Текст книги "Темный карнавал"

The Emissary
Эмиссар[14]14
  Эмиссáр (от лат. emissarius – посланец) – специальный представитель государства, политической организации или спецслужб, направляемый в другую страну для выполнения различных поручений (преимущественно секретных). Как правило, миссия эмиссара не носит официального характера. – Прим. пер.


[Закрыть]

Он узнал, что снова пришла осень, потому что Торри ворвался в дом и принес на себе ее запах – запах ветра и холода. Осень была в каждом черном завитке его собачьей шерсти. Хлопья листьев застряли в ушах, налипли на морду, сыпались с белой манишки и с виляющего хвоста. От пса просто несло осенью.

Мартин Кристи сел в кровати и протянул бледную маленькую руку. Торри тявкнул, высунул длинный розовый язык и провел им по тыльной стороне его ладони. Как будто облизывал леденец на палочке. «Это из-за соли», – сам себе объяснил Мартин, а Торри тем временем запрыгнул к нему на кровать.

– Э-э-э, слезай, – сказал Мартин. – Мама не любит, когда ты… – Торри прижал уши. – Ну, ладно… – с готовностью уступил Мартин. – На минуточку можно.

Торри согревал худое тело Мартина своим собачьим теплом. Мартин был счастлив, его вполне устраивал и запах псины, и крошки опавших листьев на одеяле. И ему было совершенно все равно, будет мама ругаться или нет. В конце концов, Торри только что родился. Вылез прямо из живота у осени, прямо из этой холодины.

– Ну, как там на улице, Торри? Расскажи.

И Торри прямо здесь, лежа, все ему рассказывает. А Мартин, прямо здесь, лежа, узнает все про осень. Про осень, которую Мартин помнит по старым временам, еще до болезни, когда ему не надо было все время лежать. Другого способа встретиться с осенью у него нет. Только вот этот холодный собачий мех с налипшими листьями. Образ ушедшего лета, сократившийся до одной собаки. Осень через посредника.

– Ну и куда ты сегодня ходил, Торри?

Впрочем, Торри мог и не отвечать. И так все было понятно. Наверняка бегал в парк Барстоу – тот самый, где все время стоит ор детей, независимо от того, на чем они ездят – на велосипедах, на роликовых коньках или в колясках. И по дороге в парк несся как сумасшедший вниз по склону, повизгивая от собачьего восторга и оставляя следы в толстом ковре из опавших листьев. А потом побежал дальше вниз, в город (где ночью прошел дождь, и машины колесами замесили на дорогах всю грязь) и там, на ярмарке выходного дня, болтался под ногами покупателей. Вот куда бегал сегодня Торри.

Мартин мог пройти следом за ним, куда бы он ни пошел. Они чувствовали друг друга. Торри всегда считывал его, узнавал по одному касанию, по тому, насколько мокрое, сухое или изгвазданное у него пальто. И Мартин, лежа здесь и обнимая Торри, мог отправить свои мысли прямо по его следам. Сначала через поле, потом по мелким блесткам ручья в овраге, потом – по сложному, петляющему пути среди мраморных могил на кладбище, и дальше, по лугу – в лес, где раньше так весело было беситься в осенних листьях. Даже туда Мартин мог теперь сходить с помощью своего эмиссара.

Внизу раздался сердитый мамин голос.

А потом быстрые сердитые шаги по ступенькам.

Мартин спихнул пса с кровати.

– Торри, прячься!

Торри исчез под кроватью как раз перед тем, как дверь распахнулась и мама вошла в спальню. Голубые глаза ее сверкали недобрым блеском. Она держала в руках поднос с салатом и фруктовыми соками и была полна решимости.

– Торри здесь? – строго спросила она.

Торри немедленно выдал себя несколькими ударами хвоста по полу.

Мама нетерпеливо поставила поднос.

– От этой собаки одни только неприятности. Только и знает, что все разбрасывает или перекапывает. Что ты думаешь – сегодня утром пробрался в сад мисс Таркинс и выкопал там огромную яму. Мисс Таркинс была просто вне себя.

– Ой… – Мартин притих и затаил дыхание.

Под кроватью так же воцарилась тишина. Торри знал, когда лучше помолчать.

– И это уже не первый случай, – сказала мама. – Это уже третья яма за неделю!

– Может, он что-то ищет?

– Ага, ищет он! Дырку от бублика он ищет! Просто кое-кто – маленький любопытный негодник. Которому надо во все совать свой черный нос. Ищет он!

