Текст книги "Дым на солнце"

Заклеймен на всю жизнь

Император и его старший брат шли по недрам императорского дворца – по местам, где среди копошащихся существ и вонючих помоев бродили только низшие из слуг. Глубоко в тени под жалкой пародией на окно находились две одиночные камеры, запертые железными дверями, и деревянные стропила обозначали их потолок. В каждой камере была решетка для испражнений и пол, устланный гниющей соломой. И ничего больше.

Это было маленькое тесное пространство, но Золотому замку никогда и не была нужна тюрьма больше этой. Те, у кого хватало дерзости оскорбить императора или любого из его верных феодалов, сталкивались с одним из двух наказаний: смертью или изгнанием, причем смерть могла быть исполнена множеством красочных способов: удушение от протаскивания за горло по улицам, подвешивание вниз головой и утопление, разрывание на части растягиванием на крепостных валах, смерть в яме с ядовитыми змеями или – если преступнику улыбнется удача – простое обезглавливание.

Что до тех, кому досталось изгнание?

Они были заклеймены на всю жизнь.

Року и Райдэн направились к камере в дальнем углу. Четыре императорских гвардейца шли с двух сторон от них, а на буксире плелся человек со шрамами, одетый в темный халат. Он нес в руках железный сундук, запачканный запекшейся кровью.

Расслабленно прислонившись к каменной стене, внутри сидел человек. Спутанные темные волосы скрывали черты его лица. Его черный косодэ был покрыт сажей, кровью и грязью. Лунный луч, перемещающийся над его головой, резко высвечивал лабиринт стропил, отбрасывая угловатые тени на полу у его ног.

– Такэда Ранмару, – мягко начал Року. – Для меня большая честь наконец встретиться с тобой.

Оками не двигался. Не ответил даже взглядом на приветствие.

– На колени, ты, дрянь, – рявкнул Райдэн, его пальцы дернулись на самэгаве[7]7
  Самэгаве – досл. «акулья кожа». Важная составляющая катаны, обвязка цуки – рукояти меча. Обеспечивает дополнительное сцепление руки с рукоятью.


[Закрыть] из белой змеиной кожи его катаны. – Поклонись своему императору.

Оками остался сидеть неподвижно на грязной соломе, вытянув вперед ноги, только на его губах мелькнула легкая улыбка, как будто его не волновала угроза Райдэна.

Року медленно ухмыльнулся.

– Довольно жалкое проявление неповиновения.

И снова никаких признаков ответа.

В этот раз Райдэн кивнул, молча приказывая одному из императорских гвардейцев открыть камеру.

Император поднял руку, чтобы остановить их. Он склонил голову набок.

– Кажется, добрые слова тебя не трогают, – вслух размышлял Року. – А мой брат уже сделал выбор в пользу устрашения. Всего за несколько мгновений я опустился до простейших оскорблений. Что же остается?

Оками поднял глаза на фигуру в капюшоне, неподвижно стоящую в стороне. Изучил темный сундук, зажатый в костлявых руках человека, и голодную ухмылку его потрескавшихся губ.

– Угрозы. – Его ответ был произнесен холодно, неторопливо. Несмотря на то, что он казался расслабленным, его тело оставалось высеченным из камня, как уснувшая гора.

– Это правда, – согласился Року. – А угрозы сработают?

– Боль, – продолжил Оками, не сводя глаз с сундука.

Улыбка Року была жестокой, как будто этот вариант принес ему наслаждение.

– А она сработает? Если бы я пригрозил тебе болью, ты бы стал сотрудничать?

Оками проигнорировал его. Райдэн снова кивнул в сторону императорской гвардии, и замок на двери камеры со зловещим щелчком открылся.

Року вздохнул.

– Меня беспокоит, что мы не можем прийти к единому мнению даже по такому простейшему вопросу, господин Ранмару.

Ухмылка озарила одну сторону лица Оками, подчеркивая косой шрам на губах.

– Мое мнение – это гора. Ваше – поле. Должна ли гора преклонить колени перед полем? – Он оскалил белые зубы в мрачной ухмылке, а затем кивнул на солому под ногами. – Или поле хочет доползти до меня?

