Текст книги "Последний сёгун"

III. Упущенная возможность

Кэйки несколько раз встречался с Иэсадой, новым верховным правителем Японии.

– Что это за человек? – неоднократно пытался разузнать Энсиро Хираока, приближенный Кэйки, но тот неизменно отвечал:

– Я не могу обсуждать сёгуна. Кэйки был наделен природой даром красноречия и любил поболтать, но, наверное, воспитание в духе Мито принесло свои плоды, и с годами он стал более сдержанным на язык.

На деле же юноша оказался свидетелем нескольких шокирующих сцен. Еще до того, как Иэсада был провозглашен сёгуном, Кэйки однажды навестил его в западном крыле Эдоского замка – традиционной официальной резиденции наследника.

– Кто там? – спросил Иэсада, резко подняв голову. Лицо его было бледным, взгляд блуждающим. Прямо перед ним стояла жаровня, отделанная золотой фольгой, на углях разогревалась глиняная сковорода. Иэсада предавался своему любимому плотскому наслаждению – поедал бамбуковыми палочками жареные бобы.

– А, Хитоцубаси, это ты! Отведай бобов! – воскликнул он и положил несколько штук на ладонь Кэйки.

В этот самый момент через ограду замкового сада перемахнул петух. Иэсада с визгом бросился вниз с галереи-энгава и погнался за птицей. И это взрослый мужчина, который успел дважды овдоветь! Первой его женой была дочь кампаку[19]19
  Кампаку – высшее правительственное звание в Японии IX–XIX века, канцлер.


[Закрыть] Сукэхиро Такацукасы, второй – дочь бывшего кампаку Итидзё; обе женщины умерли вскоре после церемонии бракосочетания.

С тех пор как Иэсада стал тринадцатым сёгуном, каждая его встреча с Кэйки неизменно проходила в саду. И в тот раз он тоже был там, разгуливал своей нетвердой, немного прихрамывающей походкой вокруг пруда. В руках – ружье со штыком, подарок голландца. Иэсада всегда увлекался оружием и теперь потрясал им над головой, преследуя своих слуг, носился за ними следом и радостно хихикал, забавляясь тем, как перепуганные до смерти мужчины разбегаются в разные стороны.

Пребывая в полном смятении, Кэйки подошел к пруду и в ожидании опустился на колени. Вскоре Иэсада бросился и на него в атаку, но, узнав Кэйки, побледнел и отбросил ружье в сторону. Вид у сёгуна при этом был такой, словно он столкнулся один на один с демоном. На глаза его навернулись слезы, он начал истерично звать няньку:

– Осигэ, мне страшно! Здесь Хитоцубаси!

Кэйки был протрясен до глубины души. Он много раз встречался с Иэсадой и считался членом семьи. Но никогда ранее такой реакции не было. Приближенные сёгуна тоже впали в оцепенение и поспешили попросить Кэйки удалиться, что он и сделал без всяких протестов, однако обида и унижение все же терзали его. «Разве я чудовище?» – спрашивал он себя. Должно быть, кто-то настроил недалекого Иэсаду против него, скорее всего дамы из замка.

Естественно, восшествие на престол нового сёгуна означало перетасовки в Ооку, «святая святых», иерархии женщин, прислуживающих сёгуну. При Иэсаде хозяйством заправляла его родная мать, О-Мицу. Дочь хатамото по имени Юдзаэмон Атобэ, она стала супругой Иэёси, когда тот был еще наследником. Судьба необычайно благоволила ей. Хотя Иэёси было далеко до своего плодовитого отца Иэнари, одиннадцатого сёгуна, родившего пятьдесят пять детей от сорока наложниц и державшего в замке еще несколько сотен дам для утех, супруг О-Мицу все же поддерживал связь с пятьюдесятью шестью женщинами, двадцать из которых забеременели. Однако почти все его дети умерли в младенчестве. Единственный оставшийся в живых – умственно неполноценный сын О-Мицу.

