Текст книги "Последний сёгун"

В пути все больше и больше провожатых Кэйки нагоняло его, и к моменту прибытия в храм Дзёнан их число уже перевалило за две сотни. Остаток ночи Кэйки решил провести там.

Неожиданный побег посланника сёгуна привел киотоских монархистов в бешенство. Шесть дней спустя, 4 июня, кто-то вывесил на подступах к мосту Сандзё следующее объявление:

«Мнимая болезнь сёгуна и бегство его представителя Хитоцубаси во время визита императора в святилище Хатимана – непростительная дерзость! Да обрушится Кара Небесная на головы нечестивцев!»

Хоть жители Киото и привыкли к самурайским распрям, но и они глазам своим поверить не могли. Уже примерно с год или около того бесчисленное множество раз появлялись извещения с призывами обрушить Кару Небесную на головы злодеев, но вот так открыто ни о сёгуне, ни о Кэйки не упоминалось. Никто не знал, чьих это рук дело, но сразу же после обнародования объявления даймё Тёсю покинул город и вернулся в свое княжество. Выходит, виновниками могли быть лишь люди из его клана.

Кэйки негодовал. Помимо вышеприведенных, в листовке были и такие строки: «Эти отступники стараются выиграть время, тем самым выказывая свое неуважение императору и презрение к высочайшей воле».

Никогда в жизни его еще так не оскорбляли.

«Если придворной знати не терпится изгнать варваров, мне придется опередить их и сделать это самому», – шипел он сквозь зубы. Пусть эти невменяемые вельможи увидят своими глазами, что может сделать война со страной. Кэйки не мог и дальше сносить нападки. Пусть сами убедятся, тянет он время или нет!

Вскоре из дворца доставили письмо с требованием ответить, собирается ли он изгнать иностранцев и назначить точную дату начала акции.

– Конечно. Десятый день пятой луны,[39]39
  25 июня.


[Закрыть] – заявил Кэйки.

Таким образом, до объявления войны оставалось всего три недели. После ухода императорского посланника все чиновники бакуфу в страхе и растерянности собрались вокруг Кэйки.

– Вы уверены, что все будет в порядке? – вопрошали они.

– Сама идея изгнания иностранцев – сущая нелепица, – горько рассмеялся Кэйки. – Поскольку сделать это все равно не удастся, наша единственная цель – назначить дату поближе, чтобы не было времени на подготовку.

– Советники императора решат, что вы специально это подстроили.

– Ну и пусть.

Вскоре прибыл еще один посланник двора.

– Ваш план достоин восхищения. Отдаст ли бакуфу приказ всем даймё самостоятельно, или это следует сделать императору?

– Пусть это сделает император.

Идея изгнания варваров принадлежала киотоским придворным, так что и приказ пусть от них исходит. В таком случае ответственность за поражение и разрушения ляжет и на их плечи.

– В сложившихся условиях, – добавил Кэйки, – я вынужден срочно отбыть в Канто,[40]40
  Канто – район Японии, включавший в себя по старому делению город Эдо и провинции Сагами, Мусаси, Ава, Кадзуса, Симоса, Хитати, Кодзукэ, Симоцукэ.


[Закрыть] с тем чтобы начать приготовления.

Посланнику вменили в обязанность поставить всех сановников двора в известность о том, что князь Хитоцубаси вскоре покинет столицу.

Иэмоти остался в Киото, но Кэйки уехал. В замке Нидзё зазвучали недовольные возгласы: «Почему опекун оставил сёгуна одного?»

Кэйки же считал, что у него есть на то веская причина:

– Сёгун должен остаться в Киото. А мне надлежит отправиться в Эдо, дабы руководить изгнанием чужеземцев.

Если приказ императора о выдворении варваров все же придется привести в исполнение, он, Кэйки, обязан принять командование вооруженными силами Японии. Место его, как главнокомандующего, было в замке Эдо – военном и политическом центре государства.

И даже постоянно пребывавший в Киото старейшина сёгуната, тайро Кацукиё Итакура, который занимал пост, равный по значимости современному посту премьер-министра, не смог постичь истинные мотивы Кэйки. «Неужели князь Хитоцубаси всерьез намерен исполнить волю императора и объявить иностранцам войну?» – удивлялся он.