– Ты предательская свинья. – Войдя в камеру, Райдэн решительно выхватил свой клинок из саи. – Ты будешь обращаться к своему небесному повелителю с уважением. – Его слова были острыми, как свистящая коса, его оружие замахнулось с убийственным намерением.

На этих словах Оками поднял глаза. Лунный свет, просачивающийся сквозь решетчатое окно наверху, изгибался, будто тянулся к нему. Но он оставался вне его досягаемости, шрам на губах засеребрился.

– Так быстро, – пробормотал он.

Райдэн моргнул.

– Что?

– Я узнал о твоей слабости так быстро, принц Райдэн.

Прищурившись, Райдэн отдернул клинок, ударяя по каменной стене на волосок от головы Оками, и дождь из золотых искр обрушился на них.

– Брат… – тихо позвал Року. – Терпение.

– Ты жаждешь уважения даже в мире, созданном, чтобы беспрекословно предлагать его тебе, – продолжил Оками. Его черный взгляд даже не дрогнул. – Но может быть, просто это уважение кто-то отобрал у тебя в детстве. Или, возможно, ты предсказуемо презираешь свою судьбу? – Он понизил голос, добавляя: – Первенец, которому ничего не предначертано.

Как только Райдэн поднял свой меч во второй раз, Року махнул рукой, призывая их обоих замолчать.

– А в чем твоя слабость, господин Ранмару? – спросил император своего пленника.

Как и ожидалось, Оками не ответил.

– Что ж, хорошо, – вздохнул Року, само олицетворение терпения. – Ты ответишь на мои вопросы, если я назову тебя вместо этого Оками? Я слышал, что ты предпочитаешь это имя. Я готов пожаловать тебе этот дар.

Оками вздернул подбородок. Прислонил голову к стене. Его распущенные волосы упали с его покрытого синяками лица, когда он встретился взглядом с императором.

– Ты хочешь знать мою слабость? Забавно, что ты так открыто просишь об этом. Возможно, ты не такой, как я думал. – Он развел ладони в стороны, будто ему нечего скрывать. – Или, возможно, ты хочешь, чтобы именно так я и думал.

Року снова улыбнулся, и в уголках его глаз собрались морщинки, портя его обычно гладкое лицо.

– Возможно, в одном ты ошибаешься, а в другом прав. Только путем честного разговора мы сможем узнать.

Оками сухо рассмеялся.

– Ты можешь спросить обо всем, о чем хочешь, но я не обязан тебе отвечать. – Слегка подавшись вперед, он поставил ногу и оперся на колено локтем, его цепи зазвенели.

– Справедливость, – начал Року.

Глаза Оками почти незаметно сузились.

Року продолжал:

– Мужество и сострадание.

Хотя он и не опустил катану, Райдэн вопросительно покосился на своего младшего брата.

– Почтение, искренность, честь. – Року сделал паузу. – Верность.

Оками пошевелился, грязная солома под ним зашуршала о цепи.

Замешательство, исходившее от людей со всех сторон, казалось, наполняло молодого императора силой, словно ему нравилось играть роль загадки. Он выпрямился, его взгляд заострился.

– Ты сын знаменитого самурая. Какой принцип бусидо является твоей слабостью? – Року сделал пять шагов к одной стене камеры, прежде чем остановиться и направиться в другую, будто он вышел на послеобеденную прогулку. – Какой из твоих многочисленных изъянов внушает тебе страх глубокой ночью?

Оками не ответил.

– Ох, тысяча извинений. – Року сцепил руки за спиной, но в его голосе не слышалось ни капли сожаления. – Оками. Волк Хонсё. Пес леса Дзюкай, – мягко, но язвительно сказал император, – с грязной конурой и стаей сук за спиной.

Тени на лице Оками обострились, когда его губы поджались, – первый признак того, что слова императора хоть как-то повлияли на него.

– Что ж, хорошо, – продолжил Року, – Оками… Я обменяю свою слабость на твою. Я скажу тебе, чего я больше всего боюсь, а ты в обмен сделаешь то же самое.

