Текст книги "Эпоха неравновесия. Общественные и культурные события последних десятилетий"

К тому же, в подкрепление этой точки зрения существуют и законные, юридические основания, содержащиеся в международной Конвенции «о защите прав человека и основных свобод» (ст. 10) и в Российской Конституции (ч. 3, ст. 55), достаточные для того, чтобы элиминировать правовые претензии теоретиков и практиков гей движения, превратив их из истцов в ответчиков.

Как разъясняет доктор юридических наук, профессор НИУ Высшей школы экономики М. А. Краснов, «фундаментальные права в своем изначальном состоянии уже включают ограничение на нравственную аномалию (курсив мой, – Р. Г.) или индифферентность к ней» и, в частности, «запрет на регистрацию однополых браков». И в этом запрете никакого нарушения прав нет, поскольку браком считается «семейный союз между мужчиной и женщиной»[86]86
  Краснов М. А. Смысл конституционально-правовой апелляции к нравственным категориям в контексте европейской культуры // Journal of constitutionalism and human rights. 2013. № 1. С.32.


[Закрыть].

Мало того, «чисто нравственные правила могут иметь значение юридических постановлений», ибо существует «естественная норма»[87]87
  Там же.


[Закрыть]. Есть и правовая защита человеческого сообщества от нравственно-разрушительных сил в сфере культуры: «государство обязано охранять… моральные императивы, свойственные культуре данного общества»[88]88
  Там же.


[Закрыть]. Будучи именно «разрушительной силой», или «антиномистами» (противозаконниками), активисты публичной гомофилии на юридическом языке должны быть квалифицированы «как угроза социальному миру». Возникает два недоуменных вопроса: почему эти правовые аргументы остаются невостребованными у сторонников «нравственной нормы» и «моральных императивов» российского общества – и где те, кто обязан эти императивы «охранять»?

И потому муссирование гомофильских и педофильских отклонений уместно не на общественных подиумах, где оно звучит как порнографическая непристойность, а в медкабинетах психопатолога или местах экзорцистской практики, и во всяком случае с улиц следует отправить эти группы в их собственные спальни.

Но порно – это дословно грязь. Кто же освободит общество от публичного размазывания нравственной грязи? Могло бы, как мы выяснили, исполнение Закона, но он не актуализируется. Быть может, потому, что равномощной силы, противодействующей репрессивному напору пропаганды ненормативности, доминирующей в передовых СМИ, – такой силы в России нет. Получается, будто лозунг «За права и свободы человека!» понадобился в конечном итоге для того, чтобы проложить путь аномии. И в итоге, вставая на защиту беззакония и аномалии, неолиберализм только дискредитирует идею свободы.

Россия, таким образом, оказалась на перекрестке двух цивилизаций, на данном этапе вроде бы антиномичных. Однако обе они парадоксальным образом сходятся в деле порабощения человека: коммунистический режим – угнетая его волю казарменной дисциплиной построения «светлого будущего», ложнолиберальная «политкорректность» – подчиняя императивам противоестественного существования. Притом новейшая идеологема нацелена на более глубинные потрясения, чем предыдущая, потому что та – воздействовала главным образом на сознание, а нынешняя претендует на переделку самой природы человека: его души и самих органов чувств.

Российский человек, выходит, попал в трагическое положение между молотом будущего распада и наковальней бездвижного прошлого. Трагедия усугубляется тем, что простому человеку приходится выбирать между двумя позициями, каждая из которых содержит наряду с ложью и камуфлирующую ее правду (можно – в обратном порядке). Защита политической свободы соседствует с пропагандой аномальности и растления[89]89
  Не припомню ни одного политически вменяемого публициста, который не был бы в «рабстве у передовых идей» гомофилии.


[Закрыть], а защита нормальных человеческих отношений и традиционной культуры – с равнодушием к политическому закрепощению личности. Здесь проходит межа критического раскола нации на два стана: снова в общем – на народ и интеллигенцию.