После смерти Иэёси и перехода власти к Иэсаде О-Мицу дала буддийский обет и стала известна как Хондзю-ин, но своего огромного политического влияния не потеряла. Подобные прецеденты уже случались: Масако Ходзё называли «монахиня-сёгун» из-за пожизненного влияния, которое эта женщина оказывала на политику сёгуната после смерти в 1199 году ее мужа Ёритомо из рода Минамото, основателя камакурского сёгуната. Физическая и умственная немощь Иэсады, из-за которой он был не в состоянии свободно общаться ни с кем, кроме своей матери и няни, означала, что толкование воли сёгуна Японии всецело легло на плечи О-Мицу.

Твердо убежденная в том, что Нариаки желает с помощью Кэйки прорваться к власти, О-Мицу была настроена чрезвычайно враждебно по отношению к клану Мито. И в общем-то небезосновательно. Именно по этому сценарию и должны были развиваться дальнейшие события: как только Кэйки становится правителем, Нариаки тут же занимает должность огосё, опекуна сёгуна. Войдя в Эдоский замок в этом качестве, он пересмотрит политический курс и встанет грудью против зарубежных сил.

Зарубежные силы О-Мицу совершенно не волновали, но она прекрасно знала, что экономный Нариаки тут же упразднит институт Ооку, а вместе с ним вытеснит из политики и ее саму.

– Старик Мито – сущее чудовище, – внушала она своему сыночку-сёгуну денно и нощно. – И его отродье, юный князь Хитоцубаси, тоже. Если вы сделаете его своим наследником, неизвестно, что станется с вами.

Она шептала и шептала эти слова в ухо безответному Иэсаде, словно колдунья, пытающаяся оживить куклу. В момент наития Кэйки понял, как обстоят дела: власть имущие настроены против него и наверняка сделают все, чтобы он закончил свои дни вдали от главных покоев, сердца замка, а также от западных покоев – резиденции наследника. Кэйки был раздражен и обижен. Природа наделила его многими выдающимися качествами, но амбициозность не входила в их число – голова его ни разу не закружилась от желания стать сёгуном.

«Какая нелепость!» – повторял он сам себе ночь за ночью в тиши своей опочивальни. Постель он делил с наложницей по имени Суко. Каждую ночь, когда Кэйки возлежал с ней, снова и снова повторяя одно и то же слово «Нелепость! Нелепость!», она робела и приходила в отчаяние. Суко казалось, что это он ее критикует.

Всю жизнь Кэйки отличался отменным любовным аппетитом. Он был крепок физически, рано возмужал и в тот год, когда ему исполнилось шестнадцать, познал первую любовницу. Привели ее к юноше не по его требованию, а по повелению наставников. Выбор пал на вышеупомянутую Суко, дочь вассала Мито по фамилии Иссики. Кстати говоря, Суко оставалась с Кэйки всю его жизнь, и после того, как он женился.

Когда Суко впервые появилась в его опочивальне, Кэйки с огромным интересом принялся изучать ее анатомию, предаваясь этому занятию с той же страстью, с какой когда-то забрасывал сеть. Она, обнаженная, ложилась перед ним, а он придвигал поближе бумажный фонарь и изумлялся:

– Совсем не так, как у мужчин! Молодой князь зачарованно взирал на первую наложницу – с той же сосредоточенностью, с какой оттачивал свое мастерство, ставил эксперименты и учился. На этом дело не кончилось. Он позвал к себе Энсиро Хираоку, сказал ему:

– У нее вот такое тело, – и набросал что-то вроде распустившегося цветка ириса на листе рисовой бумаги.

Хираока оказался в весьма затруднительном положении, но Кэйки – без малейшего намека на улыбку – был так занят рисунком, что приближенный лишь вежливо поклонился ему.

Внимание Кэйки к деталям завело его еще дальше. Он достал краски и начал раскрашивать свой набросок, стараясь достичь правдоподобия. После каждого мазка оценивающе склонял голову, и так – пока не достиг полного сходства с моделью.

В итоге он произнес:

– Вот. Это Суко. Они все такие?

Хираока был не в состоянии ответить, поскольку никогда не разглядывал интимные места своей жены.

– Я не знаю, – застенчиво признался он, и тогда Кэйки впервые рассмеялся:

– Ну, тогда ты дилетант!

Был ли Кэйки попросту нескромным или же отсутствие чувства стыда присуще всем людям его положения – этого Хираока сказать не мог. В любом случае, ни разу в жизни он не попадал в такую ситуацию, когда язык отказывается повиноваться и человек двух слов связать не может.