Из-под кровати донеслось шерстяное пиццикато собачьего хвоста, и мама не смогла удержаться от смеха.

– Так вот, – закончила она, – если этот тип не перестанет копать где ни попадя, придется запереть его дома и больше не выпускать гулять одного.

Мартин переменился в лице.

– О нет, мама! Только не это! Тогда я ничего не буду знать. Он же мне все рассказывает.

Мамин голос смягчился.

– Рассказывает?

– Конечно. Он ходит везде, потом возвращается и рассказывает, что происходит, рассказывает мне все!

Мамина рука тронула его спутанные волосы.

– Это очень хорошо, что он рассказывает. И очень хорошо, что он у тебя есть.

Они немного посидели, размышляя о том, каким ужасным был бы последний год, если бы не было Торри. А Мартин думал о том, что вот, еще пару месяцев в постели – и он будет на ногах, так сказал врач.

– Торри, ко мне!

Мартин защелкнул на шее Торри специальный ошейник с жестяной табличкой. На ней было написано: «МЕНЯ ЗОВУТ ТОРРИ. НЕ НАВЕСТИТЕ ЛИ ВЫ МОЕГО ХОЗЯИНА, КОТОРЫЙ ЗАБОЛЕЛ? ИДИТЕ ЗА МНОЙ!»

И все отлично работало. Торри каждый день выносил это сообщение в мир.

– Ты же выпустишь его, мам?

– Да, если он будет вести себя хорошо и не будет больше копать!

– Он ведь больше не будет, правда, Торри?

Пес тявкнул.

Обычно было слышно, как он тявкает где-то вдалеке на улице, пытаясь завлечь к Мартину посетителей. Чтобы расслышать его лай, Мартин садился в кровати, подперев голову руками, и изо всех сил прислушивался, заставляя свой разум мчаться вместе с Торри. Это отнимало у него столько сил, что он покрывался испариной, а глаза едва не вылезали у него из орбит. Вчера пес привел миссис Холлоуэй с Элм-авеню, которая принесла в подарок книгу рассказов. За день до этого Торри умоляюще уселся с табличкой перед мистером Джейкобсом, ювелиром. Близоруко наклонившись, мистер Джейкобс все-таки сумел разобрать надпись, и, конечно же, пришел – шаркая и переваливаясь, чтобы немного скрасить Мартину нелегкие дни.

Вот и сейчас Мартин слышал, как собака возвращается домой – вот она где-то там гавкнула в предвечерней дымке, вот подбежала поближе, опять гавкнула, опять пробежала в сторону дома, еще раз гавкнула…

А потом, у дома, следом за ней – протопали чьи-то легкие шаги. Звякнул колокольчик на первом этаже. Мама открыла дверь. Теперь голоса, что-то говорят.

И вот Торри примчался наверх и сразу запрыгнул на кровать. Весь сияя от радости, Мартин вытянул шею, чтобы поскорее увидеть, кто же поднимается к нему на этот раз. Может быть, это мисс Палмборг, а может, мистер Эллис, или мисс Джендрисс, или…

Кто-то поднимался по лестнице и одновременно разговаривал с мамой. Голос был женский, молодой, и говорил что-то сквозь смех.

Дверь открылась.

У Мартина снова были гости.

Прошло четыре дня, и всякий день Торри исправно выполнял свою работу, принося информацию об утренней, дневной и вечерней температуре, о консистенции почвы, о цвете листьев и о степени умеренности дождя. Но самое главное, он приводил посетителей.

В субботу опять приходила мисс Хейт. Та самая молодая красивая женщина с блестящими каштановыми волосами. Она очень тихо ходила, прямо как кошка, и почти все время смеялась. И жила в большом доме на Парк-стрит. Это был уже третий ее визит за месяц.

Потом в воскресенье захаживал преподобный Воллмар, а в понедельник – мисс Кларк и мистер Хендрикс.

И каждому из посетителей Мартин рассказывал про своего пса. Про то, как весной он пах полевыми цветами и свежей землей. Про то, как прогревался он летом – и был теплый, как свежеиспеченная булочка. И про сейчас, про осень, когда в его шкуре спрятан целый клад золотых листьев, и их можно находить и исследовать. Этот процесс Торри всегда с удовольствием демонстрировал посетителям, укладываясь на спину и ожидая, когда его осмотрят.

Но вот однажды утром мама рассказала Мартину про мисс Хейт, ту самую, которая была красивая, молодая и почти все время смеялась.

Она умерла.

Погибла в автокатастрофе в Глен-Фолсе.

