Текст книги "Последний сёгун"

Как бы там ни было, последнее слово оставалось за сёгуном Иэсадой, которому матушка, Хондзю-ин, без устали нашептывала: «Если вы изберете в наследники князя Хитоцубаси, я перережу себе горло и умру. Неужто вы, зная об этом, отдадите ему предпочтение?» Для нее Кэйки был всего лишь сыном Дракона Зла.

Единственным лучиком надежды для государственных мужей, ратовавших за Кэйки, оставался Масахиро Абэ.

«Я поговорю с сёгуном, как только представится подходящий случай», – обещал он Сюнгаку и всем остальным. Но «подходящий случай», похоже, так и не представился – Иэсада был не способен адекватно воспринимать человеческую речь и напрямую общался лишь со своей матерью и няней. Мечтам заговорщиков, таким образом, суждено было осуществиться лишь при одном условии: если действующий сёгун умрет молодым.

Но вышло так, что внезапную смерть принял сам Масахиро Абэ, причем раньше Иэсады. Было ему всего тридцать восемь лет. Кончина Абэ означала крах надежд на то, что Кэйки станет четырнадцатым сёгуном. Следующий шанс выпал только через десять лет.

IV. Ансэйский террор

Сторонники Кэйки были настроены весьма решительно и не думали отступать. Даже смерть Масахиро Абэ их не обескуражила. А поскольку они руководствовались патриотическим рвением, а не личными интересами, оппозиционная фракция не могла выступить против них открыто. Кэйки получил единодушную поддержку не только со стороны группы молодых и толковых чиновников бакуфу, на него также возлагали надежды большинство даймё. Даже придворная знать и принцы крови в Киото возносили молитвы, мечтая о том, чтобы поскорее пришло время князя Хитоцубаси. Но лишь немногие из этих энтузиастов видели самого героя нации, не говоря уже о том, чтобы иметь с ним личную беседу. Более того, молодость Кэйки означала, что выдающихся достижений за ним не числится, он даже не написал ни одного существенного труда, по которому можно было бы судить о его умственных способностях. Общественное мнение создало образ героя на основании слухов. Молва о необыкновенной одаренности, храбрости и находчивости Кэйки распространилась повсеместно, подогревая воображение публики. «Люди высокой цели» видели в нем вождя, призванного спасти нацию. Они возвысили его в собственных глазах, возвели на пьедестал и яростно поддерживали.

Неизвестно, найдется ли в истории еще хотя бы один пример тому, как человек становится национальным героем столь необычным способом. Даже сам Кэйки был ошеломлен поднятой вокруг его имени шумихой. «Массовое сумасшествие», – твердил он сам себе.

Будучи человеком проницательным, Кэйки прекрасно понимал, что происходит. Оказавшись перед угрозой иностранного вторжения, нация трепетала от страха, предчувствуя падение империи. Находясь в состоянии напряжения и ужаса, терзаемый дурными предчувствиями народ жаждал узреть спасителя, который переложил бы его заботы на свои плечи и дал бы людям вздохнуть с облегчением. Твердо уверенные в том, что такой герой вот-вот появится, они зациклились на нем, Кэйки, возомнили его человеком времени и позволили своим иллюзиям взять верх над разумом. Положение сложилось хуже некуда.

«Даже если мне действительно суждено стать «великим полководцем, покорителем варваров», я все равно не смогу ничего изменить», – не раз повторял он в разговорах с Энсиро Хираокой.

Но его сторонники не принимали эти слова во внимание и в отчаянии перенесли свою рекламную кампанию в Киото, во дворец императора, предлагая назначить Кэйки преемником сёгуна высочайшим указом. Подобных нелепых прецедентов еще не случалось.