И виднеется только один выход, есть только одно противоядие от этой гремучей смеси из фрагментов двух цивилизаций: с мировоззренческой стороны – это путь непройденных Россией «Вех», с социально-политической – это программа христианской демократии, развиваемая в начале прошлого века С. Н. Булгаковым, а другими авторами «Вех» уже в зарубежье.

Послесловие к «Постскриптуму» о. Георгия Эдельштейна[90]90
  Из дискуссии на конференции. // Посев. М., 2013. № 10. С. 37–39.


[Закрыть]

Если люди не понимают друг друга с полуслова, то они не поймут и после объяснений.

В споре рождается только та истина, что люди исходят из разных оснований – мировоззрений, или, точнее, мировосприятий, а эта штука неподвластна логическим доводам. Но отвечать надо. Если не автору, то ради читателя.

Не буду вставать на защиту своей чести, доказывать, что я не «панегирист» коммунизма (с. 2), а с пеленок, с дописьменного возраста ненавистник его (не вступавшая даже в организацию октябрят), – что впоследствии отразилось в серии недвусмысленных текстов («Ленин и Россия», «Тяжба о России», «Непройденные „Вехи“» и в разной степени в прочих моих статьях).

Более обидно мне читать напраслину, нет, прямую клевету на первого российского Президента, которому мы обязаны сокрушением коммунистического режима (коему не чаяли конца) и началом новой эпохи России (по сути, открывающей перед ней прежний естественный исторический, эволюционный путь); обидно также слышать инсинуации в адрес собранной им команды младореформаторов, сменившей геронтократическую верхушку партократов и взявшей на себя невиданное еще дело: коренное экономическое преобразование коммунистической системы управления страной. Между тем в целенаправленном сознании критического автора они сливаются со своими антиподами и сатирически именуются «героическими строителями коммунизма» (с. 2).

Как бы ни относиться к либеральным экономическим принципам, но то, что они альтернативны предыдущим как принципы иной формации (социалистическая система отрицает свободу предпринимательства, частную собственность на средства производства, подлинный парламентаризм, многопартийность, политические свободы как раз то, на чем основана система рыночно-капиталистическая) это факт. А факт, как известно, ничем не переупрямить.

Б. Н. Ельцин не только свергал коммунизм, но и мечтал восстановить преемственность разорванной российской истории, он был убежден, что «Россия возродится», что «Великая Россия поднимется с колен». Эту мысль он подтверждал и развивал в дальнейшем. Но для о. Георгия это, по-видимому, не более чем демагогия.

Президенту (который просил прощенья за свои ошибки) здесь ставится каждое лыко в строку, причем ни к селу ни к городу. Зачем де он «не протестовал», «когда его обзывают товарищем» (с. 2). Между прочим, не лишне было бы уточнить, «когда» именно, где, при каких обстоятельствах такое случилось? Ведь слово это весьма широкого диапазона и издревле прописано в русском языке: были товарищи в рабочей артели, много их было в классической поэзии («Товарищ, верь…», «К берегу витязь отважно плывет./ Выплыл, товарищей громко зовет…» и т. д. и т. п.). Да где их только не было до партии ВКП(б)… Так что практикуемая ныне щепетильность, зорко высматривающая, не пробрался ли в чей-то текст или в чье-либо выступление какой-нибудь термин или оборот, имевший хождение в партийно-идеологической речи и тем себя обесчестивший, может привести к тому, что половина слов русского языка будет выставлена за дверь.

А вообще-то, на каждый чих не наздравствуешься. Особенно если принять во внимание тогдашнее положение президента страны с колеблемой почвой в ситуации незаконно оспариваемой его власти со стороны Верховного Совета и к тому же методической травли в СМИ. Тут чудесным образом объединили свои усилия два вроде бы заядлых врага: с одной стороны, извечные враги президента, т. е. коммунисты, осмелевшие от безнаказанности и вылезшие из окопов, и, с другой – вроде бы изначальные его союзники, леволибералы, подхватившие и тиражировавшие зубодробительные агитпроповские формулы вроде: «Охота на ведьм», «Расстрел парламента» (когда еще никакого парламента не было, а был осколок старой системы, Верховный Совет). Установка Б. Н. на возрождение страны (а не формирование ее по новому, среднезападному штату) объявлялась прогрессивной интеллигенцией «имперским синдромом». В результате антипрезидентской пропаганды негативистское общественное мнение укрепилось также и в народном сознании, и без того разочарованном неналаженностью жизни, и стало ныне господствующей обывательской точкой зрения.