Мартин крепче прижал к себе собаку и стал вспоминать мисс Хейт. Ее улыбку, яркие глаза и коротко стриженные каштановые волосы. Ее тонкую фигуру и быструю походку. Милые истории, которые она рассказывала про всяких людей и про времена года.

Значит, теперь она умерла. И она больше не будет ни смеяться, ни рассказывать истории. И все закончилось. Она – мертвая.

– Мам, а что они делают на кладбище, под землей?

– Ничего не делают.

– Ты хочешь сказать, они там просто лежат?

– Да, – сказала мама, – это все, что они там делают.

– Как-то это не очень весело.

– Да это и не должно быть весело.

– А почему они не встают и не ходят время от времени, ну, если им надоедает лежать?

– Мне кажется, ты уже задал достаточно вопросов, – сказала мама.

– Я просто хотел узнать.

– Ну, вот и узнал.

– Знаешь, иногда мне кажется, что Бог какой-то глупый.

– Мартин!

Мартин нахмурился.

– А что, нельзя было придумать что-нибудь получше, чем забрасывать людей комками грязи и говорить им, чтобы лежали тихо и не двигались? Есть же какой-нибудь другой вариант? Вот когда я играю с Торри в «Умри». Сначала он играет со мной и «умирает», но потом ему надоедает, и он начинает вилять хвостом. И моргает, и дышит. А потом вообще спрыгивает с кровати и просто ходит везде, как обычно. Наверняка же все эти, которые на кладбище, ведут себя так же, правда же, Торри?

Торри тявкнул.

– Ну, хватит, Мартин! – оборвала его мама. – Мне не нравятся такие разговоры!

Осень продолжалась. Торри бегал по своему обычному маршруту – сначала трусил через лес, потом перебегал ручей, потом крался через кладбище, в город, и дальше, туда и обратно, ничего не пропуская.

А в середине октября Торри начал вести себя как-то странно. Он вдруг перестал находить тех, кто мог бы прийти к Мартину в гости. Почему-то теперь никто не обращал внимания на его уговоры. Целых семь дней подряд он возвращался домой один и не привел с собой ни одного посетителя.

Мартин очень расстраивался из-за этого.

Мама пыталась найти этому объяснение.

– Просто все слишком заняты. Война, ну и вообще. У людей много других забот, кроме собачек-попрошаек.

– Да, конечно, – соглашался Мартин.

Но это было еще не все по поводу Торри. В его глазах появился какой-то странный блеск. Казалось, что он и не пытается кого-то найти, что ему теперь… все равно. Мартин не мог понять, что с ним происходит. Может, он заболел? В конце концов, бог с ними, с посетителями. Главное, что у него есть Торри, значит, все в порядке.

А потом настал день, когда Торри убежал гулять и не вернулся вообще.

Сначала Мартин просто его ждал. Потом ждал и нервничал. Потом – ждал и сходил с ума.

Во время ужина он слышал, как мама с папой звали Торри. Но это ни к чему не привело. Все было бесполезно. Мартин не услышал ни звука лап на дорожке за домом, ни пронзительного лая в холодном ночном воздухе. Ничего. Торри сбежал. Торри больше не вернется – никогда.

За окном падали листья. У Мартина нестерпимо заныло в груди, и он медленно опустился на подушку.

Мир умер. Осени больше нет, потому что нет теперь меха, который мог бы принести ее в дом. Зимы тоже не будет, потому что не будет лап, чтобы намочить одеяло налипшим на них снегом. Нет больше никаких времен года. И вообще, никакого времени больше нет. Его посредник, эмиссар, пропал где-то в этой противной цивилизации – может, его сбила машина, а может, отравили или украли. И поэтому времени теперь нет.

Всхлипывая, Мартин уткнулся в подушку лицом. Все. У него нет больше никакого контакта с миром. Мир умер.

Весь Хеллоуин Мартин проворочался в постели, а через три дня тыквы уже гнили в мусорных баках, маски были сожжены в печах для отходов, а пугала сложены на полки до следующего года. Хеллоуин так и остался далеким, чужим и недосягаемым. Только один раз вечером ему удалось расслышать, как где-то в холодных осенних звездах гудят рожки, а люди кричат и стучатся в окна и двери домов с мыльными черепами и капустой[15]15
  Использовать капусту для гадания на Хеллоуин – одна из традиций, описанная Робертом Бернсом: одинокие люди брачного возраста с завязанными глазами «тянули» капусту. «Те, кто в капусте знатоки, кто ищет не впервые, закрыв глаза, рвут корешки большие и прямые». Корешок давал информацию о будущем супруге: короткий или высокий, прямой или кривой, здоровый или увядший, сладкий или горький. Даже грязь на корешке имела значение. Много грязи означало большое приданое. – Прим. пер.