И все же вскоре наступили перемены. В высших эшелонах бакуфу появился новый сановник по имени Наоскэ Ни, даймё могущественного княжества Хиконэ, но, несмотря на это, человек мало кому знакомый. Тому, что до момента своего назначения он пребывал в безвестности, легко найти объяснение. Четырнадцатый сын предыдущего князя Хиконэ, Наоскэ находился в полной зависимости от родителей до тридцатилетнего возраста, тихо жил на скромное жалованье, предавался изучению классической поэзии, чайной церемонии и другим художественным изыскам. Он также являлся знатоком японского языка, и из-под его пера выходили прелестные произведения в прозе. Наоскэ не единожды делал попытки породниться с другими даймё, но каждый раз переговоры срывались. Затем он замыслил стать приемным сыном настоятеля буддийского монастыря в Нагахаме, что неподалеку от Хиконэ, но и этот план потерпел неудачу.

И только после ряда смертей судьба наконец-то улыбнулась Наоскэ Ни. Сперва занемог и умер сын его старшего брата Наоаки, главы княжества, в результате чего брат был вынужден объявить Наоскэ своим наследником. Затем болезнь унесла жизнь самого Наоаки, и тридцатипятилетний Наоскэ встал во главе клана Ии с изрядным доходом в 350 000 коку. Когда он послал тридцать золотых слитков Тадагате Мацудайре из совета старейшин сёгуната в качестве вступительного взноса, чтобы иметь возможность приобщиться к политической жизни Эдо, сановники не желали принимать его, поскольку считали человеком праздным, который только и думает что о чайных церемониях и составлении букетов. И тем не менее означенный Наоскэ Ии совершил фантастический скачок во власть – в двадцать третий день четвертого лунного месяца пятого года Ансэй[25]25
  В Японии до сих пор широко применяется система летосчисления по годам или девизам правлений императоров. Эра Ансэй началась в ноябре 1854-го и закончилась в марте 1860 года.


[Закрыть] (13 мая 1858 года) его назначили на пост тайро, «великого старейшины» бакуфу, и он извлек из своего нового положения все возможное, сделавшись в дальнейшем фактическим диктатором Японии.

До и после головокружительного взлета к вершинам власти Наоскэ Ии был крепко связан с Кии. Совместно с представителями этого клана и дворцовыми сановниками он разработал секретный план, целью которого было избрание наследником двенадцатилетнего Ёситоми Токугавы, рожденного в доме Кии, в княжестве Вакаяма. Новоявленный тайро питал глубокую неприязнь к Мито вообще и к отцу Кэйки, Нариаки, в особенности. Ии стоял за сохранение традиций. Он полагал, что личные качества будущего правителя не имеют никакого значения. Не всех сёгунов можно было признать одаренными людьми, и все же правление Токугава длилось к тому времени более двухсот лет – довольно показательный факт. И все потому, что даймё и вассалы бакуфу свято чтили кровь Токугава. Ёситоми, внук Иэнари, одиннадцатого сёгуна из этого дома, находился в более близком кровном родстве с главной линией Токугава, чем Кэйки Хитоцубаси. Этого было вполне достаточно, чтобы решить, кто больше подходит на пост сёгуна. Если наследником станет мужчина отдаленного родства, дом Токугава потеряет свою мистическую защиту. Кроме того, массы выступали за Кэйки только потому, что он был яркой личностью. Нет ничего более вредоносного для стоящих у власти, чем поддаться требованиям народа возвести на престол того правителя, который ему по душе. Если низшее сословие возомнит, что способно взять на себя право избирать правителей, это не приведет ни к чему, кроме гражданских волнений.

Именно такие консервативные взгляды и заставили Наоскэ Ии горой стоять за Ёситоми, но при этом он держал свои мысли при себе и помощь в деле осуществления плана оказывал тайно.

Сюнгаку Мацудайра встретился с новым тайро, не имея ни малейшего понятия об этой его позиции, и попытался склонить его на сторону Кэйки. Ни к чему определенному они не пришли, и у Сюнгаку сложилось впечатление о Наоскэ Ии как о человеке надменном и властном, ничуть не заботящемся о своем государстве.

Тайро Ии частенько отсылал под разными предлогами всех приближенных сёгуна и вел с Иэсадой беседы наедине в попытке заставить его сформулировать мнение по поводу наследника.

– А теперь скажите мне, ваше превосходительство, кто вам больше нравится, князь Кии или князь Хитоцубаси? – терпеливо спрашивал он, словно разговаривал с малым ребенком.