После минутного молчания последовало веселое фырканье:

– Я так не думаю.

– Отказываешься торговаться со своим врагом? – Року подарил ему еще одну улыбку, не показывая зубов.

– Нет. Я отказываюсь торговаться с тобой.

Император остановился и обернулся, встречаясь взглядом со своим пленником.

– Я слышал, как многие говорили, что твой отец был таким же своенравным человеком. Это стоило ему жизни, но ничего не принесло. Мой отец часто отмечал, что господин Сингэн был величайшим из всех дураков. Тем, кто считал принципы ценнее, чем действия.

– Оскорбление моего отца не выбьет из меня ответа, равно как и обмен улыбками, будто мы старые друзья. Я ожидал от тебя большего, Минамото Року. – Оками вернул ему ту же тонкую улыбку, ирония изгибала кончики его губ. – Почему бы тебе просто не убить меня? Твой отец поступил бы так. Так поступают все люди вроде тебя, когда сталкиваются с трудностями. – Он скрестил руки на груди. – Убей меня, и покончим с этим. – В его тоне звучала насмешка. – Тогда ты сможешь беспрепятственно править империей Ва, как настоящий повелитель. Разве это не твоя мечта, Року-тян? Навечно стать ребенком, за которым никто не будет следить?

Яростный рев сорвался с губ Райдэна, услышавшего оскорбление его младшего брата. Своего императора. Райдэн сжал свои покрытые броней пальцы в кулак и с размаху ударил Оками, отчего тот упал на посеревшую солому.

Пока его старший брат пинал пленника ногой в грудь, Року терпеливо ждал, и на его лице отразилось странное недоумение.

С лицом, перекошенным от ненависти, Райдэн продолжал обрушивать на Оками дождь ударов, пока Року наконец не поднял руку, приказывая своему брату остановиться. Оками сплюнул кровь на солому и тяжело выдохнул, прежде чем снова сесть. Он кашлянул, прочищая горло. Некоторое время он смотрел на императора, признаки задержавшейся насмешки не соотносились с его разбитым, окровавленным лицом.

– Похоже, оскорбления действуют и на твоего брата. Как предсказуемо.

– Оскорбления действительно являются простейшей формой устрашения, – ответил Року, похоже, не волнуясь о пренебрежении, которое продемонстрировал этими словами к своему брату. – Я согласен, что они меньше всего эффективны в подобных ситуациях. Но не часто я встречаю врага с похожим умом. – Он жестом подозвал человека в тени, держащего сундук, сделать шаг вперед. – И поскольку мы пришли к согласию по этим вопросам, больше нет нужды тратить время на такие низменные средства устрашения.

Оками не сопротивлялся.

– Я не боюсь боли.

Улыбка, которая расплылась по лицу императора, началась с нервирующей мягкости. Та разрослась во что-то зловещее, наполнив воздух странным приторным запахом.

– Но я говорю не о твоей боли, Оками.

Мгновение ответом ему была лишь тишина. Затем Оками наклонился вперед, и его голос понизился до шепота:

– Ты ничего не выиграешь, причиняя боль любому из тех, кому не посчастливилось называть меня своим другом.

– Об этом уже буду судить я. – Року снова зашагал по камере. – Любой человек, которому не посчастливилось назвать тебя другом, также имеет несчастье обладать жизненно важной информацией.

– Какой информацией? – резко хохотнул Оками. – Хочешь узнать, на каком камне я сплю в лесу? Или, возможно, тебе важно узнать, как я предпочитаю пить чай?

– Или, может быть, я хочу знать, нравилась ли тебе твоя еда, – прервал его Року. – Я слышал, что у вас был превосходный повар – настоящая находка семьи твоего отца, не так ли? Жаль, что мне не довелось с ним встретиться. Я как раз нахожусь в поисках верных слуг. Но, увы, я также слышал, что этот конкретный слуга уже никому не будет полезен, – намеренная пауза, – больше никогда.

На этот раз тишина, воцарившаяся вокруг них, была другой. Она стала тяжелее, низкий гул собирался в воздухе.