Позиция о. Георгия если и отличается от нее, то лишь степенью ярости.

И еще – склонностью к неоправданным обобщениям, смешениям, неразличением сути вещей.

Будто бы цитируя меня, автор сообщает, что «генсеки каждый раз открывали эру новой формации». Но это неправда. «Новая формация» была открыта раз и (как казалось) навсегда: социалистическая формация, с несдвигаемыми, неизменными принципами (отрицанием частной собственности на средства производства и так далее) и с торжествующим коммунизмом впереди. «Открывались» лишь отдельные этапы «зрелости» формации: то она еще «развивающаяся», то уже «развитáя».

Автор справедливо высмеивает недоумство тех, кто думает «за неделю… перестроить подлый коммунистический строй» в демократический (с. 4). Но где эти люди, кто они? В моем выступлении на круглом столе, на которое направлена филиппика, упоминается о смене принципов политического устройства: тоталитарных на демократические. Критик же перепутал начало, учреждающее строй, с его чаемым воплощением.

Из «Постскриптума» ясно, что с человеком и его судьбой здесь дело швах. Антропология о. Георгия, как клинок кинжала, всякую надежду отсекает сразу и навсегда. Для «любого лидера из коммунистов» (с. 6) или даже для мелкого фигуранта из той действительности шансы на спасительную «реабилитацию» равны нулю. Пусть даже провинившийся давно свернул с прежнего пути и, более того, начал работать на подрыв самой этой действительности, как, например, М. С. Горбачёв, подложивший мину под нее, возвестив, что «общечеловеческие ценности выше классовых», или и вовсе разрушивший ее, как Б. Н. Ельцин.

При таком повороте дела метанойя, драгоценная христианская практика, здесь дезавуируется. А ведь от человека, по природе не подчиненного детерминации, можно ожидать и непредвиденного, в том числе и обращения (тем более, что Бог «пришел не к праведникам, а к грешникам», – как проповедует в храме о. Георгий. Или нет?). Мы бы никогда не чтили бывшего активиста гонителей Христа, который в смысле негатива даст сто очков вперед некоторым коммунистическим лидерам, и не читали бы его Посланий за богослужениями и в своих молитвах, будь мы настроены, как о. Георгий.

Народу тоже не повезло в критическом памфлете, его и народом (демосом) назвать нельзя, оттого что он – «совок» (с. 4). Так, на языке своеобразной «фени» говорится о нашем измученном, надорванном историей своей жизни народе, служащем объектом демагогического одурачивания.

Пастырю было сказано: «Паси овец моих». А если овцы не овцы вовсе, а бессмысленно шарахающаяся из стороны в сторону масса. Кого тут пасти?

Не придумаю, как лучше назвать подобное мировоззрение… Может быть, с социально-политической точки зрения – это анархизм, а с ценностной – нигилизм?

И поэтому так естественно сегодня воспринимается в обществе парадоксальная ситуация, сложившаяся вокруг знаменательной для России (и не только) даты 3–4 октября 93-го года (в итоге положившей конец Октябрю 17-го). Это событие было спровоцировано попыткой реванша со стороны Р. И. Хасбулатова, возглавлявшего прокоммунистический Верховный Совет и методически саботировавшего действия законного правительства под лозунгом «Вся власть принадлежит Верховному Совету» с конечной целью узурпировать власть всенародно избранного президента.

Сигналом к антигосударственному путчу послужил знаменитый президентский указ № 1400, который выводил страну из тупика двоевластия и рудиментарной политической системы, наследия советских времен, ставший с тех пор объектом несмолкающих дискуссий на предмет его законности. А зря.

