этой части нередко превращают любомудрие в философский бурелом, заводя читателя в непролазные тупики.

Тот же скрытый парадокс – и в ожесточенных дискуссиях по поводу «актуального искусства», где главное опять же остается за бортом. А главное – это вопрос, который сам собой возникает при взгляде на его продукцию: является ли это художество творчеством и «актуальное искусство» – искусством? Если заглянуть поглубже, то окажется, что здесь нет ни того, ни другого (я об этом подробно высказывалась[84]84
  Гальцева Р. А. Великий отказ // Посев. М., 2002. № 3, № 5; Искусство отвращения // Нескучный сад. М., 2011. № 1 (С. 203–209 настоящего издания); О границах искусства. Жгучий вопрос // Культурология. М.: ИНИОН РАН, 2011. № 2.


[Закрыть], а тут обозначу мимоходом), потому что тут нет признаков, которые оправдывали бы их в этом качестве. Между тем понятия искусства и творчества достаточно определены за две с половиной тысячи лет работы философской мысли – Аристотелем, Платоном, Кантом, Гегелем, Шеллингом, у нас хоть бы и Аполлоном Григорьевым. Но почему-то давно установленные истины абсолютно выпали из сферы сознания сегодняшних теоретиков при высшем накале страстей по поводу этих художественных новаций. А вот суммарно признанное определение искусства: оно есть творчество прекрасных предметов, целесообразных без цели и рождающихся подобно созданиям природы. («Произведение искусства, – уточняет Гегель, – должно быть всегда непреднамеренным, простодушным, как бы возникшим само собой…»)

Но в акции прежде всего нет сути искусства – самой красоты и связанного с ней эстетического наслаждения, наоборот, оно рождает шок и отталкивание; далее, оно не рождает, подобно природе, свои плоды, а, напротив, производит продукцию мозгового экспериментаторства, комбинаторики отдельных элементов вещественного мира или – спекуляции на подсознании и имитации психоделических видений. Вместо радости от переживания красоты и гармонии мы должны здесь вслед за новым гением, занятым деформацией мира, испытывать злорадство и дисгармонию. Будучи антиподом художественному творчеству, оно требует другого имени. И потому полемика с ним должна быть перемещена в плоскость, где его будут оценивать не как эстетическое явление, огражденное священным частоколом прав и свобод, а как прямое высказывание и действие со своими (разрушительными) последствиями. Однако на ревизию «актуального искусства», судя по триумфальному шествию нового либерализма в Европе – если не случится чуда, – рассчитывать не приходиться.

Симптомы лжелиберальной цивилизации очевидны и в радикально меняющемся сегодня образе жизни западного человечества, проникающем с некоторым опозданием и к нам. Но то, что усиленно внедряется боевым отрядом креативного класса, его воинственным орденом в качестве прогрессивных завоеваний, в действительности представляет собой глубочайший подрыв моральных и общественных устоев, иначе говоря, идущую вширь и вглубь антропологическую революцию, влекущую за собой в качестве следствия новое гражданское противостояние.

В самом деле, если вдуматься, широко рекламируемое «планирование семьи (оно же – сексуальное „просвещение“)» давно занято не чем иным, как растлением малолетних и вместе с нашумевшей ювенильной юстицией работает на подрыв семейных связей между родителями и детьми. Но передовая линия фронта между двумя цивилизационными принципами – христианским наследием и псевдолиберальной идеологией – проходит сегодня по проблеме гомосексуализма, пропагандисты которого ведут агрессивно-истерическое наступление на общество. Дело идет о перевороте в интимных, как бы любовных, отношениях.

Активисты и популяризаторы гомосексуальных отношений обзавелись набором оборонительно-наступательных штампов от политических до физиологических, или – наоборот. С необъяснимой откровенностью выставляя свою (и чужую) интимную специфику на публичное обозрение, они мотивируют свое безостановочное будирование социальной среды, по аналогии с мотивировками иммигрантской молодежи исламистского толка, громящей приютившие их европейские города, мстя за ущемление своих прав. У российских гомосексуалов есть публичные покровители, изощряющиеся в обличениях «гомофобов», «натуралов» (т. е обычных, «естественных» людей), которых обвиняют в том, что они «травят и провоцируют» беззащитное меньшинство якобы по указке властей[85]85
  Такова широко растиражированная точка зрения ведущего популяризатора и деятеля контркультуры, в том числе гомосексуализма, М. Гельмана.


[Закрыть].

Следующий широко используемый аргумент – исторический, ссылка на бытование гомофильских отношений с невесть каких времен, включая и животный мир. Однако никакой «монблан фактов» не способен изъяснить аксиологическую ценность феномена (что должно быть понятно всякому думающему человеку), поскольку «сущее» не может свидетельствовать в пользу «должного». И каким бы распространенным ни оказалось явление, оно не становится от этого более оправданным. (Когда-то, если я не ошибаюсь, Ивану Ильину, обличавшему незаконность разбойничьего большевистского режима, возражали ссылкой на то, что большевики просуществовали в России не одно десятилетие и этим как бы обрели законность. На что Ильин ответил: тем более, значит, это закоренелые разбойники.)

Широко присутствующий в СМИ, энциклопедически осведомленный публицист Ю. Латынина выступает с обзором гомосексуальной практики от членистоногих до двуноногих человеческих существ, думая апелляцией к физиологической распространенности этого акта по всей лестнице живых существ узаконить его в качестве нормы. Однако тут же обозреватель делает замечательное признание, утверждая, что однополая «любовь» есть чисто культурный феномен. В таком случае вовсе неуместно приводить свидетельства из жизни пресмыкающихся. Но есть у Латыниной замечание, которое выводит из образовавшегося тупика и сшибки нервных процессов: «Правда, некоторые культуры, – говорит она, – не заслуживают права на существование. Но именно христианская культура распространилась по всему миру и породила великую цивилизацию». Если так, то остается принять ценности, на которых она взошла, противостоя окружающему языческому миру, и признать, что одной из опор в этом восхождении было и отвержение греха однополой «любви».

Между тем этот едва ли не главный аргумент против гей-пропаганды не удостаивается должного внимания. На полях несмолкающих сражений за и против легализации гомофильских отношений, с одной, апологетической. стороны речь как всегда ведется о «попрании прав»; со стороны противоположной, ее представители – в основном воспитанники материалистического прошлого – апеллируют к идее демографического ущерба, наносимого стране однополой ориентацией. Но скудная прагматика этой идеи мало впечатляюща. Существует глубокое свидетельство, основанное на понятии греха и Священной истории: за этот грех Содом и Гоморра были сожжены серным огнем с небес. Однако оно не властно над светским сознанием большинства. Между тем есть аргумент, непререкаемый для всех, но тоже игнорируемый этим сознанием: ведь кто бы ни был создателем человека, Бог или природа, содомия противоречит самому телесному устройству человеческого существа, являясь его извращением.