И каждый раз Иэсада отвечал:

– Мне нравится Кии. Мне не нравится Хитоцубаси.

Тайро дважды проделывал этот трюк – впервые 18 июня, затем повторил 23-го. Естественно, все происходило без свидетелей.

Наоскэ Ии не стал делать официальных заявлений, вместо этого распустил слухи о предпочтениях сёгуна. В то же время он начал потихоньку смещать с должностей сторонников Кэйки, многие из которых являлись самыми компетентными чиновниками бакуфу. Баланс сил был нарушен.

Между тем полным ходом шли переговоры о подписании торгового соглашения с консулом Соединенных Штатов Таунсендом Харрисом – еще одна важная тема, которая тесно переплеталась с вопросом о выборе наследника сёгуна. Угроза Харриса призвать на помощь американский военно-морской флот привела к желаемому результату. Ии был уверен, что во избежание вооруженного нападения противника, значительно превосходящего по силе, нужно принять срочные меры, и 29 июля 1858 года, через пять лет после появления Перри у берегов Японии и всего через два с половиной месяца после назначения Ии на пост тайро, договор был подписан – без соответствующей санкции императора.

На следующий день Ии воздержался от визита в Эдоский замок, сказавшись больным, и остался дома, с нервной дрожью ожидая, в какую сторону качнется общественное мнение. Прослышав о протестах разъяренной оппозиции, он тотчас явился в замок и уволил двух министров, которые прорабатывали детали этого договора. Одним из них был Тадагата Мацудайра, порекомендовавший его на пост тайро. Было ясно, что Ии решил переложить всю ответственность за столь непопулярный политический шаг на плечи своих подчиненных.

– Какое беззаконие! – воскликнул Кэйки, которому к тому моменту уже исполнился двадцать один год. Именно тогда он впервые выступил на политическом поприще. Кэйки поддерживал теорию Мито о государстве, согласно которой настоящим правителем Японии является император, наделивший бакуфу властью решать государственные дела. Конечно же Иэясу и в мыслях не держал ничего подобного, когда основывал сёгунат Токугава, но Мито и их сторонники твердо придерживались этой точки зрения, и теперь, когда угроза западного вторжения стала реальностью, их теория легла в основу веры наиболее радикально настроенной части населения. – Князь Ии должен ответить за пренебрежение волей императора, – заявил Кэйки.

Наоскэ Ии все устроил так, как будто сам сёгун проигнорировал волю Небесного государя и принял решение в масштабе национальной политики единовластно. Если оставить все как есть, люди начнут считать подобные выходки со стороны бакуфу нормальными, и теория Мито о передаче власти будет дискредитирована.

– Я собираюсь в замок. Поставьте Ии в известность, – приказал Кэйки Энсиро Хираоке, который, в свою очередь, предупредил об этом чиновников бакуфу и сделал все необходимые приготовления.

Поездка Кэйки в Эдоский замок была назначена на 2 августа, четвертый день после подписания договора.

Вскоре повсеместно – и в бакуфу, и за его пределами – распространились слухи о том, что Кэйки Хитоцубаси собирается разоблачить тайро. Это была настоящая сенсация. Говорили, что самого Ии «словно громом поразило». Семействам из рода сёгуна полагалось находиться вне политики, они не имели ни права голоса, ни влияния. Где это видано, чтобы представитель дома Хитоцубаси явился в замок и стал требовать аудиенции? Ии находил подобное поведение возмутительным.

Тем не менее в назначенный день Кэйки прибыл в замок. После недолгого отдыха в приемной, где ему подали чай, замковый бодзу провел его по коридору во внутренние покои. Там гостя ожидал тайро Ии, опустившийся согласно этикету на колени; он низко поклонился, коснувшись лбом пола, и долго пребывал в этой позе, прежде чем поднять голову. Молодой человек объявил: «Я Кэйки». Наоскэ снова простерся перед ним, затем сел прямо, разглядывая гостя и негодуя про себя: «Ну-ну. Упрямый юноша».

Кэйки, в свою очередь, изучал массивное лицо дородного Ии с непропорционально узкими глазками и думал, что этот человек больше похож не на благородного даймё, а на старшину рыбачьей ватаги из деревни.