Дело в том, что действующая, в общем, еще реликтовая Конституция (РСФСР!) 1978 г., провозглашавшая высшим органом власти Съезд народных депутатов с Верховным Советом (статьи 87 и 104), однако, уже носила ростки либерализма: в статье 5 самой высшей, сверхверховной инстанцией она утверждала всенародный референдум. Таковой всенародный плебисцит, проведенный 25 апреля 1993 г., выразил доверие Б. Н. Ельцину, получившему мандат на роспуск ВС и, напротив, – недоверие законодательному органу: 67,2 % опрошенных высказались за «необходимость досрочных выборов народных депутатов РФ».

Какие еще нужны доказательства?! (Суета так называемого Конституционного суда во главе с хасбулатовским подручным Зорькиным в свете законной статьи не представляет интереса.)

Согласно итогам референдума, президент объявил о роспуске ВС и о новых выборах – в Думу. В ответ Хасбулатов и отставленный Руцкой с подручными Баркашовым и Макашовым подняли антигосударственный мятеж, организовав вооруженные отряды из своих сторонников и направив их на штурм Останкинской башни и мэрии. Чего же нужно было еще ждать, что же нужно было предпринять исполнительной власти, как не вывести из строя этот злодейственный штаб? C победой сторонников Ельцина советская власть пала окончательно. А организаторы мятежа, собственно, государственные преступники, были амнистированы, и многие занимали и занимают с тех пор высокие, включая административные (Руцкой) и научные (Хасбулатов), должности.

Казалось бы, картина ясна и не требует долгих раздумий. Однако прошло 20 лет, и сегодня, фантастическим образом, – как будто нынешний государственный строй тогда не победил и не утвержден законно, – снова муссируется вопрос: кто прав, кто виноват. Массовые дебаты и ток-шоу в СМИ часто заканчиваются глубокомысленно-раздумчивой неопределенностью: не то у нее шубу украли, не то она шубу украла. И это еще не худшее.

Ныне путчисты на коне и в явном преимуществе перед победителями.

Этой криминальной публике предоставляется carté blanche на общественной сцене. Героическое в то время «Эхо Москвы» часто оказывается рупором торжествующего реваншизма Руцкого или Хасбулатова, который по сей день занимает кафедру в Плехановской академии и недавно на центральном телеэкране демонстрировал свою готовность к яростной расправе (!) с былыми противниками. Злобно-лживые россказни об этих – в действительности великодушных, но умолкнувших – противниках не сопровождаются в СМИ элементарным корректированием хотя бы фактов. (Приятное исключение – колонка от 8 октября сего, т. е. 2015 г. телеобозревателя «Российской газеты» Юрия Богомолова, где разоблачается как фальсифицированная подделка под документалистику фильм В. Чернышева «Белый дом, черный дым», показанный на НТВ.)

Может быть, страну и вправду подталкивают к реставрации… И потому так важны ясность и отчетливость во взгляде на исторический рубикон, который она перешла.

Еще раз P.S.

В поддержку законности нашумевшего президентского указа вспомним также, что представительное устройство, осуществляющее начала свободы и законности, свидетельствует о себе разделением властей, в чем удостоверяет нас признанный авторитетный первоисточник – канонический правоведческий трактат Ш. Л. Монтескьё «О духе законов» (1748). Ход рассуждений, кратко изложенный русским правоведом П. И. Новгородцевым, здесь таков: «Когда в одном и том же лице или в одном и том же учреждении власть законодательная соединяется с исполнительной – нет свободы, ибо законодатели будут издавать тиранические законы, чтобы исполнять их тиранически… Необходимо также, чтобы исполнительная власть могла останавливать решения законодательного корпуса и распускать его, ибо иначе он мог бы забрать в свои руки всю власть и сделаться деспотичным».

Dixi!

Страницы из прошлого

Ничто не может сравниться сегодня по спросу с «русским философским ренессансом начала века», даже, казалось бы, общедоступный, не требующий специальной умственной подготовки, обращенный к сердцам – Серебряный век русской поэзии. Читательская страсть к русским философам кажется ненасытимой. Об этом свидетельствует конъюнктура на издательском рынке, которая показывает, что здесь вскрылась «золотая жила». Если вам, старому издательству, хочется «поправить свои дела», печатайте кого-нибудь из «веховцев»! Если вы новая издательская группа и вам хочется «встать на ноги», печатайте тех же «веховцев»!