И вот теперь Кэйки, обнимая Суко, снова и снова повторял, насколько все «нелепо», пока в конце концов женщина не выдержала. Стыдливо спрятав лицо в ладонях, она чуть слышно спросила:

– Господин, вы меня имеете в виду?

И только тогда Кэйки осознал, что говорит вслух. Но он не собирался открыто признаваться Суко в том, насколько несчастным чувствует себя, попав в немилость к сёгуну Иэсаде и его матери. Ответ его прозвучал весьма странно:

– Женщина – страшное создание.

Вдруг Суко, стенающая под его ласками, родит ему сына? Тогда, если он, Кэйки, станет сёгуном, именно этот ребенок будет его наследником, а Суко станет влиять на дела государства и займет положение, равное положению госпожи О-Мицу, то есть Хондзю-ин. Именно это он хотел сказать.

– Говорю же тебе, это сущая нелепица.

– Что? Вы о нас толкуете, господин?

Хотя Суко и была старше на два года, она не поспевала за резвыми скачками острого ума Кэйки. «Как нелепо, – думал он в тот момент, – что именно теперь, когда Япония стоит на пороге величайшего кризиса, бразды правления находятся в руках глупого сына и ничего не смыслящей матери». Над страной нависла угроза иностранного вторжения, нация была в опасности – и никто ничего не мог поделать. «Лишь бы меня не трогали», – вздохнул князь. Патриоты, «люди высокой цели», входившие и не входившие в правительство, хотели, чтобы он стал наследником Иэсады, тем самым превратился в доверенное лицо сёгуна и взял на себя контроль над делами государства. Но сам Кэйки ничего подобного не желал. Будучи весьма осмотрительным, в данном случае он подчинялся инстинкту воина-ветерана – залечь на дно.

Однако на политической сцене в ту пору выступал один чрезвычайно деятельный человек, который был убежден, что сделать Кэйки Хитоцубаси наследником сёгуна крайне необходимо, причем срочно, – другого пути спасти нацию не существует, и неудача будет означать непременный крах Японии. Человек этот пустил в ход все средства и силы, чтобы добиться своего. Кэйки конечно же не просил его помощи – молодой князь вообще лишь краем уха о нем слышал. Это был Ёсинага Мацудайра, хотя по большей части его знали как «воеводу Этидзэн». Позднее, во время Ансэйского террора 1858 года, он будет взят под домашний арест и примет имя Сюнгаку,[20]20
  По традиции государственные деятели в дореформенной Японии меняли личные (но не родовые) имена в связи с какими-либо важными событиями в жизни, переменами в судьбе.


[Закрыть] под которым и войдет в историю.

Означенный Сюнгаку Мацудайра был даймё Этидзэн, княжества с доходом 320 000 коку, и главой клана Фукуи. Родился он в семействе Таясу, одном из «трех благородных домов» рода Токугава, и в возрасте семнадцати лет был усыновлен влиятельным кланом Мацудайра. Даймё, получавшие свой титул по усыновлению, обычно оказывались гораздо толковее и активнее, чем наследники крови, и мало кто из князей за два с половиной века правления Токугава обладал мудростью и дальновидностью Сюнгаку. Еще до появления Мэтью Перри и его «черной» эскадры Сюнгаку начал проводить в своем княжестве политику вестернизации; он хотел, чтобы местная экономика перестала целиком и полностью зависеть от риса и других зерновых, потому делал ставку на промышленность. Сюнгаку также являлся весьма прогрессивным общественным деятелем, который снизил в Японии смертность от оспы, силой насаждая прививки. Походил он скорее не на даймё, а на школяра, на страдающего идеализмом студента от политики. Каким бы одаренным руководителем ни был этот человек, он, остро ощущая нависшую над страной угрозу иноземного вторжения, усиленно поддерживал политику закрытости и яростно защищал идеологию школы Мито (хотя позднее изменил свои взгляды).

Однажды поздно вечером Сюнгаку Мацудайра явился в резиденцию Хитоцубаси в женском паланкине. Как только он очутился в особняке, тут же попросил разрешения переговорить с Кэйки. То, что один даймё вот так запросто наведался к другому – дело само по себе неслыханное. Заверив сгрудившихся у входа взволнованных слуг, что, поскольку прибыл он инкогнито, никакой необходимости в соблюдении протокола или правил гостеприимства нет, Сюнгаку стремительно исчез во внутренних покоях.