Многие поколения дом Ии главенствовал над прочими семьями рода Токугава. Со времен эпохальных битв при Сэкигахаре и Осаке[26]26
  В сражении возле деревни Сэкигахара в 1600 году Иэясу Токугава разбил западную коалицию, возглавлявшуюся полководцем Мицунари Исидой, и стал фактически единоличным правителем страны. После того как в 1603 году он объявил себя сёгуном, даймё из западных земель снова объединились вокруг его противника Хидэёри Тоётоми и заняли оборону в Осаке. Длительная осада и штурм замка принесли Иэясу очередную победу, которая ознаменовала собой превращение Японии в централизованное государство.


[Закрыть] самураи Ии удостаивались чести служить в авангарде на полях сражений, и только мужчины из кланов Ии и Сакаи могли занимать пост тайро. Наоскэ неожиданно стал главой дома Ии, и с тех пор жизнь новоиспеченного богатого даймё пошла как по маслу. Положение, в котором он оказался, было для него новым и захватывало воображение, сила и власть кружили голову, а в душе разгорались пока еще смутные амбиции и страсти. Наоскэ, вне всякого сомнения, лелеял смехотворную идею, что, будучи главой клана Ии, он, и только он один, обязан грудью встать на защиту рода Токугава. Этим и объясняется его враждебность по отношению к Мито, решил Кэйки.

Что же касается Наоскэ, для него проимперские пристрастия Мито представлялись настоящим предательством. И теперь, глядя на Кэйки, Наоскэ думал только о силе стоявшего за спиной юноши клана. «Вот он каков, их Кэйки, – думал тайро, внимательно разглядывая посетителя. – На лице и в сердце – печать ума и благородства, манеры настоящего аристократа. И все же он всего-навсего ребенок. Ничего серьезного от него ожидать не приходится».

Пока Наоскэ Ии предавался размышлениям, Кэйки заговорил. К величайшему удивлению собеседника, начал он с формальных комплиментов:

– Недавно почтенный господин получил пост тайро. Приятно сознавать, что в наши трудные времена необычайная преданность почтенного господина оценена по достоинству. – Несмотря на заключенную в этих словах фальшь, речь Кэйки текла плавно и непринужденно, была безупречно вежливой, а голос – бодрым и веселым, причем в каждой нотке слышалась внутренняя сила. На сцене он, вне всякого сомнения, стал бы ведущим актером.

Ии был вынужден поклониться, как того требовал этикет, показывая, что якобы тронут этой данью уважения.

Кэйки тем временем продолжал:

– Многие поколения клан Ии находился в особых отношениях с домом Токугава, и у всех нас становится тепло на сердце, когда мы видим, что почтенный господин несет свою службу с тем же радением, что и его великие предки.

Наоскэ расслабился. Довольная улыбка, которой он ответил Кэйки, выдала его удивительное простодушие.

– Я не заслуживаю той величайшей ответственности, которая так неожиданно упала на мои плечи, но сделаю все от меня зависящее, дабы с честью выполнять свои обязанности. – В душе тайро был поражен изяществом и политической зрелостью приветствия столь юного человека.

Затем Кэйки перешел к главной теме. В голосе его зазвучали ледяные нотки – словно осенним морозцем повеяло. Упреки его были чрезвычайно логичны и высказаны с такой скоростью, что слушатель даже глазом моргнуть не успел. Кэйки обвинил Наоскэ в неслыханном преступлении – нарушении воли Небесного государя, а также в откровенном нежелании увидеть и признать свою неправоту, о чем яснее ясного говорило то, как был представлен в Киото отчет о подписании торгового соглашения – без соблюдения приличествующего случаю церемониала, словно это какой-нибудь законопроект. О чем только думал князь Ии?

– Можно ли считать подобное отношение почтительным? – задал вопрос Кэйки и сам же ответил: – Думаю, что нет. Я прав? А?

Некоторое время молодой человек продолжал в том же духе. Он не стал бросаться абстрактными обвинениями – изложил факты и потребовал от собеседника ответа по каждому пункту.

Реакция Наоскэ Ии была довольно странной. Он знай себе повторял, складываясь пополам:

– Прошу прощения. Покорно прошу прощения.