Все пришли к единодушному выводу, что намерения Кэйки более чем серьезны. Прежде всего, уезжая в Эдо, он взял с собой старшего советника Такэду из Иги, лидера радикально настроенных представителей клана Мито, ратовавших за политику «Сонно дзёи». Такэда любил похвастаться, что он является духовным наследником Нариаки Токугавы из Мито, и в общем и целом общественное мнение было с ним согласно. Если Кэйки взял с собой на восток самого выдающегося ревнителя идеи изгнания варваров, стоит ли сомневаться в его намерениях?

Итак, они отправились в Эдо по суше, выехав 6 июня и остановившись на ночь в гостинице «Цутияма», что на Восточной Морской дороге. Эта гостиница была специально построена для приема даймё. Сопровождавший Кэйки чиновник военного правительства Окабэ из Суруги остановился на постоялом дворе для простых путников. Ночью десять убийц прокрались в сад постоялого двора, забросали дом камнями, проломили сёдзи[41]41
  Сёдзи – раздвижные перегородки в японском доме, которые отделяют внутренние помещения от галереи-энгава.


[Закрыть] и ворвались внутрь с воплями: «Где этот злодей Окабэ из Суруги?» Пока слуги Окабэ отбивались от вероломных убийц, сам он еле унес ноги, сбежав через заднюю дверь. По слухам, банду головорезов подослал Кинтомо Анэгакодзи.

В Куване Кэйки и его соратники взошли на корабль, а заночевали в Ацуде, что в Овари. В ту ночь Кэйки сделал нечто весьма странное. Запершись в гостиничных покоях, он достал тушечницу и сочинил два письма, одно длинное, другое короткое. Длинное предназначалось старшим советникам бакуфу. Начав с пары полагающихся по такому случаю вежливых фраз, в которых описывалась теплая погода и выражалась надежда, что все читатели сего письма пребывают в здравии, он ознакомил их с подробностями полученного от императора приказа и велел начинать приготовления.

Второе, короткое, послание было адресовано кампаку Сукэхиро Такацукасе. В этом письме Кэйки подавал в отставку. «Я не могу более выступать уполномоченным сёгуна», – заявил он. Таким образом, отправив в Эдо приказ о начале приготовлений к изгнанию варваров, он одновременно уволил сам себя за то, что этот приказ отдал.

«Другого пути нет», – сказал себе Кэйки, тем самым доказав, что является великолепным тактиком. Уже выезжая из Киото, он знал, что поступит именно так.

После этого Кэйки неспешно двинулся вперед по Восточной Морской дороге. Эта неспешность также входила в его планы. Между Киото и Эдо лежало более ста pu,[42]42
  Ри – японская мера длины, равная 3927 м.


[Закрыть] он преодолеет расстояние за шестнадцать – семнадцать дней и прибудет в столицу сёгуната вечером 23 июня.

24 июня, уже находясь Эдо, он послал доклад в замок. Война против сил Запада должна была начаться на следующий день, 25-го числа. Поскольку времени на подготовку совсем не оставалось, то и сделать ничего уже было нельзя. Несмотря на это, Кэйки собрал старших советников, младших советников, чиновников кабинета иностранных дел и передал им распоряжение императора. Затем он сказал им:

– Таков приказ Небесного государя. Пусть каждый сделает все от него зависящее для изгнания варваров.

Вот так. И ни слова о конкретных действиях. Даже не поинтересовавшись, имеются ли у чиновников какие-нибудь вопросы, Кэйки удалился. Члены правительства пребывали в растерянности, пока, наконец, до них не стало доходить, что это всего-навсего очень умная уловка.

«Это же способ избежать осуществления плана по изгнанию иностранцев!» – единодушно пришли они к выводу и чем дольше над этим размышляли, тем отчетливее понимали, что представление только начинается и главное – впереди.

Через четыре дня Кэйки вернулся в Эдоский замок и снова собрал совет.

– После долгих размышлений я решил сложить с себя полномочия опекуна сёгуна, – заявил он. – Позаботьтесь о том, чтобы были соблюдены необходимые формальности.

Изумленные до глубины души этим решением, последовавшим сразу за приказом поднять войска и силой выдворить иностранцев из Японии, слушатели лишились дара речи.