– Если бы он был здесь, это все равно не имело бы значения, – сказал Оками, тон его голоса балансировал на грани сдерживания. – Ёси никогда ничего бы тебе не сказал.

Року поднял палец, подчеркивая свое мнение:

– Возможно, это правда. Мое упущение. Нет необходимости воскрешать мертвых поваров. В нашем распоряжении – в этот самый момент – есть кое-кто, кто может ответить на все эти и другие вопросы. Кто-то гораздо более… податливый.

– Ах, конечно. – Оками опустил голову, позволяя волосам упасть на лицо и скрыть его выражение. – Никчемная дочь Хаттори Кано. Наверное, это будет забавно.

Року посмотрел на брата.

– Брат, – начал он, – твоя невеста жила среди всех этих мужчин, не так ли?

С мрачным выражением лица Райдэн спрятал клинок в ножны.

– Моя невеста? Я не собираюсь брать эту грязную воробьиху в ж…

– Чепуха. – Император развернулся на месте, подол его блестящего шелкового халата волочился по грязи. – Мы не можем взять назад свое слово. Мы также не можем игнорировать последнюю волю нашего почившего отца-императора.

Райдэн с отвращением выдохнул:

– Даже если товар испорчен и не подлежит починке?

Хотя Оками весело хмыкнул, услышав это, цепи возле его кулаков мягко звякнули.

– Хаттори Марико поклялась в верности тебе и нашей семье, так? – продолжил Року.

Райдэн кивнул, выражение его лица все еще было нечитаемым.

– Тогда, – сказал Року, взглянув на своего пленника, – ваш союз следует скрепить как можно скорее.

– Мой повелитель, – ответил Райдэн, – возможно, мы могли бы…

– Я не собираюсь ни с кем спорить на эту тему, брат. Ни с кем, – раздув ноздри, обратился к нему Року. Его пронзительный голос почти взвизгнул от натуги. – Есть только один способ узнать наверняка, сохранила ли госпожа Марико свою невинность в лесу Дзюкай. – В его глазах мелькнул блеск, когда он заметил, как сверкнули обсидиановые глаза Оками. – Возьми ее в жены. И если она действительно запятнана – если она солгала нам, – ее наказанием будет медленная смерть предательницы. – Он замолк, дожидаясь, пока его слова повиснут в воздухе. А затем император уставился в каменное лицо своего пленника. – А Пес леса Дзюкай будет этому свидетелем.

Пепел верности

Побег.

И убийство императора.

Об этих идеях Оками давно не размышлял. Получая все новые удары от принца Райдэна, он про себя удивлялся иронии всего происходящего.

Тому, как он попал сюда. По своей воле. Тому, что принял эти оскорбления. По своей воле.

В любую ночь на пути в Инако Оками мог сбежать. Он по-прежнему мог сбежать и сейчас, если бы его цепи были хоть на руку длиннее.

На протяжении многих лет такая вещь, как побег, никогда его не беспокоила, потому что он всегда верил, что никогда и никому не сдастся. Сделка, которую он заключил с демоном тьмы, гарантировала, что никто не сможет взять его в плен, пока ночное небо касается его кожи. Его способность двигаться, оседлав ветер, – быстрее, чем вспышка молнии, – позволяла ему исчезать, как тень на солнце, даже в самых безвыходных ситуациях.

Став в детстве свидетелем жуткой смерти отца, Оками поклялся небесам, что он умрет прежде, чем позволит кому-либо получить власть над ним. Власть убить человека без последствий. Власть разлучить мужчину со всеми, кого он любил, и лишить мальчика всего, что он когда-либо знал, одним махом.

Эта детская клятва стала причиной, по которой Оками заключил сделку с демоном на десятом году своей жизни. Он принял демонический клинок из странного черного камня и произнес свою клятву. Считая, что это достойная плата за свое благополучие и будущее.

И несмотря на это, он рискнул и тем и другим не единожды, а дважды за последние дни. И все ради любви. Ради любви Оками был вполне готов потерять все.