Оправдательных речей тайро не произносил, голос его был необычайно жалобным – полная противоположность грозной внешности, – как будто котенок мяукал. Несмотря на литературный талант, Наоскэ не владел искусством ведения логических споров, был не в состоянии мгновенно приводить связную аргументацию и опровергать доводы противника; этим и объясняется, по крайней мере отчасти, его столь скромное поведение.

И все же нет никакого сомнения в том, что, по сравнению с дошедшим до белого каления, перевозбужденным Кэйки, Наоскэ Ии гораздо лучше управлял своими эмоциями и его манера держаться куда больше соответствовала той, каковая подобает государственному деятелю. Он решил во что бы то ни стало уклониться от ответов. За спиной у Кэйки стоял клан Мито и решительно настроенные даймё. Бросаться фразами, пусть даже вполне невинными, было рискованно, поскольку в дальнейшем это могло обернуться против самого тайро. Кроме того, какой смысл вступать в дискуссию с таким молокососом?

Натолкнувшись на молчание Наоскэ, Кэйки растерял весь пыл и тоже замолчал. Писклявый голос собеседника, извинявшегося на все лады, выводил его из себя, и в итоге молодой человек решил сменить тему.

– Что касается выбора наследника… – Кэйки смутился, услышав собственные слова, – тема казалась абсолютно неуместной. Однако, начав говорить, он не мог остановиться на полпути. Призвав на помощь всю силу красноречия, коим был одарен от рождения, Кэйки продолжил, высказавшись прямо, но почтительно: – Позволю себе осведомиться у почтенного господина: какое решение принял сёгун?

Записи беседы свидетельствуют, что при этом «лицо тайро внезапно сделалось пунцовым». Очевидно, Ии не смог скрыть своего волнения, когда услышал этот вопрос не от кого-то, а именно от Кэйки. Он низко поклонился и снова забормотал:

– Прошу прощения, нет мне оправдания.

Кэйки криво усмехнулся:

– Полно вам, незачем так смущаться. Это останется между нами, – и поинтересовался, напустив на себя безразличный вид: – Он еще ничего не решил?

Но ответ был все тем же – низкий поклон и извинение.

Кэйки понял, что ничего большего от собеседника не добьется. В итоге он собрал все свое мужество и произнес:

– По слухам, сёгун остановил свой выбор на князе Кии. Это правда?

На сей раз Наоскэ поднял голову и внимательно изучил выражение лица гостя, прежде чем кивнуть, подтверждая его слова.

Кэйки попал в довольно щекотливое положение, но он был прирожденным актером и умел с честью выйти из любой ситуации. Лицо его просияло, в голосе зазвучало нескрываемое удовольствие:

– Великолепно! Вот повод для радости!

Слухи на эту тему ходят весьма противоречивые, пояснил далее молодой князь, упоминается даже его собственное имя, потому он так и разволновался, но ничто не может порадовать его больше, чем новости о том, что все благополучно разрешилось. Чудесно! Кстати, ему говорили, что юный князь Кии страдает эпилепсией, но на днях он случайно наткнулся на него в замке, и тот совершенно не выглядел больным и даже показался ему довольно рослым для своего возраста. И это тоже просто замечательно. Некоторые полагают, что двенадцатилетний ребенок не годится на подобный пост, но, если у него будет такой помощник, как тайро Наоскэ Ии, все образуется и пойдет на лад.

– И, – заключил Кэйки, уже на другой нотке, – почтенный господин может не сомневаться: я тоже буду к услугам сёгуна в любом деле и приложу столько усилий, сколько потребуется. – Таким образом, он закончил свою речь заверением, что готов стать для нового военного правителя самым преданным вассалом.

Выслушивая поток льстивых слов, Наоскэ снова растаял на мгновение, потерял было бдительность, но быстро пришел в себя и принялся болтать с гостем, расточая фальшивые улыбки. Во время этого сумбурного разговора Кэйки как бы невзначай осведомился, кто встанет во главе семейства Кии, поскольку место это теперь, само собой, будет вакантным.