«Ага, так вот что он замыслил!» – думали они про себя. Чтобы исполнить свой долг перед Киото, Кэйки отдал формальный приказ, не потрудившись объяснить, каким образом следует привести его в исполнение. Следовательно, начать соответствующие действия бакуфу не могло, а пока потрясенные чиновники сидели сложа руки, тот самый человек, который отдал им этот приказ, подал в отставку! В итоге Кэйки и бакуфу выходили сухими из воды, никто не мог их ни в чем упрекнуть.

О, ум и ловкость этого государственного мужа не знают пределов! После подобного политического подвига и мужчины бакуфу, и женщины Ооку с новой силой принялись возносить Кэйки до небес. Он вывел их из кризиса, и теперь, думали чиновники сёгуната, все позади.

Но сценарий Кэйки на этом не заканчивался.

После подписания отставки он вызвал к себе замкового бодзу и попросил его принести с собой письменные принадлежности. Когда бодзу начал растирать тушь, Кэйки отобрал у него чернильный камень и настоял на том, чтобы сделать это самостоятельно. Таков он был во всем: за что бы ни брался, предпочитал полагаться только на собственные силы, и даже тушь получалась темнее, когда он готовил ее своими руками.

В конце концов Кэйки взялся за кисть и начал сочинять послание кампаку Така-цукасе в Киото. В письме говорилось об отставке и ее причинах. Он уже отправлял Такацукасе отчет из Ацуды, что в Овари, и на этот раз пустился в более подробные объяснения, с тем чтобы прояснить смысл своего поступка.

Придерживаясь формального эпистолярного стиля, Кэйки писал:

«Ведомый волей Небесного государя, возжелавшего изгнать варваров с Земли Богов, ваш покорный слуга без промедления выступил на восток, дабы донести высочайший указ до слуха всех подданных, хоть и нет у нас надежды на победу. Однако же слово императора – закон, посему ваш покорный слуга прибыл в Эдо, приготовившись умереть в сражении бок о бок с другими воинами бакуфу, но никто из старших советников либо других чиновников высшего и низшего ранга не изъявил желания подняться на борьбу с чужеземцами. Более того, они возомнили, будто ваш покорнейший слуга намеревается воспользоваться всеобщей сумятицей, каковую вызовут военные действия, и захватить власть над державой. Посему спешу сообщить вам, что не вижу возможности привести императорский указ в исполнение. Могу лишь выразить Его Величеству и придворным сановникам свои глубочайшие извинения и отступить в сторону. Покорно прошу довести сие до сведения государя».

Удалившись в свою резиденцию в Коисикаве, он собрал Тёдзюро Наканэ, Энсиро Хираоку, Кибэя Курокаву и других ближайших помощников на совет и объяснил им сложившуюся ситуацию.

VIII. Уловка Кэйки

Прежде всего от виртуозной игры, затеянной Кэйки, пострадали его приближенные – Энсиро Хираока и другие. Каждый уважающий себя патриот, настроенный на изгнание иностранцев и исповедующий поклонение императору, считал своим долгом врываться в их дома и, потрясая оружием, требовать ответа: выступают они против приказа изгнать варваров или же готовы привести его в исполнение немедленно. И Эйдзиро Сибусава, близкий друг Хираоки, не оказался исключением.

– Все верноподданные императора рвут и мечут, – заявил он.

– Недовольны князем Хитоцубаси? – поинтересовался Хираока.

Нет, ответил Сибусава, они недовольны самим Хираокой и другими вассалами князя. Вера в Кэйки была чрезвычайно сильна среди «людей высокой цели»; им даже в голову не приходило, что он может оказаться отступником. Вместо этого патриоты пришли к выводу, что во всем виноваты его доверенные вассалы – это они тянут время, устраивают раздоры по пустякам, вводят князя в заблуждение и очерняют его светлый образ.

– Есть и такие, кому не терпится снести вашу голову с плеч, – добавил Сибусава, желая не столько донести на своих приятелей, сколько воспользоваться общественным мнением, дабы повлиять на Хираоку и заставить его определиться в своем отношении к внешней политике.