Популярность их так велика, что алчущий и жаждущий читатель готов тут на любые жертвы. Он готов опустошать свои карманы, оплачивая по взвинченным ценам не только сочинения искомых мыслителей, но и сопровождающую их тяжелую нагрузку. Причем – любопытный симптом: нагрузка тяжелеет, следовательно, потребность в этой философии растет. Казалось бы, какая в нашу посттоталитарную эпоху нужда в конвоировании этих текстов?! Однако если у потребителей такой нужды нет, то она, очевидно, есть у изготовителей. Им тоже хочется маршировать в ногу со временем и не остаться лишенцами, какими были долгие десятилетия восходящие сегодня философские поп-звезды: Бердяев, Булгаков, Франк, Струве и их сотоварищи по ренессансу.

И вот возникают причудливые коммерческо-идеологические симбиозы, как, например, недавнее массовое (100 тыс. экз.) издание книги Н. А. Бердяева[92]92
  Бердяев Н. А. «Истоки и смысл русского коммунизма» с «Приложением» (М.: Наука, 1990).
  Предисловие к ст. Н. А. Бердяева Философская истина и интеллигентская правда // Вехи. М., 1909. С. 5–26. По цене 5 рублей за экземпляр, из которой 3 руб. 40 коп. читатель платит за сам текст философа, а 1 руб. 60 коп. – за сопровождающего его А. Л. Андреева.


[Закрыть].

Как видите, довольно грузные баржи прицепляются к быстроходному судну русской мысли. Так что же они с собой везут? Заглянем в «Приложение» и прочтем то, на что упадет наш взор: «Если для Ленина знание, которое дает марксизм, призвано служить прежде всего руководством к революционному действию, то для Н. А. Бердяева оно интересно почти исключительно как средство понимания. Поэтому (?! – Р. Г.) марксизм в его интерпретации, как и марксизм у П. Б. Струве, приобретает сильный налет объективизма. Это попытка рассматривать общество как бы „со стороны“, тогда как с точки зрения В. И. Ленина марксистский подход к общественным явлениям с необходимостью включает в себя партийность, „обязывая при всякой оценке события прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной группы“ (ссылка на: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 1, с. 419). Вот такого-то стремления стать на сторону определенной общественной группы Бердяев и не обнаруживает, несмотря на все свои декларации о роли передовых классов в истории…»[93]93
  Приложение. С. 161.


[Закрыть]. «Материализм, несомненно присущий философским взглядам Маркса и Энгельса, с их точки зрения, сам по себе не определяет собой существа их миропонимания: самое главное в нем вовсе не утверждение первичности материи перед духом (?! – Р. Г.), а неприятие идеи субстанциальности, идеи застывших вещей…»[94]94
  Там же. С. 166.


[Закрыть]. «Бердяев… весьма односторонне понял Маркса», ведь «общечеловеческое и классовое у Маркса находятся во взаимной диалектической связи и не отделены одно от другого…»[95]95
  Там же. С. 167.


[Закрыть]. Из раздела о самой книге: «У Бердяева получается, что на сцене истории действуют по сути не реальные люди, а какие-то персонифицированные духовные сущности. Бывший марксист будто не замечает, что, включаясь в общественную борьбу, русский интеллигент-разночинец, рабочий, крестьянин выступали за вполне определенные цели – за землю и волю, за социальную справедливость»[96]96
  Там же. С. 190.


[Закрыть]. «В методологическом плане самое, пожалуй, уязвимое в философско-исторических размышлениях Бердяева о России это то, что история предстает в них, по сути дела, как внешнее движение – движение явления, а не сущности, формы, а не содержания»[97]97
  Там же. С. 193.