Что же насчет убийства императора? Было время – вскоре после гибели его отца и потери состояния семьи, – когда Оками подумывал убить Минамото Масару и стать причиной падения императорской семьи. Даже сейчас – с нежной горечью – он вспоминал, как тосковал по тому дню, когда будет достаточно силен, чтобы уничтожить всех, кто осадил его мир.

Но это все была лишь детская глупость – сама эта мысль о мести. Размышления рассерженного мальчишки, лишенного цели. В конце концов, какую цель преследовало возмездие? Такую, что уничтожала своего носителя, ввергая в бесконечный порочный круг ненависти.

Вскоре после смерти отца – когда Оками столкнулся с холодом, смертью, голодом, отголосками насмешек, – он забыл эти мысли и вместо этого выбрал удобство защиты только самого себя. По крайней мере, в этом случае он не стал бы причиной гибели кого-либо связанного с ним, умершего во имя мести.

И все же вот он сейчас рассматривает вероятность побега. Мечтает проткнуть сердце этого глупого императора раскаленным клинком. Наблюдать, как его кровь утекает сквозь решетку, предназначенную для испражнений. Смеяться про себя, пока жизнь вытекает из тела Року.

Знает, что все это безнадежные усилия.

Каждый раз, когда кулак Райдэна врезался в кожу Оками, он чувствовал, как напрягалось его тело, хотя разум знал лучше: никто не спасет от неизбежного приступа боли. Вскоре каждый удар слился со следующим, пока в его груди, конечностях и животе не разлился ровный гул боли. Пока в голове не зазвенело, как будто внутри был гонг.

Затем избиение прекратилось так же внезапно, как и началось.

Казалось странным, что они еще не допросили его. Он думал, что они, по крайней мере, захотят узнать, несет ли Черный клан ответственность за смерть императора. Что сделали его люди и почему. Кто входил в состав Черного клана. Какие у них могли быть планы относительно будущего империи.

Тем не менее они не спросили у него ничего важного, кроме того, чего он на самом деле боится.

И это… подарило ему передышку.

Оками перекатился на спину и позволил звукам их голосов стихнуть, как будто он погрузился под воду. Стараясь изо всех сил игнорировать оскорбления в каждом слове, независимо от того, кто их произносил. Райдэн носил свою ненависть как броню, и часть Оками предпочитала именно такой ее вид. Старший брат обладал неприкрытой, бесхитростной ненавистью, легко заметной и понятной. Легко проходящей. Это была ненависть, с которой Оками столкнулся в молодости, когда на его стороне были только верный самурай его отца Ёси и его лучший друг Цунэоки.

Року не выставлял свою ненависть напоказ. Он маскировал ее довольными улыбками и пугающим спокойствием, как будто пытался задобрить или склонить своих жертв к подчинению. Это была опасная ненависть, потому что трудно было понять, насколько глубоки ее корни. Чем больше Року говорил, тем глубже его яд просачивался сквозь кожу Оками, заставляя того сжимать зубы.

Ненависть Райдэна было легко игнорировать. Но ненависть Року была извилистой тропинкой, манившей Оками вперед, в колючий подлесок.

Лицо Оками пульсировало. Каждый вздох напрягал мышцы груди. Один глаз нельзя было открыть, настолько он опух. Тем не менее он смотрел на луч лунного света. Тот единственный мазок сияющего белого цвета, падающий каскадом из узкого окна наверху. Его тело инстинктивно потянулось к нему. Искало в нем утешения. Силы. Свет ночного неба мог стать его спасителем, так же как и он долгое время был его демоном.

Его босая нога вытянулась, словно в трансе. Облако пронеслось над луной, окутав его спасительницу еще большей тьмой.

Так близко. Но так далеко.

Слишком далеко, чтобы помочь.

Ненавистные слова, окружающие Оками, продолжали проникать в его грудь, обволакивая его сердце. Он никому бы не позволил увидеть свое отчаяние. Несмотря на то что его лицо пульсировало, а грудь болела, он никогда не позволил бы ни единой слезинке скатиться по его лицу. Он бы не доставил никому – тем более этим глупым мальчишкам, играющим во взрослых мужчин, – такое удовольствие.

В последний раз слезы текли по лицу Оками в день, когда умер его отец, восемь лет назад. С тех пор он ни разу не плакал, даже наедине с собой.