До вхождения во власть Хираока, наравне с остальными патриотами, ревностно поддерживал политику изгнания варваров, но Сибусаве начало казаться, что после того как этот человек объединился с Хитоцубаси и стал сам влиять на национальную политику, пыл его поостыл. Похоже, Хираока поставил под сомнение непорочность призыва «Сакоку дзёи» – «Закрой страну, изгони варваров» – и начал исповедовать доктрину «Кайкоку хайгай» – «Открой страну, преклоняйся перед чужеземцами».

– Будьте осторожны, – предупредил его Сибусава.

После этого разговора Хираока начал проявлять необычайную осторожность, стараясь избегать каких бы то ни было сборищ и не выходить из дому с наступлением темноты. И все же он не мог отвернуться от своих старинных друзей и приятелей, которых, как и прежде, принимал у себя. Гости постоянно донимали его расспросами, и однажды загнанный в угол Хираока ответил им, полыхая злой бравадой:

– Послушайте, я вовсе не защищаю политику выжидания. Я всегда верил и верю в изгнание варваров. Я насквозь пропитан духом Нариаки Токугавы!

– Тогда кто же внушает князю Хитоцубаси крамольные идеи? – не отступались приятели.

– Тёдзюро Наканэ! – выпалил Хираока под нажимом.

Это конечно же было неправдой. Никаких политических пристрастий, а уж тем более влияния Тёдзюро Наканэ не имел; он являлся начальником Хираоки и занимался всего лишь коммерческими делами семейства Хитоцубаси, будучи главным управляющим. Хираока назвал его просто так, лишь бы выгородить себя самого. Он был уверен в том, что такой простак, как Наканэ, послужит идеальным прикрытием. Однако для Наканэ это заявление стало роковым.

Через несколько дней, возвращаясь вечером домой, Тёдзюро Наканэ прошел через ворота Кидзибаси. Лил дождь. Выходя с территории замка, Наканэ наклонил свой зонтик, и тут на него напали. Он и понять ничего не успел, как вдруг на его голову и плечи посыпались удары мечей. Наканэ скончался на месте от двух дюжин резаных ран.

Узнав о случившемся, Кэйки тут же отдал приказ найти виновных, но поиски окончились ничем. Тогда Энсиро Хираока явился к нему и сказал:

– Прошу вас, выслушайте меня, господин. Это я во всем виноват.

И передал ему тот разговор с «людьми высокой цели».

Кэйки молча выслушал Хираоку, слегка склонив голову набок, что вошло у него в привычку, и ответил:

– Нет, винить нужно наступившие времена.

Хотя по большому счету всему виной были чересчур запутанные политические схемы самого Кэйки. Наканэ пал жертвой его хитроумной игры, и Хираока подозревал это, поскольку, если бы не Наканэ, мечи обрушились бы на него, Хираоку. Однако Кэйки подобными размышлениями голову себе не забивал. В этом отношении он был настоящим аристократом.

Тем временем представление Кэйки разыгрывалось по задуманному им сценарию. По понятным причинам его отставка всколыхнула Киото. И императорский двор, и сёгун в замке Нидзё пребывали в полной уверенности, что изгнать варваров можно только с участием князя Хитоцубаси, надежды нации. Никто другой не занимал столь высокого положения и не обладал столь громкой популярностью, а значит, не мог возглавить Японию в борьбе с иностранными державами. Из Киото начали вереницей прибывать посланники с просьбами остаться на своем посту. Специальным указом бакуфу обязало старшего брата Кэйки приехать в Эдо и уговорить его переменить свое решение, до увещеваний снизошел даже один из важных чиновников сёгуната, который никогда не был поклонником Кэйки, но в данном случае действительно выглядел расстроенным его отставкой. В конце концов кампаку Такацукаса прислал из Киото весть о том, что сам император приказывает Кэйки вернуться в аппарат бакуфу. По его словам, со дня ухода Кэйки в отставку Небесный государь лишился сна и аппетита.

– Но решимость его величества изгнать варваров непоколебима. Должен напомнить вам, что обратного пути нет. Он готов заплатить высокую цену, даже сровнять империю с землей, если придется.

Кэйки пал духом. Он подозревал, что император Комэй – человек необычайной силы воли, мудрости и способностей, но, поскольку вокруг него сплотились экстремисты, которые держали своего государя в полном неведении относительно истинного положения вещей, внешнюю политику он вел, словно дитя неразумное. Это может показаться невероятным, но все, что увидел император после прибытия «черной» эскадры, – фантастический портрет Мэтью Перри, нарисованный мастером укиё-э[43]43
  Укиё-э – «картины изменчивого мира» (яп. ) направление в японском искусстве эпохи Токугава, посвященное изображению сценок повседневной жизни, людей, животных и пр.