– Я из Этидзэн. Мы встречались однажды возле уборной, – непринужденно представился он и весело поинтересовался, помнит ли его Кэйки. Смех у него был высоким, как у женщины.

Значит, это и есть воевода Этидзэн, подумал Кэйки. Будучи необычным даймё, Сюнгаку представлял семейство, следующее по рангу за «тремя знатными домами» и «тремя благородными домами».[21]21
  Фамилия Мацудайра была присвоена младшей линии (гокамон) потомков Иэясу Токугавы.


[Закрыть]

– Смею надеяться, вам уже известно, что я делаю все возможное, дабы увидеть вас наследником сёгуна, – продолжал Сюнгаку. – Однако притом я слишком мало о вас знаю. Так дальше дело не пойдет!

После этого князь Этидзэн пояснил, что он явился сюда втайне от всех именно для того, чтобы повнимательнее присмотреться к Кэйки, и заговорил о нависшей над Японией угрозе, ответом на которую, по его мнению, был старинный девиз «Сонно дзёи» – «Чти императора, изгони варваров». Для предотвращения краха требовалось единовременно решить три задачи: укрепление национальной обороны, снаряжение японских воинов оружием западного образца и единство национального духа. Но даже если удастся достичь все три цели разом, с таким неполноценным правителем, как Иэсада, это ни к чему не приведет. Нужен кто-то еще, человек смелый и дерзкий, который смог бы выступить доверенным лицом сёгуна, возглавить объединение страны и борьбу княжеств с иноземными варварами. И единственная подходящая кандидатура – сам Кэйки Хитоцубаси. Вот почему он, Сюнгаку, горящий желанием спасти нацию, сконцентрировал все свои усилия на том, чтобы сделать Кэйки наследником сёгуна и без устали работал во всех направлениях, заручаясь поддержкой со стороны сановников бакуфу, придворных дам и самых влиятельных даймё. Даже на подкуп шел, по его собственному признанию.

– И все же, – со вздохом заключил он, – я только одну вещь упустил – не сел лицом к лицу с избранником нации и не выразил ему своего глубочайшего уважения.

– Слишком много чести для меня, – растерялся Кэйки.

Сюнгаку провел в беседе с ним два часа и отбыл весьма довольный увиденным: молодой человек, на которого он возлагал надежды, оказался даже более талантливым и умным, чем о нем говорили.

«Что за околесицу он тут нес?» – покачал головой «избранник нации», когда гость удалился. Кэйки нашел его речи абсурдными. Забавно, что люди в поисках вождя обращают взоры к нему, Кэйки, когда он вовсе не желает брать на себя такую ответственность. Похоже, не только Сюнгаку Мацудайра, но и трое даймё из влиятельных княжеств Тоса, Сацума и Увадзима, не говоря уже обо всех патриотах, «людях высокой цели», вплоть до самого ничтожного и неприметного, спят и видят, чтобы Кэйки Хитоцубаси стал наследником Иэсады. Все они убеждены, что, стоит ему занять это положение, несчастья страны испарятся, словно капли росы в жаркий день.

Подтверждением этой наивной веры служит следующая история. После одной из побед, одержанных в борьбе за продвижение Кэйки к власти, Сюнгаку остановился в Тосе, чтобы поделиться радостной новостью с местным даймё, Тоёсигэ Яманоути, впоследствии принявшим имя Ёдо. А произошло вот что: один из членов высшего совета, Тадагата Мацудайра, не устоял под давлением Сюнгаку, принял от него подношение и согласился поддержать кандидатуру Кэйки. Обещание сановника, разумеется, ничего не стоило, но Сюнгаку, вечный школяр-идеалист, легко попался на удочку. Да и Ёдо оказался не лучше: услыхав эту весть, он отставил чашку сакэ, вскочил на ноги и мелодраматично воскликнул:

– Страна спасена! – а затем, раскрыв веер, пустился в пляс.