[Закрыть]. Больше ничего.

Первые три дня ноября Мартин провел, глядя в потолок и наблюдая за сменой света и темноты. Дни становились короче и темнее – это было видно в окно. Деревья стояли голые. Осенний ветер менял свою силу и температуру. Но все это было не более чем театральное представление за окном. Добраться туда было никак невозможно.

Все, о чем Мартин читал в книгах, – люди, времена года – было из того самого мира, который умер. Каждый день он прислушивался, но не слышал звуков, которые так хотел бы услышать.

Наступил вечер пятницы. Родители собрались пойти в театр.

Договорились, что миссис Таркинс из соседнего дома придет и посидит с Мартином, пока он не начнет засыпать, а потом вернется к себе домой.

Мама с папой поцеловали его на прощание и вышли из дома прямо в осень. Он слышал их удаляющиеся шаги.

Пришла миссис Таркинс, побыла немного, а когда Мартин сказал ей, что уже устал, погасила свет и ушла домой.

И вот тишина. Мартин просто лежит и смотрит, как звезды медленно движутся по небу. Вечер – ясный и лунный. Точно в такой же вечер они с Торри как-то раз бежали вместе через город, через спящее кладбище, через овраг, через луга, по темным улицам, в погоне за призрачными детскими мечтами.

Один только ветер у него остался. Звезды не лают. Деревья не умеют сидеть с умоляющим видом. А вот ветер уже несколько раз так дружелюбно махал хвостом в сторону дома, что Мартин вздрагивал.

Было уже больше девяти.

Только бы Торри вернулся домой. И принес с собой кусочек этого мира. Пусть с репейником, или промерзшим чертополохом в ушах, или с ветром. Главное, чтобы вернулся…

И вдруг где-то вдалеке послышался знакомый звук.

Мартин, весь дрожа, приподнялся на постели. Звездный свет отражался в его маленьких глазах. Он откинул одеяло и замер, прислушиваясь.

Снова раздался этот звук.

Он был такой тихий, что походил на острие иглы, движущейся в воздухе на расстоянии многих миль.

Но это был точно он. То, о чем он мечтал, – едва уловимый отзвук собачьего лая.

А теперь? Кажется, это звуки, которые издает собака, когда несется, задыхаясь в ночи, по лугам, полям и темным улицам. А это – звуки, которые издает собака, когда бегает кругами. Звуки то появлялись – то исчезали, то вспыхивали – то гасли, то убегали – то возвращались, как будто кто-то водил их на цепи. Как будто собака бежит-бежит, и тут вдруг кто-то свистнул ей под каштанами, и собака сначала бросается назад, на свист, но потом, сделав круг, снова бежит к дому.

Комната кружилась у Мартина в глазах. Он чувствовал, как вместе с его телом дрожит кровать – пружины жалобно отзывались своими скребущими металлическими голосами.

Приглушенный лай слышался уже минут пять – и становился все громче и громче.

Торри, вернись домой! Торри, пожалуйста, вернись домой! Торри, мальчик мой, все хорошо. Боже мой, Торри, где же ты? Торри, Торри!

Еще пять минут прошло. Все ближе и ближе. Мартин повторял и повторял вслух собачье имя. Злой противный пес! Как ты мог убежать и оставить меня одного на столько дней? Ты, ужасная собака, хорошая моя собака, вернись скорее домой. Торри, домой! Скорее прибеги и расскажи мне о мире! Слезы падали и растворялись в одеяле.

Еще ближе. Совсем близко. На нашей улице. Это лай Торри! Торри!

Мартин затаил дыхание. Это был звук собачьих лап в куче сухих листьев, вниз по тропинке. А теперь – лай уже у самого дома! Торри!

Гав! – прямо под дверью.

Мартин вздрогнул. Пойти вниз и впустить его – или подождать, пока мама с папой вернутся домой? Подождать. Да, лучше подождать. Но нет, это будет слишком ужасно, если, пока он будет здесь ждать, Торри опять убежит. Нет, он спустится прямо сейчас и откроет замок. И тогда его, не чья-нибудь, а его собака снова прыгнет к нему на руки. Его верный Торри!

Он уже начал подниматься с кровати, как вдруг услышал какой-то другой звук.