[Закрыть] из Эдо. На портрете у Перри было лицо демона, более походившее на звериную морду. Допустить таких людей на землю Ямато – все равно что обесчестить богов и оскорбить предков; военные вассалы обязаны изгнать агрессоров. Вот такой позиции и придерживался император Комэй. И все же, в отличие от придворных радикалов, он не питал анти-сёгунских настроений, даже напротив, активно поддерживал бакуфу, полагался на него и пытался воспользоваться им для восстановления мира и покоя в государстве. В этом смысле Небесный государь, возможно, проявлял еще больше консерватизма, чем ближайшие советники самого сёгуна.

Император вряд ли когда-нибудь изменит свои взгляды – Кэйки давно перестал в этом сомневаться и питать ложную надежду, но во всем остальном он был вполне удовлетворен результатами игры. Теперь, после всего случившегося, когда придворная знать осознала, сколь высоко император ценит князя Хитоцубаси, его задача упрощалась. Этому в полной мере способствовало и поведение военного правительства, которое только и могло что хватать его за рукава и умолять остаться на своем посту. Возможно, теперь ему удастся провести кое-какие реформы и управляться с бакуфу станет легче. Его хитроумная комбинация принесла свои плоды.

«Совесть не позволяет мне и дальше отказываться», – говорил Кэйки всем и каждому, давая понять, что планирует вернуться в Киото. Его уловка сработала, но он продолжал игру, и теперь даже с большим азартом, чем раньше, еще раз доказывая свое мастерство. «Нет никаких сомнений, что я погибну в грядущей войне», – мысленно повторял Кэйки и немедленно принял меры по усыновлению наследника, избрав на эту роль своего младшего брата Ёкумаро. И это еще не все. Он также попытался вывезти из резиденции в Коисикаве свою жену Микако и вдову отца, Токусин-ин. Их надо было отослать прочь, подальше от горнила войны. Но и на этом он не остановился – попросил жен и детей вассалов Хитоцубаси последовать примеру своей семьи. Люди не знали, что и подумать, но глава дома Хитоцубаси, как оказалось, пребывал в здравом уме и твердой памяти.

– Эдо превратится в поле битвы, – веско заявил он.

Эти действия Кэйки произвели неизгладимое впечатление на радикальных сторонников политики «Дзёи» (хотя на самом деле его семья так никуда и не уехала, поскольку для нее не нашлось подходящего особняка в провинции). «Хитоцубаси – наша надежда!» – со вздохом облегчения восклицали они. Теперь, если по какой-то причине Кэйки не сумеет выполнить свою миссию, «люди высокой цели» будут абсолютно уверены в том, что всему виной происки его приближенных.

IX. Колесо судьбы

декабря 1863 года Кэйки вышел в море на борту парохода бакуфу «Хандомару». Ему предстоял второй визит в Киото. В последнее время события развивались в выгодном для него русле. В результате сентябрьской политической сумятицы во время его пребывания в Эдо отряды Тёсю были изгнаны из столицы совместно с семью монархистами из придворной знати, таким образом, двор очистился от оголтелых экстремистов. Однако появилась еще одна причина для головной боли: ради изгнания представителей Тёсю из Киото клан Сацума объединился с самураями из княжества Айдзу, и теперь они представляли собой главную политическую силу столицы, в чем фактически проявился старинный закон изменчивости судьбы, как в древнем противостоянии домов Тайра и Минамото.[44]44
  Тайра и Минамото – могущественные военные кланы, долгое время соперничавшие в борьбе за власть. Минамото были вытеснены из столицы самураями дома Тайра, но влияние последних быстро пошло на убыль, и Минамото снова вернулись к власти в результате кровопролитной гражданской войны 1180 1185 годов под руководством Минамото-но Ёритомо. В конце концов он подчинил себе все восточные земли Японии и установил первое в истории военное правление, которое просуществовало почти семьсот лет.