Другой влиятельный человек, поддерживавший Кэйки, Нариакира Симадзу, князь Сацумы, пошел еще дальше. Среди прочих даймё из окружения Кэйки он был самым прогрессивным, образованным, политически проницательным, и все это проявилось в одном весьма примечательном и ловком трюке: чтобы смягчить могущественных дам из Эдоского замка, настроенных негативно по отношению к Мито, он выдал свою приемную дочь за Иэсаду. В качестве его жены она могла беспрепятственно направлять волю слабоумного сёгуна в нужную сторону.

– Сёгун – человек больной. Я сочувствую тебе, но в первую очередь следует подумать о стране, так что можешь считать свой брак неизбежной жертвой во благо отечества, – с такими словами обратился Нариакира Симадзу к молодой женщине, умной и красивой дочери своего родственника. В свое время, узнав о ее незаурядных способностях, он удочерил девочку и дал ей имя Ацухимэ, более подходившее дочери даймё. Затем отдал ее на удочерение в семейство Коноэ, чьи мужчины имели право становиться регентами сёгуна, – таким образом она получила возможность выйти замуж за главу бакуфу.

Свадьбу устроил Масахиро Абэ, который занимал при сёгуне должность, равную по значению современной должности премьер-министра. Они с Нариакирой поклялись в вечной дружбе. Оба уважали друг друга за острый ум, и в то же время каждый из них старался использовать побратима в своих интересах. Сойдясь с Нариакирой Симадзу, князем Сацумы, Абэ нарушил многовековое табу. Еще со времен Иэясу одной из главных задач внутренней политики сёгуната была защита от возможного восстания двух крупных юго-западных княжеств из числа так называемых тодзама, «посторонних» или «внешних»,[22]22
  То есть владений, чьи правители не являлись наследственными вассалами Токугава. В 1600 году тодзама-даймё сражались против Иэясу в битве при Сэкигахаре, лишь со временем покорились ему и впоследствии постоянно находились под подозрением бакуфу.


[Закрыть] – Тёсю, где заправлял клан Мори, и Сацумы, принадлежавшей Симадзу. Наибольшее опасение вызывало то, что они могли объединиться с императором и встать в оппозицию сёгунату. Вот почему Иэясу завещал похоронить свое тело на горе Куно лицом на запад, навстречу опасности. Тем же самым руководствовались его последователи при возведении замков: ожидалось, что потенциальные враги бакуфу из Тёсю и Сацумы могут пробиться к столице по дороге, бегущей по берегу Внутреннего моря и соединяющей Киото с западными провинциями, а потому в Химэдзи, Осаке и Нагое выросли мощные форпосты, которые должны были встать на пути нашествия.

И теперь глава Сацумы вот-вот должен был заключить союз с первым человеком бакуфу, Масахиро Абэ. Более того, Абэ установил добросердечные отношения с кланом Мито, который слыл ядовитой змеей, затаившейся в доме Токугава, а расстарался он так для того, чтобы в дальнейшем иметь возможность воспользоваться мощью Мито для отражения иностранной интервенции. Нет ничего удивительного в том, что Абэ изо всех сил стремился устроить брак Ацухимэ с сёгуном Иэсадой, а Кэйки сделать его преемником.

Ко времени визита Сюнгаку к Кэйки в женском паланкине Ацухимэ уже стала третьей женой сёгуна.

– По-видимому, ей это нелегко далось, – разоткровенничался с Кэйки Сюнгаку Мацудайра, намекая на интимные отношения в браке. Неспособный к выполнению супружеских обязанностей, Иэсада не горел любовью к женщинам, их присутствие только раздражало его. Влиятельная мать сёгуна, Хондзю-ин, относилась к Ацухимэ с подозрением и старалась держать ее на расстоянии. – И все же, – добавил Сюнгаку, – теперь я точно знаю, что творится на женской половине дворца.

Конфиденциальные встречи с Ацухимэ, на которых присутствовал он сам или его представители, проходили в эдоской резиденции Мацудайра. Кроме того, Нариакира делился с Сюнгаку любой добытой информацией.

Эти политические интриги оставались для Кэйки тайной за семью печатями. Несмотря на утверждение Сюнгаку, что только он, Кэйки, способен спасти Японию, надежда нации не понимал, каким образом столь юный человек может так сильно повлиять на события.

– Ну разве это возможно? – спросил он однажды у Энсиро Хираоки.