Очевидно, Ии пока еще не задумывался над этим вопросом. Он поперхнулся, затем с улыбкой склонил голову набок, словно старый кот, и некоторое время изучающе смотрел на Кэйки. Молодой человек ощутил внутреннюю дрожь. Всю оставшуюся жизнь он не мог забыть эту улыбку – и заискивающую, и угрожающую одновременно.

– А сами вы не испытываете подобного желания? – спросил Ии.

Другими словами, сановник хотел знать, не рассматривал ли Кэйки возможность стать даймё Кии. Поскольку сам он был вынужден большую часть жизни из-за низкого происхождения матери провести в тени, Ии нисколько не сомневался, что перед подобным предложением невозможно устоять. Если Кэйки заинтересуется, он с радостью сделает все от него зависящее, вкрадчиво пообещал тайро, чуть было не хлопнув собеседника панибратски по колену.

Для Кэйки это стало последней каплей. На мгновение он лишился дара речи, но затем твердо отказался.

– У меня нет никакого желания покидать дом Хитоцубаси, – заявил он, тщательно подбирая слова. – Именно поэтому я объявил, что не буду приемным сыном дома Токугава, не говоря уже о Кии!

Кэйки покинул замок. Вернувшись в свою резиденцию, он, как обычно, сохранял полное молчание, но Энсиро Хираока так настойчиво расспрашивал его о тайро, что в итоге молодой князь сдался и ответил начистоту:

– Человек решительный, но лишенный мудрости.

Вот такое мнение сложилось у него о Наоскэ Ии. Этот государственный муж откровенно заискивал перед ним, но Кэйки слышал, что со всеми, кто стоит ниже «великого старейшины» бакуфу, он общался с нескрываемой надменностью. Всякий, кто подхалимничает с вышестоящими и унижает нижестоящих, лишен уверенности в собственных силах и некомпетентен – так учил его когда-то старый наставник Кандзабуро Иноуэ.

– Я бы сказал, что на этого сановника не стоит обращать особого внимания, – подвел итог Кэйки.

Но вскоре он понял, что человека стоит оценивать не по его замыслам или умственным способностям, но по той власти, которая сосредоточена в его руках. Вскоре после беседы в Эдоском замке Наоскэ Ии стал вдохновителем жестоких репрессий, вошедших в историю под названием Ансэйский террор, по девизу правления того времени. За весь период существования Япония не видела столь вредоносного, беспощадного и кровавого политического произвола.

Нет, даже не политического. Никакого прямого отношения к политике это не имело. Мотивы Наоскэ были куда более простыми: обыкновенная месть. С его точки зрения, Нариаки из Мито долгие годы планировал оттеснить от власти главную ветвь древа Токугава и упорно шел к своей цели, изобретая одно средство за другим. Тайро был твердо уверен в этом, но без доказательств его мнение оставалось всего лишь ничем не подтвержденной теорией. Плоть и кровь ей придал вассал Наоскэ, Сюдзэн Нагано.

Нагано постоянно занимался шпионажем и, отчитываясь о результатах своей деятельности, любил всячески приукрасить добытые факты, снабдить их романтическим ореолом. Его подозрения строились на следующем: 1) Нариаки желает сделать сына сёгуном, чтобы взять контроль над бакуфу в свои руки; 2) для достижения этой цели он использует Сюнгаку Мацудайру, которому обещан в награду за помощь пост тайро; 3) Нариаки уже пытался повлиять на придворных сановников Киото, чтобы те поддержали Кэйки при выдвижении на пост сёгуна, и взял в оборот принца Сёрэнъина, доверенное лицо императора, пообещав, что он станет следующим претендентом на Хризантемовый престол. И так далее, и тому подобное. По мнению Сюдзэна Нагано, Нариаки из Мито являлся узурпатором, планирующим захватить власть над страной.

Ии дал Нагано задание раздобыть веские доказательства, подтверждающие это обвинение. Он намеревался начать с арестов монархически настроенных ронинов,[27]27
  Ронин – воин, принадлежащий к самурайскому сословию, но не состоящий на службе у какого-либо клана.