[Закрыть]

Вскоре после отъезда Кэйки Эйдзиро Сибусава и его кузен Кусаку пришли в дом Энсиро Хираоки, который в то время еще был в Киото. Не сумев собрать армию для выдворения иноземцев, молодые самураи тоже вознамерились отправиться в императорскую столицу, чтобы собственными глазами увидеть, как обстоят дела. Для удобства они хотели совершить это путешествие в качестве временных вассалов Энсиро Хираоки. Тот уже дал свое согласие и распорядился предоставить им кров, если они явятся в его отсутствие. Вскоре все было готово к путешествию, и братья пустились в путь.

По прибытии в Киото они разместились неподалеку от храма Хигаси Хонган-дзи, где был расквартирован Кэйки со своим окружением, и без промедления послали Хираоке весточку.

С того самого дня эти двое зачастили на территорию Хигаси Хонгандзи, как если бы являлись полноправными вассалами Хитоцубаси. Хираока настаивал на том, чтобы они поступили на постоянную самурайскую службу. У Хитоцубаси было слишком мало достойных вассалов, они взяли с собой из Эдо всего лишь две сотни солдат из военного лагеря сёгуната да дюжину самураев, предоставленных Мито. «Нам не хватает воинов, не говоря уже о талантливых людях», – сетовал Хираока.

«Времена настали смутные», – подумал Сибусава. Взять на службу бывшего крестьянина, каковым он и являлся, человека, который планировал вооруженное восстание, для того чтобы изгнать иностранцев и свергнуть правительство бакуфу, – чем не яркое доказательство тому?

Хираока посвятил Сибусаву в режим дня и привычки Кэйки. Оказалось, больше всего князь любил свинину. Возможно ли, чтобы человек, по требованию которого ежедневно привозят свинину из открытого порта Иокогама, являлся истинным почитателем императора и сторонником политики изгнания варваров, тем, кто способен очистить Землю Богов и вернуть ее обитателей к здравомыслию?

– Это тебя шокирует? – осведомился Хираока, разглядывая Сибусаву в упор. Он желал просветить юношу, заставить его мыслить теми же категориями, которыми мыслили он сам и Кэйки. – Особенно ему нравится верховая езда.

Каждое утро перед рассветом Кэйки прилаживал на своего любимого коня по имени Удар Молнии седло западного образца, пускал его рысью и скакал пару-тройку часов. Он был без ума от западного искусства верховой езды, и, когда предводитель конницы бакуфу в Киото, князь Такаси из Осуми, начал давать ему уроки, так быстро уловил все тонкости этого стиля, что вскоре превзошел своего учителя. Короче, по крайней мере в том, что касается свиней и лошадей, Кэйки придерживался западных вкусов – для твердолобых патриотов это было настоящим отступничеством.

И еще ему нравилось фотографироваться. Чтобы отметить свое второе прибытие в Киото, он снялся сидя на подушечке на фоне дюжины поставленных стоймя ружей.

«Если монархисты пронюхают об этом, они такой гвалт поднимут, – покачал головой Хираока, разглядывая фотопортрет. – Но господин клянется, что именно ружье да еще четырехфунтовая гаубица спасут нашу страну. Ну разве нельзя его назвать человеком героических качеств?»

После своих неудачных попыток поднять восстание против иностранного присутствия на островах и свергнуть бакуфу, при мысли о будущей присяге на верность князю Хитоцубаси, Сибусава чувствовал вполне объяснимое внутреннее сопротивление, но то, что рассказал ему Хираока о Кэйки, постепенно склонило юного самурая на их сторону. Каким бы ни было его отношение к открытию страны, ему казалось, что Кэйки может стать спасителем нации и вывести Японию из состояния смуты и хаоса, в которое она погружалась все глубже и глубже. Кроме этого, было еще кое-что. Приобретя официальный статуе самурая Кэйки Хитоцубаси – вельможи, к которому прикованы взгляды подданных империи и к чьим словам прислушиваются все и каждый, – он сможет много добиться в этой жизни. Одним словом, Сибусава решил принять предложение Хираоки.

Проблема таилась только в одном: нынешний статус крестьянского сына формально запрещал ему встречаться с Кэйки.

– Не думай об этом, – посоветовал ему Хираока, у которого имелась на сей счет своя идея. Он, Хираока, заранее поговорит с Кэйки о Сибусаве. Затем, рано утром, когда князь начнет упражняться в верховой езде, Сибусава должен будет ждать его у Мацугасаки, а когда Кэйки подъедет поближе – выбежать на дорогу, чтобы обратиться к нему напрямую.