Внизу открылась дверь. Кто-то был так добр, что открыл для Торри дверь.

Значит, Торри привел с собой гостя – мистера Бьюкенена, или мистера Джейкобса, а может быть, мисс Таркинс.

Дверь открылась и закрылась, Торри взбежал наверх и с визгом бросился на кровать.

– Торри, где же ты был, что ты делал целую неделю?

Мартин смеялся и плакал одновременно. Потом схватил собаку и крепко прижал ее к себе.

И вдруг… разом перестал смеяться и плакать. Глаза его округлились, он не мигая смотрел на Торри и не мог ничего понять.

От Торри исходил какой-то… другой запах.

Это был запах земли. Мертвячной земли. Той земли, в которой все вот это вот лежит на глубине двух метров – все эти вредные для здоровья, гниющие штуки. Той самой вонючей-превонючей тошнотворной-претошнотворной земли. И ее гниющие комки сыпались прямо с лап Торри. А это что, господи? Высохший кусочек… человеческой кожи?

Этого не может быть. Но это есть! ЭТО ЕСТЬ!

Зачем это, Торри? Что ты хочешь всем этим сказать? Что означает твое послание? Вся вот эта вонючая, гнилая и мерзкая кладбищенская земля?

Ты очень плохой пес, Торри. Вечно ты копаешь там, где не надо. Ты очень хороший пес, Торри. Ведь Торри всегда так легко заводит друзей. И Торри всех так любит.

И приводит всех домой.

Вот и теперь по лестнице поднимается какой-то поздний посетитель – позднее не бывает. Он поднимается очень медленно. Очень медленно поднимается. Шаг за шагом. Мучительно переставляя ноги по ступеням. Поднимается. Поднимается…

– Торри! Торри, откуда ты прибежал?! – закричал Мартин.

В ответ с груди пса упал твердый комок вонючей земли.

Кто-то толкнул дверь снаружи.

У Мартина снова были гости.

The Traveller
Путешественница[16]16
  The Traveller («Путешественница») – один из рассказов Рэя Брэдбери о семействе вампиров Эллиотов, впоследствии вошедших в его роман «Восставшие из праха». – Прим. пер.


[Закрыть]

Около пяти утра Отец заглянул в комнату Сеси. Она лежала на кровати. Неодобрительно покачав головой, он с досадой махнул в сторону дочери.

– Готов съесть crêpe[17]17
  Автор использует французское слово crêpe, видимо, ради игры слов: в зависимости от контекста оно может переводиться как «блинчик» или как «траурная лента». – Прим. пер.


[Закрыть] со своего гроба красного дерева, если ты объяснишь мне, какой толк в том, что она все время там лежит, – сказал он, – сначала спит всю ночь, потом завтракает и дальше весь день продолжает лежать.

– Очень даже большой толк, – сказала Мать, уводя его по холлу от бледной спящей Сеси. – Да она, если хочешь знать, самая энергичная из всей Семьи. Лучше скажи, какой толк от твоих братьев? Большинство из них целыми днями спят и ничего не делают вообще. Сеси по крайней мере хоть чем-то занимается.

Вдыхая запах траурных свечей, они спустились вниз. Черные гирлянды на перилах, оставшиеся после Праздника Возвращения несколько месяцев назад и с тех пор никем не тронутые, шуршали под их руками. Отец с облегчением ослабил галстук.

– Ну да, мы работаем по ночам, – сказал он. – А что мы можем поделать, если мы, как ты выражаешься, старомодны?

– Ничего. Не могут же все в Семье быть современными. – Она открыла дверь подвала, и они рука об руку двинулись вниз, в темноту. – Все-таки это большая удача, что мне вообще не надо спать, – сказала она, с улыбкой глядя на его круглое белое лицо, – если бы ты был женат на ком-то, кто спит по ночам, представляю, что бы это был за брак! Каждый сам за себя. Все мое ношу с собой. Хотя Семья, наверное, и есть вот это самое «все мое». Например, у Сеси – «все в уме». А бывает как у Дяди Эйнара – у него «все на крыльях». Или вот Тимоти – он у нас уравновешенный, у него «все спокойно, все нормально». Или ты – «сплю весь день». Ну, или я – «всю жизнь на ногах», не сплю вообще. Ей-богу, что ты так взъелся на Сеси. Она ведь помогает мне тысячами способов, каждый день. Посылает свои мысли в овощную лавку – посмотреть, что там продается. Может проникнуть разумом внутрь мясника – и это избавляет меня от ненужной поездки черт-те куда, если хорошие куски у него все равно закончились. Предупреждает меня, когда к нам в гости намыливаются какие-нибудь сплетники, с намерением проболтать полдня. Ну и еще штук шестьсот других полезностей…

В подвале они остановились возле большого пустого гроба из красного дерева. Так и не переубежденный, Отец принялся в нем устраиваться.