[Закрыть] которые активно действовали в Киото, пытать их и заставить очернить Нариаки. Сначала люди тайро принялись за ученого ронина Умпина Умэду из Вакасы, но от него никакого признания получить не удалось. Затем, один за другим, были взяты под стражу другие подозреваемые, и так продолжалось, пока в список заключенных не вошли слуги и советники придворной знати и даймё. Границы расследования Ии все расширялись и расширялись, пока не охватили самих киотоских вельмож и владетельных князей, поскольку он мечтал обезвредить всех сторонников императора.

Даже Кэйки не избежал этой участи. За два месяца до ареста в Киото Умпина Умэды ему было запрещено находиться на территории дворца сёгуна. Это случилось всего через пару недель после того, как Наоскэ Ии униженно кланялся перед ним в Эдоском замке. Официальное уведомление о запрете на приближение к замку содержало следующую фразу: «В соответствии с пожеланиями сёгуна». Другими словами, выходило так, что это прямой приказ Иэсады. Но тот уже долгое время находился при смерти, и, по сведениям информаторов Мито, сделал последний вдох 13 августа, за день до появления приказа об отлучении Кэйки от дворцовых дел. Однако смерть сёгуна держали в строжайшем секрете, и Наоскэ тщательно охранял его. Если весть о кончине правителя просочится за пределы замка, Нариаки тут же воспользуется возможностью, чтобы поднять мятеж. По ошибочному мнению тайро, старейшина Мито уже имел четкий план того, как вырвать власть из рук бакуфу, а Сюнгаку Мацудайра и принц Сёрэнъин, его верные помощники, были хитроумными шутами в этом кёгэн.[28]28
  Кёгэн – средневековый фарс, исполнявшийся как интермедия в спектаклях театра Но.


[Закрыть] Недаром в переписке Нариаки принц носил кодовое имя «актер».

Кэйки почувствовал, что Наоскэ Ии готов сделать решительный шаг. Зачем еще скрывать смерть сёгуна и издавать подложный указ от его имени, поддерживая тем самым иллюзию, что он все еще жив?

Постановление не ограничивалось изгнанием Кэйки с земель дворца. Ему также строго-настрого запрещалось пользоваться главными воротами, повседневным входом и кухонным входом эдоской резиденции Хитоцубаси. Для него была открыта лишь калитка перед покоями его жены.

– Непонятно, чего они этим добиваются, – ворчал Энсиро Хираока. Он тайно попросил бродячих торговцев проверить, что творится в резиденции Мито. Оказалось, против Нариаки и Сюнгаку тоже успели выдвинуть обвинения. Нариаки заключен под домашний арест, его полномочия главы клана отменены, общение и переписка с кем бы то ни было запрещены. Сюнгаку Мацудайру вынудили подать в отставку.

Время шло, число пострадавших росло. Ансэйский террор начался с ареста ронинов из числа «людей высокой цели» 20 июня 1858 года, вскоре после того как Ии занял пост тайро, и продолжался до начала 1860-го. Был казнен советник Сюнгаку Мацудайры Санай Хасимото; Такамори Сайго, сацумский лидер в движении против Токугава и первый помощник Нариакиры Симадзу, выполнявший его поручения в Киото и в Эдо, сбежал со своим другом, буддийским монахом, в родное княжество; Кокити Угай, доверенный человек Нариаки, был обезглавлен, а голова его выставлена на воротах тюрьмы. Репрессии докатились даже до таких невинных подданных, как Сёин Ёсида из Тёсю, учитель, который был взбешен откровенным пресмыкательством сановников бакуфу перед иностранцами, неуважением к Небесному государю и заносчивостью по отношению к народу Японии, но не принимал никакого участия в движении за избрание Кэйки. Тем не менее он был допрошен агентами бакуфу, доставлен в Эдо в клетке и казнен в 1859 году. Короче говоря, сколько людей погибло и пропало без вести, точно не знает никто.