Преданный вассал сильно возмужал со времени своего поступления на службу к семейству Хитоцубаси. Несмотря на бесславное начало карьеры, когда он даже рис раздать не умел, к настоящему времени, благодаря своему достойному поведению, этот человек заслужил уважение всех патриотов и влиятельных людей, посещавших резиденцию Хитоцубаси. Хираока никогда не признавался в этом Кэйки, но на самом деле он являлся центральной фигурой в «рекламной кампании», развернутой для продвижения кандидатуры его хозяина на пост сёгуна. По просьбе Сюнгаку Хираока вел летопись ежедневной жизни Кэйки под заголовком «Изречения и деяния Кэйки Хитоцубаси». Сюнгаку заставлял своих вассалов переписывать листы и рассылать влиятельным сторонникам бакуфу, а также всем даймё, с тем чтобы дарования Кэйки стали всеобщим достоянием. Сюнгаку твердо вознамерился сделать из юноши героя, и Хираока верил, что его план сработает.

– Господин, – ответил он, – мне кажется, что степень влияния человека частенько основывается на его уверенности в себе. Вот что вам сейчас нужно. Если позволите сказать, то вы – величайший гений нашей страны со времен самого Иэясу. Вы, и только вы способны изгнать варваров, вернуть отечество к миру и процветанию, а также воплотить в жизнь чаяния императора.

– Нет, это задача для моего отца, – криво усмехнулся Кэйки. Он считал, что никто не в состоянии добиться большего общественного доверия, чем Нариаки. Многие патриоты считали главу дома Мито чуть ли не сверхчеловеком. Конфуцианское воспитание заставляло Кэйки преклоняться перед отцом, и все же до него начинало медленно доходить, что Нариаки совсем не таков, каким его считают окружающие, что за его спиной стоят мудрый Токо Фудзита и другие вассалы, благодаря усилиям и способностям которых он и вознесся до небес. Кэйки полагал, что образ его отца в сознании общественности – по большей части фикция, и от этой мысли ему делалось не по себе. – Я не желаю даже малой толики подобной славы, – заявил он.

Удивленный Хираока в момент наития осознал, что Кэйки начисто лишен честолюбия – скорее всего, это результат аристократического воспитания. Незаконные отпрыски любовниц влиятельных мужей зачастую вырастали людьми весьма амбициозными, но Кэйки был рожден от законной супруги отца. Аристократ безупречного происхождения, он всегда пользовался приличествовавшими его положению привилегиями, которые принимал как должное, так что ни обычного человеческого стремления к лучшей доле, ни особой нужды в этом он не испытывал.

Что-то надо делать, подумал верный вассал. Отмеченный в свое время за честность и прямодушие, достойные мудрецов прошлого, Хираока начал осознавать рост собственных амбиций. Если Кэйки станет сёгуном, ему, Хираоке, будет поручено вести текущие дела государства. Для человека нет ничего приятнее, чем воплощать в жизнь свои идеи, не говоря уже о внутреннем удовлетворении от достижения столь высокого положения. Но чтобы эти сладостные мечты превратились в реальность, прежде всего надо сделать Кэйки наследником сёгуна.

Не только Сюнгаку, но и весь дом Мито неустанно плели закулисные интриги, чтобы услышать наконец, как Кэйки провозгласят преемником Иэсады. Нариаки прилюдно заявлял, что не имеет к этому никакого отношения. На деле, однако, тайные маневры шли полным ходом. Сам Нариаки обладал задатками великого конспиратора. Он назначил Токо Фудзиту и Тадамасу Тоду ответственными за политическую игру, и вместе заговорщики разработали секретный код, которым надлежало пользоваться в разговорах и при письменных сношениях.

Кэйки было присвоено кодовое имя Амииса, вероятно, из-за того, что он обожал ловить рыбу сетью – «или». Сам Кэйки, понятия не имевший о своем тайном имени, узнал о коде, случайно застав Хираоку за чтением записной книжки, странички которой были испещрены знаками катакана,[23]23
  Катакана – одна из двух японских слоговых азбук.


[Закрыть] как будто подобранными наугад.

– Что это? – удивился молодой человек, выхватив записную книжку у Хираоки из рук.

Тот на мгновение пришел в замешательство, но быстро собрался с мыслями и сказал правду.