– Ее вклад мог бы быть и посущественней, – сказал он. – Боюсь, что мне придется просить ее найти какую-нибудь работу.

– Тебе надо переспать с этим, – сказала ему она. – Подумай хорошенько. Может, к вечеру ты переменишь свое мнение.

Она уже опускала на него крышку.

– Ладно, – произнес он, думая о чем-то своем.

Крышка закрылась.

– Спокойного утра, дорогой, – сказала она.

– Спокойного утра, – отозвался он приглушенно изнутри гроба.

Взошло солнце. Она поспешила наверх, чтобы приготовить завтрак.

Сеси Эллиот, единственная из всех, умела Путешествовать. На вид она была обычной восемнадцатилетней девушкой. С другой стороны, никто из членов Семьи и не выглядел так, как им полагалось выглядеть. Чтобы какие-нибудь там клыки, черви, смрад или другое непотребство – такого не было и в помине. Они жили в маленьких городках и на фермах по всему миру, жили просто, умело подстраивая и приспосабливая свои таланты к требованиям и законам меняющегося мира.

Сеси Эллиот проснулась и, что-то напевая, мягко спланировала на первый этаж.

– Доброе утро, Мама! – сказала она, после чего спустилась в подвал, чтобы обойти и проверить все гробы, вытереть с них пыль и убедиться, что все они плотно запечатаны.

– Отец, – сказала она, протирая один из гробов. – Кузина Эстер прибыла с визитом, – сказала она, внимательно оглядывая другой, – ну и… – она постучала по третьему гробу, – Дедушка Эллиот.

Внутри что-то зашуршало, словно кусок папируса.

«Странное у нас семейство, – подумала она, поднимаясь обратно на кухню, – ночные сифонеры[18]18
  Сифонеры, или сифоны (англ. Siphoner) – ведьмы, рожденные без собственной магии, но обладающие уникальной силой, позволяющей им поглощать магию из других источников и использовать эту магию в своих целях. – Прим. пер. (источник: – «Дневники вампира Вики»).


[Закрыть] и флюмфереры[19]19
  Флюмфереры (англ. Flumefearer) – персонажи, придуманные Р. Брэдбери, от flume (поток) и fearer (трус). – Прим. пер.


[Закрыть]. Одни, как Мама, бодрствуют двадцать пять часов из двадцати четырех. Другие, как я, – спят пятьдесят девять минут из шестидесяти. У всех разные виды сна…»

Сеси села завтракать. Прямо из центра тарелки с абрикосами на нее уставился пристальный взгляд Матери. Она отложила ложку.

– Отец передумает, – сказала Сеси, – я докажу ему, что я не хуже других. И даже более того. Я вообще-то – семейный страховой полис. Он просто не понимает. Но ничего.

– Ты была внутри меня, когда я говорила с Отцом?

– Да.

Мать кивнула.

– Мне кажется, я чувствовала, как ты выглядываешь у меня из глаз, – сказала она.

Сеси закончила завтрак и пошла спать. Расстелив одеяла и чистые прохладные простыни, она улеглась на спину, откинула свою изящную скульптурную головку на густую копну каштановых волос, сложила тонкие белые пальцы на маленькой аккуратной груди – и закрыла глаза.

Путешествие началось.

Ее мысли выскользнули из комнаты и понеслись навстречу ветру по цветникам во дворе, через поля, по зеленым холмам, по древним сонным улицам Меллин-Тауна, минуя влажную впадину оврага – и дальше, чтобы, как обычно, провести в скитаниях весь день. Где она только не бывала. Ее разум забредал в собак, и пока он сидел там, она осязала все щетинистые собачьи прикосновения, пробовала на зуб сочные кости, нюхала остро пахнущие мочой подножия деревьев, прислушивалась – и слышала все так, как слышит собака. Она забывала о том, что она человеческое существо. Она становилась существом собаки. Это было нечто большее, чем телепатия – когда один передает, другой принимает. Сеси полностью переселялась из одной телесной среды в другую – как в нюхающих мочу собак, так и в мужчин, в старых дев, в птиц, в детей, играющих в классики, в любовников на утренних простынях, в потных рабочих с лопатами, в крошечный, розовый, еще спящий мозг нерожденных младенцев.