[Закрыть]. Как видим, и форма, и содержание дебюта А. Л. Андреева на поприще истории русской мысли таковы, что для корректности требуют представиться публике, так сказать, в чистом виде, не теряясь в тени могикана. Конечно, скажут мне, сопутствующие слова, послесловие и комментарии, совсем не лишни при перепечатке старых текстов, особенно когда речь идет о знаменитых «Истоках» – истоках мифа, запущенного Бердяевым в мировой обиход, о некоем особом «русском коммунизме». Но ведь не так же внезапно, из-за угла, и не с таким же большим ковшом налетать на брагу…

Спрос таков, что эту книгу с «Приложением», подобно ее предшественнице, выпущенной в свет тоже массовым тиражом не без предприимчивой кооперативной лихости (Н. А. Бердяев. Эрос и личность. Философия пола и любви. М., 1989. – 156 с. Цена 4 руб.), мгновенно расхватывали и даже распределяли по спискам. Сходное без сомнения произойдет и с анонсированной на обложке «Истоков…» «комментированной» антологией «О России и русской философской культуре: Философы русского послеоктябрьского зарубежья», кто бы и как бы ни конвоировал тексты этих философов. Издатели убеждают, что «оригинальность мысли и богатая эрудиция авторов, литературные достоинства публикаций делают книгу интересной не только специалистам, но и широкому кругу читателей». А мы рискнем даже сказать наоборот: не только широкие читатели будут заинтересованы в этой книге – с этой стороны ей успех обеспечен, – но и узкие специалисты, уже заинтригованные ею.

Неужто нам обещают «публикации», то есть, строго говоря, неопубликованные «произведения известных философов русской эмиграции» и среди них «Трагическую интеллигенцию» Г. П. Федотова (а мы-то были до сих пор знакомы только с его «Трагедией интеллигенции»!) и «последнюю прижизненную работу Питирима Сорокина» (где «последняя прижизненная», там, глядишь, и первая посмертная!)?

Что касается широкого читателя, то, повторим, что бы его ни ожидало и какие бы издержки ему ни пришлось понести ради рассекреченной философии, он все вытерпит и простит, только дайте ему, наконец, книги в руки.

Поистине удивительна и почти неестественна тяга к философским рассуждениям совсем и не в теоретизирующих только, а и в широких кругах нашего общества на фоне все большего материального стеснения рядового читающего человека и чреды терроризирующих его катастроф. А может быть, наоборот, дело как раз в этих затянувшихся и нарастающих бедствиях, объяснение которым наш соотечественник по чуткому наитию своему ищет именно у философов начала века, недаром так долго запертых в шкафах. Дело, по-видимому, в том, что при всей видимой и действительной разнице между зажиточной и богатой перспективами Россией эпохи Столыпина и «Вех» (1909), отметивших собой расцвет «золотого века» русской религиозной мысли, и, с другой стороны, Россией конца столетия, попавшей в капкан последнего истощения, существует сходство – острая нужда в реставрации своих жизненных основ. Только тогдашней России предстояло вернуть дух, а сегодняшней еще и материю. И так же, как тогда страна вступала в эпоху решающего исторического выбора, который как раз и формулировали авторы «Вех», так и теперь она снова поставлена перед ним. Вот почему не всегда осознанно, а часто импульсивно российский человек испытывает избирательное сродство по отношению к мыслителям, стоявшим у начала той истории, «развитой этап» которой он на себе сейчас переживает, и предлагавшим ей альтернативу.

Предоставим слово одному из участников предприятия, С. Л. Франку.

«Весна 1909 г. была ознаменована (…) большим литературно-общественным событием – опубликованием сборника „Вехи“, в котором семь писателей объединились в критике господствующего интеллигентского, материалистического или позитивистски обоснованного политического радикализма (…). Несмотря на отсутствие всякого сговора (каждый из нас ознакомился с содержанием „Вех“ только после их опубликования), „Вехи“ выразили духовно-общественную тенденцию, первым провозвестником которой был Петр Струве. Эта тенденция слагалась из двух основных моментов: с одной стороны, утверждалась необходимость религиозно-метафизических основ мировоззрения – в этом отношении „Вехи“ были прямым продолжением и углублением идейной линии „Проблем идеализма“ (1902); с другой стороны, в них содержалась резкая, принципиальная критика революционно-максималистических стремлений русской радикальной интеллигенции»[98]98
  Франк С. Л. Биография П. Б. Струве. Нью-Йорк, 1956. С. 81–82.