Кроме ронинов, бодзу и вассалов даймё, суровые меры были применены к десяти представителям придворной знати, десяти даймё и четырнадцати хатамото. Из них наиболее безжалостно – что и неудивительно – обошлись с Нариаки из Мито. Изначальный приказ о домашнем аресте в эдоском особняке был изменен для него на пожизненную ссылку в княжество Мито. Ёсикуми Токугава, даймё Овари, тоже поддерживал кандидатуру Кэйки и был взят под домашний арест, также как Сюнгаку Мацудайра из Этидзэн, Едо Яманоути из Тосы и Мунэнари Датэ из Увадзимы (в настоящее время часть префектуры Эхимэ). Из даймё – сторонников реформ только Нариакира Симадзу сумел избежать заключения, и то лишь потому, что тяжело заболел, находясь у себя в Сацуме, и умер в разгар Ансэйского террора.

Наказание Кэйки вскоре ужесточили: теперь он не имел права не только входить в замок сёгуна, но и выходить из собственного дома.

– Что все это значит?! – воскликнул он, услышав эту новость, и тут же замолчал. Выбора у него все равно не оставалось. Тайро при помощи шпионов получил контроль над страной, его агенты шныряли и по Эдо, и по Киото. Поговорка «и у стен есть уши» была на устах у всех странствующих монахов. Если бы Кэйки выразил хоть малейшее недовольство, слова его тут же передали бы Наоскэ Ни, тот не замедлил бы провозгласить: «Вот настоящий виновник!» – и приговорил бы его к смертной казни.

Указ о домашнем аресте означал, что в заточении окажется все окружение Кэйки. Все ворота были заперты. Хозяин особняка не имел права покидать свои покои, ставни на окнах разрешалось приоткрывать лишь на пару сунов,[29]29
  Сун – японская мера длины, соответствует 3,03 см.


[Закрыть] чтобы впустить солнечный свет, но не более того. Кэйки даже делать сакаяки[30]30
  Сакаяки – самурайская прическа (волосы выбриваются в форме полумесяца выше лба).


[Закрыть] не дозволялось: особым распоряжением бакуфу ему предписывалось носить длинные волосы. Вскоре из-за отросших волос он стал походить на обычного ронина.

Обычно преданные вассалы каждое утро приходили справиться о нем, но теперь и это строго-настрого запрещалось. Семья была полностью отрезана от внешнего мира; даже в случае землетрясения обитатели резиденции Хитоцубаси имели право всего лишь послать гонца узнать, не пострадал ли Эдоский замок.

Все это время Кэйки провел в своей запертой комнате, одетый в камисимо,[31]31
  Камисимо – старинный парадный костюм.


[Закрыть] сидел в одиночестве и предавался чтению. Поговорить было не с кем. Даже Энсиро Хираока попал под подозрение, и ему было велено не являться на службу. Кэйки сожалел о потере Хираоки, которого считал своим настоящим другом, и хотя князь время от времени поддразнивал верного вассала за то, что тот любил все делать окольным путем, за простодушие и упрямство, одно оставалось несомненным: постоянно общаясь с выдающимися людьми Японии, мечтавшими привести Кэйки к власти, Энсиро Хираока быстро поумнел и возмужал.

Одним из тех, с кем у Хираоки установились особенно близкие отношения, был Санай Хасимото, советник Сюнгаку и один из самых умных людей своего времени. Однажды Сэкко Наканэ, другой видный деятель из Этидзэн, так отозвался об этих двоих:

– Энсиро Хираока – человек необычайного ума и красноречия, при этом чрезвычайно строгий. Санай Хасимото обладает мудростью и дальновидностью, он человек удивительно разумный. Один опьянил меня, другой отрезвил.

Поначалу Хираока не отличался особым даром красноречия. Это качество, вне всякого сомнения, в нем взрастил Кэйки, который хоть и был довольно сдержанным на язык, временами все же выдавал незабываемые тирады. Постоянный пример юного хозяина, всегда говорившего красиво и без малейшей запинки, очевидно, побудил Хираоку развивать собственные способности, пока в конце концов не добился репутации человека «необычайного ума и красноречия».

Однако судьба уготовила ему печальную участь. По приговору его отправили в провинцию Каи (современная префектура Яманаси), чиновником самого низшего ранга. Для хатамото на службе сёгуна перевод на подобную должность был равноценен ссылке, поскольку таких людей редко когда возвращали в Эдо.