Куда же сегодня? Она уже решила куда – и умчалась!

Когда через минуту Мать на цыпочках заглянула в комнату, тело Сеси лежало на кровати, ее грудь была неподвижна, а лицо спокойно. Сеси уже отбыла. Мама кивнула и улыбнулась.

Вот и утро прошло. Леонард, Бион и Сэм ушли на работу, за ними – Лора и ее Сестрица, маникюрша, а Тимоти был отправлен в школу. Дом затих. В полдень звуки доносились только с заднего двора, где три юные Кузины Сеси Эллиот играли в «Бобик-Бобик, где твой гробик». В этом доме всегда обитали какие-нибудь кузены, дядья, внучатые племянники и залетные на одну ночь племянницы. Они приходили и уходили – вечные, как круговорот воды в природе.

Вдруг какой-то огромный человек громко постучал в парадную дверь, и сразу же, как только Мать открыла ему, вломился в дом.

Девочки отвлеклись от своей игры.

– Это Дядя Джонн! – прикрыв рот рукой, сказала самая младшая.

– Тот самый, которого мы ненавидим? – спросила вторая.

– Что ему надо? – воскликнула третья. – Смотрите, он какой-то бешеный!

– Вообще-то это мы должны на него беситься, а не он, – надменно сказала вторая, – за то, что он сделал с Семьей шестьдесят лет назад! И еще семьдесят лет назад и двадцать лет назад.

– Слышите? – Они прислушались. – Кажется, он побежал наверх!

– Он что – плачет?

– А разве взрослые плачут?

– Конечно, ты что, совсем?

– Он в комнате Сеси! Выкрикивает что-то. Хохочет. Теперь молится. Теперь опять плачет. Кажется, у него совсем кукушка съехала – прямо как у Тома в «Трусливом коте»![20]20
  «Трусливый кот» (англ. Fraidy Cat) – четвертый эпизод из популярного мультсериала «Том и Джерри» (1942), в котором кот Том борется с призраками. – Прим. пер.


[Закрыть]

Младшая тоже начала плакать. А потом с криками побежала к двери:

– Проснитесь! Эй, там, внизу, проснитесь! Вы, в гробах! Тут Дядя Джонн, а вдруг у него с собой кедровый кол! Я не хочу кедровый кол в груди! Проснитесь!

– Тш-ш-ш, – прошипела старшая. – Нет у него никакого кола! К тому же тех, которые в гробах, все равно нельзя разбудить. Лучше слушай!

Девчонки задрали вверх головы, глаза их сверкали от любопытства.

– А ну, слезь с кровати! – грозно крикнула Мать, стоя в дверях.

Дядя Джонн с перекошенным лицом склонился над сонным телом Сеси. Во взгляде его зеленых глаз в равных пропорциях были перемешаны злоба, безумие и обреченность.

– Я что… опоздал? Она уже отбыла? – хрипло спросил он – и всхлипнул.

– Давно уже! – огрызнулась Мать. – А ты что – сам не видишь? Когда вернется – неизвестно. Тело ей кормить не нужно, пищу она получает от того, в ком находится. Бывает, что и по неделе лежит. Да отойди же ты от нее!

Дядя Джонн еще сильнее надавил коленом на пружины.

– Ну почему, почему она не могла подождать? – в отчаянии повторял он, не сводя глаз с Сеси и уже в который раз пытаясь нащупать у нее пульс.

– Ты что – не слышал?! – бросилась к нему Мать. – Ее нельзя трогать! Она должна быть в том же положении, как она есть. Тогда она сможет потом нормально вернуться в свое тело.

Дядя Джонн повернул голову. Его худое, красное, изрытое оспой лицо выглядело совершенно безумным, мрачные изможденные глаза тонули в глубоких морщинах.

– Куда она пошла? Я должен ее найти.

– Я! Не! Знаю! – Каждое слово Мать бросала ему в лицо, как пощечину. – У нее много любимых мест. Она может быть в ребенке, сбегающем по тропинке к оврагу. Или качаться на виноградной лозе. А может сидеть в каком-нибудь раке и наблюдать за тобой – прямо из рака, сидя под камушком в ручье. Или в скверике перед судом в шахматы играть – внутри кого-нибудь из старичков. Ты ведь не хуже меня знаешь, что она может быть где угодно. – Мать криво усмехнулась. – Сидит прямо сейчас внутри меня, смотрит на тебя и молча посмеивается. А может, и не молча. Может, это все она сама тебе говорит, просто шутки ради… Но ты же все равно этого никогда не узнаешь.