– Господин, – добавил он, – вы должны приготовиться к тому, что вас ожидает.

Кэйки побледнел и поморщился от отвращения:

– Это слова предателя!

Он удалился в свою комнату и набросал сердитое послание отцу. «Ходят упорные слухи, что меня хотят сделать преемником сёгуна, – идея, которая мне претит, – писал он. – Если под этими слухами имеются основания, я прошу, чтобы вы немедленно выступили с опровержением».

Письмо это он доверил не мужчине, а женщине по имени Карахаси (которая вообще не питала каких бы то ни было политических пристрастий), с тем чтобы послание его не перехватили по дороге и не прочли. Карахаси была дочерью вельможи из Киото; и, хотя многие исторические источники называют ее «старухой», на самом деле ей в ту пору едва исполнилось двадцать два года.

Когда Кэйки, Микако, приемная дочь регента Тадаки Итидзё, отправилась в свадебное путешествие из столицы в Эдо, Карахаси сопровождала ее. Теперь она являлась старшей управляющей домашними делами в семействе Хитоцубаси и, если Кэйки становился сёгуном, автоматически поднималась до тюро, а то и выше, – положение, равнозначное титулу даймё для мужчин.

Энсиро Хираока частенько предупреждал Кэйки, чтобы тот «держал Карахаси в чистоте и непорочности». Если бы князь посягнул на интимные отношения с ней, она лишилась бы права вести хозяйство, когда он станет сёгуном. Подобного рода предупреждения доказывают, что Энсиро Хираока в душе ужасался масштабам распутства Кэйки. «У его светлости сильное либидо», – приговаривал он. Само по себе это было совсем неплохо для мужчины, особенно для даймё, но Хираока сожалел, что необычайное жизнелюбие Кэйки не могло трансформироваться в общественные амбиции. Более того, он чувствовал, что такой человек, как Кэйки, просто не имеет права закончить свои дни безропотным даймё, которого интересует только продолжение рода.

«Знаю, знаю», – кивал Кэйки, когда ему напоминали о необходимости избегать интимной близости с Карахаси. Но женщина эта отличалась редкостной красотой, и противостоять искушению было не так уж легко. Ростом она, правда, не вышла, зато руки у нее были совершенной формы, а пальчики – длинные, изящные и тоненькие, словно палочки для еды. Кэйки поражало, как женщина с такими пальцами может ловко и энергично управляться со своей работой. «Интересно, как она сложена? – не раз задавался князь вопросом. – Как у нее все остальное выглядит?» При виде Карахаси он приходил в трепет, волна любопытства накрывала его с головой. Эта странная одержимость была сродни любви. Любой мужчина положения Кэйки всегда легко удовлетворял свои физические потребности, без каких-либо переживаний, сантиментов и романтической привязанности. Почти все женщины-служанки Кэйки становились объектом его вожделения. Хираока считал подобное поведение элементарной распущенностью.

– Я хочу, чтобы ты позволила мне воспользоваться услугами Карахаси, – объявил Кэйки своей жене. Поскольку Карахаси являлась служанкой его супруги, приказ доставить письмо адресату должен был исходить лично от нее.

Выслушав инструкции Микако, Карахаси села в женский, отделанный серебром паланкин и отправилась с письмом в особняк Мито в Комагомэ. Вернулась она вечером и дала Микако отчет, но казалась какой-то странной: дыхание ее было прерывистым, и выглядела она расстроенной. Когда хозяйка спросила, в чем дело, женщина лишь покачала по-детски головой, не поднимая взгляда. Карахаси плакала.

Вскоре все прояснилось. Кэйки передал ей, что, поскольку письмо не предназначено для посторонних глаз, она должна испросить разрешения лично пройти в резиденцию его отца и проследить за тем, чтобы он вскрыл послание в ее присутствии. Так она и поступила. Нариаки принял ее в чайном павильоне. Внимательно прочитав послание, он поблагодарил Карахаси и… внезапно заключил ее в свои объятия. «Так сказано в письме, – зашептал он. – Ты должна подчиниться моей воле». Старейшина Мито дал бедняжке понять, что сын преподнес ее, Карахаси, ему в дар, а потом вручил послание девушке, чтобы она доставила его в усадьбу клана. Позднее, отвечая на вопросы Микако, Карахаси призналась, что сопротивлялась, но тщетно. Если бы ее изнасиловали без комментариев, она бы ничего не сказала госпоже, во всем обвинив себя и отнеся этот факт на счет своей неопытности. Но дело обстояло совершенно иначе: оказывается, Кэйки подарил ее своему отцу, да еще письмо сопроводительное написал. Карахаси чувствовала, что ее предали.