[Закрыть].

«Событие», о котором пишет Франк, заключалось в том, что названные им литераторами философские публицисты, экономисты, правоведы, видные участники левого идейного движения в России, выдающиеся представители той общественной группы, которую Г. П. Федотов позже назвал «орденом интеллигенции», выступили с покаянным философским отречением от своей недавней веры и с призывом к бывшим единомышленникам отказаться от застарелого атеистического исповедания и от установок на революционное сотрясение общества, проектируемое «секулярным социальным утопизмом» (С. Л. Франк). «Проблемы идеализма», которые упоминает цитируемый автор, были начальным философским шагом к этому духовному обращению. Участники «Проблем», среди которых были и авторы будущих «Вех», ограничивались пересмотром господствующего позитивистского умонастроения с его неверием в истину и моральным релятивизмом, противопоставляя ему преимущества философского идеализма с его абсолютами и уважением к личности, но не выходили в сферу «общественности». «Вехи», «сборник статей о русской интеллигенции», как справедливо отметил самый яростный их противник, будущий вождь социалистической революции Ленин, ставил под вопрос все, чем жил левый лагерь, вся русская революционная интеллигенция: ее идеалы, общественную доктрину, ее тактику, наконец, ее психологию.

Вот содержание сборника: Н. А. Бердяев. «Философская истина и интеллигентская правда»; С. Н. Булгаков. «Героизм и подвижничество»; М. О. Гершензон. «Творческое самопознание»; Н. А. Изгоев. «Об интеллигентской молодежи»; Б. А. Кистяковский. «В защиту права»; П. Б. Струве. «Интеллигенция и революция»; С. Л. Франк. «Этика нигилизма».

Статьи эти родились из опыта «малой революции» (1905) как, по выражению П. Б. Струве, «призыв и предостережение» из большой.

«Вехи» имели невероятный успех в обеих столицах, в провинции, за границей в кругах политической эмиграции. В течение полугода они выдержали пять изданий. Однако успех этот был скандальным. Собиравший материал по «Вехам» историк русской мысли XX в. Н. Полторацкий классифицирует «реакцию на „Вехи“» по группам: 1) публичные собрания, которые прокатились не только по Москве и Петербургу, но и по другим городам; 2) статьи, которых только в 1909–1910 гг. было напечатано не менее 200; 3) сборники, которых вышло за эти же два года полдюжины; 4) книги и брошюры. Однако во всем этом шквале отозвавшихся голосов почти не было симпатизирующих семерке смельчаков. Положительные отклики, как подытоживает Н. Полторацкий, исходили из нескольких небольших очагов – из среды сотрудников журнала П. Б. Струве «Русская мысль», «Московского еженедельника» кн. Е. Трубецкого, полуправительственной газеты «Новое время», символистского журнала «Весы» (статья о «Вехах» в нем была написана А. Белым), газеты «Московские ведомости» и еще нескольких менее значительных печатных органов. Но «эти положительные отзывы буквально тонули в общем хоре критических и враждебных откликов»[99]99
  Полторацкий Н. «Вехи» и русская интеллигенция // Полторацкий Н. Россия и революция. США (Эрмитаж), 1988. С.62.


[Закрыть]. Не нужно объясняться по поводу того, почему сборник встретили в штыки большевики, эсеры, меньшевики и вообще все радикалы, но на авторов «Вех» набросились и либералы, сотоварищи многих из них по партии кадетов. Ее инициатор, историк, экономист и публицист П. Н. Милюков организовал целое контрнаступление на «Вехи», предприняв специальное турне по стране с целью их повсеместной «дискредитации» (выражение историка русской культуры Н. Зернова) и собрав группу видных ученых-либералов, чтобы обезвредить «пагубное и отталкивающее» влияние этих соблазнителей, пытающихся совлечь интеллигенцию с пути построения неоконченного здания политической демократии[100]100
  См.: «По вехам». М., 1909. С. 169 и др.