Сибусава рассмеялся.

– Похоже на сцену из жизни Хидэёси Тоётоми![45]45
  Знаменитый полководец Хидэёси Тоётоми (1536–1598), военный диктатор и противник Иэясу Токугавы, был выходцем из крестьянской семьи, жившей в провинции Овари. Он поступил на самурайскую службу к военачальнику Нобунаге Оде (1534–1582), стал доверенным лицом сёгуна и, в знак признания особых заслуг перед троном, получил от императора аристократическую фамилию Тоётоми.


[Закрыть] – заявил он.

На следующее же утро юноша взялся за осуществление этого плана. Расположенная на севере Киото местность Мацугасаки, или Сосновый Мыс, получила свое название из-за сосен, которые покрывали все здешние холмы своими зелеными ветвями. Каждое утро Кэйки в сопровождении пятидесяти всадников и двадцати пеших воинов проезжал верхом с южной окраины Киото через центр города и добирался до самого Мацугасаки. Конный отряд состоял из стрелков бакуфу и прославленных мастеров кэндо[46]46
  Кэндо – японское искусство боя на мечах.


[Закрыть] из Школы воинских искусств при сёгунате. Несомненно, это был самый неустрашимый охранный корпус во всей Японии, не считая «Синсэнгуми».

Перед рассветом Сибусава и его двоюродный брат Кисаку спрятались в бамбуковых зарослях, поджидая, когда появится Кэйки со своим окружением. Как только небо на востоке начало светлеть, они услышали сотрясающий землю топот копыт, и Сибусава выбежал вперед. Сопровождавшие князя воины проскакали мимо чуть ли не у него перед носом.

– Какие быстрые лошади! – восхитился Кисаку.

Дважды братья потерпели неудачу. В третий раз они побежали следом за всадниками. Вскоре охрана забила тревогу, повернула назад и окружила двоих мужчин. Сибусава обнажил меч, бросил его на землю, встал на колени и поклонился в сторону Кэйки. Тот натянул поводья и сделал юноше знак кнутом, подзывая его к себе. Сибусаве показалось, что фигура Кэйки окружена сиянием, он как будто узрел знамение того, что этому человеку суждено сыграть важную роль в истории.

Словно во сне, Сибусава подошел к нему; словно во сне, заговорил с ним. Он откровенно выложил свою точку зрения по поводу наступивших времен, но впоследствии и слова не мог припомнить из той пламенной речи. Когда он закончил, Кэйки кивнул и коротко ответил, что поговорит с Хираокой. Затем развернул коня и поскакал прочь. Вот и все. Тем не менее Сибусаву бросило в дрожь, он подумал, что за такого благородного человека и жизнь отдать не жалко.

На следующий день Сибусава пошел к Хираоке и обнаружил, что дотошный Кэйки уже позаботился обо всех деталях, включая вопрос о его статусе. Юношу назначили внутренним стражем с жалованьем в четыре коку, хотя для подобной должности было достаточно и двух. Кроме того, он получил денежную прибавку на все время пребывания в Киото. В начале следующего года его продвинули вверх по служебной лестнице, и впервые в жизни он получил право путешествовать в паланкине на длинных шестах и командовать собственными копьеносцами.

Между тем все указывало на близость гражданской войны, не слишком отличной от междоусобиц Эпохи воюющих провинций.

Оказавшись вторично в Киото, Кэйки преследовал цель захватить абсолютную власть над политическим миром, подчинить себе придворных чиновников и даймё. Другого способа противостоять грядущему хаосу он не видел.

Вскоре после прибытия князь перебрался из Хигаси Хонгандзи в пустой особняк, принадлежавший семейству Сакаи из Вакасы. Он часто призывал в свои новые покои троих самых преданных друзей – Сюнгаку Мацудайру из Этидзэн, Мунэнари Датэ из Увадзимы и Хисамицу Симадзу, опекуна сацумского князя. Едо Яманоути из Тосы также не остался в стороне, но это был человек непредсказуемый, настроение его часто менялось, и в резиденцию Хитоцубаси он наведывался довольно редко.