– Ну почему же… – Он тяжело развернулся, как огромная поворотная гора, и хищно потянул руки в ее сторону. – Если хорошенько подумать…

– Ладно, – тихо и буднично сказала Мать, – нет ее во мне. А если бы и была, то не смогла бы ничего говорить.

В ее глазах блеснула затаенная злоба. Высокая и грациозная, она стояла и смотрела на него без тени страха.

– А теперь, может, ты объяснишь мне, что тебе от нее нужно?

Дядя Джонн прислушался, и ему показалось, что где-то вдалеке звонит колокол. Он сердито тряхнул головой, чтобы прочистить ее. После чего прорычал:

– Это что-то… у меня внутри… – Он резко замолчал, как будто у него выключили звук – и снова склонился над холодным спящим телом. – Сеси! Вернись, слышишь! Ты же можешь вернуться, если захочешь!

Кровать скрипнула под его весом. За окном, в залитых солнцем высоких ивах, тихо прошелестел ветер. А где-то вдали вновь зазвонил колокол. Он это точно слышал. Но Мать не слышала. Только он слышал эти сонные звуки летнего полдня, далеко-далеко отсюда.

– Я хочу, чтобы она кое-что для меня сделала, – он говорил, почти не открывая рта. – Вот уже месяц я практически схожу с ума. В голову постоянно лезут какие-то странные вещи. Думал съездить на поезде в город, поговорить с психиатром. Но он тут не поможет. Только Сеси. Я знаю, она может войти в мою голову и изгнать из нее все мои страхи. Стоит ей захотеть – и она просто высосет их, как пылесосом. Только она, больше никто не сможет выскрести из меня всю эту грязь и паутину и создать меня заново, – он говорил подчеркнуто спокойно, как будто из последних сил сдерживал себя. – Вот зачем она мне нужна, понимаешь? – Он облизнул губы. – Она должна мне помочь!

– После всего, что ты сделал с Семьей? – спросила Мать.

– Я ничего не сделал Семье!

– А говорят другое, – сказала Мать, – говорят, что в трудные времена, когда тебе нужны были деньги, ты соглашался, чтобы тебе платили по сто долларов за каждого члена Семьи, на которого ты укажешь в суде, чтобы его пронзили колом в сердце.

– Бред! – сказал он, вздрогнув, как от удара в живот. – Вы ничего не сможете доказать. Это все вранье!

– Как бы там ни было, я не думаю, что Сеси согласится тебе помогать. Семья точно будет против.

– Семья! Семья! Да пошла она, эта Семья! – Он затопал ногами и стал похож на гигантского капризного ребенка. – Я не собираюсь по их милости сходить с ума! Мне нужна помощь – понятно? И я получу ее!

Мать спокойно смотрела на него, сложив на груди руки, и ничего не говорила.

– Послушайте меня, миссис Эллиот, – неожиданно тихо и кротко продолжил он, пряча от нее взгляд, в котором сквозила злоба, – и ты, Сеси, тоже, – сказал он, обращаясь к спящей, – если, конечно, ты там, – добавил он. – Послушайте, – он бросил взгляд на часы, которые тикали на противоположной, залитой солнцем стене. – Если Сеси не вернется к шести часам вечера и не согласится помочь мне очистить мой разум и сделать меня нормальным, то я… – Он выпрямился. – Я пойду в полицию. У меня есть список всех Эллиотов, которые живут здесь – как в самом Меллин-Тауне, так и на фермах вокруг. Полиция за час нарубит столько свежих кедровых кольев, что их хватит на целую дюжину эллиотовских сердец… – Он замолчал, утер с лица пот и прислушался.

Вдалеке снова звонил колокол.

Он слышал его уже целую вечность. Никакого колокола не было, но он слышал, как он звонит. Теперь он звенел то ближе, то дальше, то здесь – то там. И никто, никто кроме него самого, не слышал никакого звона.

Он затряс головой. Ему хотелось закричать, чтобы заглушить этот колокольный звон.

– Все слышала?! – крикнул он миссис Эллиот.

Потом подтянул брюки, рывком затянул застежку на пряжке и прошел мимо Матери к двери.

– Да, – сказала она. – Слышала. Но даже я не смогу вызвать Сеси, если она не захочет возвращаться прямо сейчас. Разумеется, рано или поздно она вернется. Так что имей терпение. И не вздумай бежать в полицию, если…