– Как такое возможно! – убивалась она, растягивая слова с киотоским акцентом, и обливалась слезами. Кэйки всегда казался ей самым благородным мужчиной на свете; она даже была тайно влюблена в него. Ей и в страшном сне не могло привидеться, что он так грубо отплатит за доверие.

Когда Кэйки услышал от жены эту историю, настал его черед разъяриться из-за предательства. Нариаки был для него не только отцом, но и добрым товарищем. А чтобы один даймё изнасиловал женщину другого – дело неслыханное!

«Так вот каков мой отец на самом деле», – с отвращением подумал Кэйки. То, что Нариаки был известным развратником, казалось ему несущественным. Но чтобы мужчина обратился к столь гнусной уловке, стремясь совратить женщину?! Кэйки как будто душок от его внутренностей учуял. Он изо всех сил старался побороть свои эмоции. Будь он безрассудным даймё Эпохи воюющих провинций,[24]24
  Эпоха воюющих провинций (Сэнгоку дзидай) – период с конца XV по конец XVI века, в течение которого в Японии шла борьба за перераспределение феодальной власти.


[Закрыть] мог бы запросто выразить свое негодование напрямую, не испытывая при том никаких угрызений совести. Но Кэйки родился на закате эры Токугава, когда повсеместно насаждалось конфуцианское учение с его акцентом на сыновнюю преданность. Все образование сына Нариаки было насквозь пропитано конфуцианской моралью. Более того, это было время, когда образование определяло поведение и поступки человека. Кэйки считал, что обязан держать свои эмоции при себе. Иначе поступить он просто не мог.

– Отец – истинный воин, – сказал он своей жене, когда пришло время дать объяснение. – Даже теперь случается так, что боевой дух и воинские инстинкты берут верх над этикой – для полководцев Эпохи воюющих провинций это было делом обычным. В любом случае, поверь мне, в том письме не было ничего такого, что могло завлечь Карахаси в ловушку, – закончил он, а сам отметил про себя: «Отца надо остерегаться».

И был абсолютно прав: Нариаки не следовало недооценивать. Получив письмо Кэйки, старик немедля сделал копию и переслал ее своим соратникам Тоде и Фудзите, прибавив в конце: «Вот подлинные слова Амиисы. Если подобные слухи дошли даже до его ушей, нам остается только порадоваться. Это служит доказательством тому, что наше стремление сделать его наследником сёгуна близко не только узкому кругу заговорщиков – оно обретает поддержку в обществе».

Однако в стенах Эдоского замка набирало обороты движение в поддержку малолетнего Ёситоми Токугавы из дома Кии, которое, похоже, и должно было в итоге одержать верх, тем более что движение это держалось в строжайшей секретности. Любой здравомыслящий человек понимал, что означенный Ёситоми, мальчик двенадцати лет, не сможет встать во главе трехсот даймё и помочь им благополучно пережить время национальных бедствий. Более того, если его изберут главой рода Токугава, то Кии сами останутся без наследника. В любом случае, Ёситоми был совершенно неподходящей кандидатурой на пост сёгуна.

И все же некоторые политики вознамерились во что бы то ни стало сделать следующим сёгуном именно Ёситоми, и никого другого. Люди, отобравшие бразды правления у неполноценного сёгуна, привыкли руководить страной так, как сами того желали, и если они хотели войти в следующую эру, оставаясь на прежних постах, то сообразительный, способный правитель, готовый провести реформы, их абсолютно не устраивал. А вот ребенок идеально отвечал их требованиям. Кроме того, от Кэйки Хитоцубаси за версту несло политикой. Даже если он сам и не имел никаких амбиций, за ним стояло семейство Мито, и Нариаки наверняка рассчитывал занять не последнее место в государстве. Фракция Кии называла Нариаки Драконом Зла. И этот самый Дракон Зла готовился взлететь на самую вершину и захватить всю власть в свои руки.