Оками подавил желание закричать. Разозлиться на умирающий свет и нанести ответный удар по боли, пронизывающей его тело. Это не была боль от многократных избиений. Это была боль от страха. От холодного, темного страха, который Оками так долго игнорировал. От возможности, что как бы он ни старался избежать подобного, все же были люди, которые смогли заполучить контроль над ним, по-своему.

Не эти юные дураки, стоящие перед ним со своим сверкающим оружием и сияющими шелками. Не эти глупцы, для которых власть была всем. Нет. Они бы никогда не получили его.

А те, кого любил Оками. Люди, чей смех проник в его душу. Они были теми, кто вдохновил его на верность, независимо от причины и цены. Про которую всегда говорил Ёси, когда Оками спрашивал, почему старый самурай потратил годы своей жизни на служение молодому ронину, готовя яйца для избалованного маленького мальчика.

«Любить кого-то – значит терять контроль, – сказал Ёси с нежной улыбкой. – И я обещал всегда любить тебя, как любил Сингэна-сама, моего верного брата по оружию».

Ёси. Верный самурай и доверенное лицо его отца, который был на их стороне после исчезновения жены Такэды Сингэна во время шторма в море. Человек, который приютил Оками, когда тот был потерянным одиноким мальчиком. Человек, который укрыл его в безопасности, даже когда Оками пожелал, чтобы он ушел.

И Цунэоки. Его самый дорогой друг. Мальчик, терзаемый чувством вины за предательство отца. Которое привело к смерти Такэды Сингэна от его собственной руки. Когда они были моложе, Оками хотел, чтобы и Цунэоки ушел. Сын Асано Наганори был постоянным напоминанием о том, что Оками потерял. Но Цунэоки ни разу не поколебался в своей верности. Даже когда Оками согласился предоставить опасному демону точку опоры в мире смертных, чтобы получить его силу, его самый давний друг вскоре без колебаний последовал его примеру. Он взял клинок из черного камня и принес свою кровавую клятву ночному зверю. И последовал за Оками, когда тот выбрал существование без корней, живя нигде и везде.

«Я пойду за тобой туда, куда ты поведешь, – сказал Цунэоки. – Я не боюсь неизвестного. Если ты можешь это сделать, то и я смогу».

И Марико.

Хаттори Марико была виновнее всех. Она дала Оками причину желать вещей, о которых он и не мечтал. Поставить все на карту всего лишь ради мгновения под одеялом тумана, дабы понаблюдать, как вода скользит по ее коже. Он проклинал ее за это снова и снова. В ту первую долгую ночь в заточении он не спал, обратив свой взор к звездам, зная, что сможет сбежать, если попытается, и что может случиться с Марико и его людьми, если он попытается это сделать.

Тогда он снова проклял ее. Несмотря на то что каждый его сон был о ней. Несмотря на то что доносящийся запах апельсиновых цветов вызывал у него улыбку.

Оками знал, что этот коварный молодой император хотел использовать против него его предполагаемые слабости. Он даже ждал от Року чего-то подобного. Чтобы тот запятнал ядом все, что любил Оками, а затем использовал его страх в попытке получить над ним контроль.

Он был готов к этому.

Тем не менее это не притупило ни резкости слов сопливого императора, ни колких замечаний его брата – сторожевого пса, когда все это произошло на самом деле.

Свет по-прежнему был слишком далеко.

А цепи Оками были слишком короткими. Слишком тяжелыми.

И эта девчонка. Эта нелепая девчонка, которая задумчиво поджимала губы и носила свой ум как знак чести. Которая, несмотря на весь мир, сговорившийся против нее, была гораздо более изобретательной, чем любой из мужчин, которых когда-либо знал Оками.

Он не стал бы подвергать Марико риску.

Даже ради всего ночного неба в мире. Даже ради каждой звезды.