[Закрыть]. «Он клеймил, как паникеров, – пишет об этих выступлениях вождя кадетов Зернов, – людей, пытавшихся обратить внимание младшего поколения на приближающуюся катастрофу, которую он сам не предвидел»[101]101
  Зернов Н. Русское религиозное возрождение XX века. Париж, 1974. С. 144.


[Закрыть]. Реакция вразумления вроде той, о которой рассказывает нам тоже деятель кадетской партии, а впоследствии историк революции И. В. Гессен, явилась среди либералов исключением: «Успех „Вех“ был ошеломительный… Не было ни одного периодического органа, который бы не отозвался на эту книгу. Интеллигенция горячо защищалась… Меня этот сборник сильно смутил. Я впервые почувствовал, что нашему веку действительно приходит конец»[102]102
  Гессен И. В двух веках. Берлин, 1937. С. 266.


[Закрыть].

Нелогичный, казалось бы, яростный отпор «Вехам» и упреки в «ренегатстве» со стороны их политических единомышленников и однопартийцев (ведь «веховцы» не меняли своих политических убеждений, оставаясь конституционными демократами и противниками самодержавия!), – однако не плод недоразумения, как иногда думают интерпретаторы той поры; они объясняются более глубокой «изменой»: Прогрессу и политической Борьбе во имя «духовно-реформаторской работы», опирающейся на «религиозный гуманизм» (С. Л. Франк). «Вехи» требовали смены богов, что раздражало позитивистских прогрессистов (нe говоря о социалистах), уже решивших вопрос о Боге «только с другого конца», по известному выражению одного героя Достоевского. «Вместо определенной точки зрения в соответствии с прогрессивной наукой, „Вехи“ зовут нас в сумрачный мир, где стерты все межи, а важнейшие проблемы разрешаются в согласии со святыми отцами»[103]103
  См.: «Вехи» как знамение времени. М., 1910. С. 284–285.


[Закрыть], – выпукло сформулировал атеистическое вдохновение интеллигенции литератор из революционного лагеря Н. Ракитников. Своим обращением к собратьям по классу авторы «Вех» выявили глубокий радикализм русских либералов, порвавших с содержательным классическим либерализмом и ставших родственными по мировоззрению революционной «беспочвенной интеллигенции».

Так, зародившаяся партия христианского центра, «либерального консерватизма», идущего от Пушкина и через Соловьёва, в России тех лет осталась изолированной. «Русское образованное общество в своем большинстве не вняло обращенному к нему предостережению, не сознавая великой опасности, надвигавшейся на культуру и государство», – резюмировал после Октября П. Струве[104]104
  Струве П. Б. Предисловие издателя // Из глубины. М., 1918. С.3.


[Закрыть]. Эволюционистская политика реформ была сорвана «взвинчиванием народных масс», ставкой на «народное возбуждение», выстрелом в Столыпина, а затем и – затяжной, изматывающей войной. Революция, которой так боялись участники «Вех», свершилась.

Но они не отступили и по горячим ее следам, привлекая к сотрудничеству нескольких новых единомышленных лиц, в том числе С. А. Аскольдова, П. И. Новгородцева, Вяч. Иванова; летом 1918 г. начали печатать сборник «Из глубины», в котором «диагноз пороков» России и «предчувствие» катастрофы сменились анализом действовавших в стране духовно-исторических тенденций в свете свершившегося факта. Кредо социальной философии собравшихся авторов и их взгляд на корни революции были обобщены здесь организатором издания П. Б. Струве: «… Положительные начала общественной жизни укоренены в глубинах религиозного сознания и ‹…› разрыв этой коренной связи есть несчастье и преступление»[105]105
  Там же.


[Закрыть]. На сборник власти[106]106
  Уже новые.


[Закрыть] наложили арест, так же как в дальнейшем и на всю эту философию.