– Давайте назовем это «встречами в ставке опекуна сёгуна», – предложил Кэйки.

Каждый из собравшихся являлся главой влиятельного клана; никто иной из представителей военной элиты не был столь сведущ в делах государства, как они. Кэйки хотел использовать эти встречи для установления политических связей, с помощью которых можно было бы контролировать и императорский двор, и бакуфу. Но в то же время все четверо оказались людьми упрямыми, если не сказать упертыми. Разногласия не заставили себя ждать. Даже Сюнгаку, наиболее уравновешенный из всех и легкий в общении, начал сомневаться в Кэйки. «Неужели он считает, что для управления страной достаточно одной изобретательности? – размышлял он. – Слишком уж много у него хитроумных планов. Этого человека никогда на слове не поймаешь».

Кэйки, в свою очередь, никогда особенно не доверял Хисамицу Симадзу. Он подозревал, что клан Сацума намеревается воспользоваться своим влиянием при дворе для того, чтобы упразднить сёгунат Токугава и учредить собственное правительство. Это его подозрение разделяли все члены бакуфу, оно как нельзя лучше объясняло политические маневры сацумских патриотов. На данный момент императорский двор, можно сказать, был у них в кармане. Три самых доверенных приближенных императора – принц Накагава, бывший кампаку Тадахиро Коноэ и кампаку Нариюки Нидзё – являлись куклами в руках Сацумского княжества, которое оплачивало львиную долю их расходов, а последние, надо отметить, выросли чуть ли не до небес. Деньги, рис и людские силы нескончаемой рекой лились из Сацумы на Киото. Вскоре «встречи в ставке опекуна сёгуна» сошли на нет из-за внутренних раздоров, а тем временем Хисамицу и его последователи усилили давление на императорских придворных, в результате чего те начали поддерживать политику открытых дверей в Японии.

Поначалу Кэйки даже не подозревал о подобном развитии событий. Однажды он воспользовался возможностью и сказал старшему советнику Тадасигэ Сакаи и еще одному чиновнику бакуфу, что «избавление страны от иностранцев более не является жизнеспособным курсом. Чем позволять этому неосуществимому политическому решению вклиниться между двором и бакуфу, почему бы не отдать недвусмысленный приказ открыть страну?».

Ответа не последовало.

– Почему вы молчите? – подозрительно прищурился Кэйки. Он полагал, что члены правительства, которые давно страдают от растущего прессинга со стороны иностранных держав, быстро оценят все достоинства этого плана и ухватятся за него.

Наконец Сакаи сказал:

– Господин, вы в курсе недавних деяний Сацумы? Похоже, их закулисные маневры увенчались успехом – им удалось склонить императора и его окружение на сторону политики открытия страны для внешней торговли.

Старший советник придерживался мнения, что, если они начнут метаться между кланом Тёсю, поддерживающим политику изгнания иностранцев, и кланом Сацума, готовящим нововведения и призывающим к открытию страны, бакуфу окончательно потеряет лицо. Более того, смени они сейчас свой политический курс, и авторитет Сацумы взмоет на небывалую высоту. В общем, если Кэйки станет настаивать на проведении реформ по открытию страны, весь кабинет сёгуна немедленно подаст в отставку.

Услышав подобные речи, Кэйки уронил свой веер и ошеломленно уставился на собеседников. В обычных обстоятельствах он просто посмеялся бы над ними, как над узколобыми ретроградами, и заявил бы: «Вот почему авторитет бакуфу Токугава – ниже некуда!» Но сейчас он был не в тех условиях, чтобы открыто выражать свою точку зрения. Кэйки прекрасно понимал, что стоит на перекрестке дорог. Если он выступит в пользу открытия страны и примкнет к Сацуме, то люди, которые всегда относились к нему с подозрением, начнут бить себя в грудь и говорить, что они оказались правы. Поползут слухи, что он вступил в сговор с Сацумой в стремлении захватить власть, и его объявят предателем. С другой стороны, если он выступит против Сацумы и выскажется в поддержку политики закрытых дверей, то обретет доверие бакуфу. Хотя Кэйки и являлся представителем военного правительства, эдоские чиновники никогда не считали его по-настоящему своим. И он выбрал наиболее мудрый и целесообразный политический курс: укрепить свои позиции, поступившись принципами.