– Не требуется много усилий, чтобы покорить сердце простой девушки. – Яд Року проник в разум Оками в тот же миг, когда он вынырнул, чтобы вдохнуть воздуха. – Женщины – непостоянные существа, готовые улыбаться любому слушающему уху. Единственная женщина, которой мужчина может доверять, – это женщина, которая его родила, и даже в этом случае я бы всегда советовал проявлять осторожность. – Его брови на мгновение нахмурились, а затем разгладились с появлением еще одной улыбки.

Эта улыбка выдавала Року. В ней Оками заметил проблеск раздражения. Вполне вероятно, что за исключением его матери все остальные женщины относились к Року с пренебрежением большую часть его короткой жизни. Оками мог представить, как юные девушки императорского двора смотрели на наследного принца. Низкий и менее грозный, чем его красивый старший брат. Второй во всех отношениях, кроме того, что он не заработал сам – своего происхождения.

Такой была извращенная правда Року.

– Возможно, госпожа Марико питает к тебе теплые чувства, – продолжил Року. – Только после того, как ты сдался, она сделала шаг вперед. Или, возможно, это не ты выгнал ее из безопасной тени. Может быть, ее сердце тронул сын Асано Наганори? Мой отец говорил, что Наганори умел обращаться с женщинами.

Смешно. Как ни посмотри. И все же было больно слышать подобное от этого мальчишки.

Оками начал смеяться. Он начал тихо, позволяя своему смеху перерасти в низкий рокот. Когда он взглянул на императора, его смех замер на распухших губах, новое осознание осветило его правду яркими красками. Это поразило его. Отрезвило.

Потому что это было все равно что смотреться в зеркало.

– Это лучшее, на что ты способен, Минамото Року? – Оками внезапно поднялся, его пульс бешено стучал в его венах. – Должно быть, ты ужасно боишься. Твоя слабость – мужество, не так ли? – Он сделал еще один шаг вперед, насколько позволяли его оковы. – Это то, чего ты боишься? Быть преданным, как был предан твой отец до тебя? – Голос Оками эхом отражался от железных прутьев. – Ты боишься, что можешь умереть так же, как он? – Он сделал паузу, позволяя своим словам превратиться в шепот. – Или, возможно, ты боишься, что я могу вырваться из этих цепей и закончить то, что начал мой отец. – Подчеркивая свои слова, он дернул за металлические звенья, сковывающие его запястья и ступни, и звук разнесся в полутьме.

Как и ожидалось, грубый сторожевой пес рядом с императором снова замахнулся катаной, его лицо исказилось от гнева.

– Вот оно, – тихо сказал Року. – Стоило впустить тебя в мой разум, и это дало мне шанс заглянуть в твой.

Оками поднял подбородок, его глаза расширились, пока он проклинал далекий свет.

– Верность, – произнес Року.

Кровь медленно отливала от лица Оками, собираясь в области сердца, пульс гулко стучал в ушах. Он промолчал.

Кажется, Року увидел ту же правду, что и Оками. Ибо страх был величайшим уравнителем, если не считать самой смерти.

Император заговорил снова:

– Как это тебе подходит. Я должен был понять это с самого начала. Твой отец умер от недостатка верности. Разумеется, теперь это должно было стать твоей ношей. – Удовлетворение отразилось на его лисьем лице.

Оками проклял себя так же, как и своих мучителей.

– Теперь, когда мы наконец в равных условиях, начнем? – Року махнул рукой, подзывая фигуру из тени.

Споткнувшись у входа в камеру, странный худощавый мужчина направился к Оками, крепко сжимая перед собой деревянный сундук. Когда Райдэн и четверо императорских гвардейцев двинулись, чтобы прижать Оками к стене, тот инстинктивно засопротивлялся. То была реакция мальчика, который поклялся никогда не казаться слабым – никогда не показывать свой страх, – чего бы это ни стоило. Того, кто пообещал небесам, что никогда, подобно отцу, не проиграет презренному человеку.

Оками толкнул Райдэна плечом в грудь, а затем врезался лбом в лицо принца. Райдэн застонал от боли, отшатнувшись, а затем схватил Оками за горло, закаленная кожа его перчатки впилась в кожу юноши. Яростно оскалившись, принц дважды ударил Оками лицом о каменную стену. Императорский гвардеец нанес своевременный удар в центр его груди. Другой – в живот. Задыхаясь, Оками согнулся пополам и сплюнул кровь на грязную солому, в ушах у него зазвенело, а перед глазами поплыло. Кровь потекла к кончику его носа из раны на лбу.

– Достаточно! – пронзительный голос Року эхом разнесся от стропил. На мгновение Оками подумал, что император может поддаться ярости, кипящей на поверхности. Затем Року выдохнул, протяжно и громко. – Брат, ты и твой проклятый гнев разрушили мои планы по наказанию нашего пленника.

Райдэн, все еще сжимая пальцами горло Оками, бросил взгляд через плечо на своего младшего брата, вопросительно поднимая брови.

– Его лоб разбит и кровоточит, – снова вдохнул Року, его глаза на мгновение закрылись, позволяя ему успокоиться. – Его лицо в кашу.

За следующий вдох Оками понял, что имел в виду император. Понял, что лежит в окованном железом сундуке человека-скелета.

Оскорбление. Вместо ран.

Стиснув зубы, он собрал свою ярость. Заглушил свои страхи.

Оками понадобятся все его силы, чтобы справиться с тем, что грядет.

– Я… прошу прощения, мой повелитель. – Нерешительность Райдэна позволила Оками на миг заглянуть в разум принца, за стену всей этой ярости и злобы. Что-то в действиях императора беспокоило старшего брата. Но нежелание Райдэна мелькнуло лишь раз, а затем исчезло, спрятавшись за новой решимостью. Он ослабил хватку на шее Оками в тот самый момент, когда императорская гвардия сжала свою. – Что ты хочешь, чтобы я сделал? – Отступив назад, Райдэн поклонился – снова верный сторожевой пес императора.

– Сейчас мы должны обратиться за пределы традиций. За пределы ожидаемого. – Року приблизился, его ноздри раздувались, пока он изучал лицо Оками. – Я хочу, чтобы он видел, чувствовал, был свидетелем своей правды до конца своей жизни, какой бы короткой она ни была. – Искра вдохновения озарила его взгляд. – Поместите клеймо сбоку на его шее.

Оками закрыл глаза, когда из-под него выдернули цепи, сковывающие его щиколотки. Гнев пробежал под его кожей, когда он ударился о каменный пол, желчь наполнила горло. За ними последовало горькое веселье. Холодная ирония. Как всегда. Ему оставалось только выбрать, какое чувство надеть сегодня вечером. Глаза Оками открылись, уловив своевольный лунный свет вне досягаемости, и он остановился на самом мрачном юморе. Он был ребенком, лишенным семьи, и юмор для Оками часто был единственным, что удерживало его в здравом уме.

Клеймо предназначалось для лба. Так клеймили воров и мелких преступников. Черные символы рассказывали об их преступлениях, лишая возможности стереть пятно их глупости. Это было даже уместно. В конце концов, Оками и был вором. И если это станет первой пробой пыток нового императора, то это определенно не так ужасно, как предполагал Оками.

Человек в шрамах открыл свой ящик. В нем было несколько маленьких игольчатых лезвий. Он поднял две склянки к лунному свету. В первой плескались черные чернила, как и ожидалось. А во второй? Зловещая ухмылка завладела лицом мужчины, растягивая брызги шрамов от ожогов, покрывающих его кожу. Во второй склянке было густое серебристое вещество, которое засветилось, когда он встряхнул его. Он окунул одно из игольчатых лезвий в светящуюся жидкость, и край лезвия зашипел, как рыбья чешуя над огнем, искажая пространство вокруг себя.

Кислота. Клеймо будет сплавлено с кожей Оками кислотой.

Извращенно и ненужно. Лишь для того, чтобы вызвать боль и не более того.

Надавив своей грязной сандалией на лоб Оками, Райдэн заставил его уткнуться лицом в солому.

Оками вдохнул. Он уже сопротивлялся. Императору доставляло удовольствие смотреть, как он борется. Наблюдать, как его избивают, чтобы заставить подчиниться. Затаив дыхание, Оками взглянул вверх и увидел безмятежное лицо императора. Он не собирался снова дарить Року такую радость.